пошлая молли — клеопатри (slowed + reverb)
запах табака и спирта под кожу уже въелся. ване хочется на улицу выйти — отдышаться, но коля к себе за талию притягивает и трубку от кальяна в руки пихает. бессмертных машинально затягивается, чувствуя, как горло режет дымом — слишком крепко. закашливается, возвращая трубку, под гогот чужой и шотом очередным закидывается — горло смочить. ему кажется, он весь уже из спирта состоит — пьёт одну за одной, не думая даже о том, что именно пьёт, и за градусом не следит. а коля только по коленке гладит довольно — сам ему сказал накидаться и не париться ни о чём. кажется, поедут потом к кому-то — продолжение тусовки. ваня надеется упиться настолько, чтоб где-нибудь по дороге отключиться — потом уже плевать будет, во что его там ввяжут. ваня с высоты випки вниз смотрит и толпу взглядом обегает, пытаясь зрением расфокусированным хоть что-то разобрать — видит только мешанину из цветов и тел, в одну кучу слипшихся на танцполе. хочется вдруг к ним спуститься — тоже частью этой бесформенной массы стать и забыть, что он отдельная личность, что у него свои мысли есть в голове. хочется просто в толпе раствориться, но ладони чужие за талию тянут к себе на колени, ваню в поцелуй втягивая — мокро и табаком воняет. отвечает по инерции, глаза прикрывая — уже привычка. иногда даже почти приятно — когда не пьяные и не под чем-то. как минимум, терпимо. сейчас же воротит, но подставляется всё равно под влажные губы, позволяя им пятна тёмные на шее оставлять — знаки принадлежности. пугается, совсем в мыслях растворившись, когда с колен его скидывают обратно на диванчик — посиди, ванюш, мы покурим. коля удаляется с компанией девчонок и парней, обнимаясь со всеми за плечи, словно не впервые в жизни этих людей видит. бессмертных с места подрывается, ещё один шот в себя вливая напоследок, и вниз спускается на танцпол. охранник тормозит по дороге — да-да, коля в курсе. и когда спотыкается на последней ступеньке, другой охранник за локоть подхватывает — да-да, он в адеквате. как же все заебали. и топик этот тесный, из-под которого пупок торчит — тоже заебал. и джинсы узкие с дырками на коленках — тоже заебали. телефон уведомлением пиликает в заднем кармане — детка сама до дома доберётся, правда? увлёкся, видимо, своей новой компанией. а ваня только рад — всяко лучше, чем частью групповухи какой-нибудь стать. ване самую малость обидно, что кидают его вот так — но привычно уже. поэтому в гущу толпы врывается, под музыку двигаясь плавно, свободу чувствуя, когда никто за плечи не хватает и целоваться не лезет. когда уже ноги болят от танцев, чувствует тошноту подкатывающую — не стоило шампанским добивать, которое мимо проходящая девчонка щедро ему в глотку влила. останавливается, пытаясь хоть каплю свежего воздуха поймать — слишком душно. а потом чувствует руки на бёдрах. — тебе помочь? — и кивает тупо, позволяя на улицу себя вывести. дышать вечерней прохладой в разы приятнее, чем чужими телами да алкогольными парами. вдыхает полной грудью, чувствуя, как чьи-то руки за талию цепляют — поблагодарить надо. парень явно старше — смотрит лукаво взглядом поплывшим. но ваня только головой машет из стороны в сторону, надеясь, что получится отмазаться от этого кавалера. но когда выскользнуть из объятий пытается, ему рот ладонью накрывают и рывком разворачивают, к стене кирпичной грудью прислоняя — кожа живота трётся неприятно о поверхность шершавую, — но ваня всё равно вырваться пытается, чувствуя, как снова тошнить начинает — паника к горлу подкатывает. мужик уже задницу тощую мацает через джинсу, а потом пахом своим вжимается, давая возбуждение почувствовать — но ваня уже ничего вообще не чувствует. ваню трясёт, когда руку чужую отлепить