crystal castles — transgender (sped up + reverb)
шины скрипят нещадно, а мотор ревёт на полную катушку, когда едут в параллель друг к другу. оппонент сейчас ощущается совсем иначе, далеко не так, как в их первую гонку, — сейчас в разы мощнее. кажется, на этот раз серьёзно к делу подошёл — жалко ему ваню отпускать. но и пешков впервые не ради одной лишь победы гонит — и даже не ради сопутствующих эмоций. сейчас у серёжи есть цель поважнее, поэтому проиграть он никак не может. сомневается лишь секунду, но рискует, ещё до поворота нитро прожимая, чтоб от коли оторваться в самом начале. но тот не спешит ответкой отплачивать — в зеркале боковом только ухмылка чужая мелькает. и когда пешков замедляется, в поворот идеально вписываясь и готовясь снова газу прибавить на финишной прямой, чувствует резкий толчок где-то сзади — сначала едва ощутимый, а следом такой сильный, что малышка серёжина с асфальта вылетает на гравий. пытается вывернуть руль, чтобы на дорогу вернуться, но его снова таранят — только в бок теперь. подушка безопасности в лицо выстреливает, обзор перекрывая, и серёжа управление теряет. только затормозить хочет, но машина слетает с дороги прямо в овраг, трассу опоясывающий с довольно приличного расстояния, которое не уберегло всё-таки серёгу. пешков головой ударяется, когда машина опрокидывается, и теряет сознание, помня только, как картинка вокруг расплылась и вверх тормашками перевернулась — машина крышей на землю приземляется, и затихает всё. музыка вдалеке — на финишной черте — тоже затихает, к ночной тишине прислушиваясь. татьяна в скорую звонит сразу же, ваню к себе в машину затаскивая, чтобы ближе к месту аварии подъехать — а тот зависает совсем, еле ногами перебирая, не осознавая толком, что произошло. когда уже почти усаживается, его коля перехватывает с ухмылкой своей ебаной и на себя дёргает, за собой таща, чтобы с места происшествия свалить как можно скорее. и синди только рукой машет — нет сейчас времени с колей в перетягивании каната соревноваться, надо поторапливаться. как минимум, посмотреть, нет ли утечек бензина или ещё чего, что может взрыв спровоцировать. аварии во время гонок — дело нечастое, но уже привычное. правда, с серёжей такое впервые случилось, но татьяна саму себя пытается успокоить — не до паники сейчас. к счастью, скорая вместе с полицией приезжают довольно быстро, и последние зеваки сваливают торопливо под звуки сирен, чтоб их не загребли за проведение подпольных мероприятий. впрочем, татьяна вместе с оставшимися ребятами — знакомыми серёжи — говорит, что просто катались они тут, ничего незаконного, пока серёжу в машину скорой помощи загружают. рвётся с ним поехать в больницу, но менты вцепились, как пиявки, и не отпускают, всё новую порцию вопросов подкидывая. говорить, что авария не случайность — смысла почти никакого, — но татьяна всё же попытку предпринимает, на что ей отвечают, что позже с этим разберутся. разберутся они, как же. отвязавшись наконец от полиции, синди в больницу спешит следом за скорой помощью и до вани дозвониться пытается — понимает, что зря его бросила. он ведь перенервничает сейчас не на шутку, так ещё и коля его забрал. но мелодия звонка доносится из рюкзака, который из машины достали почти целым и невредимым вместе с пешковым. а ваня и правда перенервничал, когда коля его к себе домой привёз — как ни в чём не бывало. поговорить с ним пытался, вот только ваня словно в трансе — не слышит ничего, и перед глазами всё плывёт, чёткость теряя. в последний момент понимает, что плачет, когда его за плечи к себе притянуть пытаются — успокоить. но он отстраняется только, руками себя обхватывая и в угол рядом с кроватью забиваясь. переживания волнами накатывают вместе с осознанием произошедшего. что там с серёжей? сильные ли у него травмы? живой ли он вообще, в конце-то концов? — да живой твой пешков, успокойся, — коля устало переносицу потирает, а ваня чувствует, как злость наружу рвётся, все остальные чувства вмиг перекрывая. — а тебе откуда знать? — и эти первые слова с момента аварии с хрипом вырываются. и, кажется, не заткнуть его теперь — вся горечь одним потоком на поверхность лезет и хочется на виновника происшествия её выплеснуть: — ты совсем с катушек съехал? думаешь, тебе всё можно? это подло и низко, и ты сам прекрасно это знаешь. и если ты думаешь, что после такого я ещё хоть раз под тебя лягу, то иди-ка ты нахуй, коля, — и в глазах ярость мерцает — убил бы уже одним только взглядом, если бы мог. за то, что едва не разрушил всё то хорошее, что только успело появиться в ваниной жизни. хочется верить, что и правда едва, но пока ваня сам не увидит живого и относительно здорового серёжу, успокоиться точно не сможет. и когда коля пытается обнять снова, то отбивается яро, поглубже в угол забиваясь — как зверёк затравленный. но лучше так, чем ещё хоть раз позволить этому ублюдку себя касаться.три дня дождя — отпускай
