* * * * * *
— Тони, mon ami, тебе не кажется, что Гилберт в последнее время ведёт себя очень странно? — обратился к другу Франциск, пока они вдвоём спокойным шагом шли до спорт.зала. Да, верно, в этот четверг вторым уроком у одиннадцатого «А» и десятого «А» была совместная физкультура. Потому в коридоре на четвёртом этаже восточного крыла уже собралось приличное количество народу. —Хм, в каком смысле? Мне кажется, amigo, с ним всё нормально. — и тут Карьедо на секунду задумался, вспоминая — Разве что он веселее стал и как-то…активнее? Не знал бы отношение Гила к «дури», сказал бы, что он под чем-то. — Эх, Тони-Тони, ну опять ты узко мыслишь. А может наш ветренный товарищ наконец остепенился, как и говорил недавно? C'est tout à fait possible. — как-то воодушевлённо и мечтательно спросил, а после сам же ответил на свой вопрос француз. — Да ну тебя, длительные и около-серьёзные отношения — это не про Гилберта, сам же знаешь. Любая девушка не может терпеть его характер больше недели. — в конце своих слов, Антонио как-то грустно присвистнул. — Ну, это не обязательно должна быть девушка, а, mon chére? — и Бонфуа отчего-то довольно улыбнулся. — Я просто заметил, что Гил частенько ошивается вместе с Эваном. Несколько подозрительно, не думаешь? Да и как он на него смотрит, ммм. — опять мечтательный Франциск ушёл в свои мысли. И тут Антонио действительно задумался. Как таковой ненависти к людям, любящим других людей их же пола он не испытывал, просто не мог их понять. От того подобное предположение Бонфуа несколько озадачило Карьедо. » — И ведь правда, они слишком часто проводят время вместе. Даже в столовой Гил стал реже садиться к нам… Хм, а ведь Байльшмидт никогда ничего негативного про «таких» людей не высказывал, сколько бы мы не говорили на связанные темы… Странно, одним словом.» — прямо поток мыслей крутился у испанца в голове. — Знаешь, думаю, нам стоит прямо сейчас и спросить Гила об этом. De todos modos, он наш друг и скрывать ему от нас нечего. — единственное, что в данной ситуации мог из себя выдавить Карьедо. — Droite-droite. — только и мог ответить француз на слова своего друга. Хочется поведать дорогому читателю об странной обстановке, в этом спорт зале, а конкретнее о размещении раздевалок и прочего. Забавный факт — служебное помещение, со спортивным инвентарём находилось напротив этих самых раздевалок. А сама «общая раздевалка» делилась на два среднего размера помещения, разделяемые маленьким коридорчиком — то бишь женскую и мужскую комнаты. Самое забавное — это внутреннее устройство этих помещений. Несколько лавок, крючки для верхней одежды и окно с вечно закрытым жалюзи. Немного неуютная планировка, если вы социофоб и стесняетесь переодеваться прям вот так «при всех», даже если это ваши одноклассники, даже если вашего же пола. Всё равно очень неловко, определённо. А сам спортивный зал был довольно просторным, по обоими его сторонам висели баскетбольные сетки, а посередине самого помещения были крепления для волейбольной сетки. Где-то вдалеке была расположена «шведская стенка». Но самым удивительным и практичным в этом зале было следующее — решётки и сетки на окнах, чтобы не разбить их ненароком, во время игр с мячом. А ещё из спорт. зала, помимо основного, был самый дальний выход в малый спорт. зал. — через него можно было попасть уже в актовый зал, то есть буквально в противоположное крыло. В малом зале обычно проходили занятия у младшеклассников. Преподавала физкультуру для старшеклассников в данном лицее только одна женщина — Людмила Николаевна Гринёва. Из-за её… «активного характера» ей не давали вести уроки у детей помладше. Она была женщиной среднего возраста, с сильно заметными морщинами на лице, тем не менее в неплохой физической форме. Не было даже обычного для женщин её возраста «возрастного лишнего веса». Можно сказать, что её, если не побаивались, то уважали все дети, начиная с восьмого и заканчивая одиннадцатым классом. Однако о чём это я? Ах, да, наши два закадычных товарища нашли Гилберта уже в раздевалке. И Ванька тоже там был, но довольно спешно ретировался, коротко поздоровавшись с французом и испанцем. «—Эван что…смущён?» — неожиданно в своих мыслях заметил Бонфуа. Немец, к слову, не менее смущённый, давно уже переоделся и вот-вот собирался выйти в зал, но его окликнул Франциск: — Bien-bien, вы только посмотрите, это же сам Гилберт Байльшмидт, собственной персоной. Среди простых