Черно-серые линии

       Сёма был озадачен поведением отца, и сидя в комнате своей, слушал, что там через стенку происходит. Все, в общем-то, утихло — это и мешало полноценно понять происходящее. Вдруг они уже подрались? Переживания не давали мальчику заняться своим делом, он вечно в голове прокручивал один вопрос — что же дальше? Куда папа поведет? Покидать собственный уголок, разумеется, не хотелось. Не было ни одной причины согласиться на это. К тому же, разрываться между Галей с Нилом не хочется. Обоих любит одним сердцем. Да легче просто убежать одному!        Сидел мальчик, прислонив ухо к стене, довольно долго. Как назло, ничего не слышно. И забежать бы, поучаствовать в жизни семьи, да попросили уйти. Достаточно послушным он был, чтобы бунтовать.        Больше не с кого было брать пример, кроме старшего, которого искренне Семен уважал. В его возрасте особенно хочется на кого-то равняться. Многого может быть и не знал, но папу воспринимал добрым и ответственным. Возможно, именно в этом и заключалась причина к внезапному желанию обучаться музыке. Значит, если уж решил Нил уходить, на это, думается, есть серьезные причины. Всякое же случается? Хотя, они с Алешей тоже часто ругаются, а потом обязательно мирятся. Просто, по видимому, взрослые делают это более ярко, и более жестко. Во всяком случае, он ждал, пока ситуация разрешится.        Галя хотя и не была его матерью, все же покидать ее не хотелось. Сёма питал к ней самые теплые чувства, пусть понимал, что кровно это чужой человек. Ближе девушку представить не мог, хоть время от времени размышлял… какая она, мама? Высокая или низкая? Худая или толстая? Что она бы сказала, если сейчас встретилась с сыном? И зачем она вообще умерла? Сёма сам вгонял себя в тупик подобными вопросами.        Пытаясь отвлечься от переживаний, он доставал листочек с карандашами — возможно, в нем умирал хороший художник. Цветов было не много, но их было достаточно, чтобы изобразить то что хотел — такую мать, какую воображал. На рисунке она выходила лучезарной, и улыбаясь с бумаги, точно помогала не думать о том, что за стеной происходит. Маша была, к тому же, в мыслях Сёмы почему-то темной, с такими же волосами как у Гали, полагал, у нее были большие глаза с длинными ресницами. Работу свою завершал крыльями, что росли у нее из-за спины — ведь Маша теперь ангел, в его представлении, который помогает в сложные минуты. — Сёма, как бы уже свет надо выключать. Тебе не сказали? — ответ был, конечно, нет — сейчас старшим не до него. Снова из-за двери непрошенный гость выглядывал — Алёша. — Завтра в школу. — Мне никто ничего не говорил! — он не хотел кому либо показывать свою работу, и потому быстро спрятал ее под одеялом. — Что там у тебя? — с интересом Алексей забегал внутрь. Конечно, Собакин начинал переживать за свою работу — крепко не хотел ее кому-либо представлять. Это настолько личное, что даже папа с Галей не должны увидеть, не то чтобы какой-то мальчишка — под одеяло засунул, и сверху сел. Началась небольшая потасовка. — Я все равно сильнее, — спокойно констатировал факт второй мальчик. — Ни за какие коврижки не покажу! Прекрати! Уходи! — чуть не плакал Сёма, боясь что «мама» порвется. — Ну покажи, пожалуйста! Я никому не расскажу. Если покажешь, я тебе даже голубятню покажу. — Кого? — несколько сбился мальчик, ослабив хватку, и попутно замечая, что листок теперь измят. — Что это такое? — Ты никогда в жизни такого не увидишь, если не покажешь!        Немного призадумавшись, Сёма начал осознавать одно — опять слезы на глазах начали скапливаться. Если еще чуть душа вздрогнет — снова заревет. Надо наконец научиться это сдерживать, не будет же до старости ревой, чтоб все смеялись. А один раз можно даже и показать свое творение, тем более, Галя говорит, что он рисует замечательно. Посмотрит Алешка и вздохнет — мне бы так уметь! Потихоньку доставал из-под одеяла, гордо поднимая ближе к свету. — Это моя мама, — скромно сознавался, передавая Алеше портрет. — У тебя нет мамки, — резким, разумеется, показалось сказанное. — Она умерла. Я же знаю. — Она у всех есть, иначе мы бы не родились! У кого-то она ангел… Как у меня, и у тебя, например. — Что-что? — громко вопрошал старший. — Еще чего? Мои родители настоящие моряки, а не воображаемые ангелы. — Неправда… Вот мне от бабушки с дедушкой из Чехии приходят всякие подарки, письма и фотокарточки, а тебе от своих — нет. Тётя Фрося все Гале рассказала, а она — мне.        