— я тебе сразу сказал, что ты так просто от меня не уйдёшь. а пешкову вообще не следовало лезть во всё это. ты всё ещё мой. — но я не хочу быть твоим. и никогда не хотел, — выкрикивает с надрывом, по самолюбию чужому ударяя. ожидает ответки физической — очень в колином стиле, — но почему-то не следует ничего за этими словами. видит только сквозь пелену слёз, как коля на кровать садится и издалека за ваней наблюдает — выжидает чего-то, думает ваня. но на самом деле обдумывает всё. потому что слова ванины в груди отдаются дискомфортом ощутимым — неприятно из его уст это слышать. ожидаемо, казалось бы, но всё равно неприятно. гордость кричит на своём стоять и при себе ваню оставить, даже если не хочет он этого. а другое что-то, совсем глубоко запрятанное, ни разу ещё наружу не показавшееся за все последние годы, протестует яро — требует отпустить. не желает отпускать, но требует, раз это то, чего ваня хочет. и коля долго ещё раздумывает, пока ваня от беспокойства за серёжу места себе найти не может. шарится по карманам, пытаясь телефон нащупать — не находит. кажется, в машине оставил в рюкзаке своём. пальцами в волосы зарывается от безысходности, совсем не зная, как новости хоть какие-то узнать. слышит вдруг, как коля здоровается с кем-то по телефону. — адрес мне скажи, — улавливает только, не в силах сконцентрироваться на чужом разговоре — мысли бегают, то и дело к аварии возвращаясь. потому что, когда увидел, как коля малышку серёжину таранить начал прям в тот самый бок, на котором синее пламя разверзлось, сердце замерло на мгновение и забилось бешено, только когда машина в овраге скрылась. — вань? — взгляд затравленный на колю переводит, не зная, чего от него ожидать. а тот вдруг напротив присаживается на корточках — ваня спиной пытается в стену вплавиться, лишь бы не находиться к нему так близко, — мнётся минуту-другую, но говорит всё же: — я тебя отвезу в больницу, — потому что понимает, что заигрался. возомнил себя пупом земли, а людей — своей собственностью. заигрался и о простых человеческих чувствах забыл, которые чем-то чуждым всегда казались. — а потом что? — а потом ты сам по себе, — и можно счёт ему выставить, можно в последний раз под себя подмять, даже если сопротивляться будет, можно ещё кучу способов удержать придумать, но нахуй это не надо, когда смотрит безразлично так — а сейчас ещё и с ненавистью, дымкой застилающей зелёные глаза. всегда смотрел, но можно было меток наставить на теле податливом, можно было к себе привязать деньгами и помощью, можно было не обращать внимания на взгляд чужой и купаться в притворной отдаче. притворяться, что ваня и правда целиком и полностью его — не только телом, но и душой, и сердцем. можно было другим позволять его трогать и упиваться тем фактом, что даже так ваня всё ещё принадлежит ему. но ваня ведь никогда не принадлежал ему — только вид делал, а коле этого хватало, чтобы власть свою почувствовать. но по-нормальному коля не умеет — в чувства тем более, а в искренность и подавно. поэтому ничего больше не поясняет — пусть ваня сам думает, что хочет. а тому и плевать как-то, стоит слова заветные услышать. не оборачивается даже на прощание, когда коля его к больнице подвозит. может и к лучшему это — легче отпустить окончательно. в полицию себя сдавать коля не собирается, конечно, — не дурак он. а даже если повяжут, легко сможет откупиться, поэтому сдавать его смысла нет никакого. проще уехать куда-нибудь подальше и просто жить. по-старому жить, наслаждаясь телами молодыми и красивыми, властью своей упиваясь и деньгами, и в гонках уличных участвовать, как и раньше — не всегда честно, конечно же, и не всегда по правилам. потому что по-другому коля не умеет.***