смертных, наконец-то соизволил обратить внимание на своих друзей. — совершенно беззлобно подтрунивал над немцем француз, а прусс только усмехнулся словам друга. — Ну что ты, Франц, Гилберт у нас теперь занятой человек, да? Признавайся, небось у тебя с той красоткой всё серьёзно? — Тони был удивительно весел и похлопал немца по плечу. — Или с красавцем… Кхм! — полушёпотом дополнил слова товарища француз. — Ксе-се-се, парни, чего вы пристали с этим делом… Ну да, я теперь в отношениях и думаю, что надолго… Но не парьтесь, это не значит, что я перестану с вами зависать, без меня «Bad Friends Trio» будет не полным. — как-то странно усмехнулся немец, стараясь увести тему разговора в другое русло. — Copain, само собой мы с Тони всё понимаем, однако… Мне просто интересно, почему ты так много времени проводишь с Эваном? — тут Франц осёкся на минуту, заметив некоторую настороженность и удивление во взгляде Байльшмидта — Не пойми меня неправильно, mon ami, но разве человек, у которого есть любимая девушка не будет стараться проводить всё своё свободное время именно с ней, а не с разными своими друзьями? В очередной раз Гилберт Байльшмидт был рад, что во время таких важных разговоров рядом не было ни души. В раздевалке были только они трое, потому как все остальные ученики уже были в зале, либо же прогуливали урок. Немец понял, что его буквально припёрли к стене и отступать больше некуда. Ему очень сильно хотелось выпить чего-то горячительного, потому как на трезвую голову признаться в таком своим близким друзьям казалось пруссу чем-то невозможным. И как назло были неподходящие обстоятельства, при которых и выпить то, при желании, не выйдет — спалят все, кому не лень. Да и немец обещал Ване больше не напиваться в хлам, потому собрав всё имевшееся у него мужество, Гилберт заговорил: — Ребята, вы слишком догадливые засранцы, вы в курсе? — Байльшмидт вновь усмехнулся, заметно напрягаясь — Сейчас скажу что-то неожиданное, aber я действительно в отношениях. Но не с девушкой. — и прусс замолчал на минуту, увидев полные удивления глаза своих товарищей, однако вскоре продолжил — Да, с Брагинским, да с «этим русским». Подробности расскажу позже и желательно «по трезваку» — я больше не пью, просто. Как минимум не каждые выходные. Француз с испанцем не менее удивлённо переглянулись, собираясь что-то ответить и без того нервному немцу, но их попытки начать говорить были вероломно прерваны чьим-то очень громким голосом. Это была Людмила Николаевна, с размаху открывшая дверь, дабы «вынуть» всех задерживающихся из раздевалок: — Так, сопляки, чего вы тут полгода торчите? Ну-ка марш на урок, уже все построились, кроме вас. — очевидно, женщина лукавила, некоторых учащихся не было на уроке вовсе, потому шеренга в спорт. зале была неполной. Троица, решившая, очевидно, отложить этот разговор на потом, вышла из мужской раздевалки, под грозным взором учительницы. Но задаётся мне, это разговор они продолжат точно не сегодня — испанцу и французу нужно было переварить полученную от прусса информацию. Совершенно незаметно прошла половина урока. Ну, незаметно для тех, кто сидел на лавочках со справками о «различных болячках». Среди таких вот «отдыхающих» был Родерих, у которого пожизненное освобождение из-за каких-то проблем с сердцем, Романо, который уже вторую неделю обманывает учительницу о том, что его справка по недавней простуде всё ещё действительна, да Кику чья справка была такой же, как и у Варгаса-старшего, разве что не «просроченная по времени.» Как это обычно происходит, под конец урока учительница объявляет игру в волейбол. И угадайте, кто любит отсиживаться во время игры, вместо того, чтобы участвовать? Правильно — Ванька. Вообще ему больше нравится наблюдать со стороны, нежели участвовать. И вы верно подумали — если вообще думали — смотрел русский на одного не в меру активного немца. Хотя «пялился в тихую» было бы более верным определением, в данной ситуации. Что уж скрывать, но увлечённый игрой Байльшмидт, весь такой разгорячённый, ни одной приличной мысли в голове Брагинского не оставлял. А самым интересным было то, что прусс, вообще-то, прекрасно замечал увлечённый взгляд Ивана в его сторону, который окружающие в упор не видели. Замечал, а потому особенно «выделывался» среди остальных подающих. Однако был ещё один человек, любящий втихаря на кого-то пялиться, злобно сверля взглядом. И имя этому человеку — Альфред