от себя пытается, ногтями короткими царапая. сзади шипят раздражённо, кажется, замахиваясь, но ваня уже разворачивается резко, коленом в промежность чужую метя, и как только хватка ослабевает, вырывается и бежит обратно в клуб. через толпу протискивается, снова духоту, со всех сторон навалившуюся, ощущая. вслепую продвигается, пытаясь хоть одно знакомое лицо выловить — тусовка гонщиков у них, тут многие свои должны быть. а потом его за плечо хватают, на себя дёргая. хочет было с локтя вмазать, но, разворачиваясь, лицо знакомое видит. — вань, ты чего? — татьяна смотрит обеспокоенно, пытаясь толпу перекричать, а бессмертных, кажется, только сейчас выдыхает — в безопасности. синди его в сторону куда-то отводит — к своему столику, судя по всему. у вани перед глазами всё ещё пелена расплывается, когда пытается рассмотреть её спутников — хочет одно единственное лицо высмотреть. — отвезёшь его? он не в себе явно, а ты у нас единственный сегодня на трезвом. — он разве не с этим? — их випка пустая, — диалог приглушённо до ушей доходит сквозь грохот музыки. ваня пытается хоть на чём-то сфокусироваться и выходит только на синди, которая к себе лицом его разворачивает, в глаза заглядывая. — вмазанный? — чуть ли не по слогам спрашивает, а ваня головой мотает, и тогда она отстраняется, снова к кому-то обращаясь. — пойдём, — голос знакомый над ухом — успокаивает. взгляд цепляет кудри тёмные, и этого достаточно, чтобы легче стало. — где твой телефон? — и сам по карманам шариться начинает, а ваня вздрагивает и судорожно вырваться пытается из чужих рук — в голове перемешалось всё, и ему кажется, что опять что-то сделать с ним пытаются. — эй, тише-тише, — перемещает ладони на плечи, поглаживая успокаивающе. на улице лучше не становится — только дрожать начинает, руками себя обхватывая. — вань? — чужое лицо совсем близко оказывается, и бессмертных окончательно убеждается — пешков. выдыхает рвано и сам к телу чужому жмётся — в поисках тепла. серёжа его по спине осторожно гладит и осматривается, замечая что-то поблёскивающее. — подожди-ка, — но ваня за ним тащится, рук не расцепляя. — это твой телефон? — мой, — кивает, замечая чехол знакомый, — точно мой. пешков поднимает смартфон, экран проверяя — не разбит, — и себе в карман пихает. ваня в пустоту куда-то втыкает — отходит, кажется, потихоньку. у серёжи в машине толстовка валяется, и он в неё парня укутывает, скрывая наконец-то этот топик ублюдский, и на пассажирское его усаживает. понимает прекрасно, что ваня явно не в состоянии адрес свой вбивать и домой в одиночку ехать, поэтому самый разумный вариант выбирает — к себе отвезти.три дня дождя, masha hima — стекло
ваня еле ногами перебирает, и приходится его чуть ли не на себе тащить до квартиры — второй этаж автосервиса. синеволосый спотыкается постоянно, но за плечо подставленное держится крепко. как только в помещение вваливаются, по новой накатывает — перепил и перенервничал. вдохнуть пытается, но воздух где-то в горле застревает — стоит опору потерять, как на пол скатывается, прислоняясь спиной к двери, и снова губами кислород ухватить пробует, только больше паникуя, когда не выходит ничего. — вань? — пешков напротив присаживается, в лицо чужое заглядывая — потерянное такое. глаза зелёные смотрят испуганно — пустота в зрачках расширенных рябью идёт. серёжа не то чтобы знает, как быть в таких ситуациях, поэтому сам поглубже вдыхает и к губам ваниным своим ртом прижимается, за подбородок его придерживая и выдыхая. тот замирает разом, дрожать переставая, и глазами широко раскрытыми смотрит, когда их лица на расстоянии пары миллиметров друг от друга. сглатывает и вдыхает наконец-то, чувствуя, как воздух лёгкие наполняет — только тогда пешков