Башкирские мемуары

Несмотря на мягкие яркие подушки, нежные перина, шелковые простыни и одеяла я спал плохо. Возможно это от того, что я спал не у себя, не в привычной юрте. Возможно из-за духоты, хотя хорошо переношу духоту, даже сплю у очага. Возможно из-за неприятных мыслей, которые преследовали меня после неутешительных прогнозов Айнура. Я просыпался несколько раз, весь мокрый скидывал с себя одеяла, засыпал, а потом снова, замерзнув, тянул на себя. Ворочался много, спросонья ощущал себя в паутине, мне что-то мешало спать. Временами успокаивался и засыпал. Но в царстве Морфея ждали меня не совсем приятные сны. Фантомная колючая паутина, мешающая мне спать, во сне накрепко опутала меня. Правда я не особо пытался вырваться. Передо мной на чистом поле происходили странные вещи. Бурый медведь дрался с довольно крупной необычной зелено-золотой змеей. Змея сначала была довольно смелой, прыгала на медведя, раскрывая зубастую пасть, легко извивалась, избегая неуклюжих лап. Медведь отмахивался от неё, злобно скалясь, а потом снова нападал. Была ещё странность, мишка рос на глазах, толстел, темнел, по сравнению с ним змейка становилась меньше и атаковала уже реже. Отчетливо помню змею, раскрывшую пасть от усталости, мне казалось, что даже в её виде было отчаяние. Как только тяжелая лапа раздавила змейку, как из лап его выскочил белый соболь, но медведь метким ударом сломал тому хребет. Над моей головой пролетел с криками коршун. Я взрогнул и начал активно вырываться, но паутина крепко держала меня, я пробовал даже грызть твердые горькие нити, но отвлекся на отчаянный птичий крик. На поле лежал, умирая, тот самый коршун, разбросав переломанные крылья. Ветер носил пёстрые перья по полю, одно красивое перышко прилетело ко мне, зацепилось за паутину. Почему-то мне стало так тоскливо. Очень жаль было птицу. Она была невероятно красивой. Зачем вообще сюда прилетела? Медведь гнался за небольшой пушистой волчицей необычного для своего вида шоколадного окраса. Но навстречу к нему летел уже огромный орел, он царапнул по морде медведя, оставив глубокие царапины. Медведь отмахнулся от него, орел поднялся ввысь, вероятно, готовился к новой атаке. Я завороженно наблюдал за огромными переливающимися на солнце крыльями. Какая мощь! Какой орел сильный противник. Мне бы такого! На охоту бы ходил, такой орел бы и волков брал. И да… Орел больше меня. Сожрать может. Но дико хотелось бы владеть таким сильным орлом. Истинный царь птиц! Таким может владеть только настоящий джигит. Если бы я осилил подчинить такую птицу! Этот орел был бы моей гордостью. Мной бы восхищались. Я ведь знаю, что моя лошадь Агидель многим не дает покоя. Ибо обладать волшебным зверьем мог не каждый. Это считалось честью (престижем, как сейчас говорят). Агидель мне досталась от отца, лошадь башкирской породы, разве не прелесть. Кроме своего хозяина никого не признавала, поэтому она всегда моя. А вот если и орла приучить. У кого еще был орел! Как же это было бы прекрасно. Так летит высоко! Тут совсем рядом собой я услышал рык и опустил глаза. Внутри все похолодело. Я так увлекся созерцанием орла высоко на небесах, что не заметил, как рядом со мной на расстоянии протянутой руки оказался большой жирный медведь. Странно, как бы я ни отвлекался, никто не мог подкрасться ко мне незаметно. Тем более медведь! Сердце колотилось в груди так, словно хотело пробить ребра, а руки и ноги похолодели, мурашки промаршировали по коже. Я не отводил взгляда от неожиданно голубых глаз медведя. У медведя были человеческие глаза! Я замер, прикованный крупной колючей паутиной, совершенно беззащитный. «Я не хочу стать пищей зверью» Я уже представил, как он будет драть плоть, ломать кости, а я не смогу спастись. Отчаяние… Нет. Первобытный ужас… Правда медведь агрессии не проявлял. Осмотрел, приблизился, дыхнув в лицо неприятной теплотой, начал обнюхивать, тыкая в шею, лицо и грудь влажным большим носом. Открыл пасть, показав несколько рядов зубов. Машалла, что это за зверь! Всевышний, спаси! Я