Ф. Джонс. Американец то и дело переводил свой взор с русского, на немца, определённо понимая всё то, что происходит между этими двумя. «—Нет, ну почему этот бедный придурок, а не я, а, Брагинский? Или ты из жалости вот с «этим»? Как же раздражает, ей Богу, вот он, специально выделывается перед всеми, даже во время игры. Ебучий выскочка. Ну ничего, сегодня я всё улажу с этим недоразумением.» — думал Джонс, который, вообще-то, тоже играл за подающего, правда в противоположной от Байльшмидта команде. Наконец-то урок закончился и уставшие ученики вяло ковыляли до своих раздевалок. Кто-то жаловался товарищам о сильной усталости, кто-то об отсутствии нормального сна, а кто-то о том, что у них следующим уроком русский/математика. Рутина, она и в лицее рутина. Самыми последними из раздевалки ушли русский и немец, они о чём-то активно дискутировали. А у выхода из самого зала им встретилась Наталья, отчего-то очень взволнованная. Она обратилась к Ивану: — Братик, а можно тебя на минуточку? — проговорила светловолосая девушка, сначала приветливо посмотрев на брата, а после переведя отчего-то суровый взгляд на немца. — Ой, Наташка, ну можно конечно. — русский вообще всегда был очень рад и чуть ли не светился, когда его младшая сестра находила время на разговор с ним — Гил, тогда позже договорим, хорошо? — Kein Problem.— и Байльшмидт спешно удалился, потому как под стальным взглядом Брагинской-младшей долго находиться было просто невозможно. Отойдя с братом в сторонку от входа в зал, подальше, чтобы их никто не услышал, девушка решительно начала: — Ванька, скажи честно, тебе не нравятся девушки? Брагинского будто кипятком ошпарило, от такого вопроса сестры. Впервые в жизни он так сильно хотел прекратить разговор с Наташей, потому что понимал — ничего дельного из него не выйдет. Можно сказать, он действительно испугался такого поворота событий. — С-с чего ты взяла, Наташенька? — пытаясь хоть как-то скрыть волнение в голосе, проговорил Иван. — «Наташенька»? Значит я точно права… — девушка посмотрела брату в глаза, очень пристально, а после продолжила свою тираду — Да я с того взяла, что ты за всю свою школьную жизнь ни с кем из девушек не встречался. А теперь ещё и с немчурой этим всё время торчишь, даже домой его к нам часто таскаешь. — какой-то усталый вздох — И если ты думал, что я как мама ничего не заметила, то ты ошибся, Ванюша. «—Ну-с, кажись меня припёрли к стенке, буквально «теснят по всем фронтам» и кто бы мог подумать, что что-то предъявлять мне будет именно Ната, ха…» — такая мысль вертелась у Брагинского в голове с самого начала этого разговора. Русский помолчал минуту-две, а после, вздохнув, ответил: — Знаешь, Нат, я могу похвалить тебя за догадливость. Да, не нравятся мне девушки и Гилберт…не просто мой друг, назову это так, да. — тут уже Ваня внимательно посмотрел в глаза сестре — Что, тебе теперь омерзительно, что я твой брат? Брагинский ожидал любой реакции от Натальи, совершенно любой — от ярости, до явного отвращения, но уж явно не того, что сделала девушка. Брагинская подошла неожиданно, обняла брата, произнеся: —Вань, ну ты скажешь тоже… Как я могу тебя ненавидеть, единственного своего брата, за то, что ты изменить в себе не можешь и, я думаю, не хочешь. Да и, знаешь, лучше уж этот придурок немец, чем всякие там Джонсы или… Я даже хуже этого выскочки пример привести не могу. — Наталья вздохнула — И всё же я думаю, ты планируешь рассказать об этом маме в будущем? Это правильно, мне кажется, она поймёт. — тут она отстранилась, не сводя с брата глаз — А у меня вот тоже есть, что тебе сказать… Договорить Брагинская не успела, её перебил старший брат: — А, ты о том, что встречаешься с Эммой? — Да… То есть, как ты… А хотя, да, чёрт с ним, видимо излишняя догадливость — это у нас семейное. — Наташа засмущалась, а Ваня подметил, что первый раз видит сестру такой. — Знаешь, это даже хорошо, я рад за вас. Эмма очень хорошая девушка… — и тут русский опомнился — Твою мать, Наташ, мы с тобой опаздываем, причём конкретно. — Ой, и ведь точно. Кстати, какой у тебя урок? — Матан, так что я уже покойник, жаль завещание не успел написать. — А мне фортит, биология… Ладно, поторопимся. Таким вот образом брат с сестрой объяснились друг перед другом и обоим стало чуть легче на душе. Главное теперь — «обрадовать» мать такими вдвойне приятными новостями. И главное на всякий держать рядом аптечку, ну и скорую на «быстром наборе», само собой.* * * * * *
