* * * * * *
В то же время, в похожем доме в пять этажей, всё ещё мирно сопел уже всем нам знакомый парень. Он слишком много ворочался всю ночь, от грузных мыслей, которые терзали его, потому нормально уснул только под утро. И казалось, Иван и дальше бы мирненько спал себе, да в ус не дул, если бы не его многоуважаемая мама: — ВАНЬКА, ПОДЪЁМ! Вставай, давай, сына. — вот что-что, а громогласность голоса Марьи Андреевны за все эти годы оценила почти вся их пятиэтажка. Женщина плавно прошла вдоль стоящих на полу горок из книг, которые очевидно не уместились на полке, а от того занимали место на полу. Дойдя до кровати сына и видя, что тот хоть и ворочается, но самолично вставать не собирается, она плавным движением руки стянула с него тёплое одеяло. —Да встаю я, встаю, мам! — он поёрзал, но всё же принял сидячее положение на кровати — И что у вас за мода с Наташей, врываться ко мне с утра пораньше и таким образом будить меня? Может я не сплю и у меня…личные дела? — последний вопрос был риторическим, очевидно. —Лучше бы у тебя была девушка, тогда и «таких» личных дел не было бы. — беззлобно усмехнулась женщина, очевидно шутя. «—Отлично, она снова об этом…»—подумал Брагинский, ничего не отвечая матери и лишь посмотрев на неё несколько вопросительно. За завтраком всё было слишком мирно. Единственная, кто за ним не присутствовала — Наташа. —Слушай, мам, а чего Ната так рано ушла? — сонно, но с интересом спросил русский, в то же время ковыряя ложкой в тарелке с манной кашей. Он её просто терпеть не мог, потому тянул время, пытаясь отвлечь мать разговором. —Да она раньше тебя встала и умчалась, сказала только, что подругу пойдёт встречать, чтобы вместе пойти на учёбу. — женщина вздохнула. —Не знаешь, что за подруга, к слову? — снова спросил парень. —Да Эмма, из её класса девочка, милая такая. Вроде из Бельгии, если я хорошо помню. —женщина улыбнулась своим мыслям. — А что, она тебе нравится, а? —Мать, ну прекращай меня к каждой девушке «лепить», это уже выглядит жутко! — ответил парень, а про себя подумал: «—Э не, мам, я не самоубийца, чтобы отбивать девушку у своей младшей сестры. Ну и не мудак последний.» —Ладно-ладно, больше не буду, честно. И всё же… Если ты сегодня приведёшь какую-то милашку домой, то если что презервативы и смазка в среднем ящике твоего стола, я положила на всякий. —попивая чай, проговорила Марья Андреевна. —Мама! — несколько смущённо проговорил Иван. Нет, он конечно думал, что если всё сегодня удастся, то они с Гилбертом рано или поздно будут заниматься «этим» делом. Только вот мысли об этом заставляли русского краснеть ещё больше. Просто картина маслом: разгорячённый немец под ним выгибается от накатывающего возбуждения, стонет и зовёт Брагинского по имени. Горячо и распущенно, но при том требовательно. «—Боже мой, я определённо извращенец. Думать о таком про человека, с которым у меня ещё и не факт, что что-то да будет.»—единственное, что мог подумать Иван, после таких ярких картин, рисуемых его воображением. —А что мама, что мама? Я за тебя волнуюсь, всё же случайных детей ни тебе ни твоей милашке не нужно, особенно в таком возрасте. — женщина вновь томно вздохнула — Ах, молодость, вот я в твои годы. — в какой-то момент Марья погрузилась в раздумья с мечтательной улыбкой и совершенно не заметила, как её «любимый сыночек» умчался с кухни, быстро оделся и уже был на пороге их квартиры. —Ну ладно, мамуль, я пошёл! — и с этими словами, парень пулей вылетел из помещения. —Да, хоро… Стоп, А КАШУ ПОЧЕМУ НЕ СЪЕЛ?! — слишком поздно опомнилась женщина, прокричав эту фразу, потому как входная дверь уже захлопнулась.* * * * * *
Всю дорогу до своего учебного заведения Брагинский чувствовал себя очень неловко, по определённо ясным причинам. В его голове всё никак не укладывалось то, что он сам же и «заварил». Сам решил расставить всё между ними по полочкам, сам пригласил его к себе домой сегодня и сам должен будет начать этот разговор. «—Ох, какой же ты Ванечка самостоятельный. Всё сам да сам. И это с твоим-то отсутствием хоть какой-то самоуверенности.»—иронизировал сам над собой в своих мыслях парень. Обычно самоирония помогает людям справиться с какими-либо переживаниями и волнением. Правда помогает не всем, но русскому точно. Он всегда старался таким образом себя успокоить, дабы «не налажать ещё больше.» Но что-то мне подсказывает, дорогой читатель, что в этот будущий пятничный вечер этот приём ему будет совершенно не нужен. Однако я отвлеклась, простите великодушно. Переходя очередную узкую дорогу, Иван заметил на другой стороне знакомую ему фигуру. Человека, который как раз и занимал все его сегодняшние мысли. В прочем, не только сегодняшние. Гилберт стоял где-то в стороне, недалеко от какой-то тёмной подворотни, курил и совершенно никого не замечал. В его голове крутились разные мысли, но основной была та же, что и у Брагинского: «Нужно сегодня всё прояснить, а иначе я не смогу смотреть ему в глаза вовсе.» Таким вот образом, никого не замечая, Байльшмидт не заметил и подошедшего Ивана. Русский окликнул друга: —Доброе утро, Гил. Не знал, что ты куришь. — голос у парня был несколько сонным, но от того не менее приветливым. —Ja, guten Morgen. — немец сделал очередную затяжку — Ну вот теперь знаешь, ксе. Стоит сказать, что по внешнему виду Гилберта можно было констатировать следующее — парень плохо спал или же очень поздно лёг. Русскому это тоже сразу бросилось в глаза, потому тот не медля спросил: —Байльшмидт, ты вообще спал эту ночь? Выглядишь побито. — вроде бы будничный тон и лёгкая полуулыбка, но некое волнение в голосе скрыть парню не удалось. «—Он что…волнуется за меня?»— «шальная» мысль пронеслась в голове немца, вызывая некоторое смущение. —Ксе-се, спал конечно… Часа три точно или чуть больше. — совершенно откровенно ответил светловолосый. —Нет, я тебя точно когда-нибудь хорошенько тресну. Ты, итак, как ходячий труп выглядишь, а всё равно продолжаешь пренебрегать сном. — тон голоса Ивана звучал как-то поучающе, что несколько развеселило немца. —Может и так, зато я самый ахуенный ходячий труп, ксе-се-се. — он докурил сигарету, бросил окурок, на всякий затушив его ногой. — Ну ладно уж, пойдём, а то опоздаем на матан, а я просто не имею права на него опоздать. —Ну да, это же твой любимый предмет. Эх, мне бы твоё рвение. — как-то удручённо вздохнул Брагинский, погружаясь в свои мысли. —Кстати, Ванька, ты мне друг? — неожиданно прервал тишину Байльшмидт. —Что за вопрос? Конечно друг. — на секунду русский выпал из своих мыслей. —У меня к тебе небольшое деловое предложение довольно личного характера. — прусс усмехнулся, а Иван почему-то смутился, но парень сделал вид, будто не заметил реакцию друга. «—Так, я надеюсь это не что-то такое, о чём я уже успел подумать?»