татьяна встречает ваню в холле и тут же сгребает в медвежьи объятия — к груди своей прижимает и по голове гладит ласково, чувствуя, как слёзы горячие плечо обжигают. как знала, что ваня сам не свой будет. — с ним всё в порядке, — к ним вадим подходит, одним своим присутствием панику стирая — слишком уж он невозмутимый. — ссадины, ушибы, сотряс и перелом не слишком серьёзный — рукой о дверцу сильно треснулся, несмотря на ремень безопасности. врачи уже всё необходимое сделали, остаётся только ждать, когда очнётся, — и у вани гора с плеч валится от одного простого факта — живой. утирается рукавом зипки и в последний раз носом хлюпает, вадиму улыбаясь, — правда живой. просится к серёже, как только врач мимо проходит, на что ему отчеканивают дежурно, что пациенту покой нужен — пусть для начала в сознание придёт, а там уже одного человека можно будет запустить ненадолго. — держи, — к нему синди подходит и рюкзак протягивает, — с заднего сидения достали. — а что с машиной? — помятая, но чудом летальных повреждений нет. никаких утечек и баллон с закисью азота в норме — а то всё могло куда хуже закончиться. могла и взорваться к хуям, — а ваня думает, что лучше бы взорвалась — потом, конечно, когда серёжу из неё уже вытащили. потому что невыносимо ему осознавать, что вот так просто серёжина жизнь могла оборваться. так же, как и жизнь его мамы год назад. понимает, что не связаны никак эти события, но не может не думать о том, что всё могло быть иначе. но следом осознаёт — нет, не могло. пешков всё ещё гонщик, и ваня с самого начала знал, как это опасно, — и сам серёжа тоже знал, конечно же. поэтому хорошо даже, что машина не совсем безвозвратно утеряна — серёжа бы расстроился. ему всё равно долго ещё придётся тачку восстанавливать и в форму возвращать, но шанс хотя бы есть. главное, чтобы для начала себя в форму вернул. — машинка у него мощная, больше снаружи помялась, ну и стёкла повылетали. не зря он так долго её собирал — жизнь себе спас, можно сказать. другая бы измялась в хлам после таких выкрутасов, — и после этих слов появившаяся было злость оттаивает, как снег под палящим солнцем. потому что пешков не дурак и о своей безопасности позаботился — не зря он говорил, что в курсе всех рисков. и это осознание греет больное сердце, в очередной раз доказывая, что не зря он в пешкова поверил. даже несмотря на то, чем всё закончилось в итоге, если бы не колина подлянка, серёжа бы вышел победителем — это бесспорно. ваня вспоминает про телефон и лезет в свой потрёпанный рюкзак, который чудом каким-то цел остался — только порванный местами. нащупывает пальцами смартфон, нажимая на кнопку блокировки, — работает. экран трещиной пошёл, но в целом ничего критичного. видит несколько пропущенных от татьяны и ещё от одного абонента — из больницы. на контакт жмёт сразу, перезванивая. — иван? — да-да, вы звонили? — и в голове опять самые страшные догадки строиться начинают сами собой. только недавно счёт оплачивали, а значит, тут что-то другое — а по хорошим поводам из больницы обычно не звонят. но доктор не даёт его мыслям в неправильном направлении развиться, заявляя сразу без лишних предисловий: — ваша сестра пришла в себя, — сердце ухает куда-то вниз, потому что не этого он ожидал. и одновременно с этим к ним подходит серёжин лечащий врач, чтобы сказать о том, что пешков очнулся и к нему можно зайти на чуть-чуть, — слышит краем уха. а в трубке в это время продолжают: — вы сможете приехать? ей пока тяжело адаптироваться, но она спрашивала о вас, — конечно, он приедет. но для начала к серёже заглянет, пока здесь ещё. не может он вот так уехать и бросить его — даже ради сестры не может. главное, что с ней сейчас всё хорошо и совсем скоро они снова будут вместе. пешков бледный совсем. лицо местами в царапинах от осколков. рука в гипсе, а ко второй капельница подсоединена. но всё равно улыбается устало ване, когда макушку знакомую видит в дверях, — лохматый весь, как воробушек, и перепуганный. к койке больничной подскакивает, на колени присаживаясь, и лбом в одеяло утыкается рядом с серёжиным бедром. — я так испугался, — шепчет еле слышно, а пешков до него пальцами дотянуться пытается — сказали лишний раз руку не тревожить, чтоб