Незаметно пролетел целый день, ну как незаметно… Для тех, кто не учится и не работает — вполне себе. А вот ученикам нашего лицея во время занятий казалось, будто время работает против них, тянется слишком долго от одного урока, к другому. И вот наконец, «обеденный» перерыв перед последним уроком — это ли не счастье, с учётом того, что любой другой альтернативы нет вовсе. Но уставшим лицеистам будто и нет дела до этого отсутствия выбора, главное, что их кормят, почти «халявно». В столовой собрались учащиеся одиннадцатого и десятого «А» классов. Родерих, по обычаю, сидел вместе с Лизхен, далеко от всех, Романо о чём-то ругался с Антонио, а Франциск со смехом их разнимал. Наташа сегодня, как всегда, сидела с Эммой, да и Ванька с Гилбертом где-то вдалеке затесались. А вот три известных нам всем товарища, Кику Хонда, Людвиг Байльшмидт и Феличиано Варгас слегка задержались и пришли позже всех. Однако место, где «причалить» всё же нашли. Только вот японец долго посидеть и перевести дух не успел — ему позвонила мать, потому он, обыденно извинившись перед друзьями, вышел из помещения в коридор. По идее, там не так шумно и говорить удобнее. Но это только по идее. Только их товарищ успел скрыться за дверным проёмом, как итальянец выпалил: — Людвиг, а ты не замечаешь ничего странного? — Варгас как-то слишком серьёзно поговорить эти слова, пристально смотря на Байльшмидта. — In welchem Sinne?— непонимающе спросил немец, как-то растерянно посмотрев на своего парня. — Ну, mio caro, я говорю о твоём брате. Тебе не кажется, что он нашёл себе кого-то? Просто я заметил, что когда он вчера подходил к нам, то был слишком…довольным? И Байльшмидт-младший тоже заметил изменения в поведении своего старшего брата. Надо было быть слепым, дабы не заметить светящегося самоуверенностью и самодовольством — больше, чем обычно — Гилберта. И младшему немцу казалось это удивительным. Ведь его старший братец по его мнению был бабником и довольно ветреным человеком, в плане отношений. А тут на тебе — довольный такой, будто нашёл самую важную ценность в своей жизни. И Людвиг был уверен, что это была явно не девушка. А почему, собственно? Ну, во-первых, Байльшмидт-старший слишком много времени проводил с Иваном Брагинским, своим другом и соседом по парте, а вот с Антонио и Франциском стал видеться реже, даже при том, что возможность у него была. И, во-вторых, Тони и Франц были и являются близкими друзьями Гила дольше Брагинского, следовательно, такое поведение брата Людвигу казалось странным. Потому что так себя ведут только влюблённые в кого-то люди — стараются больше времени уделять именно «причине своих воздыханий». Чуть выпав из потока собственных мыслей, немец всё же ответил: — Да, я тоже заметил, Sonne. Мне кажется, стоит обсудить это с ним сегодня и… Знаешь, я думаю, что готов… — немец несколько засмущался под конец своих слов, но серьёзности в голосе не убавил. — Серьёзно? Ты хочешь рассказать ему о нас, наконец-то? — очень удивлённо, от того слегка громко выпалил Варгас. Кто-то обернулся на такой «клич» итальянца, но большинство зевак в столовой проигнорировали подобное высказывание Феличиано. Оно и к лучшему, Людвиг хотя бы не умрёт от смущения. — Да, думаю сегодняшний разговор именно к этому и приведёт. — Sono molto felice, Luddy. Думаю, он поймёт нас. Мне твой брат не кажется таким уж консервативным, как твой отец. — тараторил Фели с очень радостной интонацией в голосе и Байльшмидт невольно радовался вместе с ним. — Да, тут ты прав. Брат больше похож на нашу мать, опять же, со слов отца, я то её очень плохо помню… — вдруг светловолосый парень стал несколько серьёзным. Определённо тема потери матери — болезненная тема для обоих Байльшмидтов. И Варгас–младший это хорошо понимал. — Ну-ну, давай не будем о грустном, сегодня такой замечательный день, я вот вспомнил одну историю… — меняя тему разговора произнёс итальянец. » — Этот день замечательный лично для меня, только благодаря тебе.» — подумал Людвиг, но вслух не сказал. А где-то в противоположном углу столовой, по какой-то уже устоявшейся традиции, сидели два тоже давно знакомых нам субъекта. Братья — Артур Кёркленд и Альфред Ф. Джонс. Ну как сидели. Англичанин действительно сидел, совершенно невозмутимо потягивая свой чай, а его младший братишка, американец, буквально не мог усидеть на месте, активно рассказывая и жестикулируя при этом, невольно обращая внимание