* * * * * *
Ванька на ватных ногах зашёл в квартиру, очень тихо скрипнув дверью. Парень чувствовал, как сильно участился его пульс, когда его слуха коснулись следующие слова: — Ваня, сынок, ты чего так долго? Заходи, давай, у нас на ужин сегодня курочка. — выглянув из-за угла кухонного проёма, женщина скользнула взглядом по образу сына и заметила, что тот заметно нервничает. — Что-то стряслось? Тут русский слегка дернулся, будто приходя в чувство, но всё же нашёл, что сказать: — Да нет, мам, всё замечательно. Правда. — и тут, как бы переводя тему, Брагинский продолжил — А Ната уже дома? — Ага, тута и очень устала, шуруй есть уже, чего застыл. — проговорила девушка из кухни, сидя за столом и покручивая в руках тёплую чашку, полную чая. Наташа была несколько грубоватой от того, что сильно устала на последней контрольной по математике, а не от того, что они с Эммой немного повздорили. Определённо из-за математики, даже Ваня понял всё именно так. Когда все наконец-то уселись, а русский, помыв руки, уселся самым последним, в воздухе повисла некоторая неловкость. Даже при том, что Марья Андреевна что-то оживлённо рассказывала о своей работе, о том, как «проводила профилактическую беседу» со своей коллегой по цеху на благом русском матерном, о том, какая у неё будет зарплата в конце месяца и как они всей семьёй «с лёгкостью» проживут на неё, даже если придётся «подзатянуть пояса». Женщина любила заговариваться, рассказывая о своих личных переживаниях своей семье, это очевидно. — А потом Людка как саданула ногой по станку и!.. — Брагинская рассказывала оживлённо об очередном происшествии, как тут её перебил Иван. — Мам, Нат, мне есть, о чём вам рассказать. Это…очень важно, выслушайте сначала до конца, пожалуйста. — серьёзно, слегка скрывая волнение, произнёс парень. Обе Брагинские сразу же переглянулись друг с другом, но если Наталье было известно, о чём её горячо любимый брат собирается рассказывать, то вот Марья Андреевна была в некотором замешательстве. Женщина кивнула, ответив: — Ладно, сына, только подожди минутку. После этих слов, мать семейства встала со своего насиженного места, подошла к кухонным шкафчикам и из левого, самого дальнего такого шкафчика, достала бутылёк со своей домашней наливочкой, которую женщина готовила сама, между прочим. Поставив бутыль на стол, с таким внушительный звуком, а после сев, Марья Андреевна проговорила: — Теперь можешь продолжать, солнышко. Наташа как-то неопределённо вздохнула, казалось, что и она нервничала вместе с братом. А Ванечка, если внешне и выглядел очень спокойно, то вот в мыслях у него всё было максимально тревожно. Однако парень, глубоко вздохнув и собравшись с мыслями, начал говорить: — Мам, ты же знаешь, что я тебя очень сильно люблю? Всё, что я расскажу тебе дальше, определённо произошло не по твоей вине, не потому, что ты плохая мать и не умеешь воспитывать детей. Мы с Наташей тебе очень благодарны, за многое. Так что, — русский прервался, посмотрев матери в глаза, а после, продолжил — не вини себя в том, каким я родился. Я… Меня не привлекают девушки, вообще. Да, ты сейчас всё поняла правильно, я не оговорился или что-то в этом роде. Я вообще давно планировал тебе сказать, но немного побаивался, что ты вообще от меня откажешься. А ещё я не хотел быть для тебя разочарованием, как это случилось с… Да и… Мам? Иван слегка удивился дальнейшим действиям своей матери, сначала она показала ему жест рукой, означающий «погодь минутку», налила немного наливки в стопку и сразу же выпила её. И только после этой «махинации» женщина ответила сыну: — Ладно, я немного…удивлена. Слегка, на самом деле. Знаешь, Ванюш, зря ты это откладывал и не сказал об этом раньше, я бы не стала пихать тебе всех этих «дочек моих подруг», уж прости свою мать, дуру старую, хороший мой. Тебе наверное было очень неприятно. Брагинский неожиданно оживившись, перебивает мать: — Мам, ну чего ты, не говори так про себя, я… — Сынок, я тебя не перебивала, так и ты, выслушай меня «от сих до сих», пожалуйста. — голос у женщины был ласковый, хоть и было понятно, что ей ещё тяжело осмыслить произошедшее. — Я веду к тому, что ты мог не бояться говорить мне о таком, Вань. Я же не стану выгонять тебя, своего единственного сына, из дому или более того, стыдиться тебя, отрекаясь, только из-за того, что ты в себе изменить не можешь и, я уверена, не хочешь. — вздох и добрая полуулыбка — В наше время такое тоже было, хотя, конечно, жилось людям тяжелее. Общество нынешнее ещё чуть лояльнее к подобному, нежели то, в котором росла я. Ох, чёрт, я вообще-то не такая старая, а звучу сейчас, как девяностолетняя бабка! — небольшой смешок — В общем, я хотела сказать, что принимаю тебя таким, какой ты у меня есть, сынок. Знаешь же, что я за вас с Натой горой, всегда, при любых обстоятельствах. Ну не видать мне внуков — не страшно! Главное, что у меня дети счастливы и здоровы, а всё остальное — это второстепенно. Ну, идите ко мне, оболтусы мои! — Мама… — неожиданно синхронно ответили Ваня с Наташей, обнимая женщину. Марья немного растрогалась, ей было тяжело сдерживать слёзы, но у неё это, каким-то образом получалось. Неожиданно для всех, тишину и умилительную атмосферу нарушила Наталья: — Знаешь, мам, а мне ведь тоже есть, что тебе сказать. Только кое-что