отстраняется. — дышишь? — дышу, — хрипло выходит, но достовернее, чем эти его кивки обычные. — пойдём под душ и спать ляжешь, хорошо? — угукает в ответ, позволяя на ноги себя поднять и в душ отвести. как кукла безвольная — всё делает, что скажут. но в то же время фарфоровый такой — одно движение неосторожное и, кажется, осколками по полу рассыплется. хрупкий такой — касаться страшно лишний раз. сам одежду с себя стаскивает и серёжу пытается выпихнуть из ванной, ладошками толкая едва ощутимо. — да угомонись ты, бельё не снимай и всё, — дуется, уже больше напоминая себя прежнего, и раздевается покорно до трусов — кожа тонкая такая, аж просвечивает каждую венку. ещё хрупче кажется вот таким — обнажённым и бледным. потому что вроде и тело оголил, но кажется, как будто душу напоказ выставил. спиной поворачивается, вид на татуировку небольшую открывая — сразу в глаза бросается. под лопаткой правой птица в клетке мечется, на свободу выбраться пытаясь — серёжа думает, символично это. вода прохладная помогает мысли в порядок привести хоть немного — ваня ополаскивается наскоро, пока пешков лейку душа на него направляет. руками по коже своей водит бездумно, пока серёжа взгляда отвести не может — пятна тёмные на рёбрах рассыпаются и выше к шее тянутся ломаной линией. засосы и укусы большую часть торса покрывают — выделяются уродством на гладкой коже. серёжа как-то упускает момент, когда ваня замирает, голову опуская — грудь вздымается быстро и опадает. серёжа его за плечо трогает, а тот отворачивается резко, но пешков уже успел заметить лицо заплаканное и раскрасневшееся — истерика. вырубает душ и полотенце на ваню накидывает, вытирая неспешно, чувствуя, как вздрагивает крупно под его руками. накидывает на него свою зипку домашнюю, пока ваня ладонями лицо закрывает и хлюпает носом. — прости, — бормочет едва разборчиво, — за это всё, — потому что не хотел срываться так — тем более при серёже, с которым они с того дня виделись только мельком. хоть и прошла неделя уже, ваня не мог пешкова из головы выкинуть — слишком приятным было то чувство безопасности, которое и сейчас незримой вуалью укрывает от осознания, что ничего с ним сегодня уже не случится. порой и правда хотелось, чтобы коля реванша потребовал, но тот даже и не упоминал пешкова, словно эта тема сама собой табуированной заделалась — самому с расспросами лезть было бы странно. протрезвел немного после душа, но не сдержал нервного срыва, который уже давно клубком из нитей наматывался где-то внутри, грозя вот-вот распускаться начать, если хоть одна лишняя нитка прибавится. и когда зажали его сегодня у клуба, думал, что это в принципе ничем не отличается от его обычной жизни — подстилка для коли, а иногда и для его дружков. но всё равно не хотелось так — почти в подворотне грязной. не хотелось против воли. потому что одно дело добровольно подставляться, а другое дело — вот так. не готов совсем оказался к такому. — эй, — зовёт серёжа, волосы влажные ероша ладонью, — всё нормально, — потому что пусть поплачет — может, легче станет. пешков не знает, в чём ванина проблема и почему вообще варится во всём этом, почему с колей встречается — если так можно назвать ту хуйню, которая между ними происходит. вопросов всё больше становится, и интерес к ответам не иссякает, стоит синей макушке в поле зрения появиться. а сейчас, когда хрустальный такой в огромной серёжиной зипке сидит на его кровати, хочется к себе прижать и от всего мира спрятать — спонтанное такое желание, но искреннее. впрочем, ваня сам тянется к серёже, всхлипывая снова и в шею ему холодным носом зарываясь. тянется, чувствуя заботу искреннюю, от которой отвыкнуть уже успел. тянется, потому что приятно, когда о тебе заботятся. потому что у вани