Как звезд падучих яркий свет

Эдгар с интересом подался вперед. — К счастью, ненадолго, — произнес Алессандро и вдруг замолчал. — Что ненадолго? — переспросил доктор, — это продолжалось недолго? — Нет, сеньор, — вышел из задумчивости слуга, — я говорю, что премьеру перенесли ненадолго, всего на пару часов. В конце концов, она состоялась в тот же вечер, хоть и с задержкой. — Алессандро, ты уже перейдешь к делу? — Да, да, я просто думаю, как это лучше объяснить. Видите ли, сеньоры считали требования Джузеппе блажью и капризами, однако были вынуждены их исполнять, боясь, что иначе они лишатся гуся, несущего золотые яйца. Впрочем, у самого Джузеппе тоже неплохо получалось играть «слугу двух господ». На репетициях он не просто появлялся в маске и парике, он был другим человеком: слишком серьезным, даже мрачным, немного отстраненным — полная противоположность «Николо», его второй личине — простому статисту. Тот был дружелюбным и веселым, проводил время в компании певцов хора и танцовщиков, стал любимцем рабочих сцены. Дневал и ночевал в театре, изображая усердную бездарность, которая из кожи вон лезет, чтобы пробиться. Однако близко он не подпускал никого. Кроме меня. Может быть из необходимости, так как я был «мостом» между «Сеньором Ладола» и « Николо», а может, и правда, привязался. Как бы то ни было, он хоть чем — то со мной делился. Сказал, что родился во Флоренции, а в Венецию попал в семь лет с матерью — актрисой. Что своего отца не знал. Что его выгнали из церковного хора, сказав, что он не может петь… — Что? — перебил Эдгар, — его выгнали из хора за неумение петь? — Так он сказал, — пожал плечами Алессандро, — думаю, за неумение они приняли его эксперименты с голосом и тягу к импровизации. На месте учителя музыки, я бы, наверное, поступил также. — Эксперименты? — Да. Он пел. Ночами. Я впервые услышал, засидевшись как — то допоздна — разбирал новые либретто. Он не знал о моем присутствии. Оказывается, он так тренировал голос, подыгрывая себе на этой своей странной гитаре. Час за часом, упражнение за упражнением. Но не так, как учат педагоги, не так, как это делают другие. Потому что, — добавил слуга шепотом, — такого голоса просто не могло существовать в природе. Но я его слышал. И как Сеньор Ладола был одной из масок Джузеппе, так и сопрано — лишь одним из его голосов. Он столь же виртуозно пел и баритоном, и тенором. Его диапазон казался бесконечным. Он безо всяких усилий переходил от регистра к регистру, создавая невероятные мелизмы и фиоритуры. Со временем Джузеппе прознал, конечно, что я подслушиваю, но промолчал. Это стало чем — то вроде общей тайны. И немного нас сблизило. Я стал замечать другие странности, на которые не обращал внимания раньше: он вдруг исчезал, отпрашиваясь даже с репетиций, что, конечно, не радовало сеньоров. Обычно таким отлучкам предшествовали несколько дней странного волнения, когда он места себе не находил, а при попытке расспросить — отмалчивался. Так было и в день премьеры. Я даже испугался, что кто — нибудь узнает про его две личины — в образе Жаворонка он метался по театру, как запертая в клетку птица, и в какой — то момент сорвал с себя и парик, и маску. Просто чудо, что тогда его никто не заметил. В первом акте у Джузеппе был белоснежный очень сложный костюм, части которого соединялись шнуровкой и, чтобы в него облачиться, требовалось не меньше часа. В тот раз он почему — то отослал костюмеров и попросил меня ему помочь. Я к такому непривычен и возился долго. К тому же Джузеппе, кажется, не мог ни секунды постоять спокойно. Когда же я с грехом пополам закончил с первой шнуровкой, он вдруг замер, будто прислушиваясь, а потом… — Что потом? — не выдержал Эдгар, — да не тяни уже! — Схватил плащ от костюма и выскочил за дверь, крикнув, что скоро вернется. Я так растерялся, что даже не сделал попытки его задержать. Только представьте! Зрители уже начинают собираться, а исполнитель главной роли просто исчезает! По правилам мне следовало пойти и немедленно сообщить об этом сеньорам, но я… — Но ты не пошел, — продолжил доктор, — потому что он приказал тебе не ходить! — Нет, что вы, — возразил слуга, — Джузеппе ничего мне не приказывал. Он никогда не приказывал, всегда просил, даже будучи сеньором Ладола. — Но все исполняли его просьбы, ведь так? — Обычно да, но… — А никому не приходило в голову, что