посторонних на такого рода «братскую беседу.» — То есть ты хочешь сказать, что отказался от своего «гениального» плана, переходя к чему-то примитивному, просто потому что видел их вместе за всю неделю слишком часто? — с каким-то разочарованием в голосе спросил Кёркленд. —Damn it, да, так и есть. Можешь кичиться своим умом и насмехаться надо мной, bro. — Альфред глубоко вздохнул, а после прямо уставился на Артура, продолжая свою речь — Я действительно нетерпелив, да и нет смысла долго ждать, за эту неделю они уже достаточно сблизились, аж бесит. Потому мне не терпится «поговорить» с этим сукиным сыном Байльшмидтом. Артур действительно призадумался над словами братишки, а после, сформулировал более внятное предложение, ответно уставившись на Джонса: — А на кой чёрт тебе вообще сдался Брагинский? Я до этого не верил и сейчас ни за что не поверю, что ты действительно умеешь любить кого-то, кроме самого себя. Серьёзно, Ал. И тут Альфред, в очередной раз завис. Это был действительно важный вопрос, который он и сам себе в мыслях ни раз задавал, но ответа не находил, как бы не старался. Он определённо не испытывал физического влечения к Ивану, это точно. Да и сказать, что он влюблён в Брагинского на самом деле, да так сильно, что аж ноги подкашиваются при его виде, Альфред не мог. Возможно ему просто была приятна мысль обладать тем, кто тебя терпеть не может. Заставить этого глупого русского полностью открыться, чтобы потом использовать все его слабости против него, в случае чего. — Зачем-зачем, за «надом»! Нужен и всё, но тебе, старичок Арти, этого не понять. С тебя вон, песок сыплется уже, пора бы и гроб заказывать, да место на кладбище подыскивать. — под конец своей небольшой речи, Альфред злорадно усмехнулся. —Во-первых, ты действительно избалованным эгоистичный мальчишка, а во-вторых, я же неоднократно говорил — никаких «Арти» вне дома, поганец! — тут уже англичанин начал распаляться, стукнув легонько своей любимой чашкой по столу. — Hehehe, дедуля Кёркленд зол. — а американец всё не унимался. — Ты действительно заноза в заднице, Альфред. — Ну, какой есть, bro-bro. — Учти, вляпаешься в неприятности с Байльшмидтом вместе, я не пойду тебя вытаскивать. — Не очкуй, Арти, всё будет в лучшем виде! Где-то медленно, но верно заканчивалось ангельское терпение Артура Кёркленда.* * * * * *
Окончание тяжёлого дня будет приятно любому человеку, который в этот день действительно трудился. И не важно, работает ли этот человек или учится — в обоих случаях чувствуется облегчение перед возвращением домой. Точно такое же чувство глубочайшей радости вперемешку с усталостью сейчас испытывал и Гилберт Байльшмидт, стоящий на крыльце их «замечательного учебного заведения, открывающего перед своими учащимися новые возможности в будущем.» Кстати о возможностях, немец сейчас не просто так ошивался у входа в лицей — он ожидал одного занятого русского, без которого никакие «важные дела» не делаются и потому Ваня частенько остаётся немного помочь мистеру Яо с бумагами. Да, просто так, без какого-то непристойного подтекста — Ваня просто очень отзывчивый, а Ван Яо, его классный руководитель очень хороший человек. (Да к тому же женат, но это так, уточнение для всех «заинтересованных.») Потому Брагинский, понимая, что задержится на какое-то время, попросил своего дорогого «друга» подождать на улице — заодно освежиться немного, ведь осенний ветерок гораздо лучше духоты старого лицейского здания. Байльшмидт больно не собирался спорить с Ванечкой — потому что немцу нужно было встретиться со своим младшим братом хотя бы у выхода и наконец-то сказать кое-что очень важное. Да, Гилберт всё же решил признаться, что уже давно всё понял об отношениях Людвига и младшего Варгаса. А заодно мельком намекнуть на то, что ему, самому Великому человеку в мире, тоже есть в чём признаться. Однако своего младшего брата Байльшмидт-старший не встретил ни в холле ни на улице. Видимо блондин очень спешно ушёл домой к итальянцу вместе с самим «Фелей». » — Чёрт, Людди, мог бы и подождать своего старшего братика… Хотя я же не просил его об этом, так что… Ладно, не важно, сейчас мне нужно дождаться Брагинского…» — немец только успел завершить мысль в своей «светлой головушке», как услышал чей-то до боли неприятный голос полный презрения. — Hey, ошибка природы, разговор есть. Обладателем «неприятного голоса» был никто иной как Альфред Ф. Джонс. Гилберт заметно напрягся — обычно столкновения с этим американцем никому ничего хорошего не приносило. И Байльшмидт знал об этом не понаслышке. Было время, когда они с Людвигом только перевелись в данный лицей, Альфред задирал младшего немца. А прекратились издевательства только после «хорошего разговора» с Гилом. Ну и Генрих немного помог, всего-то поговорил с классным руководителем своих детей. Гилберт, не сводя взора с Джонса и встречаясь с его ответным злобным взглядом, с совершенно невозмутимым видом усмехнулся, отвечая: — Ксе-се, вы посмотрите-ка, кто тут нарисовался. У Великого меня сегодня прекрасное настроение и даже ты, Ziege, мне его не испортишь. Говори, что тебе от меня нужно? — Не здесь, fool, пошли на задний двор. А то нам и помешать могут, не так ли? — и теперь уже настала очередь Альфреда усмехаться. — Твоя правда, venwöhnter Idiot. Lass uns gehen. Немец буквально чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Джонс сверлил его взглядом уже битых десять минут, с того самого момента, как они ушли на лицейский задний двор. Вообще-то прусс совершенно не планировал долго торчать тут с этим «америкашкой» — Он ведь изначально ждал Ваню. Будет, мягко говоря, неприятно, если русский не найдёт его у парадного входа, где они и условились встретиться. Потому Гилберт начал первым: — Ну и что ты вылупился на меня, да стоишь молча уже десять сраных минут? Нет, я конечно красив, но твоё внимание мне на хуй не упало, вот серьёзно. Либо говори, либо я пойду. Меня, скорее всего, уже ждут. — и светловолосый парень развернулся, дабы уйти. И в ответ тут же раздалось следующее: — Чай не Брагинский тебя там ждёт? А? — на эту фразу немец развернулся, пристально посмотрев Джонсу в глаза, а американец продолжил говорить — Вы что-то слишком часто вместе трётесь. Даже больше, чем слишком. Вы часом не педики? Реакция Байльшмидта долго ждать себя не заставила. Он незамедлительно приблизился к Альфреду, схватив того за ворот кофты, а после ответил: — Ты за словами-то своими следи, Müll. А ещё лучше — держи свои больные фантазии при себе, ушлёпок. — Байльшмидт успокоившись, отпустил наглого и острого на язык парня, вновь собираясь уходить. — Значит я угадал, ha-ha… И что Иван в тебе нашёл? Ни денег, ни нормальной семьи. А сам по себе ты — самовлюблённый неудачник, который на самом деле глубоко себя ненавидит и чувствуя свою слабость пытается компенсировать её за счёт самовозвышения. — он вновь усмехнулся — Только вот, ты чувствуешь, что тебе даже этого уже недостаточно, дабы считать себя нормальным человеком, я прав? — он был прав только отчасти, но самому Альфреду казалось, что он был полностью точен в своих предположениях. — Конечно я прав, потому хочу сказать тебе кое-что, по-дружески, всё же я человек порядочный, в отличие от тебя… Оставь Брагинского мне, ты не нужен ему и не сможешь ничего дать Ивану в принципе, ты действительно бесполезен в этом отношении. А со мной он будет чувствовать себя гораздо лучше, уж не сомневайся. Гилберт слушал речь Джонса не перебивая. В некоторых моментах он действительно согласился бы, если бы эти слова сказал кто угодно другой, но не ебучий Альфред, сука, Джонс. Байльшмидт понимал, что его начинает «потряхивать» от злости. — Альфред, скажи честно, ты ебанутый? Нет, я серьёзно, ты об дерево уебался в детстве? Или тебя мамаша уронила? — от подобных высказываний парень в очках осёкся, а немец всё продолжал — Ты сейчас говоришь так, будто Брагинский просто вещь, даже не человек, а именно «дорогая вещь». Я сейчас окончательно убедился, что ты все мозги себе травкой прокурил и думать тебе больше нечем. — вдруг прусс замолчал, а после метнул серьёзный взгляд в сторону Джонса — Иван не твоя вещь, он сам в праве решать с кем быть, строить отношения и общаться в принципе. А свои больные замашки на «подчинение» ты, Bastard, оставь при себе. В противном случае я даже говорить с тобой не стану, а наглядно продемонстрирую что бывает с теми, кто не понимает мои слова с первого раза. Поверь, ты точно не хочешь знать судьбу таких несчастных. Байльшмидт невозмутимо развернулся и вновь собирался спокойно уйти, понимая, что Ванька, скорее всего, уже заждался его у главного входа. Собирался, но: — Знаешь, fuck… Да что может знать о любви такой человек, как ты? Твоя мать была той ещё шлюхой, а ты тут расска… — американец не успел договорить. Его вероломно прервал кулак немца, нацеленный прямо в челюсть. Удар заставил