в душе пустота только, которую так хочется заполнить хоть какими-то чувствами — хоть чем-то приятным. а серёжа видит всё прекрасно — понимает, что ване просто нужен хоть кто-нибудь, кто с ним искренен будет. в моменте даже думает, что готов таким человеком для него стать, когда по волосам гладит нежно, а ваня ластится к прикосновениям. в моменте думает, что для вани может кем угодно стать — просто если тот захочет. но быстро осознаёт, что слишком уж разошёлся — ваня всё ещё принадлежит не ему. одеялом ваню укрывает, в которое он тут же заматывается благодарно, как в кокон — наконец-то тепло, — и рядом ложится, плечом спины чужой касаясь. обнять хочется, но это уже лишним будет. пока всё ещё есть черта невидимая между ними, которую оба чувствуют — стоит пересечь, на старт вернуться уже не смогут, придётся либо до финиша лететь, либо разбиться где-то по пути. потому что для пешкова чувства — это те же гонки, только опаснее в разы. потому что в гонках исхода всего четыре — победа, проигрыш, больница или крышка гроба. с чувствами сложнее предугадать, что будет, потому что вариантов намного больше — проще не ввязываться даже. вот серёга и не ввязывается, узнав ещё в шестнадцать, что чувства из себя представляют — особенно невзаимные. повторения совсем не хочется — поэтому лучше на бок лечь, спиной к ване, чтоб не соблазняться лишний раз. потому что ваня точно не тот, с кем стоит о чувствах вообще задумываться — у вани всё ещё есть коля. но всё равно сердце замирает, когда ладонь ванина по плечу скользит тихонько. отозваться хочется, лицом к нему повернуться, но пешков слабости свои подальше запихивает и глаза закрывает, уснуть пытаясь, пока ваня за спиной у него ворочается и снова руку на плечо кладёт. в сон провалиться удаётся, только когда дыхание ванино выравнивается и он начинает сопеть размеренно, окончательно серёжу убаюкивая.***
подрывается резко, когда слышит мелодию звонка повторяющуюся — точно не его телефон, который со вчерашнего вечера на беззвучном. приподнимается, осматриваясь — вани нигде нет, но приглушённо слышится шум воды из душа. трубка разрывающаяся на тумбочке валяется — имя абонента «больница». чужой звонок принимать не хочется — мало ли что. но за одним звонком второй следует, а ваня всё ещё в душе полоскается, судя по всему — а вдруг что-то важное? так себя серёжа оправдывает, вызов всё-таки принимая. — иван? — раздаётся ровный мужской голос — серёжа угукает только. — звоню напомнить вам о платеже. вам необходимо внести плату за содержание марии до конца этой недели. сообщите, если у вас будут какие-то трудности, — а пешков снова мычит что-то в ответ, совсем не врубаясь. какая плата? какое содержание? какая мария? пора бы уже блокнот вести с вопросами, для вани накапливающимися и пополняющимися с каждой новой встречей. на том конце прощаются вежливо, и звонок обрывается, а пешков всё стоит с телефоном в руках, на имя абонента пялясь озадаченно. и когда ваня видит серёжу со своим смартфоном, понимает всё сразу по взгляду чужому, но до последнего надеется, что ещё получится дурачка из себя состроить. — кто звонил? — спрашивает почти буднично, пряди влажные назад зачёсывая. серёжа взглядом невольно прослеживает капли воды, по шее стекающие куда-то под ворот футболки — тоже вся сырая. — тебя вытираться не учили? — бурчит недовольно, смотря на ступни босые, после которых следы влажные остаются на полу. — у меня паркет из-за тебя вздуется, — а бессмертных глаза только закатывает, на голову полотенце накидывая — влагу впитать. — так кто звонил? — из больницы, — и за глазами зелёными следит — расширяются на мгновение, но снова безразличными становятся, умеет же ваня в руках себя держать, когда не под алкоголем. — говорят, оплатить