он заставляет вас повиноваться ему? — Никого он не заставлял! — запротестовал Алессандро, — просто он никогда не лгал, ни в чем. Поэтому ему верили. И когда Джузеппе сказал, что скоро вернется, я знал, что так и будет! — Да, мне знакомо это чувство, — пробормотал Эдгар, вспоминая, как сам недавно поверил в более чем абсурдную вещь, сказанную незнакомцем и расстался из — за этого с кругленькой суммой денег, — Тогда скажи мне, как же он такой честный жил сразу под двумя именами, притворяясь разными людьми? — А я не думаю, что он притворялся. Мне кажется, это были просто разные стороны его натуры, что до имен, то и они не были фальшивыми: видите ли, «Николо» — второе имя Джузеппе, а Жаворонок — его детское прозвище. Хотя тогда я еще этого не знал. — И все равно остался ждать? — Да, остался, — кивнул слуга, — Пришлось встать перед гримерной и объяснять каждому, что, мол, Сеньор Ладола готовится, просил не беспокоить. Как вы понимаете, сам — то я был вне себя от беспокойства, хоть и волновался вовсе не за спектакль. Ровно через полчаса стукнула задняя дверь. Я бросился туда и нашел Джузеппе. Он стоял, прислонившись к стене у входа, и был даже бледнее, чем сегодня, когда вы его принесли, — Алессандро оглянулся на диван, — Мне тогда тоже пришлось практически тащить его до кушетки, он не держался на ногах. Я хотел позвать лекаря, но он не разрешил, сказав, что ему просто нужен час на отдых, и заснул, как только коснулся головой подушки. Хотя, быть может, это был не сон, а забытье, выглядел он совершенно обессиленным. — У него шла носом кровь? — спросил Эдгар. — Нет, сеньор. И на нем не было никаких ран, это первое, что я проверил. Но его руки были ледяными, лицо казалось будто прозрачным, с голубыми венами на лбу, глаза запали, как у мертвеца. Признаться, зрелище было страшным. Будь это кто — то другой, я бы решил, что пора звать даже не лекаря, а священника. — Но ты опять ему поверил, — сказал доктор, задумчиво потирая подбородок. — На этот раз я отправился к сеньору Бенедетто, — кивнув, продолжил слуга, — и сказал, что придется начинать с интермедии, потому что Джузеппе пока не в состоянии петь. Я даже ничего не объяснил, а сеньор не стал спрашивать, только предупредил, что если через полтора часа мы не начнем, на глаза ему больше не попадаться. — Как я понимаю, тебя не уволили. — Нет. Потому что Джузеппе очнулся меньше чем через час, как ни в чем ни бывало, бодрым и полным энергии. Выглядел он также, как раньше, до того, как ушел. И выступил блестяще! «Ариадна» имела оглушительный успех, публика от восторга пришла в исступление: дамы падали в обморок, мужчины аплодировали до сбитых ладоней. Джузеппе провозгласили вторым Фаринелли, но клянусь, он перепел великого кастрата! Сеньор Алессандро так и остался в неведении относительно причин задержки, уж не знаю, что ему тогда сказал его брат. Сразу после спектакля Джузеппе закрылся в гримерной и не выходил, пока театр не опустел. Разумеется, я не ушел. Когда же и в полночь он не ответил на стук, открыл дверь своим ключом. Каюсь, увидев его залитое слезами лицо, я было решил, что на него так подействовал успех. Но ошибся. Знаете, что он мне сказал? Он сказал: «Боже, помоги мне, я снова опоздал, Алессандро». Тогда я понятия не имел, что это значит, но как я мог бросить сломленное дитя? Он до утра рыдал у меня на груди, а я даже не знал причины и не знал как его утешить. Зато в следующий раз собственными глазами увидел, что он делает. — А кто-то еще видел? — спросил Эдгар, вдруг припомнив, как Джузеппе умолял его уйти, говоря, что иначе ему не хватит сил. — Нет, нет, только я, — ответил Алессандро, — хотя это можно считать еще одним чудом, потому что несчастье произошло прямо в театре, с одним из работников, которые управляют декорациями. Этот на самом верху под крышей крепил веревки к галереям. Кто-то думал, что его падение не было случайностью. Очевидно, Джузеппе тоже так считал. Позже я вспомнил, что он забеспокоился за пару дней до происшествия. Стал рассеянным, начал путать слова в ариях и иногда забывал, какую из масок носит. Это было опасно, так что я старался от него не отходить. Собственно, поэтому и оказался рядом, когда все произошло. На этот раз он сорвался прямо с репетиции — вдруг замолчал на середине трели и бросился куда — то бежать. Оркестр захлебнулся. Я устремился