Альфреда хорошенько пошатнуться, однако он не упал. Кое-как собравшись, он попытался заехать Гилберту в нос, но «скосил» и попал по щеке, да и то не сильно. Всё же у Байльшмидта, который частенько дрался с разными дворовыми мальчишками, в отличие от домашнего маменькиного сынка Джонса был куда более хорошо поставлен удар. Потому скоро драка могла превратиться в избиение, если бы не одно «но». — Du Hurensohn, как ты вообще имеешь права говорить что-то о моей матери своим поганым ртом? Да я тебя… — немец не сразу понял, что его руку кто-то перехватил, когда он собирался замахнуться на и без того еле стоящего на ногах Альфреда. — Гилберт, хватит! — это совершенно точно был Иван. Больше некому. Дело всё в том, что Брагинский ещё когда поднимался на четвёртый этаж к мистеру Яо, дабы помочь ему с «бесполезными бумажками» заметил на лестнице спускающегося американца, который был явно не в духе. Сложив два плюс два, Ваня понял, что с Гилбертом они просто «обязаны» сцепиться, а после и подраться. Потому русский быстро поднялся на нужный ему этаж, отпросился у учителя, якобы «не могу помочь, прошу простить, срочное дело появилось». А после быстро, чуть ли не пулей, помчался вниз. Ваньке и даром не нужно было, чтобы его немец хапанул проблем из-за этого приставучего мальчишки Джонса, потому единственное, чего он боялся — это опоздать. А пришёл он как раз к той самой реплике Альфреда о матери Гилберта. Одним словом — вовремя. Правда разнимать он их стал не сразу. Всё же «про мать лишнее было» — действительно подходит под эту ситуацию, а Ванька свою мать любил и кому угодно тоже «пояснил» бы, если б пришлось. Потому русский не стал останавливать своего немца сразу же, а только чуть погодя, когда Байльшмидт уже начал «жестить.» Немец каким-то странно блуждающий взглядом посмотрел на русского, послушавшись и наконец-то оставив попытки задеть Джонса. — Ваня… — только и смог выговорить немец, переводя свой взгляд с Вани, на собственные руки — костяшки пальцев были избиты в кровь. — Гил, успокойся, уже хватит… — осторожно приобняв ещё слегка дезориентированного прусса, Иван вдруг повернулся в сторону Джонса, сказав — Ещё раз подобная хуйня повторится и ты будешь осознанно кого-то провоцировать на драки, я тебе сам покажу, как стоит вести себя в обществе нормальных людей, угашенный ты ублюдок. А ещё…если ты рыпнешься и об этой ситуации кто-то узнает, дело о том, кто «прессует» учащихся с финансовыми трудностями снова будет «открыто» и поверь мне на слово, Ал, я добьюсь, чтобы за каждый подобный случай спросили именно с тебя. — Кха-кха… Да ты, ничего у тебя не выйдет, в любом случае, Брагинский… — пару раз сплюнув кровь, пытался возразить парень в очках. — Оу, ты во мне сомневаешься? — вроде рядовая фраза, а сказана была таким тоном, будто Ванька не просто школьник, а конкретный такой бандюга в законе. Ну вот умел Брагинский от случая к случаю говорить довольно суровым тоном, да при том всегда в уместный момент. Гилберт слегка пошатывался, — всё же ему Джонс тоже успел заехать слегка — потому Ванька положил его руку себе на плечи, а сам слегка придерживал немца не давая упасть. Таким образом они и зашагали прочь, куда подальше от этого «вечно зелёного» заднего дворика их лицея, оставив Альфреда валяться там в полном одиночестве. Ну, так им казалось, по крайней мере. Когда русский и немец скрылись из виду, откуда-то из-за кустов вылез Кёркленд, с довольно раздосадованным выражением лица. — Мда уж, Альфред, я ожидал увидеть что-то более…интересное. А ты мало того, что не добился своей цели, так ещё и позорно отхватил. My stupid little brother…— очевидно было, что Артур злорадствовал, специально выдавливая из себя как можно более грустную интонацию. — Oh, go fuck yourself, Arthur. — у парня не было желания пререкаться с братом, точно не сейчас и не сегодня. Джонс просто сидел на траве, совершенно без сил. — Only after you. — с этими словами, Артур протянул своему младшему брату руку, помогая подняться.* * * * * *