содержание марии до конца недели надо. — блять, — огрызается, телефон выхватывая и набирая кому-то, к окну подходя. а серёжа замечает, что на нём в общем-то кроме футболки, которую из серёжиного шкафа бессовестно спиздил, ничего больше и нет. с трудом от бёдер молочных взгляд отводит, к разговору прислушиваясь — в конце концов, если бы ване было не всё равно, услышит ли серёжа, он бы из комнаты вышел. — ты почему не оплатил ещё? — слышится приглушённо, как бубнят что-то по ту сторону линии. — оплати, пожалуйста, а то мне уже названивают. я приеду, — на пешкова оглядывается, — ночью, скорее всего. понял, — и когда завершает звонок, выдыхает негромкое: — уёбок. — кто? — да коля, — и опускается устало на край кровати, ногу на ногу закидывая по-деловому. добрую минуту в гляделки с пешковым играет — раздумывая, стоит ли открыться или попытаться замять. серёжа брови поднимает в немом вопросе — настаивать он не будет, но интерес во взгляде скрыть даже не пытается. под таким взглядом очень легко решиться на искренность. — тебе рассказать надо, получается? — получается, — потому что ваня не стал бы спрашивать, если бы не был уверен. вздыхает тяжело в ответ, но сам понимает, что раз уж начал, замять не выйдет. — отвезёшь меня кое-куда? — отвезёт, конечно, если взамен расскажут ему, что это за звонок был. серёжа только просит немного времени, чтобы в порядок себя привести, и ване шмотки свои выдаёт, которые, хоть и висят на нём мешком, смотрятся поприличнее, чем его джинсы узкие и топик в обтяжку. по дороге заезжают за кофе под ванино нытьё о том, как сильно у него башка болит после вчерашнего. говорит, не помнит ничего вообще, и в окно пялит — врёт очевидно. всё он помнит — просто стыдно ему за срыв вчерашний. а серёжа не против подыграть и сказать, что ничего такого и не произошло. покупает ване этот его капучино приторный с карамельным сиропом по запросу и круассан шоколадный в придачу — в памяти всплывает воспоминание о том, как на дне рождения какого-то кента ваня впервые от коли оторвался и на диванчике устроился, уплетая тот сладкий до сводящих зубов торт, который никто кроме него и не ел. и сейчас у вани глаза почти загораются, когда сладкое видит — пустота в зрачках чужих впервые рассеивается немного, пока уплетает круассан этот несчастный и кофе запивает, прихлёбывая громко и серёжу раздражая звуками посторонними. кое-куда — как оказывается, в ту самую больницу, но об этом пешков узнаёт, когда уже паркуется перед зданием. думает, ваня объяснит хоть что-то перед тем, как они внутрь пойдут, но тот молчит только и брови хмурит. на ресепшене номер палаты называет и спрашивает, можно ли марию бессмертных проведать. им выдают халаты и бахилы и, только когда напяливают это всё на себя, пропускают. ваню по дороге врач тормозит, здороваясь и спрашивая, всё ли у него нормально — он тут уже как свой. серёжа понимает, что бессмертных в больнице бывает даже слишком часто, когда тот без сомнения сворачивает, где нужно, к палате направляясь. и когда к двери подходят, оборачивается на серёжу, а тот улыбается уголком губ — неловкая попытка подбодрить. но улыбка стирается тут же, когда в одиночную заходят — на кровати девушка русоволосая лежит. глаза закрыты, а из тела трубки торчат, к аппарату жизнеобеспечения подсоединённые — серёжа такое уже видел. в конце концов, знакомые гонщики не раз и не два в больницу попадали после отката неудачного. маша так сильно на ваню похожа, что у пешкова по спине мурашки бегут — жутковато. она бледная очень — больше на труп похожа, чем на живого человека, но грудь вздымающаяся указывает на то, что в этом тельце всё ещё жизнь теплится, хоть и поддерживаемая с трудом. — это моя сестра, — говорит ваня, на