противоположное. — тут девушка немного смущается — Мне нравятся девушки, а ещё я уже «не одна». Ваня почему-то беззлобно усмехнулся, а вот матери этой странной семейки стало вдвое непонятно, как реагировать. — Так, ладно, с внуками «мимо» — ну ничего. Вот только теперь мне интересно, Эмма, значит, не просто твоя подруга? Я даже рада, она такая милая девушка. — женщина как-то облегчённо выдохнула, но после, неожиданно уставилась на сына с прямым таким вопросом — А тот парнишка, который постоянно маячит у нас дома, при этом ни разу со мной не заговорив — не просто твой друг, а, сыночка? Ну, тот, белобрысенький, вроде немчик, если я правильно помню. Тут уже пришла очередь Брагинского краснеть и смущаться. Иван, стесняясь, теперь уж старался не смотреть матери в глаза, — потому как думал, что будет смущаться от этого ещё больше. Хотя, казалось бы, ни о чём постыдном его мать не спросила, в основном потому, что это самое «что-то постыдное» ещё не произошло — однако уже одного вопроса было достаточно, чтобы парень смутился. Нет, он не стал бы отрицать очевидное — Гилберта русский действительно любил и они в отношениях, неопределённой серьёзности, в силу возраста парней, но всё же они есть и такой факт не оспоришь. Иван, немного «вернувшись в нужную кондицию» ответил: — Да, мам, Гилберт не просто мой друг мы…встречаемся. — по мере того, как Брагинский говорил, краснеть его лицо не переставало, хоть голос молодого человека и звучал очень решительно. — Отлично, Гилберт значит…а не Байльшмидт ли случайно? — на слова матери, русский только удивлённо кивнул — Ну, значит я знала его маму. Папаша у него тот ещё козёл, прости меня Господи, а вот она хорошая была женщина. Жаль, что померла рано. Ну да Бог с ней и земля ей пухом. — неожиданно Марья встрепенулась в каком-то восторженном порыве и высказала — А позови-ка ты своего немчонка на наш завтрашний ужин, сыночка. Я хоть познакомлюсь со своим зяте… а не, не так, с твоим «дружком»! Пунцовый румянец всё не думал спадать с щёк Брагинского, однако теперь паренёк не столько смущался, сколько был рад предстоящему завтра событию. Ну и волновался, это, конечно, само собой. — Хорошо, мам, я его приведу. — Ладно, а чего это мы тут с вами сидим, ревём да болтаем? Я что, просто так такую упитанную курочку сначала выцепила последнюю на рынке, а после так ладно приготовила? Ну-ка, марш есть! Наташе и Ване ничего не оставалось, кроме того, чтобы начать трапезничать. С удовольствием, конечно же, потому как все важные вещи уже озвучены, а стряпня их матери действительно была выше всяких похвал. По оформлению, конечно, не уровень какого-нибудь французского ресторана, но главное, что по вкусу еда, приготовленная руками Марьи Андреевны Брагинской была просто божественной — её дети не дадут соврать.* * * * * *
Иван наконец-то оказался в своей комнате, наедине со своими нервами и мыслями, конечно же. С одной стороны, русский наконец-то сможет облегчённо выдохнуть — он теперь ничего фундаментального от своей любимой родни не скрывает, но с другой стороны он переживал по поводу завтрашнего вечера. Даже если Гилберт не понравится его матери, — что, конечно, маловероятно, но возможно, — Иван всё равно не прекратит с ним «связь». Потому что слишком любит этого вечно эксцентричного, активного и некогда излишне самовлюблённого немца. Всё же Ваньку «маменькиным сынком» назвать сложно — своё мнение он ценит, хоть и не всегда ставит его выше интересов семьи, однако такой случай станет исключением. При условии, если конечно эта неприятная ситуация произойдёт. Брагинский вообще имел эту дурацкую черту — думать наперёд, а, как следствие, заранее нервничать, надумав самый плохой вариант развития будущих событий. В попытке как-то прекратить этот мысленный поток сознания в своей голове, парень решил вздремнуть. Времени на часах было около десяти, а может уже и одиннадцати вечера. Немного поворочавшись, русский всё же провалился в сон. Проспал Ванюша, к слову, не так уж и много, всего-то до двух часов ночи. Вот бывает же такое, когда вы просыпаетесь сами, неожиданно, от какого-то дурацкого звука, даже при том, что ваш сон, чаще всего, очень крепкий? Вот и у Брагинского сейчас случилось что-то похожее. Он проснулся от такого же дурацкого «жужжания», скорее всего это вибрировал телефон парня, уведомляя, что кто-то русскому написал. И Ивану не составило труда догадаться, кто же именно беспокоит его в такой поздний час. Пивзавод: Выгляни в окно, Брагинский. Ванька озадаченно посмотрел на это сообщение от немца, а после вспомнил, что они с Гилбертом вообще-то договаривались встретиться ночью. Правда Ванюша запамятовал, в какое именно время, потому то и сама встреча вылетела у русского из головы, будучи вытесненной другими «важными» мыслями. А потом он уснул и вовсе забыв обо всём. Самогонщик: Ты серьёзно? Гил, два часа ночи же… Пивзавод: Серьёзнее некуда, выходи, давай, мне одному холодно стоять тут, без тебя. Русский решил всё же взглянуть в окно. Белобрысый парень с красными, как спелая вишня, глазами, в чёрной кожаной куртке, стоял под окном Брагинского, приветливо махнув Ивану рукой и не менее приветливо, с долей ехидства и вызова во взгляде, улыбнулся. Ваня довольно быстро накинул на себя свой любимый полосатый шарф да пальто и тихо, действительно «на цыпочках», стараясь не издать даже малейшего шума, пробрался к выходу из квартиры. Осторожно щёлкнув ключами, он открыл входную дверь, а после, так же осторожно её затворил, уже выйдя их помещения в общий тамбур. Байльшмидт уже начинал замерзать, от длительного стояния на одном месте, как дверь подъезда негромко распахнулась и на улицу чуть ли не выбежал Брагинский. Первым делом этот торопливый русский крепко обнял своего слегка подмёрзшего немца. — Привет, прости, что заставил ждать. Сильно замёрз? — ответил Ванька, как-то слишком ласково улыбнувшись, всё ещё не выпуская из объятий Гилберта. — Ага, чуть не околел, по твоей вине, Брагинский. — щёки парня были красными от холода, не иначе, точно не от смущения — А чего это ты так вцепился в меня? Соскучился? Ксе-се-се. Неожиданно Иван довольно сдержанно, но от того не менее нежно поцеловал своего «друга» в холодную щёку, отвечая: — Да, очень. А ещё у меня очень хорошая новость. Но давай сначала уйдём куда-нибудь подальше от моего дома? Не хочу нечаянно наткнуться на шпану или возрастную гопоту. — Okay, звучит довольно разумно. Брагинский наконец-то выпустил из своих крепких объятий Байльшмидта и опять же, не менее неожиданно взял парня за руку. А рука у Гилберта была чертовски холодной, будто у мертвеца, потому русский, переплетая и свою ладонь с ладонью немца, засунул её в широкий карман своего пальто. Белобрысый обладатель красных, как густая кровь, глаз уже не знал, как ему реагировать. Однако от действий русского становилось как-то тепло на душе. Появилось понимание, что всё идёт так, как надо. Размеренно и правильно. И двинулись наши два «товарища» по очень интересному маршруту. По сложности, сути и важности это конечно не торговый путь «из варяг в греки», да и не «волжский путь» — но тоже существенного рода путь. Парни довольно неспешно шли в один небольшой скверик, который очень удобно расположился на нейтральной для обоих ребят территории. Буквально от этого места недалеко было бы возвращаться домой и русскому и немцу. А пока они шли, Брагинский успел рассказать, что Наташа, вообще-то, тоже призналась в этот вечер и довольно решительно. Гилберт усмехнулся, представляя, каково было матери этих «поехавших русских» услышать столько нового о своей семье за этот вечер, правда вслух немец всё это, конечно же не сказал. Спросите, как это двух несовершеннолетних подростков не захапали менты за то, что они гуляют в комендантский час? А Бог их знает, возможно сотрудники правопорядка стали несколько рассеяннее, а возможно Ване и Гилу просто повезло. Очень сильно повезло. Иван, заприметив вдалеке сквера очень удобно расположившуюся под двумя деревьями лавочку, потянул Байльшмидта за собой, направившись именно к ней. Когда парни наконец уселись, Ваня начал свой рассказ: — Знаешь, всё прошло очень удачно, она отреагировала на удивление спокойно… Ну как…"спокойно» именно в своей манере, думаю, ты понимаешь, о чём я. — русский как-то задумчиво улыбнулся. — Ja, verstehe. — немец с какой-то неприкрытой любовью посмотрел в глаза своему русскому. Байльшмидт определённо рад, что хоть у него-то всё хорошо и есть, кому рассказать что-то настолько важное. Однако это минутное влюблённое помешательство сменилось заинтересованностью и неким вопросом. — Это ведь не всё, что ты хотел сказать, mein Schatz? Ваня перестал так лучезарно и искренне улыбаться, потому что разговор подошёл к его неловкому, хоть и логичному итогу. Глубоко вздохнув, слегка насторожив этим Гилберта, Брагинский выдал: — Ты прав, чертовски прав. Помнишь, я говорил, что при хорошем исходе она обязательно позовёт тебя к нам на ужин завтра? Так вот… Байльшмидт немного нервно дернулся. Нет, он определённо знал, что знакомство с мамой его парня рано или поздно должно было произойти, но хотелось бы ему конечно именно «поздно». — Погоди Ванька, так она… — Да, мама очень хотела бы видеть тебя завтра у нас на семейном ужине. — он как-то ободряюще положил свою руку немцу на плечо — Только сильно не волнуйся, я же буду рядом с тобой и всё пройдёт отлично. Мне так, почему-то, кажется, а чуйка меня обманывает редко, что б ты знал! — и парень осторожно берёт своего «близкого друга» за руку, как-бы немного успокаивая, а заодно и согревая. А про себя русский подумал: «—Только сильно не волнуйся, потому что я волнуюсь и нервничаю ещё больше, чем ты.» Байльшмидт помолчал буквально минут пять, хотя самому Гилберту эти пять минут раздумий казались вечностью. Однако неожиданный прилив свойственной ему уверенности в своих силах будто окатил немца ледяной водой. Осознание всей ситуации наконец-то пришло ему в голову и он усмехнулся. «—Ну-ка погодите, я же Великий, мать твою, Гилберт Байльшмидт, а разнервничался тут, как пятиклассница, ксе-се… Произвести впечатление на маман своего парня? Да запросто, прости меня Господи! Впечатлять окружающих — мой профиль, правда тут надо будет постараться…» — высплыла мысль в сознании у немца. Гилберт «вырвал» свою руку из крепкой хватки русского, а после, приобнял слегка недоумевающего парня, наконец отвечая: — Брагинский, я спокоен как удав. Это ты прекращай заранее волноваться и накручивать себя. — да Байльшмидт не был слепым и заметил, что русский нервничает конкретно так — Уж что-что, а нравиться людям — моя негласная