До дома русского парни шли молча. Не хотелось говорить о чём-то серьёзном на улице, нужно было сперва добраться до квартиры, а уж потом и можно вывалить друг другу все свои переживания. Байльшмидт конечно хотел тогда посильнее вправить этому зазнайке Джонсу мозги, но тому, что Ваня его остановил, прусс был даже больше рад, чем этой возможности побыть «мозгоправом». Зайдя в квартиру первым делом было понятно, что парни дома одни, совершенно. Мать Вани опять вкалывала в ночную смену на заводе, а Наташа, можно сказать, почти прописалась у Эммы — но это не удивительно. Честно говоря, немец почувствовал себя лучше от мысли, что они тут с его Ванькой совершенно одни. — Так, сядь и подожди меня тут, я за аптечкой. — каким-то суетливым тоном, будто вспоминая, где же лежит эта пресловутая аптечка, выпалил Ваня. Немец ничего не ответил, только кивнул повернувшемуся к нему русскому, который правда, очень быстро скрылся в дверном проёме. За короткий такой срок их отношений квартира Брагинского, а конкретнее его комната, стала для Байльшмидта одним из самых спокойных мест, которые он в принципе знал. Вернулся Ванька на удивление быстро. Сев напротив прусса, тот попросил Гила протянуть ему свои руки. — Обработать нужно, а то они у тебя буквально «в мясо»… — только проговорил эту фразу и сразу принялся за дело. Гилберт иногда шипел, потому что перекись неприятно щипала свежие ранки и потёртости, а Ваня старался максимально аккуратно перевязывать руки своему парню. — И всё же, это было глупо, вот так вот кидаться на этого придурка. — закончив своё максимально близкое к «ювелирному» дело, русский осторожно коснулся своей ладонью щеки немца. — Ich weiß. — единственное, что мог выдавить из себя Байльшмидт в данный момент, чуть потеревшись щекой о руку своего русского, будто провинившийся кот. Да, вы правильно понимаете, дорогой читатель. Слова Джонса о Гилберте были полуправдой. Но угадал он только тогда, когда его речь коснулась Брагинского. Гилберт действительно чувствовал, что не нужен русскому, чувствовал себя ущербным, хотя, казалось бы, у него не было причин так думать да и не в его это характере. Да только «штука» вся в том, что Байльшмидт одновременно и любил себя и ненавидел. Равноценно, пятьдесят на пятьдесят. До появления Ваньки в его жизни. Потому что этот странный и временами непонятный русский одним своим позитивным, даже в трудных ситуациях, естеством вселял в немца достаточное количество уверенности, чтобы Гил успел привязаться к самому Ване, а не только к этому ощущению. — Знаешь, — русский придвинулся ещё чуть ближе к своему немцу, продолжая — что бы тебе не наговорил там Джонс — это всё полная брехня, он просто пытался за твой счёт самоутвердиться… Да и… — Брагинского неожиданно перебили очень требовательным поцелуем. Требовательным и при том нежным, даже несколько более чувственным, чем обычно. Однако Брагинский не растерялся и довольно быстро перенял инициативу на себя, чуть углубив поцелуй. — Вань, Ich liebe dich. — наконец отстранившись от русского из-за нехватки воздуха, выпалил немец. — Я знаю, Ich liebe dich auch. И я не устану тебе об этом напоминать. — как-то ласково и от того искренне улыбнулся парень. «—А ведь так искренне он улыбается только мне, ксе…»— мелькнула мысль в голове у немца, пока тот невольно засмотрелся на своего Ваню. Через какое-то время, они уже лениво, напрочь уставшие, валялись у Брагинского на кровати. Всё же удобно, что она двуспальная. — А знаешь что? —неожиданно начал Иван. —Ммм, что же? — как-то полусонно отозвался немец, удобно устроившись у Брагинского под боком. — Оставайся сегодня у меня. — русский, казалось, был довольнее кота, которому дали свежих сливок. — Ну вот ты придумал, нам же завтра на занятия… — слегка смутился Байльшмидт, непонятно от чего. — Да ты у меня тут почти что живёшь. Просто встанем завтра пораньше и ты успеешь заскочить к себе, а я тебя подожду. — расслабленно проговорил русский. — Ксе, ладно уж. Нравится мне твоё предложение, Ванька. — слегка сонно усмехнулся прусс. Брагинский кое-как заставил Байльшмидта доползти до ванной и помыться. А после и сам засел там на час, принимая водные процедуры. В голове у Вани крутились разного рода мысли. Особенно важным ему казалось следующее: «—Джонс что-то упомянул о матери Гила… Я только что понял, что совершенно не знаю о его семье ничего и Людвиг не считается, если судить справедливо… Мне кажется ему ещё тяжело будет самому открыться мне в этом плане, потому стоит подождать. Не хочется заставлять его вспоминать что-то, от чего ему становится паршиво на душе. Нужно подождать, определённо…»— размышлял русский, спокойно и довольно бесшумно заходя в свою комнату, чтобы не разбудить главного героя всех его сегодняшних, и не только, мыслей. Вскоре и Брагинский улёгся рядом с Байльшмидтом, довольно быстро проваливаясь в сон.