дернулся от большой головы медведя и услышал громкий рык. Перед глазами промелькнул блеск белых клыков, я почувствовал, как пасть сжимает горло, клыки рвут кожу, мясо. Вздох. Я лежал на спине и таращился на узористый потолок. Лучи луны сквозь тяжелые занавески падали на кровать. А я сжимал собственное горло обеими руками и дрожал то ли от холода, то ли от пережитого. Я тяжело поднялся и начал лихорадочно ощупывать себя. Цел: руки, ноги на месте, горло в порядке, ни следа от укусов. Надо же, вот сон! Какой странный. Голова даже болела от него. В глазах до сих пор стояла раскрытая пасть. Я поднял одеяло и завернулся в него, хотя не сказал бы, что мне было холодно. В груди сердце трепетало, как птица. Комната, которую мне выделил Айнур. Здесь безопасно. Я в порядке. Дворец освещался факелами, молчаливая стража в ярких халатах и со всем в вооружении проводила взглядом. Наверно, не нужно было выходить в одних шароварах. Меня мучала жажда, но я постеснялся звать слуг, чтобы они принесли мне графин с водой. Решил сам найти ашхана (кухня), заодно проветрить голову. Ступая по мягкому ковру, я прошелся по дворцу. Ночью всё выглядело по другому, уютно горели свечи в подсвечниках, было приятно прохладно. За окнами спала Казань, полная луна освещала купола минаретов, сверкал серебряный полумесяц на куполе мечети. Я замер, едва сдержав восхищённый вдох. Ночной тихий город мне нравился больше, чем суетливый, яркий и блестящий богатствами в солнечный день. Ашхана я нашел быстро. Там горел свет. Осторожно заглянув в комнату, я обнаружил старшего брата. Это был не тот веселый и спокойный Айнур, солнце процветающего Ханства. В белых шароварах и с халатом на голове Айнур сидел мрачнее тучи и медленно помешивал ложку в кружке с чаем. Он бросил на меня раздражённый взгляд холодных зеленых глаз. — Чего не спишь? — буркнул он. — Жажда, пить хочу. — вошел я на кухню. Айнур с тяжелым вздохом поднялся, налил мне чай и стукнул передо мной чашкой. — Пей. Я осушил чашку и попросил еще. Айнур не удивился, налил ещё полную. — Как же ты любишь чай. Я поражаюсь. Пей, давай. Я осушил уже третью чашку и поставил её на стол. — Все? — нетерпеливо спросил Айнур. -Да. Ты что тут делаешь? — я упрямо не замечал, что татарин хочет избавиться. Хотел посидеть и поговорить, а меня насильно и торопливо по́ют чаем. — Я? Пью чай, не видишь? — нахмурился казанец. — Почему ночью? Плохо спишь? — Всегда плохо сплю, — вздохнул он и задумчиво уставился в окно. Без драгоценностей, без вышитой золотом нарядной одежды и без мехов, Айнур, с потрепанными от сна волосами и усталым видом, выглядел более приятным, нежели нереально идеальный, суетливый, властный и сдержанный хан, который не проявит слабости, не покажет свои пороки. Айнур молод, его лицо ещё было по-детски нежным, это было не видно из-за дежурной улыбки и слишком цепляющих ярких глаз. Тело его было стройным, худоватым. Но я знал, что он просто жилистый, такие, как он, только на вид хрупкие, а на деле очень сильные и быстрые. Айнур стрельнул глазами в мою сторону. — Ты ведь соня, насколько я могу предполагать. Попил — иди спать. Мне надо побыть одному. — С тобой всё хорошо? — Да, просто голова болит. — Не спишь, поэтому и болит. — Если ты не будешь спать и у тебя будет болеть. Обидно, что татарин гонит меня, что не хочет говорить. Обычно он чувствовал, что я хочу что-то сказать и начинал расспрашивать. Но видимо слишком погружен в свои мысли и проблемы, ему были не до этого. Но мне ужасно хотелось рассказать свой сон. — Брат, мне снился сон, — начал я. — О как. О лошадках и сладостях? — фыркнул Айнур, всё ещё рассматривая ночной город. На меня он упрямо не смотрел. — Да нет же, — насупился я. — Медведь с человеческими голубыми глазами. По лицу Айнура пробежала тень, он внимательно взглянул на меня. Татарин быстро взял себя в руки, нацепил маску равнодушия и продолжил так же пренебрежительно. — Ладно, раз так хочешь, рассказывай. Сейчас тебе ещё чай налью. И что ты там во сне, вместе с мишкой