Считая шаги к океану

Сонный разум пронзил тонкий писк. Ещё не открыв глаза, на ощупь, парень стал ёрзать рукой рядом с собой, в желание, найти источник раздражающего звука. Веки тяжело открылись — взор мутнился. Во рту сухо, а голова как тяжёлый груз; побаливает и пульсирует в висках. Писк всё не прекращался. Раздражение взяло вверх над ленью, и всё же Эйден поднялся, садясь, потирая, до сих пор слипшиеся глаза. Зевнул, потянулся; с тихим хрустом отозвалась спина. Осмотрелся: ещё тупя. Не помню, чтобы ложился на диван. Стянул, всё ещё накрывающий половину плеч, вязаный плед. Стоило это сделать, как прохлада обняла всё тело. Где же этот чёртов будильник? Хорошо, что не забыл завести маленькие часики, а то проспал бы до полудня, но всё равно бесит. Пищит сука — раздражает. Ах, вот они где. Покоятся на маленьком столике, прикрытые лямкой рюкзака. Взял в руки и выключил со злостью, вдавливая в маленькую кнопочку, та с обидой тихо клацнула и наступила тишина. Зевнул ещё раз: по телу пробежала дрожь. Говорил же, зря пьём. Полез в рюкзак и нащупал бутылку. С жадностью приложился к горлышку, едва успев открыть крышку. Холодная, живительная влага, прошлась болью по ещё ноющим дёснам и зубам. Скривился, но пить хотелось больше, чем боязнь ощутить эту боль. Осмотрелся. В гостиной было едва светло. Фонарик, что сделал ещё вчера днём Хакон, ещё источал фиолетовый свет. Сделал он его из старого керосинового светильника, привинчивая полукругом, стальную, тонкую пластину, что позволила свету распространяться обширней. Утро выдалось пасмурным. На часиках, которые он поспешно отбросил подальше, выключив писк, разглядел шесть часов. Едва прорезавшийся — от сладкого дрёма взор, пал на мирно спящего, на кресле у потухшего камина, друга. Вытянув ноги и сложив руки на груди, мужчина тихо посапывал. На небольшой тумбе, у стены, стоял недопитый виски; всего на дне осталось пару стопок. Не нажирался раньше, не искал повода, не любил, но вчера как-то потерял; и счёт времени и норму. Хотелось в туалет, но ноги словно набиты ватой мешали встать. Так что — как старик, опираясь обо всё и прихрамывая, парень поспешно встал, буквально доползая до входной двери. Что примечательно, на нём не было обуви, и понял он это только тогда, когда кожа ступила на мокрую, от росы, траву. Очередная волна дрожи, и теперь уже ноги не казались тяжёлым грузом. Попрыгал, потирая плечи руками, но всё же допрыгал до ближайших кустов; не возвращаться ведь. Не ссал со вчерашнего дня. Закатив глаза, очередной раз зевнул, наслаждаясь, таким вот, обыденным моментом. Вернувшись, ещё раз кинул взгляд на друга. Будить сейчас или… Пусть поспит. Последнее время он всегда вставал раньше, сейчас моя очередь. Взяв плед, которым сам ночью укрывался, кинул на друга; было прохладно. Вытерев ноги от грязи, переодел штаны, снимая высушенные старые с маленькой сушилки, что Хакон притащил с сарая. Обулся и принёс воды. Разведя огонь, с уже сухих дров, поставил нагреваться воду. И на все звуки, создаваемые парнем, мужчина только один раз нахмурился, что-то пробубня сквозь сон, но не проснулся. Эйден пытался особо не шуметь. Настроение было неплохим: впервые ему ничего не снилось. Вода вскипела: заварил кофе. Умылся, побрился, и стал бродить по комнате, не зная чем себя занять. На часах уже «семь». Решил, что пора будить друга. Подошёл и замер. Рассматривал с интересом: словно видел в первый раз. Заметил, что борода стала короче; видимо вчера подстриг. Мало кто из пилигримов носил бороды, я уже не говорю про волосы на голове. Поживи вот так вот в вечном походе и поймёшь. Поймёшь, что