—констатировал в своих мыслях русский. —Смотря какое именно. — только и смог ответить Брагинский. Неожиданно Гилберт, находясь, итак, слишком близко к Ване, положил свою руку ему на плечо, заставляя русского пристально посмотреть ему в глаза. —Дашь списать русский, пожалуйста? Я ебался с этим заданием полчаса, но так и не допёр. — он усмехнулся — А взамен я дам тебе списать матешу. Ты же её сто процентов не делал, а если и делал, то не до конца. Брагинский облегчённо выдохнул, продолжая смотреть на своего близкого друга. Заодно сам для себя отметил, что ему приятно, когда немец даже так невинно касается его. —Очень выгодное предложение, герр Байльшмидт, с вами приятно работать. — как-то искренне улыбнувшись наконец ответил Иван. —Ну вот и славно, так и знал, что ты не откажешься. — с привычным ему самодовольным выражением лица глаголил немец. —Ты слишком самоуверенный, Гил. — и русский был полностью прав. —Нет, просто ты не можешь мне отказать. — ловко парировал Байльшмидт, не сразу осознав, что конкретно сейчас он сказал. —Что? — казалось Брагинский смутился не меньше своего «друга». —Ну, эм, я имел в виду, что я твой близкий друг, потому ты бы мне не отказал. Ja, Richtig, это я и хотел сказать. — нервничая и слегка краснея оправдывался Гилберт, за свою оговорку. «—Байльшмидт, ты идиот. Продолжишь в том же духе и вечера ждать не придётся — он сам догадается.»—мысленно ругал сам себя парень. «—Я сейчас правильно понял…он не просто оговорился, верно? Чёрт, почему это так неловко.»—обдумывал ситуацию русский. Всю оставшуюся дорогу до лицея друзья шли молча.* * * * * *
Каждому подростку знакомо то самое нервное ощущение, когда ты не сделал домашнюю работу по предмету того самого учителя. Того самого, который готов буквально съесть тебя заживо, если у тебя нет злосчастной тетради с твоей, полностью выполненной работой. В такие моменты самое главное — иметь хоть какие-то навыки коммуникации с одноклассниками, дабы было у кого списать. А если данных навыков не имеется — пиши пропало. Неприятно ещё то, что по злой иронии судьбы уроки таких учителей всегда первые. И если уж списывать есть у кого, то дальше появляется более важная проблема — нехватка времени. Одно дело, когда ты ещё вечером аккуратно всё списал и можешь спокойно ложиться спать. И совсем другое, когда ты списываешь на перемене, перед первым уроком. Есть конечно и такие отчаянные ребята, которые «скатывают» себе в тетрадь решение буквально тогда, когда учитель уже проходится по рядам, дабы наставить двоек за отсутствие «дз». Вот ими я, дорогой читатель, действительно восхищаюсь. Хотя бы потому, что сама так делаю, время от времени. Но я опять отвлеклась, простите великодушно. В данный момент, таким рисковым занятием был увлечён Иван Брагинский. Парень, сидя за партой, довольно быстро переписывал решения математических задач и уравнений, которые не соизволил сам решить вчера. Стоит сказать, что он в такие моменты был очень рад тому обстоятельству, что Гилберт Байльшмидт — самый лучший в области математики, среди его одноклассников, приходится ему лучшим другом. Стоит ещё сказать, что такому успеху в успеваемости немца именно по этому предмету завидовал один сварливый англичанин. Артур Кёркленд был «той ещё занозой в заднице», по обоюдному мнению двух товарищей. Но если Брагинский больше игнорировал этого парня, впрочем, как и тот его, то вот Байльшмидт частенько вступал с ним в споры даже на уроках. Немцу просто нравилось бесить англичанина. А тому, в свою очередь, нравилось спорить с кем-то действительно умным. Одним словом, «недопонятые гении, такие недопонятые гении.» Русский только-только закончил своё дело, как в кабинет вошёл преподаватель. Гроза всего лицея, которого боятся все молодые учителя — Карл Иванович Доброслов. Его авторитету завидовала даже Александра Владимировна Порохова, уже знакомая нам учительница русского и литературы. И не стоит обманываться видя такую приветливую фамилию этого немолодого мужчины. Добрые слова, за свою работу мог получить далеко не каждый ученик. Положительную оценку, да даже поганую тройку заслужить у этого педагога было нереально. Однако Ванька справлялся. Справлялся, не без помощи немца, конечно же. Так вот, Карл Иванович, почему-то, отдельно недолюбливал учеников с гуманитарным уклоном. Очевидно потому с Брагинским они «не ладили». —Молодые люди, почему все сидят? Нужно вставать, когда в кабинет заходит преподаватель. — со сталью в голосе начал говорить мужчина. Все в классе послушно встали. Брагинский успел незаметно отодвинуть тетрадь Гилберта на его половину парты. Вернее, ему казалось, что он сделал это незаметно. —О, Брагинский, а зачем вы пришли на мой урок? — задал очень обескураживающий вопрос учитель. Все в классе пристально уставились то на Ивана, то на преподавателя. Артур же ехидно молчал, строя самодовольную гримасу. А Гилберт сочувственно смотрел в сторону друга. —В каком смысле, Карл Иванович? — как-то растерянно ответил парень, совершенно точно осознавая, что его спалили. «—Ну вот почему мне так не везёт с самого утра? Издевательство какое-то.»—подобная фоновая мысль мелькнула в голове у парня. —В прямом, молодой человек. Вы же совершенно не знаете мой предмет, нулевой базис знаний. —умело изменяя тон голоса продолжил ворчать мужчина. — Даже ваша нынешняя домашняя работа очевидно сделана не вами. —Откуда у вас такая уверенность? Вы слишком ко мне предвзято относитесь. —не подумав выпалил русский. Карл Иванович усмехнулся, совершенно точно зная, что его ученик своим заявлением только что откровенно себя выдал. Недолго думая, мужчина ответил: —Интересно получается. Ну что ж, Брагинский Иван Владимирович, почему бы вам прямо сейчас не продемонстрировать свои математические способности всем вашим одноклассникам? Тогда я точно поставлю вам соответствующую оценку и уж никогда больше не упрекну в «излишней гуманитарности». Ну что же вы, прошу, доска в вашем распоряжении. — мужчина вздохнул, а его самодовольство в голосе, казалось, могло передаваться воздушно-капельным путём. Иначе никак не объяснить довольное выражение лица Кёркленда и некоторых других учеников, недолюбливающих Брагинского. Романо безразлично фыркнул, Антонио досадно хмыкнул, Франциск печально вздохнул, за Ивана. Хедервари как-то ухмыльнулась своим мыслям, а сидящий рядом с ней Эдельштайн подумал, что русский действительно «тот ещё идиот». «—Ванька, ну ты и дурак.»—подумал немец, провожая взглядом Ивана, наконец решившего встать и подойти к доске. «—Вот я дурак.»