капельница не слетела. но ваня вовремя замечает и сам аккуратно пальцы чужие своими обхватывает и губами по костяшкам скользит. — прости, что напугал, — голос хриплый и тихий совсем, но нежностью пропитан. если бы мог, по голове лохматой погладил бы. — и прости, что не смог выиграть, — улыбается горько, потому что похуй ему и на аварию, и на машину раскуроченную, и на себя. он должен был победить и не смог — только это его беспокоит. — ты совсем еблан? — хочется ударить, чтоб глупости не говорил, но боится больно сделать, поэтому только за костяшку пальца кусает легонько и брови хмурит. — это вообще неважно сейчас. главное, что с тобой всё в порядке, — так не хочется уходить, но ваня сестре нужен куда больше, и он это понимает прекрасно. — серёж, — и голову в его сторону поворачивает, щекой к ладони прикладываясь, и взглядом с карими глазами сталкивается — смотрят с такой теплотой, что ваня даже теряется в первую секунду, не сразу вспоминая, о чём он вообще хотел сказать. но как бы сильно ему не хотелось остаться рядом с серёжей, нужно новостью поделиться. — маша очнулась, и мне надо к ней ехать срочно. — так чего ты ждёшь? — удивляется пешков. — езжай давай! я тут не помру без тебя, не переживай, — потому что серёжа всегда понимает — другого ответа бессмертных от него и не ждал. в последний раз в глаза друг другу смотрят, и ваня серёжу в щёку целует мягко обещанием вернуться обязательно — как только сможет. и на татьяну с вадимом оставляет его, совсем неловко себя чувствуя перед ними, но всё же уезжает, когда его чуть ли не пинками из больницы выгоняют, узнав о сестре, — тут и без него есть кому о серёге позаботиться. маша сразу брата узнаёт — обнимаются долго и крепко. она ещё слабая совсем — с трудом сидеть ровно может. после длительной комы потребуется реабилитация, и как минимум месяц она ещё в больнице пробудет, а там можно будет домой её забрать. она первым делом о маме спрашивает, а когда ваня головой качает, кивает только — сразу догадалась. ваня переживает, что она себя винить начнёт, но врач заверяет, что пока маша в больнице, работа с психологом должна ей помочь. а ваня соглашается со всем, что предлагают, не разбираясь во всех этих делах, но лучшего для сестры желая. на два дня в больнице остаётся в гостевой палате, боясь машу одну оставлять. только татьяне сообщения отправляет — о серёжином самочувствии узнать. а на третий день вечером пешков ему сам звонит, когда вадя новый телефон ему подгоняет, а то старый разбился, — спрашивает, как дела с сестрой. и ване хорошо так слышать уже бодрый голос пешкова — улавливать эту его ухмылочку и над шутками чужими смеяться. даже не сомневается, что ему и правда лучше. пешков всё вопрос один задать хочет, но в руки себя никак не возьмёт — боится. а бессмертных и так понимает, в тишине повисшей беспокойство чужое улавливая. потому что так и не было у них возможности эту тему поднять, которая громовым облаком нависала над ними всё это время, но серёжа тактично игнорировал её, а ване не до того было. — он отпустил меня, — и слышит выдох резкий на том конце — облегчённый. потому что боялся обратное услышать. — из-за того, что сестра в себя пришла? — нет, ещё до этого отпустил. не знаю почему, но взял и отпустил, даже счёт не выставив за помощь свою великодушную, — ваня усмехается, но развивать тему не хочет. о том этапе своей жизни хочется как можно скорее забыть — из памяти стереть напрочь, не оставляя ни следа. но след ощутимый останется так или иначе, как бы ване не хотелось снести всё под чистую — весь этот год снести нахуй из памяти. но в то же время, он ведь не встретил бы серёжу, если бы не все предыдущие события. и это единственная причина, по которой не стыдно с клеймом этим ходить. пешкова через две недели выписывают — всё ещё с гипсом, но тем не менее с боевым настроем. по малышке своей ноется вадиму, который за это время сделал всё что мог — дальше уже серёге самому с ней возиться. ноется, но всё равно новые запчасти присматривает и продумывает план ремонта. возня с машиной и замена покрытия, деталей и всего повредившегося хоть немного отвлекает от мыслей о ване — соскучился ужасно. но ему надо сестру на ноги поставить, осложнений после комы нет, но реабилитация — процесс сложный и долгий. поэтому