заражённые — ещё не проблема. У многих были вши, поэтому, так же многие, брились вовсе налысо. Хотя, чего это я нагнетаю. Он был военным, ночным бегуном, думаю, он то — всё знает. Причём, меня дико доставляла его бородка, не знаю почему, ему шло. Да и следить он умеет за собой и вообще… Принюхался, до сих пор пахнет лавандой. Не страшны ему все эти паразиты. Подошёл поближе. Как-то всё странно в последнее время. То хочется обнять, то думаю о глазах, запахе… Блять. «Просто у тебя стресс», отшатнулся, зажимая переносицу двумя пальцами, и зажмурился. Он стал другом так быстро. Пусть и была ложь, предательство… А было ли предательство вообще? Больно было несколько дней, а потом стал беспокоиться. Не знаю уж почему. Что-то в нём было, что ещё не видел в других. Он не умеет лгать, а если и лжёт, плохо от этого всегда только ему. Лоан, да и много другие, говорили о его предательстве; но было ли оно? Было ли то, за что они так ненавидели его, а некоторые и вовсе хотели убить. Да он не святой, да никто в этом мире не святой. Приходилось врать хорошим людям и доверяться плохим, будучи самому на двух сторонах. Я никогда не считал себя хорошим человеком, но и не подумал бы никогда, что меня могут внести в список. Хотя такому были поводы. Его вина, что он не хотел умереть? А сам бы я пошёл, просто потому, что мне приказали? Идти на смерть ради чего? Ради мнимого… чего мнимого, счастья, помощи, чего? Он бросил тогда Фрэнка, не мне судить, поступил ли он правильно или нет, но этому были и другие объяснения кроме как страх за жизнь. По той же и причине Лоан поставила его выше всех в списке. Но… Он пытался спасти всё, что у него было дорогого, продав жизнь дьяволу. Вальц — мой отец. Ничего, кроме отвращения, не чувствую. Хакон стал его очередным кроликом на побегушках. Я понимаю, Хакон пытался усидеть на двух стульях, но как в следствии, грохнулся с обоих. Он пытался съебаться, убежать из этого ада, пользовался мной; я это принимаю. Будто ни разу сам так не делал. Что грешнику судить грешного. Подойдя ближе, опустил руку на голову друга — будто отпуская ему все грехи. Зарылся пальцами в чёрные, как смола волосы. Мягкие, приятные, а кожа такая горячая. Слегка схватился, не сильно потянул и тут же отпустил, легонько проводя по макушке. Он не отдал меня, знал, что Вальц охотится за мной, но не сдал, не отдал. Знал, что если признается мне — я заставлю его привести меня к отцу. «Отец», проняла неприятная дрожь. А там, Вальц просто меня прикончит, ведь на его сторону я не стану, а бороться со столь сильным монстром сил у меня на то время не было. Хакон оттягивал, признаваясь мне уже после, говорил, что рассказал бы, но позже. Верить ли ему или нет, оставалось вопросом. Но его искренность неподдельна. Я был лишь инструментом, который… «Прости меня малыш, такой как ты, настоящий, не должен доверять такому как я, ты заслуживаешь большего». Стало как то больно. Ещё не встречал ему подобных. Все пытаются либо убить, либо завести дружбу. Он где-то посередине. И тут вопрос, пытался ли он меня убить? Подставлялся, тогда в церкви, замахивался, но не бил. Чего он ждал? А ждал он, что я прекращу его страдания, ведь если не я, то Вальц или Лоан. Бежать ему уже было некуда, да он и не хотел. Когда я опустил оружие, всё, что я увидел — это налитые болью и отчаяньем глаза. " — Я не хочу драться с тобой Хакон». " — Я тоже малыш. Я так устал». И этот голос: срывающийся, умирающий, стоящий в ушах по сей день. Сдался, умер в душе, желая умереть и телом, «но от твоей руки, малыш, только от твоей». «От человека, которому я принёс очередную боль», — тихо сказал он