способность, вот и твоя Mutter будет от меня без ума. Можешь верить мне на слово! Ваня вновь едва заметно улыбнулся уголками губ, слегка задумавшись. Ведь если действительно хорошо поразмыслить, то волнуется он совершенно напрасно, чисто исходя из собственной паранойи и привычки «не ждать от судьбы ничего хорошего». — Надо же, хотел тебя успокоить, а получилось наоборот, это ты меня «в чувство приводишь». — и тут Ваня наконец-то посмотрел немцу в глаза — Думаю, ты прав, снова. Она любит очень…необычных людей, так что ты ей точно понравишься. Я просто всегда слегка параною и… — договорить Ванечка не дали, потому что его впервые за эту ночь очень осторожно, но с небольшим нажимом притянули к себе и нежно поцеловали. Когда воздуха стало не хватать, Байльшмидт отстранился, очень внимательно посмотрев Брагинскому в глаза, отвечая: — Успокойся и прекрати оправдываться за то, что чувствуешь, ясно? — Хе, ладно, но… — тут Иван определённо решил сменить тему разговора — Знаешь, я давно уже не говорил, что люблю тебя? — Ксе-се-се, ты говоришь мне это при любом удобном случае, Брагинский. Но продолжай, меня это устраивает. — полушепча отвечал немец, тем самым ещё больше будоража русского и накаляя атмосферу в целом. — Ты действительно не исправим, ха-ха… А ещё мне жутко нравятся твои глаза, знаешь, на вишню похожи, спелую. — почему русского «распалило» на сравнения и нежные слова, Гилберт не понимал, однако ему нравились такие моменты. Байльшмидт вообще любил слушать всё что угодно, желательно в положительном ключе, про себя любимого. А слышать такое от дорогого человека — вообще высший уровень удовольствия. И сидели бы они так дальше, миловались, если бы не одно очень существенное «но». Время. Было уже около половины четвёртого утра и если Брагинского хватятся дома, то ничего сильно страшного не произойдёт — мать у него к таким ночным прогулка относительно лояльна, ну пожурила бы немного, ну и всё на этом. А вот отец Байльшмидта особой терпимостью не отличался. И если уже Гилберта хватятся дома, то немцу настанет конкретный такой пиздец. Другого слова и не подобрать. — Сколько уже? — спросил белобрысый. — Около половины четвёртого утра, а что, тебе уже пора? — как-то слегка расстроенно проговорил Иван. — Ага, именно… Ну, Ванька, не кисни так, мы сегодня вечером ещё много времени вместе проведём. Гарантирую. — немец первым поднялся с места, посмотрев парню в глаза и как-то сонно ухмыльнувшись. И Гилберт тянет Ванька за руку, таким образом русский поднимается с места тоже. Так они и пошли к тому самому перекрёстку, на котором разошлись, как в море корабли, но только до сегодняшнего вечера.* * * * * *
Гилберт Байльшмидт, за всю свою, пока что довольно короткую, жизнь ещё никогда не думал, что с ним могут происходить настолько удивительные события. Удивительно приятные, в каком-то смысле. А начиналось то всё более-менее хорошо. Стоя у входной двери квартиры Брагинского, немец прикидывал, как лучше себя «повести», а потом мысленно сошёлся на одном мнении — если хочешь понравиться хоть кому-то, будь искренним и много не выё…ну, я думаю, вы поняли мысль, дорогие читатели. Немец, не будь дураком, наконец-то собрался с силами и негромко постучал. Открыл Байльшмидту именно Брагинский, что не могло не радовать. Не сильно то и хотелось слишком рано начинать контактировать с маман русского, а вот с Натальей просто говорить было себе дороже — у них с немцем всё ещё сохранялась какая-то немая неприязнь друг к другу и единственное, что их объединяло, в каком-то смысле, так это любовь к Ване, разная, по типу, но по сути и основанию очень похожая. — Привет, ты как раз вовремя, Ната с мамой уже на стол накрывают потихоньку. — русский приветливо, но не натянуто, а искренне улыбнулся своему парню — Так, ну, проходи. — запустив Гилберта в квартиру, русский спросил — Нервничаешь? — Ксе, не больше, чем ты, Вань. — удивительно, но в этот вечер, ну или по крайней мере в самом его начале, Байльшмидт был несколько немногословен. Вообще стоит отметить, что за всё то непродолжительное время их отношений, немец уже успел изучить почти всю квартиру Брагинского и ориентироваться в этом жилище у него получалось с каждым визитом всё лучше и лучше. Потому найти ванную комнату, Гилберту труда не составило. А дальше началось то, чего больше всего побаивался уже русский. Проявление гостеприимства со стороны Марьи Андреевны. Только стоило Байльшмидт-старшему выйти из ванной, как он, совершенно случайно, ожидаемо столкнулся с женщиной. — Здравствуйте, — белобрысый приветливо улыбнулся, хотя его обыденная улыбка всегда слегка смахивала на оскал, но это не суть важно. — Я Гилберт. Гилберт Байль… — неожиданно его перебили, протягивая руку для рукопожатия, это несколько удивило парня, но предложение он принял, пожимая руку женщине в ответ. — Ну здравствуй, малец. Марья Андреевна Брагинская, но можешь просто звать меня «мамой». Австриец? — почему-то решила уточнить глава семейства Брагинских. «Мамой». Одно только слово, пускай сказанное в очень невинном ключе, приоткрыло дверцу тех самых старых и очень личных воспоминаний, которую Байльшмидт лишний раз старался не открывать. Так было легче и проще, не так больно. Однако не подав виду, что это простое слово из уст женщины очень тронуло его или даже «триггернуло», Гилберт ответил: — Нет, Боже упаси. Немец. — Славно, очень славно. А то уж больно ваша братия германоговорящая похожа. Ну что ж ты, как не родной, проходи. — и она улыбнулась, проходя в зал, приглашая за собой и парня. Объясняю, куда это делся Ванечка: мама буквально сплавила его помогать Наташе, которой, вообще-то помощь не нужна была. Женщина поступила так с одной единственной целью — лично увидеть этого «немчика» и первоначально самой оценить, а уж потом слушать «бравады» от своего сына о нём. Вот, к слову о Ване, тот сейчас активно о чём-то спорил с сестрой. О чём-то ерундовом, но вместе с тем очень важном. Однако спор закончился от одного только пристального взгляда матери на обоих своих детей. А Гил в очередной раз убедился, что в этой семье какой-то полный матриархат, возглавляемый только матерью семейства, но в упрощённой и более-менее щадящей форме. И неясно до конца, хорошо подобное, али плохо. Ванька заметно оживился, хотел было что-то сказать, но первой говорить начала Марья Андреевна: — Ну, сынок, знакомь меня с твоим «другом». Только сперва присядем, для приличия. — это был явный намёк, потому как Брагинский, ещё находясь в зале и споря с Наташей краем уха услышал, что его мать уже сама «всё сделала за него», а сейчас просто из любви к официозу и «проверкам на правдивость» спрашивала. И все наконец-то уселись. Наташа с матерью рядом, а вот парни чуть подальше, стол-то, кухонный, с тяжким трудом припёртый Наташей в зал, был круглым. Немец слегка нервно сглотнул, совершенно не слышно, посмотрев при этом на лицо рядом сидящего Ивана. А русский, казалось, был совершенно спокоен. Ни капли сомнения, но это только внешне так казалось. На деле же парень продумывал в голове, как бы начать свой «монолог». И вот, спустя, буквально две минуты, наконец до Брагинского снизошло творческое озарение — он начал: — Что ж, мам, очень рад тебе представить довольно…близкого для меня человека. Гилберт Байльшмидт, временами эгоистичный, самовлюблённый, излишне ехидный, но вместе с этим довольно хороший человек. — по мере того, как русский говорил свою речь, Наташа еле сдерживала смех, а сам немец старался не слишком сильно ухмыляться, ему определённо не было обидно, потому что Великие на правду не обижаются — А ещё я его люблю. Хотя, об этом ты уже знаешь. — и как-то довольно, будто у него целая гора с плеч свалилась, улыбнулся парень. Повисло молчание. Минуты на три, а может и меньше. И прервалось оно, не поверите, смехом вполне себе взрослой женщины, матери троих детей и честной труженицы, чья жизнь уже давным-давно не отличалась сильным разнообразием. — Ха-ха, боже, сын, ты меня удивляешь. Зато довольно честно резюмировал. — тут она вздохнула и продолжила — Ладно, что это мы всё сидим да попусту болтаем, Ната, разливай, сегодня повод есть. А вообще, кушайте, кушайте мои хорошие, что ж столько еды я зря наготовила? — очевидно это был риторический вопрос. Гилберту всё происходящее начинало казаться ещё более сюрреалистичным, чем раньше. Но в хорошем смысле, определённо. — Так, Гилушка — неожиданно Ванька поперхнулся чаем от такого обращения к немцу, Наташа тихо хохотнула и юркнула на кухню, за наливкой, а сам парень слегка дёрнулся, однако женщина продолжила — как там у тебя в семье дела? Ну, братья может есть, сёстры? Ты рассказывай, не стесняйся, мне интересно. — Да, у меня есть младший брат, Людвиг. Пацан умный, только больно серьёзный. А так ещё отец есть, но не думаю, что стоит заострять на нём внимание. Так, пьяница и работает чёрт знает где, всегда в разных местах. — Байльшмидт из принципа не стал юлить и приукрашать действительность. — Ох и нравится мне, что ты не врёшь и не изворачиваешься. Правда в людях — самое ценное. А что ж, мать твоя не с вами живёт? Тут Иван хотел было что-то сказать, однако не успел. Немец и сам смог ответить: — А она умерла, когда мне десять лет было. — Ох, прости, сынок, неловко я как-то спросила… — слегка растерянно ответила Марья Андреевная, решившая сделать вид, что не знала Эрику, мать парня, в молодости и тем более не знала, что та померла. А почему Брагинская решила так поступить — одному Богу известно. — Да ничего страшного, вы же не знали. — И русскому, я так понимаю, она тебя сама учила? — слегка уводя вектор темы в другом направлении, продолжила спрашивать Брагинская. — Верно, сама. Она когда-то училась в Москве, ещё в молодости, вот и выучила, а потом и нас с братом «научивала». — от этого довольно тёплого воспоминания немец даже позволил себе улыбнуться. — Ну, я смотрю, хорошо научила, ты действительно неплохо владеешь языком. Я вот помню, был у меня, ещё в студенческие годы, знакомый, грек, так он постоянно букву «р» не выговаривал. Но не потому, что картавил, а потому что совершенно из рук вон плохо знал нашу речь. Всем потоком с него посмеивались, а мне он, почему-то, нравился. Эх… — тут она вновь опомнилась — Так, что это я опять о себе, боже ты мой. Вот бывает так, говорю и всегда о чём-то из прошлого, ушедшего, вспоминаю, будь я неладна. Ладно, … — и тут, вновь вспомнила, что вообще-то за столом их было четверо — Наташа, ну где ты там, хорошая моя? — Да тут я, тут, не кричи. — в этот вечер девушка была несколько более задумчивой, чем обычно. Брагинская поставила графин с наливкой