довольствуются смс-ками поздними вечерами и телефонными разговорами, в ходе которых ваня засыпает раньше, чем пешков успевает в интимное русло диалог перевести. впрочем, он только умиляется такому очаровательному ване, который сладко посапывает ему в трубку, скорее всего уснув прям с телефоном под ухом, и не жалеет даже, что в очередной раз не вышло ничего. всё ещё тоскует по нему, но даже крупицы близости душу греют, в сердце теплотой отзываясь. полегче становится, когда бессмертных всё-таки начинает в сервисе работать — нужно будет заплатить за реабилитацию и лечение. пешков сразу сказал, что поможет, а ваня ему ответил, что отработает обязательно, как только будет уверен, что машу оставить можно под присмотром врачей. и когда впервые после долгого времени в сервисе появляется, мнётся неловко на входе, но сам же навстречу спешит, когда пешков объятия свои раскрывает. вадим кривится только показушно, а сам улыбается тайком, радуясь, что эти двое нашли друг друга. вадя никогда об этом не скажет, чтоб никого не смущать лишний раз, но за всю их дружбу с серёгой он его таким счастливым и влюблённым не видел ещё никогда — а это что-то да значит. ваня на ночь остаться не может — в больницу ночевать поедет, — поэтому тянет пешкова за собой в квартиру ближе к вечеру, когда последний заказ остаётся, с которым вадим и в одиночку разберётся. и сам ластится к нему, у двери зажимая и стараясь руку, с которой всё ещё гипс не сняли, не задеть. — скоро с тебя эту штуковину снимут? — спрашивает между поцелуями. — это называется гипс, гений, — за что ваня его в шею кусает, тут же языком проходясь влажно по укусу, — у серёжи из-за него скоро места живого на коже не останется. впрочем, не то чтобы он жалуется. — завтра пойду уже в больницу и снимут, — серёжа кожей чужую улыбку чувствует и сам улыбается, трепля ваню по волосам — цвет совсем уже вымылся, оставляя после себя зеленоватые разводы на светло русом. а тот чуть ли не мурлычет, за шею пешкова обхватывая и ближе прижимаясь — нежный такой, когда соскучится, как котёнок. и отпускать его такого милейшего не хочется совсем, но пока что приходится — радует только, что ненадолго. ваня обещает, что надо немного ещё подождать, а потом они уже смогут видеться чаще. и за понимание с серёжиной стороны обнимает крепко, о щёку щетинистую ласково потираясь. не бубнит даже, чтобы тот побрился — ване нравится эта серёжина мужественность, перед которой хочется лужей расплыться, совсем тая от такого пешкова. маша радуется за ваню, когда про сервис узнаёт — говорит, хорошо, что он работу нашёл, и спрашивает невзначай, не хочет ли он продолжить учиться. а ваня первым делом отмахивается от этого предложения — забыл уже всё напрочь. а потом, когда машу на процедуры уводят, задумывается уже всерьёз — не будет же он всю жизнь в сервисе работать. и дело не в том даже, что это непрестижно или ещё чего — серёжа вон неплохо зарабатывает, одним лишь этим занимаясь, — а просто неинтересно ему, да и едва ли он разбирается в машинах. серёжа с вадей здорово ему помогают, но всё равно тяжёло очень — чувствует, что это не его. другое дело программирование, к которому всегда душа лежала — задолго ещё до переезда в москву и задолго до аварии, словно где-то в прошлой жизни это увлечение осталось, блёклой фотокарточкой в памятном альбоме. и тогда ваня впервые, кажется, за последний год включает свой старый ноутбук, на кухне с чашкой сладкого кофе устраиваясь в выходной, когда маша его чуть ли не тряпками из больницы гонит. находит папку на рабочем столе с названием «к поступлению» и весь оставшийся день роется в файлах, вспоминая языки программирования, которые успел изучить до происшествия и в которых только азы познавать начал. корпит над всякими заданиями, которые только под руку попадаются, музыку на фон подрубая и с головой окунаясь в коды, буквы английские и цифры, пляшущие на чёрном фоне в замысловатом танце. а пальцы сами над клавиатурой порхают так стремительно и свободно, словно и не переставал он этим заниматься. и только вечером, когда желудок побаливать начинает от голода, ваня понимает, что весь день просидел с этими своими кодами и даже не заметил, как время пролетело. впихивает в себя слипшиеся макароны, которые на скорую руку сварил, чтоб