—аналогично подумал сам главный герой этого маленького конфликта, понимая, что перед смертью не надышишься и нужно отвечать за свои слова. Парень стоял у доски уже десять битых минут, стараясь собраться с мыслями. Взять и переписать с тетради, стараясь потом объяснить то, что «начиркал» ему не дали. Карл Иванович требовал начать решение с чистого листа, дабы всё «было честно». «—Господь Бог, если ты действительно есть — помоги мне, по-братски, я так больше не могу.»—молился в своих мыслях прирождённый гуманитарий, стоя у доски с учебником в руках и переминаясь с ноги на ногу. И Иисус услышал молитвы простого русского паренька. Потому как дверь тридцать седьмого кабинета стремительно открылась и в класс вошёл тот, кого уважали и любили большинство учеников этого интернационального лицея. Ван Яо — классный руководитель одиннадцатого «А» класса, преподаватель китайского языка, а также экономики. Очень молодо выглядящий, для своих лет, темноволосый мужчина, с каре-зелёными глазами. Он спешно прошёлся по классу, подойдя к Карлу Ивановичу и первым начал разговор: —Карл Иванович, простите, что прерываю ваше занятие, но это очень срочное дело, касающееся моего класса. — китаец кашельнул в кулак, а после продолжил — Мне нужна помощь с очень важными документами, а также списками посещаемости различных учеников, а так как староста класса болеет, я «украду» у вас зама старосты, Ивана Брагинского. Надеюсь на ваше понимание. Все в кабинете снова замерли. Бонфуа слегка повеселел, впрочем, как и Карьедо. Романо был всё таким же отстранённым, Элизабет лишь безразлично уставилась в учебник, а Родерих молчал. Лишь у Артура Кёркленда буквально горело его «седалище» от такого неожиданного везения этого «тупого русского». Всё его нутро будто протестовало, против такого стечения обстоятельств. А вот немец как-то облегчённо выдохнул. По его лицу можно было сказать, что это не Иван чуть не опозорился у доски, а он сам. Потому в искренность его переживаний, за «друга» верилось сильнее. —Если это так срочно, то конечно забирайте, под вашу ответственность. —мужчина повернулся к Ивану — Продолжим позже, Брагинский. «—Господи, хорошо, что я крещёный.»—обрадовался своему неожиданному везению и «Божьей помощи» в лице их класс. рука парень. Многоуважаемый Ван Яо и один из его любимых учеников в классе, а по совместительству зам. старосты класса Иван Брагинский «пулей на вылет» покинули кабинет. Уж лучше два лишних занятия пропустить, разбирая различные «очень-очень важные документы», чем позориться из-за своих необдуманных слов. На какое-то время весь класс охватила так называемая волна «полушептаний и тихих разговоров». Однако лёгкого удара увесистым учебником по Алгебре об стол от Карла Ивановича вполне хватило, для успокоения этой волны. —Тишина в классе, молодые люди! Имейте уважение к учителю. — мужчина громко кашельнул — А теперь достаём двойные листочки и пишем сегодняшнее число. У нас самостоятельная работа по пройденной теме из домашнего задания. Благо, у нас с вами есть два урока подряд, написать успеем. Те, кто отсутствует сегодня, будут писать после уроков, на следующей неделе, будьте добры, передайте информацию товарищам. Все присутствующие в классе знатно приуныли и только немец был рад подобной «разминке для ума».* * * * * *
—И всё же, ты везучий гад, Брагинский. Но больше такие «сцены» на матеше не устраивай, так и так отдуваться придётся, а помочь тебе у меня вряд-ли выйдет. —усмехнулся Байльшмидт, смотря в глаза товарищу. Парни стояли напротив тридцать пятого кабинета — кабинета истории и обществознания, обсуждая недавние события. Немец что-то активно рассказывал, с таким явным интересом, но русский его не слушал. Брагинский только делал вид, что увлечён рассказом друга, на самом деле русский с неподдельным интересом разглядывал черты лица Байльшмидта. Но делал это он очень умело и незаметно. Всё же если ты любуешься кем-то в открытую, стоит максимально изловчиться, дабы объект твоих любований ничего не заметил. Но только вот курьёз, немец заметил такую заинтересованность друга, однако решил пока что это проигнорировать, отложив раздумья на потом. Всё-таки Ивану до безумия нравились глаза Гилберта, некая насмешливость в этих рубиновых очах, совершенно нескрываемая, предавала ещё большую живость лицу немца. А черты лица у Байльшмидта действительно были несколько аристократичные, но при всём при этом, «аристократишкой» прусс считал именно Родериха, того самого австрийца, «под каблуком у Лизхен». —Ну, одним словом, было весело… А, кстати, Ванёк, у меня для тебя очень грустная новость. — почему-то улыбаясь проговорил прусс, прерывая свой увлекательный рассказ, который Иван совершенно не слушал. —И какая же? — чуть опомнившись несколько неловко спросил парень. —Когда ты, удачным образом свалил с нашим «китайским дедом» заниматься бумажной волокитой, мы писали самостоятельную. Да, целых два урока. Тема была наилегчайшая, ну та, из нашей домашки. Also, те кто отсутствовал, будут писать её на следующей неделе, после уроков. — закончил свою речь немец, а у русского вся его увлечённость и весёлость пропали без следа. —Тьфу ты, бляха муха, действительно очень грустная новость. Я бы даже хуже сказал, но думаю, мне всего русского матерного не хватит, чтобы описать свои чувства сейчас. —глубокомысленно изрёк русский, вспомнив наконец то, о чём хотел спросить своего друга — Кстати, у нас сейчас история? —Мимо, Брагинский, общага. Думаю, раз сегодня урок больше рассуждение, чем лекция, то что-то про цензуру будем говорить. — как-то слишком отстранённо для человека, любящего дискуссии на совершенно любую тему ответил Гилберт. —О, чую, стоит ждать интересные речи от нашего французского товарища, да и от англичанина тоже. —как-то странно улыбаясь проговорил Брагинский. —Ну да, жди обвинение в любви к «кровавым совкам», если ты за обширную политическую цензуру, Ванечка. — хохотнул Байльшмидт. —Ха-ха, ну да, точно. Я уже забываю базу любого нашего разговора с Артуром, особенно на этом уроке. —вновь улыбнулся своим мыслям парень. —Слушай, что-то твоя сестрёнка нечасто стала к тебе приходить. Странно, не находишь? — прусс выпалил этот вопрос так, ради приличия. —А я ей нянька что ли, чтобы она постоянно со мной таскалась? Наташа девушка хорошая, у неё свои друзья есть, она вполне имеет право уделять им свободное время. —как-то отстранённо отвечал русский. «—Да и тем более, я бы на её месте тоже больше времени хотел проводить с близким человеком, так что…»—слегка задумался Иван. —Кстати, по поводу сегодняшнего вечера. — тут Гилберт несколько смутился, хоть