стульчик присаживаясь. берёт ладонь бледную в свои и держит трепетно, в черты такие родные вглядываясь. пешкову уйти хочется — лишним себя чувствует, как будто чему-то интимному мешает, но ваня снова голос подаёт: — она в коме уже чуть больше года. говорят, есть шанс, что очнётся, но гарантий почти никаких. — за её содержание коля платит? — догадывается пешков, а ваня кивает в ответ. — ты можешь не рассказывать, что произошло, если не хочешь. в конце концов, я тебе чужой человек, — и с взглядом пронзительным сталкивается — как будто чушь сморозил. но ваня сам знает, что так и есть, даже если хочется, чтоб иначе всё было. можно не доверять ничего серёже и оставить всё как есть — никому хуже не делать излишней откровенностью. а можно выдать всё как на духу — довериться. и второй вариант ване намного привлекательнее кажется. — маша с мамой вместе тогда ехали — вечер, дождь, вся хуйня. не удивлюсь, если они поцапались по дороге, как обычно. ну и на встречку вылетели, — показатель сердца сбоит, и ваня замолкает на минутку, по руке сестру гладя осторожно, пока писк прибора снова равномерным не становится. — сказали, что мама на месте погибла, а сестра вот — в коме. она хоть и меньше пострадала — удар весь на пассажирское пришёлся, — но всё равно травмы были значительные, — говорит спокойно так — потому что смирился уже. рана зарубцевалась со временем — болит всё ещё, конечно, но жить можно. — я ещё в первые дни колю встретил — он из машиной компании. сразу мне номер свой дал — понимал, в каком дерьме я оказался. сказал, поможет, если надо. и потом через неделю мне сказали, что маша может и не очнуться, и если я хочу дальше её на обеспечении держать, надо платить дохуя за это. а я только школу окончил, прикинь? думал, куда поступать буду, — усмехается горько. — а тут раз — и один остался. отца у меня нет, из родственников только тётя-алкоголичка, которой похуй на нас. все наши сбережения ушли на похороны — только квартира у меня осталась, — серёжа понимает уже, к кому ваня за помощью обратился, но всё равно дыхание задерживает, слушая напряжённо. — я был в отчаянии и набрал коле. собственно, с ним мы быстро договорились — как ты уже догадался, наверное, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, поэтому просто так денег мне никто давать не собирался. коля сказал, что ещё в первую встречу присмотрелся ко мне. сказал, даст время — понимает, у меня горе, все дела. а потом уже пошло-поехало. дверь вдруг открывается, и медсестра в палату заглядывает: — извините, время посещения закончилось, — тихий час у них в больнице. ваня кивает, последний раз взгляд на сестру бросая, и выходит в коридор. на улице тепло так — солнце летнее припекает. но ваня всё равно ёжится от любого порыва ветра — морозит. в машину садятся в тишине, каждый о своём думая. серёжа хочет спросить, что именно пошло-поехало — хочет узнать, что именно у них за сделка, хоть и понял уже, кажется. но хочется от вани подтверждение услышать. а тот, словно мысли читает, сам продолжить решается: — в общем-то, когда ты сказал, что быть колиной шлюхой — верх моих амбиций, ты недалеко от правды ушёл, — потому что ваня для коли картинка красивая, которую можно с собой по важным встречам таскать и трахать. ваня для коли — удобная кукла, которая слова против не скажет, пока деньги на счёт больницы переводятся стабильно и самая малость ване на карту — жить на что-то надо. впрочем, большую часть времени бессмертных обычно проводит на тусовках всяких, встречах или у коли дома — потому что должен по первому зову приезжать всегда. — когда вы по телефону с ним разговаривали, ты не слишком-то вежлив был, — замечает пешков. — ну я может и шлюха, но необязательно покладистая. ему нравится