Сёма был уверен, что Собакина поделилась с ним правдивой историей. Собственно, так и было — Алёшу обманывали, как бы, во благо. Но она, делясь этим с пасынком, думала лишь об одном — теперь ему, уже немного повзрослевшему, легче станет принять факт смерти матери. Будет казаться, что он не один такой — Галя и Алексей похожие позиции занимают. Но, как теперь уже понятно, зря обо всем поведала — тайна была разоблачена для тех ушей, что слышать ее не должны были.        Мальчик, кажется, хотел было разозлиться, да не вышло — нахмурился, но сразу эмоцию растерял. Казалось, словно и сам давно догадывался об услышанном, но убеждал себя в ином. Вполне мог бы сказать что-то иное, да и просто словам Сёмы не поверить, но выходило все как-то неправильно. Сам Собакин точно не знал что стряслось с родителями друга, понимал лишь одно — их давно нет. Были бы, очевидно, сына на старуху не бросили. А так, Фрося всю свою семью, выходит потеряла — самый молодой лишь из нее остался. И за что ей все это? — Сёма, у меня есть идея! — полуразборчиво, словно через слюни с соплями, коих не видно было, собственно, на лице, бормотал Алёша. — Но я не уверен, что ты справишься, — второй мальчик изумленно поджав губы кивал, показывая заинтересованность. — Хочешь с мамой своей поговорить? И я тоже спрошу у нее, живы мои или нет. — Как? — Призовем ее. Ты знаешь что такое спиритизм?        Конечно, он знал. Все вокруг словно с ума сошли с этой модой на разговоры о потустороннем. Но вот самому в это посвящаться — страшная затея. Ведь что-то может случиться! Игры с существами плохи — Сёму никто не учил этому, но сам понимал. Было какое-то предчувствие, что делать этого не стоит. Кивнул, не спеша высказывать пока свою позицию. Это было бы лишним, пока даже обыкновенные слова с трудом собираются в буквы.        Он переживал из-за того, что отец с Галей ругаются, думал о маме, и словно некогда было воображать еще и призраков. Это как-то глупо и несерьезно. Даже играть сейчас ему не хотелось — был полностью опустошен сложившейся ситуацией. А ведь еще бы чуть-чуть, и они с Нилом ушли из дома! Пережитое этим вечером — настоящий ужас. К этой непонятной Шофранке идти явно не хотелось — явно туда бы повел. Почему-то, она абсолютно отталкивает, даже своим внешним видом — не получалось отвечать за такие чувства.       Алёша же подскочил, да в свою комнату направился. По видимому, понял все совсем не так, как хотелось бы! И ждать он не заставил — вскоре явился с нитками, бумагой. Нет-нет! Надо это остановить, пока не зашло слишком далеко! Переживая, что сосед снова назовет плаксой или девочкой, спешно подбирал слова. Скорее всего, сейчас скажет, вот мол, а чего бояться? Но нужно же его как-то вразумить — тем более в единственной Сёминой комнате. А то потом по ней духи будут летать. — Может не сегодня? — показательно зевнул. — Завтра в школу… — А когда еще? — Алёша уже начинал аккуратно выписывать «да» и «нет» на листочке. У второго мальчика уже сердце в пятки ушло — какой ужас! И какую бы замечательную маму не представлял, с призраком ее повидаться не хотел бы. Вот когда станет тоже ангелом, тогда и увидятся. Так что, отправив Машу обратно под подушку, Сёма размышлял как бы отказаться от участия в подобном мероприятии. — Завтра никто тебе не разрешит до полуночи сидеть при свете. — Разрешит! Мне всегда все разрешают, — конечно он лукавил, но нужна была причина, по которой можно было бы столь знаменательное событие перенести. Хоть что-то, из-за чего сосед мог бы отказаться от затеи. — Все, поздно уже. Бери свой рисунок, и садись рядом! — командовал Алёша. Слушать его не хотелось, но Сёма не мог найти причин отказать. Стушеваться было бы слишком глупо. Может, нет ничего опасного в том, что происходит в другом мире? Уточнять желания от также не имел. Тихонько сползая на ковер, все думал, что ответить. Вот бы он мог просто выгнать!        И все же, эти ритуальные атрибуты выглядели довольно завлекательно. Интересно, коим образом они могут понадобиться, и как дух умеет отвечать? Потихоньку стал перебарывать страх перед неизвестным — интерес все глубже в детское сердце проникал. Возможно, это единственный шанс пообщаться с мамой? Папа с Галей такого бы явно не одобрили — их ругань сегодня вполне уместна. В любой иной день, разумеется, проследили за тем, чтобы ребенок уснул не в поздний час. Наверное, именно так все и должно было сложиться — нужно рискнуть! Нечего тут бояться — все это, возможно, вообще не взаправду.        