на стол. Справедливости ради скажу — Наташенька так долго возилась, потому что искала максимально слабоалкогольную из всех, которые только есть в их доме. — Мам, а тебе не кажется, что ты малолетних спаиваешь? — усмехнувшись спросил Ванька у матери. — А малолетние против? — умышленно изобразив карикатурную вопросительную интонацию, женщина посмотрела сначала на сына, а после и на Гилберта. — Никак нет! — ответили парни, переглянувшись друг с другом, чем даже у Натальи вызвали улыбку. — Тогда о чём разговор. Ната, разливай, милая моя! — довольно оживлённо сказала женщина. А потом началось самое забавное, Марья Андреевна опять начала травить свои байки, но теперь уже, в большей степени, про свою семью и много ещё о чём. Ваня дополнял её истории своими остроумными комментариями, впрочем, тем же самым занималась и Натаха. Немец чувствовал себя странно. Он давно не ощущал похожего тепла, именно семейного. А если и ощущал, то только когда проводил время с младшим братом, но это всё равно ни в какое сравнение с родительским вниманием не идёт. И Гилберту было приятно осознавать, что он потихоньку становится частью этой довольно странной семейки. А ещё большей уверенности немцу добавлял улыбающийся рядом Ванька, который так бережно держал его сейчас за руку, под столом, конечно. И вот такое невинное и нежное движение заставило Гилберта вспомнить интересный разговор с Людвигом, произошедший буквально вчера.~Flashback~
Людвиг вернулся домой неожиданно поздно. Он задержался у итальянца дома после учёбы, а потому сейчас буквально молился не напороться на отца. Как оказалось, его не было дома. Видимо снова пил с кем-то из своих знакомых. А вот Гилберт был уже дома, это младший немец понял, потому что увидел обувь брата на входе в квартиру. Но больше всего его удивило то, что произошло далее. Зайдя к себе в комнату, уставший Байльшмидт-младший не сразу заметил сидящего на его кровати немца. — Hallo, Bruder — и усмехнулся в своей любимой манере, до усрачки пугая удивившегося Людвига. — HERR VERGEBE, Gilbert, какого чёрта ты так пугаешь? — слегка вскрикнув, проговорил парень. — Хе-хе, братишка, ну прости, я не специально. — и тут Байльшмидт-старший стал неожиданно серьёзен — У меня к тебе важный разговор, очень. Немец младший, чуть успокоившись, присел на кресло, напротив своей кровати, которую сейчас занимал его брат и с вопросом взглянул на него. А белобрысый выпалил: — Я понимаю, что нынешний разговор должен был происходить ровно да наоборот, всё-таки я твой старший брат и всё же… Как вообще правильно заниматься сексом с парнем? Лицо Людвига передавало целый спектр совершенно различных выразительных эмоций, которые тяжело было описать даже десятью предложениями. Парень хотел было начать что-то отвечать брату, но тот его перебил: — Я знаю, что ты в отношениях с тем итальяшкой, так что по-любому уже трахался с ним. — Хорошо, раз знаешь, почему раньше не сказал? — ответил таким смущённым тоном чуть пришедший в себя Людвиг. — Хотел, как чуткий и внимательный к твоим чувствам старший братик, подождать, пока ты сам мне всё расскажешь, Людди. — Гилберт не был бы Гилбертом, если бы не пытался разбавить свои искренние слова ноткой тупого юмора. — Ладно, ладно, я понял тебя. Значит у тебя кто-то появился. Я его знаю? — начал рассуждать немец младший. — Возможно, но его суровую младшую сестрёнку — точно. — хохотнул белобрысый. — Ты о Наталье? Подожди…неужели Брагинский? Значит мне не показалось. — В смысле не показалось? Я вообще-то веду себя максимально не очевидно с ним! — встрепенулся Гил. — Это только тебе так кажется, брат. — Чёрт, ладно. В любом случае можешь уже ответить на мой вопрос? — Байльшмидт-старший идеально старался не выдавать своё смущение. — А…да! Ладно. — Людвиг старался сдерживать смущение. После данного разговора Байльшмидт немного засомневался, а хочет ли он секса с Иваном? Однако воспоминания о довольно страстных поцелуях у Брагинского дома и явно ощущавшемся возбуждении у русского заставили немца убедиться, что да — определённо хочет. И главное, что это взаимное желание.~End Flashback~
Тем временем ужин, плавно переходящий в семейную гулянку в узком кругу лиц, продолжался. Марья Андреевна выпила чуть больше, чем нужно и дошло всё до того, что она нашла откуда-то старый альбом с детскими фотографиями Оли, Наташи и Вани. Если бы стояла задача измерить в числе, сколько раз за весь вечер Иван Брагинский смущался и пытался что-то сказать в ответ, то не хватило бы всех известных в мире чисел. А Гилберту наоборот понравилось такое «погружение в чужое детство», потому что, объективно говоря — Ванька в детстве был очень милым и неугомонным мальцом, вечно попадающим в какие-то смешные ситуации. И всё же какое-то странно тоскливое чувство сквозило в мыслях немца, не давая окончательно расслабиться. Слава Богу, что он умел не показывать свои плохие эмоции в принципе и совершенно точно был уверен, что никто из семейки Брагинских этого изменения в его лице не заметил. Однако как же Байльшмидт ошибался. Иван, не будь дураком, заметил, что парень слегка погрустнел. И сейчас русский пытался сообразить, что же послужило тому причиной. — А тут вот Ванин папка, Володя. Эх, помню этот день, будто вчера… Ой, Господи, да на улице уже темень страшная! Что-то мы