и сам смог заговорить об этом — Всё ещё в силе? —Ах, да, конечно же в силе. — тут уже Иван смутился, от такого неожиданного и неосознанного напоминания о том, что ему предстоит сегодня сделать. Звонок неприятной трелью раздавался по всем этажам лицея знаменуя тем самым начало нового урока. Однако громче всего он звенел именно на третьем этаже. Ученики засуетились и стали разбредаться по кабинетам. Брагинский и Байльшмидт, а также их одноклассники тоже поступили подобным образом. Арина Георгиевна Штерн вела в лицее историю и обществознание, была она вполне себе молодой учительницей, среди других педагогов предметников. У неё был очень приятный и мягкий характер, от того на её уроках никогда не было тихо. Не потому, что дети её не уважали, а потому, что каждый её урок — целое большое обсуждение. С оговоркой, разве что на тему данного обсуждения, она всегда должна была вписываться в учебный план. Вот именно из-за таких преподавателей, как Арина Георгиевна и появилось выражение: «Молодые учителя спасут школу». Когда ты действительно стараешься и вкладываешься в учебный процесс — дети, подростки это ценят, особенно если получается их заинтересовать. Если балансировать между строгостью и более мягким отношением к молодому поколению — можно будет достичь какого-никакого, но всё же спокойствия. Однако не скрою, за гроши стараться для детей могут только альтруисты или богачи с моральными принципами. Что-то много разглагольствования, а сюжет не двигается, прошу прощения. Так вот, в эту совершенно обыденную пятницу, после двух уроков мучительной пытки алгеброй у Карла Ивановича, на третий урок одиннадцатый «А» ждал приятный сюрприз — почти что свободный урок у совершенно лояльного учителя. Ну чем не отдых? —Здравствуйте, присаживайтесь. — проговорила женщина после обыденного приветствия от учеников, приветливо улыбнувшись — Сегодня у нас крайне интересная тема, для обсуждения, а именно «Цензура и её значение, как аппарата регулирования общественной жизни.» Да, верно, запишите так же домашнее задание, параграф двадцать первый, страница сто тринадцатая. Молчание, шуршание тетрадей и щёлканье ручек, а после — конкретная такая тишина. Все ученики в классе ожидали дальнейших слов учительницы. —"Что же такое цензура? По сути своей, это государственный инструмент регулирования той или иной информации в тех или иных общественных областях, в целях поддержания порядка в этом самом обществе.» —она прервалась, вздохнув — Запишите, пожалуйста, то, что я сейчас сказала кратко в тетради, чтобы вы смогли запомнить. Мы с вами сегодня немного попишем, а после начнём беседу. Итак, далее, на следующей строке подзаголовок «Виды цензуры, её направленность»… Спустя двадцать минут скучной писанины под диктовку, Арина Георгиевна вновь обратилась к классу: —Отлично, надеюсь лекцию законспектировали все, потому как на следующий урок я обязательно проверю её наличие у каждого. В первую очередь у тех, чья оценка является спорной. — своим бархатным голосом излагала женщина. — А теперь начнём обсуждение. Для начала хотела узнать конкретно у каждого из вас, каково ваше отношение к цензуре в принципе? Да, Бонфуа, можешь ответить! —Моё личное мнение — свобода слова не должна быть под запретом, в любом случае. Я могу сказать, что тотальная цензура — это пережиток прошлого. — как встал с места, так и сел француз, ничего необычного и не стереотипного, по отношению к своей национальности не сказав. Никто не удивился подобного рода высказыванию от Франциска. Может они все и живут в одном городе, обучаются в одном лицее, но менталитет то у всех разный. —Это очень интересное, но не правдоподобное мнение, мой друг. — неожиданно вклинился в разговор англичанин, совершенно лениво, не пытаясь на что-то там претендовать и отвечать. —Ох, Артур, ты тоже впервые захотел нормально поучаствовать в обсуждении? — удивилась учительница. —Ну что вы, Арина Георгиевна, Herr Kirkland просто хочет в очередной раз показать свой английский патриотизм. — хохотнул Гилберт. —Любителям немецкого империализма слова не давали. — огрызнулся наконец Артур, постепенно закипая. —Ну как вам не стыдно, мсье Артур, вы же джентльмен, а опускаетесь до такого рода оскорблений. — Байльшмидт откровенно издевался над англичанином, пользуясь удобным случаем. —Ребята, прекратите, мы тут мирно обсуждаем основной вопрос: цензуру и её уместность. А вы опять балаган разводите на моём уроке. — женщина глубоко вздохнула, понимая, что это не закончится до конца урока. — Кто-то ещё хочет высказать свою точку зрения по нашей теме? Ох, Ваня, пожалуйста, можешь ответить. —Я считаю, что цензура должна быть. Причём массовая, особенно политическая, потому как не все идеи различных сомнительных личностей должны быть востребованы обществом. — спокойно ответил Брагинский, присев на своё место. —Довольно интересная точка зрения, Брагинский, в каком-то месте я могу с тобой согласиться. Но не слишком ли будет, запрещать всё подряд? — женщина явно увлеклась данным разговором. —Нет, не слишком. Лучше вовремя запретить что-то, чем потом справляться с последствиями. — дополнил свой ответ русский. —Слова откровенного совкофила. — полушёпотом пробурчал всё ещё не остывший чаефил. —И это мне сейчас говорит человек, чья страна по количеству колоний и угнетения их коренного населения превзошла Францию и прочие страны? Печально выглядит, Кёркленд. — миловидно улыбнувшись, парировал русский. —Так, прекратите, должно же быть у вас хоть какое-то уважение друг к другу! — осадила споривших учитель. Стоит так же упомянуть, что не все были излишне увлечены темой урока и дискутированием. Романо и Антонио втихаря играли в карты и итальянец в который раз проигрывал испанцу. Родерих и Эржбет тихо ворковали о каких-то своих личных переживаниях и проблемах. Осаженный англичанином в самом начале обсуждения француз сидел тихо, «не отсвечивал», а Гилберт откровенно скучал, краем уха только слушая словесную перепалку Ивана и Артура, вовремя правда остановленную учителем. Арина Георгиевна хотела сказать парням что-то ещё о важности дружбы, взаимопонимания и взаимопомощи, но её нагло прервал звонок с урока. Женщина только успела сказать: —Дети, задвиньте за собой стулья, пожалуйста и не забудьте про домашнее задание на следующий урок. Передайте конспект тем, кого не было сегодня! И учащиеся буквально ретировались из класса, как саранча с объеденного поля.* * * * * *