хоть чем-то живот наполнить, и снова всерьёз задумывается о поступлении — не сейчас, конечно, но, может, через годик, когда поднакопит денег на учёбу. и когда вдохновлённый слишком заснуть не может, пешкову набирает, выпаливая как на духу планы свои и волнуется сильно, пальцами край футболки теребя, но тот отвечает только: — отличная идея, вань. если тебе правда этого хочется, то почему бы и нет? — и столько заботы в голосе чужом, столько принятия, что ваня снова плавится, чувствуя, как глаза печёт. не понимает, чем такого отношения к себе заслужил и заботы такой с серёжиной стороны, но терять всё это совсем не хочется — всё ещё непривычно, но приятно до невыносимого. тихо-тихо совсем шепчет в трубку: — люблю тебя, — потому что слова наружу так и рвутся вместе с чувствами, грудь на кусочки разрывающими, — нет уже сил в себе держать. потому что никогда и ни к кому ещё не испытывал такого. сам не представляет даже, как обычная благодарность и желание почувствовать себя нужным переросли во что-то настолько глубокое и сильное, что в груди засело зверьком мелким, в клубок свернувшимся, который согревается каждый раз, когда чувство это словами и действиями извне подогревают. и прогонять этого зверька из своей груди, где ямку себе выкопал, пристанище своеобразное соорудив, ваня не собирается. лучше уж пригреет его, лишний раз вспоминая, с чего начиналось всё, а серёжа прикормит, отзываясь со всей присущей ему нежностью, о существовании которой понятия не имел, пока ваня в его жизни не появился. кажется, что ваня всё хорошее в серёже пробудил одним лишь своим появлением, и менять пешкову ничего не хочется — его всё устраивает, когда ответную ласку получает, не сомневаясь во взаимности с ваниной стороны. — я тебя тоже, — и пусть ответное «люблю» затеряется где-то между ними, лучше пешков его лично скажет, смотря в зелёные глаза, в которых не осталось места пустоте и которые заполнились новыми чувствами и эмоциями. в зелёные глаза, которые поблёскивают ярко-ярко и искрятся в темноте — столько в них новых мечт и надежд на лучшее. на лучшее, мысли о котором потухнуть успели, в пепел превратившись за этот год, а сейчас снова восстали фениксом огненным, который во взгляде чужом пылает, так гармонично с зеленью сочетаясь. серёже предстоит ещё знакомство с ваниной сестрой, когда её можно будет домой забрать — в их квартирку небольшую, но уютную, — о котором он переживает до потеющих ладоней. вместе с машиным возвращением в жилище безудержно возвращаются воспоминания о маме, вызывая у обоих приступы печали. но стоит поплакать в обнимку в маминой комнате, отпускает снова — потому что их жизни продолжаются, несмотря ни на что. маша ещё долго жалеть будет, что вообще решила маму с братом в москву перевезти и что всё так вышло, но рано или поздно отпустит прошлое — потому что нужно жить дальше. потому что не может она упустить свой шанс, который откуда-то свыше судьбою достался — или же нелепой случайностью и водительским везением. она ещё долго будет тревожиться о брате и о том, что сама пока не может работать и помогать ему материально содержать их обоих — она ведь старше на четыре года, но такая бесполезная. а ваня ей подзатыльник крошечный всыпает за такие мысли, чтоб даже не думала о том, что она для него обуза. словно сам той же проблемой не страдает, переживая о том, как много пешков им помогает. когда бессмертных серёжу домой приводит, маша сначала волком смотрит и принимать такого взрослого парня — своего ровесника — совсем не хочет, хоть и понимает, что это глупо. а потом ваня с ней под пледом сидит перед ноутбуком под какой-то совершенно бессмысленный сериал и рассказывает, как сильно серёжа ему помог и что он буквально со дна его вытащил, когда ваня уже почти на самую глубину провалился, кислорода лишаясь и задыхаясь почти без возможности выбраться. и если бы не серёжа, так бы и потонул с концами. рассказывает без подробностей лишних, но маша и не лезет с допросом — принимает всё как есть и обнимает крепко-крепко, как только она умеет. точно так же, как и мама всегда к своей груди его прижимала, в волосах поцелуй кроткий оставляя. маша с ваней оба поломанные такие — только начинают учиться дальше жить, но научатся обязательно. особенно с серёжей под боком, который продукты