Сёма смотрел в приоткрытую дверку, ведущую в коридор, и думал, как было бы замечательно, если кто-нибудь сейчас от туда выглянул. Вот бы Фрося зашла, и отругала их за такую деятельность… Мечта! Лучше уж получить от живых людей, чем от выходцев из могил. Но, по всей видимости, останавливать детей никто не спешил. Всем не до них. А зря.        И вот, слушал он, ощущая как душа метается в груди, объяснения от Алёши что делать. Казалось, ничего страшного — осторожно держать за руку его, а он следить станет за движением иглы, поставленной между ответами, задавать вопросы. Но тут проблема имелась — Собакин мал еще, да и целый год школы пропустил, чего о Алёше не скажешь. Он уже во втором классе — обхитрить будет проще простого. Хотя, если вдумчиво и очень медленно следить за происходящим, то из этого может что-то и выйдет. Была ни была! Если что — просто сожгут листок.        Присел он рядом, да положил напротив «спиритической доски» их, рисунок свой. Будет представлять, кого вызывать — так, наверное проще. Они оба сосредоточились на игле, словно сейчас она будет с ними говорить, а не Сёмина мама. Выглядело все это, конечно, несуразно и смешно. Но он, разглядывая кривые буквы, и ту щелочку из приоткрытой двери, думал об ином. Сейчас явно какая-то мистика произойдет. Главное, чтобы никто не подселился, а то говорят, такое случается. — Сейчас будешь три вопроса задавать ей, потом я. Понял? — шептал, точно и сам боялся, Алеша. — Придумал что скажешь? — и раз уж за руки они уже взялись, а игла готова отвечать, стоило бы что-то вообразить. — Да! — Сёма многим интересовался, и потому времени на раздумья ему не нужно было. Либо сейчас, либо никогда. Что в голову сбредёт, то и спросит. Важно лишь не растеряться. Однако, это довольно сложно — колотит сейчас сильно. И благо, никаких траурных свеч или заговоров не пришлось читать — от них явно сошел бы с ума. Так пока еще удается представлять, словно все это безопасная игра.        Не нужно быть гением, чтоб распознать — ребенок не на шутку перепуган. Конечно, он сам в этом виноват — не в состоянии был твердо ответить «нет». Алёша тоже переживал, лишь бы ничего неправильно не пошло, но погрузившись в себя, Сёма этого не замечал. Продолжал себя уверять, что сеанс пройдет удачно. В такие минуты сразу хочется не верить ни во что. Но игла, однако, качалась, на вопрос «ты здесь?». Или же это делал сосед? Кратко говоря, в происходящее верилось с трудом.        Но вот, Маша, если верить бумажке, уже пришла. И не смотря на весь этот зловещий обряд, Собакин улыбнулся. Он был счастлив понимать, что его мама где-то здесь, где-то рядом с ним. Может она и прозрачный ангел, но зато она ответила — она не какое-то злое существо! Наверное, тоже счастлива, что сын с ней решил пообщаться. Стало легко, даже немного весело. Он чувствовал себя настоящим волшебником! — Мама, ты меня любишь? — глупый, но интересующий его давно вопрос решил озвучить. Алёша тоже не возникал, испуганно глядя за движением. Надо же выдумать было такое занятие посреди ночи! Но, самое главное, что отвечала она — «да». Краснел и розовел тогда Сёма от накатившей радости, размышляя что еще задать. — А ты меня видишь? — игла оставалась на том же ответе. Весь страх, почему-то, куда-то улетучился, и возвращаться явно не собирался. Об этом хотелось слышать, этого хотелось знать. На другие, может быть, более глубокие вопросы, он не решался. Хотя, конечно же, интересно и как с папой познакомились, и почему о Маше говорить он отказывается. — Как у тебя дела? — и тут соседский мальчик не выдержал. — Ты что, совсем ребенок? — тонким голосом пролепетал Алексей. Конечно, заранее он озвучил, что переговоры во время сеанса недопустимы, но по всей видимости, решил нарушить свои же условия. — Тут тебе не телефон! Все. Сейчас мой вопрос, — он вдохнул побольше воздуха. Сёма хотел было обидеться, да руку оторвать, но посчитал, что себе хуже этим сделает — промолчал. Разумеется, истратить два вопроса из трех было не очень приятно, но зато появилось время на подумать. — Живы ли родители Алексея? — он спрашивал это так серьезно, и так по-взрослому, что становилось даже смешно. Сам не зная от чего, Собакин улыбался. Возможно, нервное.        