И снова учащиеся одиннадцатого «А» и десятого «А» классов заседали в столовой вместе, в одно и то же время, перед шестым уроком. Что у «первого» класса, что у «второго» шестым намечался классный час. На улице уже во всю лил дождь, совершенно убивая, итак, печальный настрой учащихся. Однако кому-то дождь и вовсе не мешал радоваться мелочам. Так вот например Гилберт Байльшмидт, сидящий в данный момент за одним столом с Антонио Фернандесом Карьедо и Франциском Бонфуа весело, но без полноценных подробностей рассказывал друзьям свой план действий, на сегодняшний вечер. —Так вот, собираюсь сегодня всё прояснить окончательно между нами. — обманчиво смелым был голос немца, на самом деле он ужасно нервничал. —Ох, mon ami, но ты так и не сказал, хорошенькая ли твоя будущая пассия? — мечтательно чуть ли не промурчал француз. «—Пф, хорошенькая, определённо. Почти два метра ростом, зато глаза очень выразительные. Настолько, что я «тону», когда долго в них всматриваюсь. Mist, опять говорю всякую сентиментальную херню.»—подумал Байльшмидт. Да, немец не посвящал друзей в подробности того, что признаваться он собирался не хорошенькой красотке, а не менее симпатичному парню. А если конкретнее, Ивану, мать его, Брагинскому. Ну не стоит так сразу травмировать натурала Антонио, а ещё не очень то хотелось часто слушать подколы Франциска. Нужно сначала постараться всё уладить на «Восточном фронте», а уж потом «сдаваться» своим товарищам. —Да, хорошенькая, даже очень. Правда больно самостоятельная. — стараясь не смеяться, отвечал Гилберт. —Feminista? — поинтересовался Карьедо. «—Я блядь уже не могу сдерживать смех, Господи боже. Так, спокойно, Гилберт, держи себя в руках, ради всего святого.»—успокаивал себя в мыслях прусс. —Ну нет, Тони, что ты. Она…довольно консервативная, насколько я знаю. — выдавливая из себя максимально серьёзный тон голоса, говорил светловолосый парень. —Ну-с, Гил, как разберёшься со своей madame, нужно будет отметить это дело! — воодушевился Бонфуа, заранее думая, что уж Байльшмидта эта «красотка» не пошлёт. А на другом «краю» столовой уже давно знакомые нам товарищи сидели и обсуждали свои обыденные дела. Разве что Хонда сегодня в принципе отсутствовал в лицее. Потому Феличиано и Людвиг проводили время вместе. Ну что уж сказать, они имели на это право. Всё же дома у Людвига они могли побыть наедине только при условии, что Генрих не дома, да и Гилберт. А дома у Варгаса находиться было безопаснее, хотя бы потому, что как только Романо видел на пороге их дома Байльшмидта-младшего, итальянец спешно ретировался к испанцу домой, запивать «горе, о потере младшего брата». Да так и оставался у Карьедо с ночёвкой. —Carino, ты же помнишь о наших планах на сегодня? — беззаботно спросил у парня итальянец. —Д-да, конечно помою, mein lieber.— Людвиг покраснел и засмущался спрашивая. И в то же время на лице у парня читалось кое-что явное — он в предвкушении. Видимо это его особенность — даже будучи в отношениях с Варгасом, краснеть и смущаться от всяких невинных вещей. Стеснительный немец — звучит как анекдот. —Отлично, значит я сегодня побалую тебя ужином, всё же в прошлый раз тебе понравилось, так что… — Феличиано опять заговаривался и начал рассказывать различные истории. А Людвиг только слушал его, иногда что-то отвечая. Немцу очень нравилось просто вот так вот наблюдать за не в меру говорливым парнем. Своим парнем. Голос у Варгаса был очень приятный, а его акцент только добавлял больший антураж его рассказам. Одним словом — Байльшмидт-младший буквально наслушаться не мог, слишком уж ему нравилось. К слову, где-то в самом дальнем углу этой немаленького размера столовой, сидели два брата, очень симпатичной наружности, но довольно гадкие по «душевному содержанию». Да, вы правильно меня поняли, дорогой читатель, речь пойдёт об Артуре Кёркленде и его младшем братишке Альфреде Джонсе. Артур буднично пил свой любимый чёрный чай, который приносил с собой в школу в термосе, так как «не мог пить здешние помои». Да, вот так вот он ласково именовал чай в данном учебном заведении. А Джонс нервно доедал очередную «вредную еду», которую тоже приносил с собой. Для этого парня еда в столовой была слишком «странной». Ну Бог ему судья, ему и его желудку. —Альфред, жуй медленнее, подавишься же. — поучающе, но при том буднично проговорил Кёркленд. —Я не маленький уже, Арти, не указывай мне, как нужно есть! — негромко огрызнулся парень на слова старшего брата. —И вообще, у меня стресс… —Что, наконец-то влюбился в кого-то? Или снова таскаешься за какой-нибудь богатенькой дурой, а она тебя динамит? — совершенно не меняя тон голоса говорил англичанин, отстранённо попивая свой чай. —Почти угадал, Арти. The first was correct.—чуть смутился парень, игнорируя ту издёвку своего брата. Тут уже Артур конкретно удивился, но всё ещё старался не подавать виду. До Кёркленда сразу же кое-что дошло. В последнее время его неотёсанный младший братец говорил только об одном человеке. Об человеке, которого Кёркленд ненавидел всей душой. Он говорил об Иване Брагинском. О том, как русский бесит его. Его идиотский шарф, глупая неискренняя улыбка, непробиваемый характер, более того, даже глаза — всё это часто упоминалось Альфредом как что-то, что сильно его раздражает в Иване. Англичанин всё понял, но откровенно говоря не хотел это признавать. Ему просто не верилось, что ненависть к русскому у его братца была вызвана тем, что он отрицал свои чувства к Ивану. А теперь вот, видимо, осознал. —Во-первых, я же просил, никаких «Арти» на людях. А во-вторых…только не говори мне, пожалуйста, что тебе нравится Иван Брагинский, этот strange Russian? — чуть повысив голос и сменив тон на более возмущённый говорил Артур. —Ну тише ты! Ещё на всю столовую это прокричи, stupid older brother! — ещё больше смущаясь отвечал Альфред. —И в кого же ты такой дурак уродился то? — Кёркленд глубоко вздохнул — Так, раз ты окончательно осознал свои чувства, то что-то планируешь делать, верно? Уже и план готов пожалуй? —Ладно, ты не такой уж и глупый, братец. — чуть придя в себя усмехнулся парень в очках — Прежде всего мне нужно отвадить от него этого оборванца Байльшмидта. Надоело, что он постоянно крутится рядом с русским. Но всему своё время, по крайней мере мой план готов и совершенен. — парень всё больше и больше распалялся во время своего рассказа — Скоро я героическим образом решу всю эту неприятную ситуацию и Брагинский просто будет обязан принять мои чувства. У него не будет выбора. —Ну ты и маленький паршивец, хотя мне нравится часть с тем, что ты планируешь чем-то шантажировать Ивана. Но мне, видимо, пока рано знать, чем именно? — скрывая интерес, за маской отстранённости говорил англичанин. —Именно, Арти, скоро ты всё увидишь в живую и поймёшь, что не один такой умник в нашей семье. — усмехнулся своим «мыслям в слух» Джонс. —Нет, всё же ты такой инфантильный… —А ты временами похож на старого ворчливого деда, Арти-зазнайка! Неожиданно прозвенел звонок на шестой урок. Всё учащиеся потихоньку начали разбредаться по нужным им этажам.* * * * * *
