1912 год
Чимин любил эту жизнь и ценил её. И она отвечала ему взаимностью. У него было всё: любимый дедушка, крыша над головой, лучшая подруга. Так что он считал себя счастливым человеком. С целью в жизни и мечтой. Он мечтал выучиться, мечтал найти работу и обеспечить дедушке счастливую старость — как и он когда-то обеспечил ему счастливое детство. Хотел найти человека, который разделил бы его мечту, человека, с которым он прожил бы долгую и самую счастливую жизнь. Когда был подписан договор о присоединении Кореи к Японии, сам Чимин не думал, что из этого может выйти что-то плохое. Конечно, в их деревне вообще мало кто интересовался политикой, и если бы не газеты, которые читал его дед — один из немногих, кто вообще умел читать — деревенские жители вообще узнали бы об этом очень нескоро. Но когда корейцы стали повсеместно страдать от жёсткой политической дискриминации, Чимин сменил своё мнение. Времена настали тяжёлые. Но одно он мог сказать точно — жизнь он всё ещё любил, только ценить стал ещё больше. Так прошли два года с колонизации Кореи Японией. Чимин с дедом выращивал овощи, играл по вечерам с соседскими детьми, ходил в гости к своей дорогой Сонми, а ночами учился читать и писать по дедовым книжкам. Но одним ясным, тёплым весенним днём жизнь Чимина перевернулась. В их деревню зачем-то пожаловал японский генерал-губернатор с небольшим войском. Был ли это обход земель, либо его занесло попутным ветром, а может, просто его путь лежал через их крохотную деревеньку — не знал никто. Но дети, собравшиеся со всей деревни, бежали на главную улицу смотреть на людей в форме, остановившихся, чтобы напоить лошадей. Чимину, хоть ему уже и было далеко не пять лет — в этом году ему исполнялось двадцать два — тоже безумно хотелось на них посмотреть. Увидеть того, под чьим гнётом ходила вся их страна, понять, действительно ли он так страшен или это были только досужие россказни. Однако в небольшой толпе детишек он слишком сильно выделялся. Ростом и непривычным для корейца цветом волос. Он родился со светлыми, почти белыми волосами, и с детства отличаясь от других ребят. Мама в то время очень боялась, что над Чимином будут непременно издеваться, но он своей улыбкой, теплотой и дружелюбностью развеял все её страхи. Чимина в деревне любили все — от малышей до стариков. Когда его заметил генерал-губернатор, во все глаза уставившись на него, Чимин подумал, что над ним сейчас — впервые в жизни — всё-таки будут смеяться. Он хоть и рос в любви, но мог адекватно оценить свою внешность — ужасные, практически белые, волосы, пухлые губы, как у женщин, была даже склонность к полноте, несмотря даже на то, что он дни напролёт занимался физическим трудом. Но генерал не смеялся. И даже цыкнул на начавших шептаться солдат. Чимина подозвали, потребовали принести самого вкусного в этом богом забытом месте чая и проводили странным масляным взглядом. То, что от этого взгляда его передёрнуло, Чимин поначалу списал на волнение. Когда же, разливая чай, он почувствовал большую широкую ладонь чуть пониже поясницы, Чимин отчётливо осознал, что находится буквально в шаге от большой беды. Старательно сдерживаясь, чтобы не скривиться и не отпрянуть от мерзкого облапывания, Чимин выпрямился и, осторожно улыбнувшись, поспешил поклониться и уйти. И он уже почти успел спокойно выдохнуть, дойдя до порога комнаты, но услышал на ломаном корейском: — Составь нам компанию, куда ты так спешишь? Сколько тебе лет? Садись к нам, хочешь, я дам тебе попробовать сакэ, — за спиной раздался громкий неприятный смех, а по позвоночнику Чимина пополз липкий страх. Он не был глупым и практически с полной уверенностью мог сказать, к чему всё это вело. — Сонсэнним, я вряд ли смогу составить вам достойную компанию, разрешите, я… — Сядь. Этот человек даже не повысил на Чимина голос. Лишь поменял интонацию и переменился в лице. Но это простое слово прозвучало не хуже приговора. На негнущихся ногах, собрав в кулак всё своё мужество, Чимин вернулся к японским военным и опустился на циновку рядом с генералом.⚝ ⚝ ⚝
Солдаты очень много ели. Чимин, сидящий с прямой спиной и натянутыми нервами, отстранённо думал, что его деревне придётся какое-то время поголодать, потому что такими темпами они съедят всю доступную на данный момент еду. И ещё они очень много пили. Чимин даже сбился со счёта выпитого, но, учитывая, что его всё это время не трогали, громко обсуждая что-то на японском, он даже смог немного расслабиться. Возможно, они все напьются до состояния, когда уже не смогут и на ноги встать, заснут, а потом утром просто уедут. Чимин очень на это надеялся. Но чуда не произошло. Солдаты действительно засыпали прямо там, где пили, один за другим, но генерал, выпив немыслимое количество спиртного, с виду оставался практически трезв. Надежды Чимина рушились прямо у него на глазах вместе с каждым засыпающим солдатом. — Вставай. Грубый голос прервал мысли Чимина и заставил вздрогнуть. Последние часы он слышал только японскую речь и услышать снова родную, хоть и ломаную, было неожиданно. Он перевёл взгляд на генерала, который уже не выглядел так же статно и властно. Теперь он выглядел пугающе. Его глаза горели нехорошим огнём, а лицо с по-настоящему звериным оскалом вызывало в Чимине острую панику и леденящий ужас. Не обошлось. — Ты не слышал меня? Вставай! — рявкнул он снова, и, не успел Чимин среагировать, как его грубо вздёрнули на ноги. Уже стоявший генерал болезненной хваткой держал его за руку, медленно приближая своё лицо к нему. — Веди, — прорычал он. — Куда?.. — только и смог выдавить Чимин в ответ, прикладывая все силы на то, чтобы не расплакаться. — Хочу посмотреть, где ты живёшь, — оскал стал ещё страшнее. И, не дожидаясь ответа, его грубо потянули за собой на улицу. — Который из них твой? — кивнул генерал головой на ближайшие дома, раздражённо смотря на Чимина. Ему не хотелось вести этого человека в свой дом. Его вообще не хотелось никуда вести, единственное, о чём молился Чимин, чтобы того всё-таки взял алкоголь, и он забыл о нём, забыл навсегда, уехал из их деревни и больше никогда не возвращался. — Если мы не идём к тебе, мой сладкий, то мы идём в первый попавшийся дом, — совершенно буднично произнёс генерал, будто говоря о погоде. — Я вырезаю там всех, а потом наконец-то беру тебя прямо там, прямо… — Ладно! — выкрикнул Чимин, зажмурившись. Его тошнило. Желудок требовал избавиться от всего, что он съел за сегодня. Это был худший день в его жизни, и Чимин уже не был уверен, что он сможет хорошо для него закончиться. Но он не мог допустить, чтобы из-за него пострадал кто-то ещё. Оставалось надеяться, что дедушка уже спал или — Чимин молил всех известных ему богов об этом — вообще остался сегодня у своего товарища, с которым часто по вечерам играл в падук. Он повёл генерала к своему дому, перестав вдруг даже бояться. Он шёл, не видя перед собой абсолютно ничего. Мир вокруг перестал быть красочным и прекрасным, а Чимин живым. Всё происходило будто не с ним, он двигался в сторону дома, бессознательно переставляя ноги, и не чувствовал ничего. Раньше Чимин очень любил и ценил жизнь. Теперь он был даже не уверен, что сможет жить после всего, что сегодня произойдёт. Не то что любить…