привозит по выходным и машины любимые булочки с марципаном — смотрит лукаво так, реакции ожидая, а та нарочно игнорирует его, чтоб не зазнавался лишний раз. а потом сама же ему отправляет простое такое, но искреннее «спасибо», прознав его номер у вани, который бубнил долго, но всё равно поделился, наказав ей не писать серёже всякую ерунду и не ругаться с ним — знает он её характер. — за что спасибо-то? — удивляется пешков уже при встрече, в очередной раз заезжая в гости, пока они ваню, домой спешащего со своих курсов, ждут и чаи гоняют. — за ваню, — и это звучит так просто, что пешкову и не нужны пояснения — тут всё очевидно. впрочем, ему есть что возразить по этому поводу. — он сам молодец, а я подтолкнул его просто. руку помощи протянул, — потому что искренне считает, что без собственного желания изменить что-то к лучшему и выбрать более сложный путь, нежели зависимость от богатенького мудака, ничего бы у них не вышло. потому что ваня первый навстречу потянулся ещё тогда, когда сел в серёжину машину, доверившись. потому что, несмотря на то, что тонул, захлёбываясь, из-под толщи водной глади крики о помощи раздавались — на поверхности глаз зелёных их отголоски рябью отражались с самого начала. а серёжа просто не мог не заметить. — всё равно спасибо, — маша свою ладонь поверх серёжиной кладёт, — за то, что позаботился о нём, когда я не могла этого сделать, — а он кивает только, не замечая ваню, который в квартиру проскользнул тихонько и в проходе подслушивал, почему-то совсем не улыбаясь. серёжа даже помыслить не мог, что хоть когда-нибудь в своей жизни услышит что-то настолько глупое, но ваня сам себя превосходит, когда они в сервисе наедине остаются во время перерыва. — что у тебя с моей сестрой? — взгляд опускает смущённо и заикается, но всё равно спрашивает. а серёжа на него как на последнего дурачка смотрит, не выкупая совсем, к чему такие вопросы. — ничего? — с вопросительной интонацией выходит, но больше от удивления, нежели от каких-либо сомнений, о которых и речи быть не может. потому что пешков с ваниной сестрой пересекается-то только, когда домой к ним заезжает за ваней или привозит им чего-нибудь. а бессмертных щёки дует и рассказывает, что видел, как они за руки держались. возмущается вроде, но сам при этом лицом краснеет от смущения — стыдно ему, что приревновал. и достаточно лишь заверить, что ничего такого между ними не было и быть не может и что серёжа вообще-то ради вани пытается машу к себе расположить, чтоб у них конфликтов лишних не возникало, а тот себе лишнего надумывает и загоняется у него за спиной. радует только, что спросить решился и высказаться, а не в себе всё держал, свои же нервы трепля нелепыми доводами и серёжу накручивая странным поведением.mr. kitty — after dark
— прости, пожалуйста, — бормочет потом, серёжины плечи выцеловывая, стянув с него футболку, — прости-прости, — и ладонями к ширинке тянется. у вани всё ещё один только способ вину загладить — залезть к серёже в штаны, забывая напрочь, что вадим всего лишь на улицу отошёл покурить. обо всём забывает, когда к пешкову тянется, и приходится наверх его тащить — потому что не остановишь уже, если завёлся. потому что тормоза у вани неисправны и ничего его не остановит, когда сам напирает, пешкова на кровать толкая и на колени перед ним падая. извиняется за свои проблемы с доверием и за свою глупость — всё-таки первые отношения, не считая того, что было с колей, и ваня учится только. а серёжа вместе с ним учится все чужие заскоки прощать и неоправданные наезды тоже, ласково в чужие волосы пальцами вплетаясь. бессмертных уже почти не теряется во время секса и не отдаляется от пешкова, а, напротив, сам зрительный контакт поддерживает, когда возбуждённый член губами обхватывает. взгляда не отводит ни на секунду, когда горло расслабляет и головой двигает неспешно, а пешков только за волосы придерживает, чтобы не переусердствовал ненароком и не подавился. позволяет ване самому процессом руководить, потому что знает, что ему так намного легче. потому что знает, что ваня сначала должен максимально заземлиться — почувствовать, что он волен делать всё, что захочет, и серёжа на любое его действие отзовётся с лаской и трепетом. потом уже, на пике возбуждения, позволит пешкову взять