Конец учебного дня для учеников, как и конец рабочего дня для трудящихся людей — самая приятная часть всего дня в целом. Наконец-то можно расслабиться и совершенно ни о чём не думая направиться домой. Заслуженный отдых тем и приятен, что он заслуженный. Потому каждый человек отдыхает по-своему. Кто-то напивается до состояния «полного нестояния», а кто-то мирно сидит себе дома, делая домашнюю работу или какой-нибудь отчёт, тут уже зависит от возраста человека. Но сегодняшний вечер пятницы, начало выходных, у двух человек проходил совершенно не типично. Однако о них чуть-чуть позже, дорогой читатель, наберитесь терпения. Сейчас же мы посмотрим на тех, для кого именно такой вид отдыха и именно такое начало выходных с недавних пор стало обыденным. Верно, Людвиг и Феличиано встречались всего-то год, но по ним было отлично видно — они друг друга идеально дополняют. И это замечали все их общие друзья, те, кто делал вид, что ничего не знает и даже те, кто действительно ничего не знал о них. Собственно и сами парни тоже. Очень тактильный Людвиг всю дорогу до дома итальянца пытался сдерживать себя. И выходило у него вполне сносно, ведь Варгас, казалось, не замечал этот излишне увлечённый им взгляд Байльшмидта. Но так думал только немец. На деле итальянец всё прекрасно заметил и был смущён не меньше Людвига, очевидно. Добрались до жилища, а именно милого домика в «кусочке частного сектора», они быстро, можно даже сказать, «пулей». Только зайдя в дом, Байльшмидт сразу заметил, что тут никого кроме них то и нет. Скорее всего дедушка братьев Итальянец, с которым они и приехали жить в Россию, был у друзей и как обычно культурно проводил время, то есть выпивал. А Романо очевидно был у Антонио, всё как всегда. —Знаешь, mio caro, тебе сегодня очень везёт, ведь я планирую на ужин приготовить пасту, по дедушкиному «секретному рецепту», так что…мх! — закончить свою гениального рода мысль Феличиано не успел, от того, что уже совершенно не имеющий возможности терпеть немец притянул его к себе ближе, осторожно впиваясь в губы Варгаса требовательным и в то же время нежным поцелуем. Из-за того, что воздуха стало не хватать, Людвиг осторожно разорвал поцелуй, чуть отстраняясь от итальянца, но при том не выпуская его из объятий. —Знаешь, ты сегодня такой… — смущение в голосе немца в данный момент было особенно заметно. —Bello? — подсказал младший Варгас. —Zweifellos—ответил Байльшмидт, вновь затягивая парня в длительный и страстный поцелуй. Вот что значит — соскучился по теплу родного человека, пускай и всего-то за одну учебную неделю. С уверенностью заявляю, что ужин у этих «товарищей» состоится ещё не скоро.* * * * * *
Примерно в это же время два уже известных нам человека неспешно направлялись к дому одного из них. Шли они в какой-то неловкий тишине, ни Иван ни Гилберт не решались что-либо обсуждать. Обоих парней мучили похожие мысли, что уж скрывать, правда в разной формулировке. Уточню, для большей наглядности и приведу парочку примеров-сравнений. Брагинский думал о том, что точно «налажает» в самый ответственный момент признания и ему придётся самым что ни на есть неловким образом выкручиваться. Байльшмидт же думал, что если и налажает, то будет идти до «победного конца», пока русский сам не вышвырнет его из дома, за такой «словесный бред», который на него любезно «выльет» немец. Брагинскому было всё ещё непонятно, откуда у него столько смелости нашлось — позвать парня, который ему нравится к себе домой, дабы признаться в чувствах. Байльшмидту не удавалось объяснить самому себе, как же так вышло, что он легко согласился идти домой к парню, который ему интересен, так ещё и собирается раскрыть ему все карты, вот так вот запросто, без тягомотины и долгих избеганий очевидного. Брагинский определённо замечал необычное к нему отношение у немца, но не мог до конца понять, это просто излишне крепкое проявление дружбы или нечто большее, о чём русский и мечтать не мог? И точно такие же подозрения, за всё время их с Иваном знакомства, были и у Байльшмидта. В такого вот рода мысли и были погружены «товарищи», совершенно не замечая, что они, вообще-то, уже на месте. Нет, действительно настолько увлеклись своими переживаниями, что даже не заметили, как вошли в подъезд, а в данный момент русский и немец стояли у железной входной двери. Первым говорить начал, как и ожидалось, Иван, со скрипом открывая дверь, очевидно своими ключами: —Ну, добро пожаловать в мои хоромы. — русский говорил расслабленно, с некой усталостью, хотя на самом деле он жутко нервничал — Мать сегодня в ночную смену работает, а Наташа у Эммы в гостях, так что хата полностью наша на сегодня.—Брагинский махнул рукой, как бы приглашая друга зайти в квартиру, а тот так и поступил. Уютная и тёплая трёхкомнатная квартира буквально была полна света, это Гилберт подметил сразу же, как только переступил порог жилища русского семейства. Небольшой коридор, со светлыми обоями, прямо ведущий на кухню, которая почему-то напоминала ещё и зал, а сбоку от кухни находился слитный санузел. С правой стороны коридора располагались две комнаты, а слева третья, как бы в отдалении. Байльшмидт почему-то сразу же решил, что это комната принадлежит Ваньке. И чуйка его не подвела, как он позже успеет убедиться. —Sehr gut, а то я не выдерживаю порой суровый взгляд твоей сестры, а присутствие твоей мамы точно бы не пережил. — стараясь отвлечься от волнения пустой болтовнёй, говорил Байльшмидт-старший, увлекая в этот бессмысленный разговор и русского. Иван неожиданно опомнился — он забыл заварить чай перед тем, как ушёл утром в лицей, потому сейчас очень быстро умчался на кухню, кивая товарищу в сторону ванны, как-бы намекая, что тот может там умыться и вымыть руки. Как же замечательно, что Гилберт очень догадливый молодой человек. —Не преувеличивай, она замечательная женщина. Суровая, временами, но очень справедливая… — парень сказал что-то ещё, но уже вышедший из ванной комнаты прусс это не расслышал, потому как русский поставил чайник, и слегка гремел чашками, очевидно, доставая их — А ещё она очень любит, когда кто-то гостит у нас, так что… — последнее предложение, которое немец все же расслышал, русский решил не заканчивать, мол, итак, хорошо. —Пффф, ладно, поверю тебе на слово. — показушно громко «пфэкнул» Байльшмидт, а после едва слышно добавил— Sie erinnert mich irgendwie an meine Mutter… —Ты что-то сказал? — поинтересовался