мёд ел? Мне не нравились эти намеки на то, что я мелкий. Может я и был даже ростом меньше чем обычные тринадцатилетние дети, но все же являлся олицетворением. Я рассказал все дословно, кроме того, что я был опутан паутиной и что тоже стал жертвой медведя. Айнур слушал внимательно. Просил повторить некоторые моменты, уточнял некоторые детали. Дослушал он меня уже потухшим взглядом. Мы сидели и молчали некоторое время. Во дворце было очень тихо. Я допил чай. Теперь можно было идти в комнату. Уже начало клонить сон. — Птичку было жалко. А змейку тебе не жалко? — язвительно поинтересовался Айнур, нарушив тишину. — А чё змея, тварь ползучая, нечего гадов жалеть. У татарина лицо было такое, будто это его я обозвал, а не эту зверюгу. Укутался в свой халат, хотя было не холодно. — Хочешь сказать, что тебе пришло знамение? Вот смотри, судьба мне благоприятна. Мне присылают сны, значит у меня есть будущее, — усмехнулся Айнур. А я именно это и хотел донести брату. Похвастаться, что вот, мне тоже присылают знаки, предостережения. А значит я что-то значу в этом мире. Что меня ждёт своя судьба, своя дорога ещё впереди. — Хочешь сказать, что у меня нет будущего! — как-то неожиданно для себя агрессивно ответил я. Айнур внимательно посмотрел на моё обиженное лицо и рассмеялся, звонкий смех был неожиданно громким, потому что до этого мы говорили шёпотом. — Я иногда забываю, что ты из себя представляешь. Сказано было это так, будто я представлял из себя что-то ужасное. — Что я из себя представляю? Айнур повел плечами, отвечать на мой вопрос не стал. — Ены мучают тебя просто, — увел он диалог в другое русло. — Молитвы надо читать перед сном, я же тебя учил. А то сны, сны. — Думай как хочешь, — ответил я, чувствуя во рту горечь. Не так я представлял ночную уютную беседу со старшим братом. Когда уже можно было опустить все эти формальности? Он совсем ничего не говорит о себе. Только расспрашивает, но не потому что ему было интересно чем я живу. Ему нужно было больше информации о ногайцах обо мне для своих целей. Либо язвил и вечно принижал. А как братишка я был не интересен. С такими неутешительными выводами я сполз со стула, пожелал спокойной ночи. — Не говори больше никому про свои сны. Их нельзя рассказывать, — напоследок бросил Айнур. Значит всё же он воспринял мой рассказ всерьёз, тогда к чему весь этот спектакль? Я оставил в покое брата, ушел к себе спать. Ранним утром вышел из дворца и подготовил лошадь. Агидель поняла, что пора было домой. Нетерпеливо гарцевала, соскучилась тут в конюшне, скоро снова будет свободно скакать по родным степям. Айнур уже утром был таким же жизнерадостным и бодрым, словно это не он сидел злобный, уставший, пил чай в одиночестве, погруженный в тяжёлые мысли и прогонял меня. Он уговаривал остаться еще на некоторое время, мол, все равно не мешаешь и нечего водиться с этими коварными ногайцами. Это они то коварные? Ха! От него забавно было это слышать. До этой ночи мне казалось, что Айнур был уверен в будущем, спокоен и счастлив, но нет, оказалось всё же какое-то тёмное облако стояло над Казанским Ханством. Айнура беспокоило что-то, правда он не покажет это. Чем более жизнерадостным он кажется, тем чернее у него на душе. Сколько же у него секретов! Осталась позади многолюдная, шумная Казань, деревни татаров. В гостях я был недолго, но оказалось, что успел соскучиться по родной земле. На захваченных казанцами моей территории я чувствовал себя увереннее. Кочевья, юрты, табуны лошадей, безмятежное спокойствие, свободные просторы… Земля кочевников. Разве это не прекрасно! Чувствовал себя я увереннее, чем во владениях брата. Дело в родной земле, в непривычной суетливости Казани или все же в брате. Он довольно зол на язык, характер у него такой. Или… Нет он с другими довольно добр. Это со мной так. Не понимаю, временами он очень мил, даже иногда заботлив, а смотрит так, словно ненавидит во мне что-то. Или просто взгляд у него такой необычный, проницательный. И говорил он мне довольно неприятные