как-то раз. Тогда я понял, я был последним кому он сделал больно, и кому он не хотел её причинять. Поэтому он стал мне таким близким. Искренним: раскрывшим себя полностью. Который, всё равно протягивал руку, а если и отбрасывал, то туда, где я не смогу пострадать. Он никогда не предаст и не оставит меня, и я его, никогда и не за что. В пальцах перетирал волосинки. Отныне и навсегда я отпускаю прошлое. — Клянусь себе, и тебе клянусь, что никогда не допущу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Тихий шёпот разошёлся по комнате, и друг лишь немного сморщился, что-то пробубнив. Рука парня соскользнула с головы на плечо мужчины и Эйден улыбнулся. Стало спокойней. Хакон стал шевелиться, то и дело, морщась и недовольно вздыхая. Открыл глаза, с полудрёма часто моргая, уставился на парня, который всё ещё держал руку на его плече, не сильно сжимая. — Ты чего? — Ещё заспанным голосом спросил Хакон. — Прости меня, — подняв руку выше, Эйден провёл по следам укуса на шее. — Ты о чём? — пытаясь скинуть руку парня, недовольно спросил мужчина. Но пальцы уже более сильно впились в кожу, чувствуя учащающийся пульс. — Не могу я молчать, — сказал парень. Хакон на мгновение отступил и больше не ёрзал, лишь тяжело вздохнул. И снова — с добрым утром, называется. Как всегда, Эйден умеет что-то эдакое выкинуть, чтобы у Хакона шли неприятные мурашки по телу. — Сколько времени? — мужчина, вернувшись к своей позиции, взял руку парня и отбросил её. Тот отшатнулся. В голове пульсировало давление. — Полвосьмого, — Эйден сказал с долей обиды, но всё же не стал настаивать на своём. — Ты, — мужчина встал, потирая лицо руками, — ты, не заёбуй, хорошо. В его голосе читалась раздражённость. И то правда. Настроение Эйдена менялось ежесекундно, вот он чувствует себя спокойно, и тут же, заставляет атомной бомбе «Хакон» версия 1.0 — взорваться. Сам не знаю, почему так. — Прости, — тихо сказал парень и стал собирать вещи в рюкзак. Повисла тишина. Друг грозно бродил по комнате с кружкой кофе и собирался. — Ты, правда думал, что я настолько тупой, что мог застрелиться? — Пытаясь разрядить обстановку, вспомнил Эйден про снятый им предохранитель и улыбнулся. — Нет, — сухо ответил мужчина и тихо, едва слышимо добавил, — просто переживал. Когда Хакон злился, становилось страшно. Этот всегда весёлый, болтливый хохотун, мог быть весьма грозным и устрашающим. Не желая больше его трогать Эйден стёр улыбку с лица и снова повисло молчание. Собрались быстро. Покинув ферму, обойдя поле по натоптанной тропинке, которую ночью не смогли рассмотреть, пошли вдоль грунтовой дороги. Воспоминания об этом месте поселятся глубоко в душе. Пристанище, где томно дотлевал костер, и пахло свежей зеленью. Где барабанил дождь, и пыль щекотала нос. Где осталось прошлое, и с тем сломанным замком, с треском распахнулась дверь в новый день. Мы живы, мы целы, а большего и не нужно. Камни больно впивались в кожу, даже через толстую подошву кроссовок. Благо — по такой дороге долго идти не пришлось. Показался склон, и поднявшись на него, друзья осмотрели широкое шоссе, уставленное разными машинами. Эйден вышел на середину дороги, кое-как протискиваясь между кузовом грузовика и прицепом проржавелого пикапа. Посмотрел вперёд. Далеко, за горизонтом, всё в машинах, позади такая же картина. Дорога назад вела к Вилледору. Они тогда могли пойти по такому маршруту, но не стали, ссылаясь на то, что так путь окажется более сложным, и по всей видимости, не прогадали. Что примечательно, многие машины двигались именно в город, когда лишь одна полоса вела из него. Ну, пути обратно не было, и сойдя