засиделись. — проговорила женщина. И правда, даже Наташа, которая уже потихоньку убирала со стола грязную посуду и недоеденные закуски, кивнула матери в ответ, соглашаясь. — Да, поздновато. Ну, спасибо, что позвали, очень рад был с вами чуть ближе познакомиться, правда. А теперь… — немец улыбнулся и хотел было сказать, что ему пора, даже встал с места, но его, в очередной за этот вечер раз, перебили. — Да ладно тебе, Гилушка, сынок, оставайся! Вот ещё по ночам на нашем районе до дома шататься. — ответила Марья — У Ваньки ляжешь, места то у него достаточно. — и после она повернулась к сыну и как-то весело ему подмигнула, поднимаясь с насиженного места, дабы помочь дочери убрать оставшуюся еду в холодильник. — Неудобно немного, всё-таки… — неясно, почему слегка потерянный немец попытался отмахнуться от данного выгодного предложения. Однако подошедший к нему Ванька, с довольно заботливой лыбой и каким-то не в меру нежным взором ответил: — Да ладно тебе, Гил, всё нормально, оставайся. — и чуть тише добавил — Пожалуйста. Вот теперь, в данной ситуации немец уже не мог отказать своему «благоверному.» И стараясь хоть как-то не дать Брагинскому заметить небольшой румянец на собственном лице, немец отводя взор, ответил: — Okay, wenn es bequem ist, natürlich.* * * * * *
Все разошлись по комнатам и кое-как улеглись только ближе к часу ночи. Потому как Марья Андреевна не больно то и хотела ложиться, с этим делом ей помог Ванёк, а едой и уборкой в зале занялась Наташа, припахав себе в помощники, по переносу стола обратно на кухню, Гилберта, который, вообще-то, не сильно возражал. Потому что Наталья своим поведением, впервые, я повторюсь, впервые не выражала к немцу враждебности. Они даже перекинулись парой шуток, пока убирались. А после Брагинская ушла к себе и немцу ничего не оставалось, кроме как пойти в уже такую родную и знакомую комнату Ивана. Присев на кровати, парень от чего-то глубоко задумался. Видимо он анализировать весь сегодняшний вечер и то тоскливое чувство, к слову, до сих пор никуда не ушло. Обычно оно появлялось тогда, когда Гилберт вспоминал о матери. Не трудно было догадаться, что он до сих пор время от времени скучает по ней, хотя и понимает, что ничего уже не исправить. А ещё Байльшмидт знал, что Людвигу тоже до сих пор тяжело вспоминать об Эрике, их почившей матери. Однако у младшего немца был Феличиано, который неплохо умел поддерживать, это было очевидным выводом исходя из характера итальянца. А у Гилберта… А у него теперь был Ваня. Парень, которому хотелось рассказать о том, что немца тяготило, что лежало у него на душе мёртвым грузом уже довольно длительное количество времени. Однако Байльшмидт не знал, как начать подобный разговор. Из раздумий его вывел виновник этих самых мыслей — Иван, слегка устало ввалился в комнату со словами: — Как же я заебался. — и плюхнулся рядом с немцем на кровати, удобно устроив свою голову у парня на коленях. — По тебе видно, mein Schatz. — белобрысый осторожно погладил русского по макушке, чуть зарываясь рукой в светлые пряди волос. — Зато посидели хорошо и маме ты понравился, так что считай, что всё теперь должно быть хорошо. — устало улыбается русский, чуть прикрывая глаза в какой-то блаженной полудрёме. — Ja, Richtig.— голос немца хоть и звучал спокойно, но слегка дрогнул на следующем произнесённом им предложении — Знаешь, у тебя правда хорошая мать. Ваня по голосу разобрал, что что-то тут не так, а конкретнее с его немцем что-то не так. Плавно поднявшись, русский уселся справа от немца, осторожно приобнимая его левой рукой. Светловолосый спрашивает: — Гил, что-то случилось? Ты можешь рассказать мне, если хочешь. И тут Байльшмидта «прорвало» на какие-то откровения, на такие искренние слова, которые он даже Людвигу сказать постеснялся бы. А Брагинскому вот доверил. — Weißt du, als meine Mutter starb, wusste ich überhaupt nicht, was ich als nächstes tun sollte. — голос у белобрысого всё ещё подрагивал, как у человека, который довольно старательно сдерживает эмоции и не даёт волю слезам —Warum ist das passiert und was habe ich getan, um es zu verdienen? Diese Fragen verfolgten mich. So hat auch Papa mit seinen Eskapaden nicht nur mir, sondern auch Ludwig das Leben verdorben… — он вздохнул, набираю в грудь побольше воздуха, а русский стал осторожно поглаживать его по спине, как бы давая понять, что находится рядом и понимает, как ему сейчас паршиво — Es gab Momente, in denen ich wollte… Zum Teufel damit, ich hatte vor nicht allzu langer Zeit Gedanken darüber. Genau bis zu dem Moment, als du in meinem Leben aufgetaucht bist. — Байльшмидт неожиданно развернулся лицом к лицу к русскому и посмотрел прямо Ивану в глаза. — Гилберт… — имя было единственным, что мог выговорить довольно ошарашенный Брагинский. Нет, он знал, что жизнь у его немца была, мягко говоря, «не сахарная», но чтоб настолько. — Не перебивай, пожалуйста. — он неожиданно вновь вернулся с родной речи на русскую и после отвечал опять по-родному — Du sind mir sehr wichtig und ich freue mich, dass ich in Ihrer Nähe sein kann, Ich liebe dich wirklich, Вань. Непонятное желание неожиданно заставило русского впиться довольно нежным и длительным поцелуем в губы немца. Не встретив даже тени сопротивления, Иван чуть углубив поцелуй, «на самом интересном