всё в свои руки. позволит себя с пола на серёжины колени перетащить и растягивать плавно, соски напряжённые вылизывая. позволит войти в себя, тихие стоны издавая и за плечи серёжины держась. позволит серёже любить себя, за бёдра придерживая и на член насаживая неторопливо — удовольствие растягивать, пока ваня не начнёт скулить куда-то в шею, совсем в лужицу расплываясь на серёже. потому что такой медленный темп — невыносимый до дрожи в коленях. но серёже нравится, когда ваня от удовольствия, в каждой клеточке тела покалывающего, пальцы ног поджимает и ёрзать начинает, норовя из хватки выскользнуть и самому темп ускорить — не позволяют только. серёжа ждёт, пока ваня совсем в изнеможении за венку, на шее пульсирующую, укусит ощутимо, и только тогда начинает вбиваться сильно и быстро, по простате ударяя с каждым толчком, чтобы ваня кончил через минуту с громким стоном и обмяк сверху, пальцами дрожащими пытаясь за серёжу хвататься, пока тот за своим удовольствием гонится обрывистыми движениями. и уже увереннее обнимает, когда пешков, от наслаждения плавясь, в волосы русые глупости всякие шепчет, щекой улыбку ванину ощущая. ваня потом ругается на него из-за того, что руку опять перетрудил, а ей всё ещё покой нужен — только недавно гипс сняли. а пешков чужие возмущения поцелуем прерывает — сразу всё забывается. и когда валяются лениво на разворошенных простынях, сестра пишет ему, что работу нашла — пока удалённо из дома, а как полностью восстановится, можно будет начать ездить в офис. старые связи ей очень помогли — знакомые подсобили, как только узнали о ситуации. маша говорит, они удивились, что раньше ни о чём не слышали, а ваня совсем дураком себя чувствует, понимая, что мог ещё у кого-то помощи попросить, — впрочем, жалеть уже не о чем. бессмертных радуется, потому что сможет теперь побольше откладывать на учёбу — решил на следующий учебный год поступать и уже даже присмотрел подходящий университет. серёжа как раз машину доделывает к началу августа, когда ваня деньги на оплату первого семестра собирает. отвозит его в тот самый парк, в котором и началось их знакомство. усаживаются в самую нижнюю кабинку колеса обозрения, коленками соприкасаясь. серёжа пальцы ванины в своих греет, когда тот спрашивает: — а что с гонками? — всё это время спросить хотел, но момента подходящего не выдавалось. слышал только, что то место больше не подойдёт — полиция ещё с момента аварии его на счётчик поставила, поэтому собираться там больше не вариант. к пешкову тогда приходили с допросом на следующий день, но он не стал лишнего говорить — мол, просто с управлением не справился и в овраг улетел. ваня ругался с ним, когда узнал, но серёжа говорит, кодекс у них такой — это ведь в моменте произошло, тем более колю сдавать смысла никакого нет. и больше тему происшествия они не поднимали с тех пор. — мне друг звонил на днях, сказал, новое место организовывает на окраине. говорит, как готов будешь, набери. — а ты что? — ты же знаешь, я тачку только доделал, — плечами жмёт и взгляд украдкой на ваню бросает — за реакцией следит. — но ты хотел бы продолжить этим заниматься? — и так ответ знает, но хочет от серёжи услышать. — хотел бы, конечно, — потому что за одну аварию страсть к скорости и адреналину просто так не искоренишь. потому что пешков на ус себе намотал произошедшее и опытом в багаже за спиной оставил. потому что гонки — всё ещё его страсть. — а ты против? — и к любому ответу готов, потому что если ваня против будет, то это справедливо после всего, что произошло. — против, — однако так поступить с ним ваня не может, поэтому продолжает: — но отговаривать тебя не буду, — лбом на плечо серёжино облокачивается и шепчет: — только будь осторожнее, ладно? — обещаю, — потому что уж это он своему парню пообещать точно может — и правда постарается. иначе какой во всём этом смысл, если ваня трястись за него будет каждый раз? пусть лучше дома учится в это время, телефон проверяя и успокаиваясь тут же после серёжиного «откатал, всё хорошо». или пусть болельщиком в толпе стоит плечом к плечу с татьяной и после победы целует его долго-долго у всех на виду — потому что плевать им, кто там смотрит. потому что они влюблены друг в друга, а остальное и неважно. они со всем справятся — главное, вместе.