на тоненькую обочину, друзья двинулись вперёд. — Ты простил меня? — Прерывая долгое молчание, спросил Хакон. — За что? — Эйден, щурясь от уже вышедшего и слепящего солнца, повернул голову на мужчину. — За всё. — Конечно, — он улыбнулся, делая из руки козырёк, и открыл прищуренные глаза, находящиеся теперь в тени, — а ты? Простил меня? — Да не за что, — он улыбнулся, приближаясь к парню. — И всё же, — не уступал я. — Просто знай, что я ни за что на тебя не обижаюсь, — мужчина приобнял Эйдена за плечо и притянул к себе. Парень пытался освободиться от объятья, но тело предательски тянулось ближе, сильнее прижимаясь. — Не поднимаем больше этой темы, — Хакон уткнулся лбом в висок друга, и тот замер, останавливаясь, — хорошо? Сглотнув, парень кивнул, и всё же извиваясь, выпутался из крепко прижимающей к себе руки друга. Неловкость прошла, но казалось, она была только у Эйдена. Часть пути они болтали обо всё. Считали машины по цветам, Хакон взял себе чёрные, а Эйден исключился и выбрал зелёный цвет, в итоге проиграл; если они вообще играли. Как странно, люди были весьма скучными, покупали строгие вещи в строгих тонах, никакого тебе творческого взгляда. Обсуждали разное: в том числе и тех кто ехал в Вилледор и зачем. Искали ли они там спасения, ехали к родным или просто бежали от чего похуже. А может просто проезжали мимо. К середине дня, на дороге стали появляться одинокие заражённые, и с каждым пройденной милей их становилось всё больше. -… Хорошо, жить спокойно в обществе или остаться путешественником? — продолжил игру Хакон, что они начали час назад. — А ты как думаешь, — ответил парень. — Я никак не думаю, это вопрос, — мужчина пнул ногой открытую дверцу легковушки, отрубывая прогнившую руку, тянущегося изнутри зомби. — Путешествовать, — Эйден крикнул, так как разделяла их полоса, — хорошо, — он улыбнулся, — блондинки или брюнетки? — Вот как, — мужчина усмехнулся, — мы и такие вопросы задаём. И правда, до этого, тему девушек и предпочтений к ним не поднималась; но мне стало интересно. — Брюнетки, — ответил друг, не дав мне времени ответить на его негодование, — Так, значит… — он поднял голову вверх задумываясь, — худая или в теле? — Хах, — парень помотал головой, — в форме. — Годится. Мы стали укорачивать дистанцию друг к другу, когда на пути появилась колонна больших грузовиков. — Грудь или попка? — парень продолжил. — Попка, — послышалось позади. Эйден улыбаясь, повернул голову на идущего сзади друга, но быстро улыбка покинула его, когда его резко что-то схватило. — Эйден, — Хакон тревожно вскрикнул подбегая. Но парень лишь тихо засмеялся, высвобождаясь от прогнившей хватки вылезшего из окна кабины грузовика, по всей видимости, бывшего водителя. Костяшки, с облезшей, тухлой плотью, крепко держали лямку рюкзака парня. Перевалившись через опущенное, на середину стекло, заражённый клацал оголёнными зубами. Его облысевшая макушка, с торчащими тремя длинными волосинками, была укрыта дырами, оголяя черепушку. Щеки впавшие и кое-где с порванной плотью. От елозанья по стеклу, из брюха, стали вываливаться уже распухшие внутренности. Долго же бедолага тут сидит, хотя пятнадцать лет, не пережила бы и такая тварь. Сняв рюкзак и дёрнув его вниз, парень лишь отшатнулся, провожая взглядом падающие тело. Стекло отделило его нижнюю часть, но это не мешало твари всё ещё жить, истошно кряхтя. Недолго думая, Эйден с силой ударил по гнилой голове, и та со смачным хрустом раздвоилась, разбрызгивая тухлые мозги. — Вопрос, — Эйден одел рюкзак и повернулся к другу, — сколько он тут сидит? — Не думаю, что больше двух лет, — Хакон осмотрелся. — Вот