следом, узнав признаки того, что уже начал считать проявлениями нервной болезни, и почти нагнал Джузеппе на лестнице. Вдруг он остановился, замер, прислушался, совсем как в тот раз, и сломя голову помчался вниз. Я — за ним. Увы, мы опоздали. Несчастный лежал за вторым задником в луже крови и мозгов — его голова раскололась как спелая тыква. Неудивительно, что из — за нескольких слоев толстой ткани никто на сцене и в зале не услышал звука падения. — А потом твой странный друг начал исполнять над телом не менее странные песни, — подсказал доктор, — так? — Верно, сеньор, — тихо ответил Алессандро, — и у меня сердце чуть не разорвалось от этих звуков. Я — я не знаю, как объяснить, но я хотел бы, чтобы так пели надо мной, когда придет мой час. Да, — ответил он на вопросительный взгляд доктора, — тогда я понял, что делает Джузеппе. Не знаю как, но он предвидел эту смерть, пытался ее предотвратить, а когда опоздал, постарался подарить покой несчастной душе. И я знаю, что ему это удалось. — Алессандро, ты хоть понимаешь, что за чушь несешь? — спросил Эдгар, тщетно пытаясь игнорировать пробежавший по спине холодок. — Может быть, это чушь, — покорно согласился слуга, — но вы ведь тоже его видели, не так ли? Есть у вас иное объяснение? Доктор поджал губы. Признаться, что Алессандро озвучил его мысли, означало расписаться в собственной некомпетентности, возможно, погубить свою репутацию врача, если это станет известно. Но у него и правда не было других идей. — Так скажите и вы мне, — тихо добавил слуга, — что на этот раз пошло не так? Почему он до сих пор спит? Ведь и после второго раза ему понадобилось меньше часа, чтобы восстановить силы, а сейчас прошло уже больше двух. Вместо ответа Эдгар поднялся, подошел к дивану и снова принялся считать пульс Джузеппе, отметив, что руки у того теплые, а на лицо вернулись краски. — Думаю, уже недолго ждать, — сказал доктор, наконец, отпуская запястье юноши, — он скоро очнется и, надеюсь, объяснит все сам. Так что лучше поспеши, — повернулся он к Алессандро, я хочу услышать про третий случай от тебя. При этом известии в глазах слуги сверкнула радость, и он с готовностью закивал. — Видите ли, — начал он, когда Эдгар сел обратно в кресло, — этот третий случай, как вы его назвали, он отличался от предыдущих двух. На этот раз Джузеппе знал ту, которую ему пришлось… отпевать. Простите, я не могу подобрать лучшего слова. И не просто знал, он любил ее, сеньор. Доктор нахмурился. Почти нечеловеческий образ Джузеппе в его голове никак не хотел сочетаться с таким простым понятием, как любовь к женщине. — Вы правы, что удивляетесь, — кивнул слуга, заметив выражение лица хозяина, — мне тоже казалось, что из — за своего странного служения, он не способен на земные чувства. Что ж, я снова ошибся. Увы, эта любовь не принесла Джузеппе ничего кроме горя. И едва его не убила. — Ее звали Тереза. Она была танцовщицей, из тех, что никогда не покидают третьего ряда, маленькой, некрасивой, но такой кокетливой и веселой, что от поклонников у нее не было отбоя. И знаете, она не только догадалась про вторую личность «Николо», но и промолчала об этом. Может быть потому, что он тоже сразу ей приглянулся. Джузеппе изменился тогда, вернее, изменилась манера его пения. «Ариадна» шла уже три месяца с бешенным успехом, благодаря нашему Тесею, конечно, который каждый раз изумлял публику все более сложными и изысканными пассажами, бесконечными нотами, на длину которых некоторые зрители уже начали делать ставки. Так вот с некоторых пор Джузеппе перестал увлекаться виртуозными трюками, стал соединять патетическое с живым, простое с возвышенным, словно стремился не поразить зрителя, а достучаться до его сердца. Надо ли говорить, что его слава еще больше возросла. «Николо» с Терезой не скрывали своих нежных чувств, впрочем, связь статиста с танцовщицей никого особенно не заботила, а вот «Жаворонку» пришлось туго. Певца — виртуоза осаждали не только поклонницы, но и поклонники, и вскоре это стало грозить разоблачением. Тогда я нанял двух надежных людей, один из которых под видом «Сеньора Ладола» общался с публикой, а второй разбирался с особенно рьяными почитателями. Все шло прекрасно, пока сеньор Алессандро не задумал поставить «Психею». Он писал партию Афродиты для кастрата, поэтому мы стали искать второго сопраниста. Хотя искать его