вещи, вечно задеть пытается. Напоминает о том, что проживаю не самые лучшие времена. Зачем он так делает? Зачем он меня смущает? У меня такое ощущение, что он хочет меня унизить. Или это я себя накручиваю? Был бы я ему неприятен, не звал бы в гости и не гулял со мной по дворцу. Так ведь? Ох, почему он такой разный. Ощущение, словно я пообщался с несколькими Айнурами. Один вечно видит во мне всё плохое, убеждает меня, что я слаб. А другой вот гостинцы отправил и кучу всяких вещей. Рубашки, халаты татарские, яркие сапоги. Это намек на то, что я бедно одет? Видите ли халат заштопанный! Это признак того, что перед тобой воин! А он так унизил, что мне неловко так. Эти гостинцы словно милостыня. Не буду ничего из этого носить! Передо мной показались белоснежные Шиханы. Священные горы, под самой большой Торатау (Трон-горой) была ставка Исмаила. Воспоминания об Исмаиле неприятно царапнули внутри, но всё же куда же мне тогда идти? Всю жизнь прятаться что ли из-за какого глупого своего поступка. Ну уж нет! В кочевье Больших Ногай жили и башкиры, и ногайцы, и два олицетворения: я и юный хан Исмаил. У меня были небольшие города, однако Исмаил был совершенно не городской, не мог жить в одном месте, его душа требовала кочевья. И, конечно, меня таскал собой. Ногаец встретил меня с самодовольной улыбкой, но распростёртыми объятиями. — Баа, кто это у нас? Убежал, не попрощавшись. Записку только оставил. А я ведь тебя потерял, — Исмаил покрутил меня. — Узнаю этот халат, — усмехнулся он. — Я тебя в нём нашёл. — Исмаил, я как выгляжу? — Исмаил осмотрел меня с удивлением. — На комплимент нарываешься? Если хочешь привлечь меня, то тебе лучше выбрать женское платье, — расхохотался юный хан. — Алйот! Я не об этом! Вечно ты так, когда я о серьёзном. — О серьёзном, — ещё громче захохотал Исмаил. — Ой не могу! Какой же ты забавный. «Теперь и этот, — с тоской подумал я. Почему меня окружают такие вредные олицетворения! Или это я посмешище? Вечно выставляю себя на смех? Ничего, я вам всё равно устрою!» Разозлиться я не успел, Исмаил хлопнул по плечу, вытирая слезы. — Чего это ты так беспокоишься о внешности? Тебе братец опять что-то наговорил? Я начал рассказывать ему то, как сходил в гости к своему брату, пока расседывал лошадь, разбирал сумки и возился с прочими мелкими делами после долгого пути. Много чем делился с Исмаилом, хотя был не совсем общительным с окружающими. Хотя с братом я пытался сблизиться. Но с Айнуром у меня общение как-то не ладилось. После разговора с ним внутри оставался неприятный осадок. Несмотря на то, что я дичился многих, у меня была острая потребность выговориться, поэтому не смог сдержать себя, когда видел, что Исмаил был готов меня выслушать и услышать. Пусть в итоге он смеялся надо мной, но всё же иногда он давал полезные советы. Я часто ругал себя за свою откровенность. У меня не раз были проблемы из-за того, что я не умел держать язык за зубами. Но мне было так легко с ним. Ни с кем другим не было так хорошо. Он слушал внимательно, оперевшись о столб, наблюдая за мной своими медовыми глазами, на солнце они блестели янтарем. Волосы тоже. На солнце отдавали бронзой, сверкали и золотые узоры на ремне. Однако халат его был изношенный, простой, даже цвет потерял. Только сейчас на это обратил внимание. Я поймал себя на мысли о том, что прервал свой рассказ, замер с коробочкой с пахлавой в руках и таращусь на ногайца. Исмаил же с удивлением ждал, когда я перестану его осматривать. Выражение лица тоже интересное, эти поднятые брови и издевательская улыбка до ушей. — А что было дальше? — первым игру в гляделки прервал ногаец. А я протянул ему пахлаву. — Это тебе, гостинцы от Айнура, — сказал я, хотя эта сладость была подарком именно мне. Просто мне нужно было как-то выйти из ситуации. — Как мило! Думал отдавать мне или оставить себе? — Всё равно вместе есть будем, — махнул рукой я. — Вот ещё! Это моё. Люблю пахлаву, казанцы его умело делают, красиво украшают. Я заскрежетал зубами и ничего не ответил. Вот ведь