и я так думаю. Мало ли людей, таких как сам Эйден пытались покорить земли за стенами анклав. Много, таких вот, горе путешественников, большинство которых кончили вот так, запершись где-то, после умирая от травм или голода, а после превращаясь. Единицам повезло. Ещё немного постояв над уже давно трупом, продолжили путь. Только теперь Хакон не отходил от меня, периодически подтягивая к себе за мой рукав, отводя подальше от подобных машин. Умиляло. — Переживаешь значит? — Эйден тихо засмеялся. — Переживаешь значит, — издёвочно скопировал парня друг, — сдохнешь без меня, что потом делать? — А до этого, я с неебическим оберегом по миру бродил? — закатился смехом. — Смейся, смейся, — Хакон отошёл от парня, но всего на шаг. Зависла тишина, но Эйден всё ещё шёл с широкой улыбкой. — Я рад, — начал он, — рад, что ты со мной. Хакон остановился и стал каким-то мрачным. Не понимая в чём дело, парень наклонил голову, всматриваясь в застывшего друга. Нахмурился: что я не так сказал? Подошёл к нему, тыкая пальцем ему в грудь. — Ну ты чего? Мужчину немного дёрнуло, на щеках появился румянец. Минуту, Эйден пытался выяснить, что же всё-таки не так, но ещё секунда и друг залился смехом. Блять, да что у него в голове? — Купился, малыш, — он похлопал по плечу ошарашенного парня. — Смешно тебе, — Эйден отмахнулся от него, — ты знал, что ты придурок? — Говорили как-то, — он потянулся обнять, но парень отпрянул. — Ну вот знай, это так. — Я тоже рад, — догоняя уже уходящего друга, сказал Хакон. — Засунь свою радость поглубже. День длился долго, припекая осенним солнцем. Сделали остановку, забравшись на крышу большого джипа. Поели, полежали — смотря на небо, поразмышляли. Бояться особо было нечего, если не дойдут до города, что был обведён красным кругом на карте, что нашёл Хакон, переночуем в машине, благо выбора много. — Что ты делаешь? — Хакон повернул голову на парня, который нещадно, зажав зубами какую-то резинку, оттягивал ту — елозя. — Нифиво, — сквозь стиснутые зубы что-то послышалось. Мужчина потянулся к резинке, но Эйден — как собачонка, у которой отбирают кость, отполз отмахиваясь. — Я с тобой о таких взрослых вещах говорю, а ты же совсем маленький ещё, — Хакон хохотнул и Эйден сквозь зубы тоже засмеялся. — У меня фубы болят, — выдал парень, — и чефутся. — Зубы? — Ага. — Может дёсна? — Пофик. Ещё поиздевавшись над резинкой, он выбросил её, немного поёрзал по тёплой стали крыши. — И вообще, сам ты маленький, — словно провалившись куда-то в себя, выдал парень. — Сильно болит? — спросил друг, ткнув пальцем в скулу. — Терпимо. Больше раздражала не ноющая боль, а то что привело к ней. — Что бы ты выбрал, — ни с того, ни с сего, Хакон продолжил игру, про которую уже успел позабыть парень, — вернуться в прошлое и исправить его, или узнать будущее и не допустить ошибок в нём? Странный вопрос, но задумался. Сколько бы ошибок хотелось исправить или предотвратить. Сколько бессонных ночей, в раздумьях, что мог сделать что-то по-другому или вовсе не делать. Наверное — это мучает всех выживших людей. Привыкли винить всех и всё вокруг, но во скольком, виноваты именно мы, мы сами. Однако, живя подобными мыслями, боясь чего-то, или переживая за уже произошедшее, мы прожигаем свою жизнь попусту. — Ничего, — поворачивая голову на друга, сказал Эйден, — я выбираю сейчас. Жить настоящим, учась на прошлых ошибках и не допуская их в будущем, вот — что действительно нужно. — Я тоже малыш, — он улыбнулся. Я снова заглянул в его глаза. И если он видит в моих, то же, что я вижу в его, то не нужно никакого прошлого или будущего. Сейчас и только сейчас.