такое, поэтому можно характер свой не скрывать. говорит, нравится ему такое — у серёжи ком к горлу подкатывает. хочется пойти проблеваться, ну или нажраться в хлам, чтобы хоть немного мысли бушующие усмирить. потому что единственное, что в голову сейчас приходит, — как бы коле по ебалу проехаться кулаком. потому что очевидно ситуацией воспользовался. понятно, что он платит, но для него это копейки — он у нас богатенький мальчик, — а у вани других вариантов не было. ване тоже хочется вмазать — почему не нашёл работу нормальную и не вылез из ямы этой, в которую закапываться продолжает. но одёргивает себя сразу — ване, судя по всему, девятнадцать только, а тогда совсем зелёным ещё был. серёжа бы на его месте тоже ничего лучше не придумал — а там, стоит втянуться, и уже плевать как-то будет на всё. и срыв вчерашний сразу по-другому совсем выглядит — заебался он уже. когда так долго терпишь и эмоции свои подавляешь, рано или поздно всё наружу попросится. серёжа телефон достаёт, впервые за утро решив уведомления проверить и отвлечься хоть немного от мыслей. висит десяток непрочитанных от синди — вот же паникёрша. набирает сразу, чтобы шквал ругательств в свой адрес получить — слышали уже всё это. татьяна подуспокаивается и наконец-то к сути переходит, пока ваня взгляды заинтересованные на серёгу кидает, улавливая мельком обрывки фраз с того конца провода. говорит, гонка у них сегодня — его приглашают откатать. кто именно — не говорит. конспираторы хреновы. пешков соглашается легко — всё равно воскресенье и заняться ему нечем будет, когда ваня домой захочет. — можно с тобой поехать? — в зелёных глазах привычно уже прочитать ничего не выходит, но серёже и не надо — видит, как ваня пальцы заламывает и край зипки теребит нервно. и, конечно, с собой его берёт. потому что домой отвезти сейчас — всё равно что котёнка больного на улицу выкинуть. явно не после того, как открылся ему, самое важное доверив. у них ещё несколько часов есть, и серёжа благоразумно предлагает съездить поесть — желудок пустой сводит уже от голода. — опять фастфуд? ты вообще нормальным чем-то питаешься? — усмехается ваня по дороге. — ну уж простите, что не могу вас по рестикам дорогим возить, — хочет добавить, что не его это работа, но осекается. хочется перестать уже приплетать колю то тут, то там, но сложно это, когда тенью невидимой нависает над ними, засосами на ваниной шее о себе напоминая. хоть и огрызается, но всё равно привозит ваню в какой-то ресторанчик небольшой. тот хмурится, меню изучая внимательно, и снова салат греческий заказывает. — ты всегда одну траву ешь? — это не трава, это овощи вообще-то. тебе бы тоже не помешало, — на что пешков глаза только закатывает — нашёл кого жизни учить. заказывает им по плошке супа, второе себе и салат проклятый для вани. бессмертных в тарелке опять ковыряется, но вроде бульона меньше становится к тому моменту, когда серёжа свои тарелки опустошает. уютно как-то — смотреть, как ваня кривится недовольно после каждой ложки и салатом заедает. уютно как-то — прогуливаться с ним по ближайшему парку, пока время у них ещё есть. ваня капюшон натягивает опять, но серёжа успевает заметить, что синий оттенок вымываться начал, а у корней уже натуральный цвет проявляется — русый, кажется, как и у сестры. и дышать легко так, когда касается случайно ладони чужой пальцами — ледяная опять. дышать легко так, когда перебрасываются ничего не значащими фразами, а между делом ваня про серёжу что-то выпытать пытается, вопросы рандомные вбрасывая. и уже не кажется совсем, что пора притормозить, когда за руку берёт ваню, согревая своими пальцами горячими — и не хочется уже вспоминать, почему этого делать не стоит. потому что в моменте не жалеют оба ни о чём.