с кухни Ваня. —Да говорю, что у вас довольно уютно, глухомань ты эдакая. — парировал немец. —Ах-ха, ну да, не без этого. Слушай, ты иди пока ко мне в комнату, в ту, что самая отдалённая, слева. Подожди меня там, думаю мы сегодня немного позанимаемся русским, я что-то слишком устал. — проговорил Иван. —Лады, Брагинский. —и светловолосый парень неспешно пошёл в сторону той отдалённой серой двери. Но как только немец открыл дверь и вошёл в это, оказывается не очень то и маленькое помещение, ему сразу стало понятно, что любая комната, даже самая просторная, может быть похожа на уютную такую коморочку. Интерьер был…несколько своеобразный, тёмные обои, и такой мягкий шершавый ковёр тёмно-синего цвета. Но особенно удивили немца горки из книг на полу. В основном русская классика и что-то из немецкой, а также парочка русско-французских словариков. «—Ну точно, Ванька же на филолога поступать хочет, не удивительно, что у него тут классика пылится. Хрен знает только, почему на полу.»—подумал Байльшмидт, а потом понял, что почти все полки у русского забиты другими полезными книгами. Одним словом, вопрос о книжных горках отпал сам собой. Вообще самой мебели в помещении было мало, как заметил Гилберт. А конкретнее: был рабочий стол, полка над ним, очевидно кровать, непонятно только, почему двуспальная, довольно большой шкаф вплотную стоящий к стене и небольшая тумбочка справа от кровати. Немцу впервые в жизни было очень неловко просто осматривать чужие вещи, даже не касаясь. Взглядом он все ещё цеплялся за предметы на полке, а после присмотрелся и к содержимому письменного стола Брагинского. На нём, помимо ноутбука, валялся всякий странный, но очень важный для хозяина этой комнаты хлам. Какие-то тетради, непонятные мелкие записки, ручки и прочие канцелярские принадлежности. А над столом, на стене, висела географическая карта России, чем-то похожая на их школьную. Поверх неё кое-как была закреплена гирлянда, и все лампочки на ней были одного цвета, жёлтого. Почему кое-как? Да потому что левый край гирлянды чуть-чуть отклеился, это немец тоже заметил и как-то еле усмехнулся своим мыслям. Почему-то Гилберт снова перевёл взгляд на полку над столом и присмотрелся. Рядом со стопкой книг из сборника «Полного собрания сочинений Ф.М. Достоевского» стояла небольшая семейная фотография в рамочке. Парень смог разглядеть там Ивана и маленькую Наталью, а также ещё какую-то молодую блондинку и взрослую, очень миловидную женщину. Очевидно это была мать его «товарища», в этом Байльшмидт не сомневался. —О, я смотрю ты уже потихоньку привык к атмосфере, да? — как гром, среди ясного неба, обыденным своим тоном голоса воскликнул Иван, неся в руках небольшой поднос с двумя чашками, наполненными очевидно чаем, и конфетницей. Русский, как вы уже догадались, умел очень незаметно открывать двери, да и в принципе почти бесшумно ходить. А вот немец не знал об этом его умении, потому дёрнулся от неожиданного появления своего друга, но всё же ответил ему: —Господи боже, Ванька, ты зачем так пугаешь. Смерти моей хочешь? Тогда становись в очередь, не ты один был бы этому рад. — усмехнулся парень, обыденно, для него, «ксекая». —Не неси ерунду, Гил, вот кому-кому, а мне точно твоей смерти не нужно. — Брагинский только спустя пару секунд понял, что палит сам себя по-крупному, потому он просто мысленно надеялся, что Байльшмидт ничего не понял — Ну, ты же мой лучший друг, да, я в этом смысле… «—Он что…только что смутился?»—неожиданно для самого себя подумал немец. —Кстати, ты был милым, когда был мелким. — решая сменить тему, проговорил светловолосый, кидая взгляд в сторону той фотографии. «—Блядь, я открыто палю сам себя. Да что ж это такое, Байльшмидт, возьми себя в руки! Ещё рано для откровений.»—подумал Гилберт, осознавая, что оговорился. —Ооо, ты об этом… — Брагинский чуть оживился и достал данную вещь с полки — Ну да, я тут больше смешной даже, а Наташа серьёзная больно, потому что она не хотела фотографироваться. Мама в тот день очень долго пыталась заставить её сидеть ровно и много ворчала. —Это твоя мать? Sie ist sehr schön. Вы с ней сильно похожи, очень — осторожно указав пальцем на фотографии наугад, высказал немец. «—Ну конечно блядь похожи, Гилберт, она же его мать, идиотина.»—опять ругал себя в мыслях немец. —Знаешь, мне все всегда так говорят. Да и Наташе тоже. — только и усмехнулся русский, на замечание друга. —А кто эта девушка? — непонятно, зачем светловолосый парень спросил об этом, скорее всего из интереса. Но позже он дважды был готов проклинать этот интерес, когда увидел, что выражение лица у русского немного изменилось. Иван слегка погрустнел. —Это Ольга, моя старшая сестра… Она сейчас с нами не живёт, скорее всего умчала в Европу со своим хахалем. Да это и не моё дело, теперь уже точно. — русский как-то глубоко вздохнул, а немец ещё убедился, что зря начал этот разговор. —Мне просто слегка обидно за маму, она всё ещё ждёт, что та хоть когда-нибудь заедет к нам. Довольно наивная мысль, для взрослой женщины, но всё же. —Es tut mir Leid, зря спросил. Больная тема, да? — вовремя смекнув, что нужно как можно скорее менять тему, проговорил немец. —Да не то чтобы… Ладно, мы здесь не за обсуждением моих семейных «скелетов» в шкафу собрались. — русский присел на довольно широкую кровать, взяв при этом со стола парочку своих тетрадей, очевидно по русскому, ну и учебник само собой прихватил. — Гил, не стой столбом, как на расстрел осужденный — садись. —Да, верно, ты вроде как собирался помочь мне подтянуть русский или что-то в этом роде… И вообще, не командуй мной, я же не собака! — несколько нервно усмехнулся Байльшмидт. «—Чёрт, Гилберт, ебать твоего отца, Байльшмидт, почему ты тянешь время вместо того, чтобы действовать? Если не сегодня, то вообще никогда ему об этом не скажу!»— и вновь светловолосый обладатель замечательных красных, как кровь, глаз ругал себя в мыслях, за нерешительность. «—Так, нужно собраться с силами и сказать. В конце концов я же не тряпка, правильно, значит нужно решительно… Ага и он также решительно назовёт меня извращенцем и вовсе знать не захочет больше. Чёрт, ну почему так сложно… Да и, он кажется действительно настроен именно заниматься, а я ему тут такое вывалю… Ну нет, Брагинский, раз уж решил, то нужно доводить задуманное до конца!»