жадина. — Да шучу я. Не дуйся, а чё дальше было? Он слушал все с серьёзным лицом, хотя я ждал, что он прервет меня, чтобы снова осмеять. Потом он немного поразмыслил, что было для него странно. Он обычно мало думал и говорил сразу, что в голову придёт. — Айһамдули Аллаһ, ты кочевник или кто? О внешности волнуешься? — всплеснул руками ногаец. — Неприятно, когда выглядишь ужасно на фоне красивых. Тебя сравнивают. — Пусть сравнивают. Зря ты об этом волнуешься, торговцы всегда должны выглядеть ярко и богато, чтобы привлекать покупателей. Воины же должны быть скромными. Поэтому не принимай близко к сердцу. Одевайся, как тебе нравится и не нужно тебе всех этих цацек, лучше от этого ты не станешь. Идем чай пить, Байрас. Как раз гостинцев отведаем. Надеюсь, твой дорогой братец не отправил нам яду. Ничего. Ты первый всё попробуешь. — А что сразу я? — Я хан, ты должен заботиться о безопасности моей жизни. Моё здоровье важнее. — Вообще-то звучит обидно. — А ты не будь таким обидчивым. Это же очевидно. Я скривился. — Ой, да что ты обижаешься? — хлопнул по спине ногаец, — я же шучу. Лицо попроще сделай, а. Ладно, я первый буду есть. — Я не боюсь, — холодно ответил я. — Я знаю, что ты ничего не боишься. Из борщевика же курай делать пробовал. — Ты мне сколько раз будешь это напоминать?! — уже разозлился я. Исмаил снова засмеялся: — Ой, Байрас, как же весело с тобой жить. Скучно мне было. — Не над кем издеваться? — Да, — ответил Исмаил. Начали мы с бишбармака (суп башкирский) с курутом (сыр такой). А потом заварили нам липовый чай — любимый ногайца. С гречишным мёдом, татарскими сладостями. — Может мне тоже стать торговцем? Брат бы помог мне, — прервал я наше дружное чавканье мясом. Исмаил скривился. — Из воина в торгаша? С ума сошел? Хочешь честь на золото продать? — начал злиться он. — Да как ты можешь думать о таком?! — Не преувеличивай, — но все же мне было приятно это услышать. — Делай, что хочешь. Но учти, уважать тебя я перестану. Ты ведь и так торгуешься, разве тебе этого не хватает? — Пожалуй, ты прав, брата я не обойду, — легко согласился я. — Так вот в чём дело, — усмехнулся он. — Ты завидуешь ему? — Нет, — буркнул я. Исмаил бросил на меня быстрый взгляд и сосредоточился на супе. — Байрас, не гонись ни за кем, живи своей жизнью. Всегда найдётся кто богаче да кто умнее, например я. Так что делай то, что умеешь. А ты умеешь воевать, не лучше чем я, но все же неплохо. Да и мед у тебя вкусный и сабли красивые. Надо быть верными самим себе. Отец всегда это повторяет. «Тебе легко говорить. И тебе легко быть самим собой. Избалованный сын хана — одного из величайших осколков Орды. У тебя есть всё с рождения. Ты не знаешь, что такое выживать, терпеть унижения и отстаивать свою честь. Это я получил в наследство истерзанные земли.» — Так ты помнишь халат, в котором я был при первой нашей встрече? — вздохнул я, отвлекаясь от своих мыслей. — Конечно, я же его с тебя снимал, — улыбнулся Большие Ногаи. — Ты так громко не говори, подумают чего-нибудь! — ахнул я. — Ой, а что такого, перевязывал тебя кто? Не я что ли? — Уй, оят! (Ой, стыдно) — простонал я, когда заметил, что девушки, выносившие посуду, бросили в нашу сторону заинтересованно-удивленные взгляды. Исмаил усмехнулся и толкнул в плечо. — А что такого? Вот был бы ты девкой… — (Етәр!)Хватит! Ногаец ещё больше захохотал. В общем, Исмаил и его вечные шутки ниже пояса. Раньше меня это сильно смущало, даже будучи малокровным я краснел. А теперь не хватает его разговоров. Шутить меня он научил, правда лучше его никто больше не сможет. Больно острый на язык он был и очень складно, красиво говорил. Честно скажу, не встречал я лучше олицетворения, чем он. Правда хорошие уходят быстро, а плохие, полные коварства хитрецы остаются. (Наверное поэтому кое-кто такой живучий) Байрас, довольный собой, прочитал последний абзац. Он знал, что этот кое-кто ущемится, когда прочитает последнее в скобке. «Раз уж так хочет читать мои воспоминания, придется дорогому брату видеть себя со стороны.»