особо не пришлось, один из покровителей нашего театра, которому сеньоры Кассани были многим обязаны, предложил своего протеже — молодого, но уже довольно известного певца, с красивым чувственным контральто. Правда, у него была репутация склочного и мстительного человека, но отказать ему, значило самим разоряться на дорогостоящие декорации и костюмы. Звали его Квадрини и он сразу возненавидел Джузеппе, причем в обоих его лицах: и Жаворонка, и Николо. Но если перед первым на людях он заискивал, то над вторым открыто насмехался и оскорблял. Впрочем, «Николо» не оставался в долгу: сочинял о нем язвительные стишки, которые клал на известные арии и исполнял под свою гитару, по обыкновению страшно фальшивя, чем неизменно вызывал всеобщий смех. Раз я даже слышал, как одну из его песенок мурлыкал сеньор Бенедетто. Однако, Джузеппе пришлось стать более осторожным, потому что кастрат, казалось, задался целью выяснить, кто такой сеньор Ладола. Сам он не опускался до расспросов, но у него был слуга — скользкий пронырливый субъект, который шпионил для хозяина. Репетиции проходили напряженно еще и потому, что Квадрини каждый раз между делом напоминал, что маска на лице Эрота искажает сюжет, мол, было бы правильнее поменять исполнителей местами. Наконец, на премьере завистник сделал глупейшую вещь — он попытался Джузеппе перепеть. Состязание произошло во время дуэта Афродиты и Эрота в конце второго акта. Квадрини начал наращивать звук, показывая всю мощь своих легких, стараясь перещеголять противника блеском и силой. Разумеется, Джузеппе не отставал. Они филировали звук с трелью в терцию так долго, что зрители начали подпрыгивать от нетерпением в ожидании исхода. Вскоре оба выглядели вконец изнуренными. Наконец, Квадрини, выбившись из сил, остановился, полагая, что вымотал соперника достаточно и состязание закончилось вничью. Тогда Джузеппе улыбнувшись, в знак того, что на самом деле только шутил с ним, принялся на том же дыхании, с новой силой исполнять самые сложные и быстрые пассажи до тех пор, пока его не заставили остановиться овации! Это был конец Квадрини. Думаю, если бы Джузеппе знал, к чему приведет его победа над партнером, он бы уступил. На следующий день наш покровитель - Франческо Джустиньяни устроил бал в честь Сеньора Ладола. Его, как истинного ценителя, нисколько не расстроил проигрыш собственного протеже, ведь вложения в постановку окупились уже после премьеры. Были также приглашены все исполнители главных партий, несколько оркестрантов и я, как распорядитель. Дом был полон высокородных гостей, большинство из которых накануне стали свидетелями дуэли виртуозов и предвкушали снова услышать нечто подобное. Все было бы прекрасно, если бы Джузеппе еще с утра не начал беспокоиться. К этому времени я научился распознавать, когда он волнуется из — за жизненных перипетий, а когда из — за своих предчувствий, природу которых я так и не смог понять. В тот день он был взбудоражен настолько, что у него тряслись руки. К вечеру стало еще хуже. Думаю, он не слышал ни одну из обращенных к нему хвалебных речей. Предвидя последствия я взял на себя смелость предупредить господина Джустиньяни, что де сеньору Ладола нездоровится из — за вчерашнего чрезмерного напряжения и, вероятно, он не сможет петь в полную силу. Покровитель, конечно, огорчился, но вошел в положение и даже предложил услуги своего личного лекаря, если понадобятся. Однако вопреки моим опасениям, бенефис Жаворонка прошел прекрасно, даже пристыженный Квадрини безропотно повторил недавний провал, потому что публика мечтала вновь увидеть состязание. На этот раз он даже продержался чуть дольше, прежде чем сдаться. Каюсь, я успокоился, решив, что ошибся, и Джузеппе просто переживал, что не угодит покровителю. Оставалась последняя ария, та самая ария Адониса, которая довела до слез сеньора Бенедетто. И Джузеппе действительно превзошел в ней самое себя. По крайней мере в той ее части, которую он успел спеть, потому что где — то посередине с ним снова случилось это его озарение. Внезапно замолчав, он повернулся ко мне... Невыразимый ужас и отчаяние в его глазах буквально пригвоздили меня к стулу. Джузеппе сорвался с места и исчез за дверью прежде, чем потрясенные зрители успели понять, что произошло. Кивком дав понять сеньору, что случилось то, о чем его предупреждали, я бросился следом.