—под конец своей депрессивной мысли всё же воодушевился русский. Какое-то время они действительно занимались и пили чай. Вот серьёзно. Русского сильно забавляло то, как немец произносил некоторые слова и предложения с акцентом, очевидно специально гиперболизируя его. А немцу просто нравилось смотреть и слышать, как Иван посмеивается с его дурачеств. Какое-то странное, но приятное покалывание в районе сердца ощущал Гилберт, смотря на такого домашнего Брагинского, совершенно спокойного и расслабленного. В какой-то момент парень решил, что всё же пора начать самый главный, за сегодняшний вечер, разговор. Нечего тянуть дальше, определённо. —Ванька, слушай, мне кажется нам надо серьёзно поговорить. —прямо посмотрев в глаза своему другу, проговорил светловолосый. То, что Байльшмидт нервничал не заметил бы только слепой. А у Ивана, вроде оба глаза на месте. Хотя и сам Брагинский выглядел не менее взволнованным. —Да, вообще-то ты прав. Мне тоже хочется сказать тебе кое-что очень важное. —смущаясь отвечал русский. «—Господи, ну почему ты красивый такой, когда смущаешься, зараза.»—подумал немец. И они вновь замолчали, просто пристально смотря друг другу в глаза и оба нещадно краснели. Чёртова смущающая игра в гляделки, ей Богу. Вот так вот и бывает, очень долго готовишься к чему-то, прокручиваешь в свое голове то, как всё должно выйти, а в итоге молчишь в самый важный момент, когда уже нельзя отступать. Что-то похожее сейчас испытывали оба молодых человека. Гилберт всё глаз от Брагинского оторвать не мог, не понятно, что он в нём высматривал, возможно успокаивал себя тем, что русский человек спокойный — за такого рода признание в морду ему не засветит. А Иван просто любовался серьёзностью, смешанной со смущением в лице немца. Однако что русский, что немец всё же более менее «очухались» от этого «обоюдного разглядывания». Решив, что пора бы уже действовать, Иван выпалил: —Знаешь, если у тебя что-то серьёзное, то можешь первым сказать. —Да нет, давай лучше ты, вдруг важнее моего окажется. — ответил немец. —Да не то, чтобы… И снова замолчали. Нет, ну как дети малые. Хотя это отчасти верное утверждение. Непонятно, как это произошло, но слава Богу, что вообще произошло: —Ты мне нравишься! — одновременно выпалили раскрасневшиеся парни, не отрывая взглядов друг от друга. И вновь минута молчания, для того, чтобы осознать услышанное. А после, ещё более неожиданное: —Так ты тоже?! Mist, а я как дурак, сижу и думаю, засветишь ли ты мне в глаз за такие слова, а ты… — распалялся Гилберт. —Ну знаешь, я вообще-то не меньше твоего удивлён, я вообще думал, что после подобного ты и видеть меня не захочешь! — в след за ним не менее активно возмущался Иван. —Брагинский, ну ты и дурак… — и немец сделал то, чего русский совершенно не ожидал, однако очень хотел. Первый их поцелуй получился смазанным и несколько неловким, что ожидаемо — если у Байльшмидта был какой-никакой, а всё-таки опыт, то вот у Ивана такового не было. Но вот второй, а далее и третий вышли уже лучше. Русский сначала не понимал, куда себя деть и что вообще нужно делать, но после, когда до него, очевидно, дошло, начал сам перенимать инициативу у немца, чем приятно удивил последнего. Казалось, если бы не недостаток воздуха, они бы не «отрывались» друг от друга вовсе. Итак, понятно, что на доп. занятия парни забили, да и какой русский язык, когда тут такие важные дела происходят? Сейчас Иван и Гилберт просто валялись на довольно уютной и просторной кровати русского, крепко обнимая друг друга. Ни о чём думать совершенно не хотелось, будто все мысли выветрились из головы. За окном ещё лил как из ведра осенний дождик, больше уже походящий на ливень, но и до этого ребятам дела не было совершенно. Полнейшая идиллия. —На улице прям потоп, может останешься сегодня у меня? — как-то расслабленно говорил Ваня, что не удивительно, слишком много нервничать, а потом так всё благополучно завершить — очевидно сил не осталось. —Ммм, а приставать ко мне не будешь? — сонно, но от того не менее игриво усмехнулся Байльшмидт, ещё крепче прижимаясь к Брагинскому. —Ну что ты, я совершенно чист в своих намерениях. — сдерживая смех и намерено изображая серьёзный тон, отвечал русский. А дождь всё усиливался и усиливался. Определённо утром будет множество немаленьких луж, ну да и чёрт с ними.* * * * * *
В тот же вечер, на другом конце Северной столицы, в, очевидно, молодом районе, полном новостроек, на пятом этаже, стояла на балконе всем нам известная девушка. Наталья сегодня осталась с ночёвкой у своей…девушки. В последнее время Эмму завалили различной бумажной работой после занятий, потому как девушка являлась старостой в их классе. По этой причине Наталья и задерживалась в лицее вместе с ней и именно от того не уходила вместе с братом домой. Так вот, наконец-то с этим «бумажно-волокитным адом» было покончено, как-минимум на этой неделе точно. По этой причине бельгийка позвала свою возлюбленную к себе, отметить этот замечательный день, знаменующий конец учебной недели. Наташа действительно никогда не задумывалась раньше, что может любить девушек в романтическом плане в принципе. Не задумывалась ровно до того момента, пока в их класс не перевелась Хелсен. Брагинская грела руки об кружку с горячим ромашковым чаем, смотря в даль на то, как дождевая вода мерно заполняет улицы, образуя большие лужи. Вдруг она услышала шорохи со стороны балконной двери, похожие на тихие шаги. И она угадала, Эмма просто наконец-то освободилась от телефонного разговора со старшим братцем и решила проверить, не скучает ли тут Наташенька без неё. Бельгийка осторожно подошла к девушке со спины, нежно приобнимая. —Mon amour, тебе не холодно тут одной стоять? — ещё чуть крепче прижимаясь к своей девушке, проговорила Хелсен. —Ты пришла и теперь не холодно, Soleil—слегка, но искренне улыбнувшись ответила Наталья. —Как думаешь, будет ли гроза ночью? — немного нервно спросила Эмма. Очевидно, девушка не может спать в грозу одна, ей всегда страшно, от чего-то. Раньше она не переживала, ведь жила вместе с братом и знала, что находится не одна в доме — это успокаивало, потому она засыпала. Но когда девушка перебралась жить в Россию, к своей дорогой бабуле, она буквально не спала каждый раз, когда начинались грозы, даже слабые. Её начинало трясти, а мысли в голове ужасно путались и голова кружилась так, будто она идёт по канату, натянутому между двумя небоскрёбами, а внизу бельгийку подстерегала пропасть. —Не бойся, если и будет, то я же рядом и «защищу» тебя. — слегка смущаясь, успокоила любимую девушка. —Et c'est vrai. — спокойно улыбнувшись проговорила Хелсен, а после потянулась к Брагинской, с прямым намерением поцеловать её. И ответ долго не заставил себя ждать. Наталья очень нежно поцеловала девушку, перетягивая инициативу на себя. Иногда многого и не нужно, в такой дождливый день. Только кружку сладкого ромашкового чая и любимого человека под боком, для полного спокойствия.