месте» отстранился от парня, произнеся: — Ты тоже важен для меня, дурачок, и я тоже люблю тебя. Не смей больше даже думать о том, чтобы наложить на себя руки. — и Брагинского уже более настойчиво притянули за шею, перенимая инициативу и требовательно целуя. Можно сказать, что действия Ваньки немного оживили Гилберта после такого тяжёлого разговора. Потому как в мыслях у него сейчас было что-то более чем неприличное. Немец не сразу понял, когда они легли на кровать полностью. Байльшмидт лежал на спине, в одних домашних шортах, а Брагинский, слегка нависая над ним, тоже был без майки да в домашних штанах. Русский определённо вознамерился не оставить и «живого места» на шее у своего парня, а Гилберт больно не возражал, поддаваясь приятным ощущениям от влажных поцелуев и еле ощутимых покусываний. Байльшмидт охнул, когда кое-чья совершенно незнающая стыда рука плавно так проникла ему под шорты, аккуратно приспустив их вместе с трусами. Русский осторожно, но крепко обхватил вставший от только-только нахлынувшего возбуждения член немца рукой и слегка провёл ладонью по всей длине. От конца, до основания, тем самым вызвав у Гилберта полусдавленный стон. — В-ваня!.. — голос белобрысого почему-то ещё сильнее возбуждал русского, однако следующие действия и слова покрасневшего Гилберта были действительно неожиданными. Он тоже осторожно провёл рукой по приличному такому бугорку, выпиравшему у Ваньки из штанов, а после кое-как приспустил их с парня, а заодно и трусы, тоже обхватывая чужой член рукой — Н-не честно, если только мне одному приятно. — Ммм, какой ты у меня справедливый. — бархатным тоном голоса шепнул на ухо Гилберту Иван. Брагинский как-то игриво ухмыльнулся, чуть переменив положение так, чтобы они буквально соприкоснулись с немцем концами. Байльшмидту казалось, что за весь сегодняшний вечер он краснел достаточно, но нет, это был ещё не предел. Русский, теперь уже в более удобной позе, обхватив рукой оба уже изнывающих от длительного возбуждения, члена, свой и немца, принялся плавными движениями надрачивать им обоим. Вот есть парни, которые могут трахать до звёзд перед глазами и полной неспособности мыслить здраво, а Иван Брагинский вполне сносно мог дрочить до точно такого же состояния полной эйфории, немец убедился в этом на собственном примере. Каждое ритмичное движение руки русского вызывало у него всё новый и новый стон, более громкий и неконтролируемый, чем предыдущий. И самое важное, что сам Ваня тоже не мог унять свой голос, его вздохи и полустоны возбуждали Гилберта даже больше собственных. Спустя ещё некоторое время, Брагинский слегка ускорился, понимая, что и он и Байльшмидт уже близки к разрядке. Немец, со слегка помутившимся от приятных ощущений сознанием, смог выпалить что-то похожее на цельное предложение из своих уст: — В-Вань… Ах…я сейчас!.. — русский накрыл его губы слегка грубоватым и вместе с тем требовательным поцелуем, продолжая своё дело. Через непродолжительное время немец излился себе на живот, а следом кончил и русский, после удобно так развалившись у Гилберта под боком. Белобрысый кое-как пытался отдышаться, впрочем, как и Иван, который где-то надыбал полотенце и сейчас осторожно обтёр своего парня, а следом и самого себя, вновь плюхаясь на подушку. Немного прийдя в себя Гилберт улёгся у русского на груди вслушиваясь в мерный ритм биения его сердца. Наконец немец хоть что-то сказал первым: — Чёрт, надо было раньше этим заняться, Вань. — как-то блаженно зевнул парень, очевидно его сильно клонило в сон. — Момента подходящего не было, просто — и лицо у Ваньки тоже было не менее довольным, чем у него немчуры. — Ага, а я то думал, что у нас кто-то просто слишком девственно чист для подобного, а на самом деле момента подходящего не было, ксе-се. — всё ещё лёжа на том же месте посмеивался белобрысый. — Вот люблю я, когда ты ехидничаешь, это обычно значит, что ты доволен. — русский, казалось, вообще не обращал внимание на подколы своего благоверного, осторожно целуя того в светлую макушку. — Ммммм, niedlich, — неожиданно парень поднял голову, смотря Брагинскому прямо в глаза своим лисьим взглядом рубиновых очей — ещё больше я буду доволен тогда, когда мы и остальные твои теоретические знания применим на практике «в подходящий момент.» — и ухмыляясь вновь тянется за поцелуем. — Ловлю тебя на слове. — а Ивану только и остаётся, что ответить на этот ленивый сонный слегка смазанный поцелуй. Слава Богу, что Наташа привыкла спать в наушниках, засыпая обычно под тяжёлый хард-рок или металл, а Марья Андреевна забылась в крепком хмельном сне, что её, как того древнерусского богатыря, только с первой зорькой или первыми петухами можно было разбудить — это означало, что то, что парни вытворяли у Брагинского в комнате никто не услышал, скорее всего. А вообще, по мнению обоих ребят, тот субботний вечер оказался действительно очень важным в их жизни, помог им лучше узнать друг друга, сблизиться и действительно стать чуть ли не одной семьёй. Но самое главное, они перешли на более доверительную ступень их отношений, а это дорогого стоило. А ночь, тем временем, была тихая, только ветер за окном завывал свою привычную печальную песню. Следующий день обещал быть действительно насыщенным на события, но сейчас главное для всех — это хороший сон.