Ответ, конечно, дожидаться было волнительно. Почему-то иголка двигалась менее охотно, будто не собиралась отвечать. Появилось даже чудное ощущение, словно холод окутал комнату, да и по спине пробежался. Тут точно нет никого? Перепугавшись, Сёма отвлекся — поглядел по сторонам. И все же, приоткрытая дверь его настораживала, а еще больше — темнота в коридоре. Забывшись, что общается с мамой, хотел было зажмуриться, да Алёша отвлек — он закричал! При том, нужно заметить, в эмоциях нисколько не сдерживался. Ему будто вмиг стало все равно на то, что рядом происходит.        Кажется, мальчик даже перестал переживать о собственном наказе — руку Сёмы отпустил. Значит, не было в этом никакой опасности? Все это было ложью… но к чему же тогда такая яркая реакция? Что же такого примечательного ему ответила мама? По всей видимости, Галя оказалась права — родители Алёши мертвы. Зачем же иначе ему жить с тетей Фросей? Правда пробила его сердце насквозь. Наверное, стоило бы смолчать. Однако, в школе же их учат, что сладкая ложь куда хуже тяжкой правды.        Сёма осознал, что Алёша пребывает еще в более отвратном расположении духа — застыл, глядя на рисунок. И молчит! Жутко. Лучше бы снова повел себя как задира, нежели как малахольный. Собакин не решался и слова обронить, глядя на побледневшего товарища. Зря они все это затеяли. Очень зря. Сейчас разгневается на них Б-г за такое — нельзя с потусторонним шутить. Вот правильно же думал! И будет уроком — не вестись на такое. Если, конечно, больше ничего не произойдет.        Кто-то постучал в дверь. Страшнее ужаса не придумаешь! Оба вскочили, да побежали кто куда — Алёша решил спрятаться в шкафу, а Сёма, перепугавшись, полез под кровать. И оба не решились комнату покидать, явно посчитав, что за дверями чудище. При том, оба перестали из себя взрослых строить, показав друг другу, что обоим по восемь, а не по шестнадцать. Не просто так, по видимому, чудилась чужая тень у выхода. И что же теперь делать?        Ниже стянул Семен одеяло, свисающее до пола. Теперь надо только надеяться, что это существо его не увидит через щелочку. А вдруг оно теперь до папы, Гали и Фроси доберется? Хотя, наверное, оно справедливо и никого просто так не обижает. Вдруг это все-таки мама решила подать знак, что она рядом? — Сёма? — голос был совсем иной. Это отец пришел за ним! В комнате он не расхаживал, и сразу зачем-то вышел. Переживать было не о чем. Однако, не спешил Собакин вылезать — нужно придумать как объясниться. — Ты где? — по всей видимости, зашел на балкон — по полу подуло. Было, в том числе, не понятно, почему Алёша не выходит. Это же не его папа! Должно быть все равно. Нил задержался, выглядывал, наверное, на улице своего сына — от того холоднее. Сейчас, все-таки, осень. Очень жаль, что сразу не решил под кроватью посмотреть — не додумался. Сам мальчик все ждал пока Алёша подаст знак, что можно выходить. Он же на целый класс больше знает!        Снова спешно папа вышел из комнаты. Хотелось надеяться, что сегодня больше не вернется, хотя в это крайне слабо верилось. Волнуется, все-таки! Посему же, глаз один Сёма из-под одеяла вытащил, осмотрел все, что его окружало. Надо было спать ложиться, а не с духами баловаться. Нужно, пока еще есть время, уточнить у соседа что же теперь делать. — Выходим? — шептал он, обращаясь к шкафу. Очень уж хотелось быть услышанным! Если отмолчится сейчас собеседник — без команды выполет Собакин. Однако, волновался сейчас он лишь о том, чтобы «спиритическую доску» папа не заметил. Но, если полагаться на свои уши, около нее даже не останавливался. Как, все же, он может быть невнимателен. — Ау? Я иду к папе. — Нет! — шипел Алексей. — Чем ты докажешь что это взаправду он? Это, скорее всего, бес. Извини, — он вздохнул, — не твоя мама с нами говорила. — А кто? — Бабай. — Кто? — разговор их прервал шум в коридоре. Снова кто-то там бродит, ищет их… нехорошо все это. Ситуация, в самом деле, безвыходная. Однако, рано или поздно придется явиться на свет и как-то объясниться — не перед дьяволом, конечно! Ну а когда он уйдет?        Сёма успел уже многого наслушаться в школе про потустороннее, в основном, конечно, от ребят постарше, и потому сейчас крайне жалел что с этим связался. Но, зато, будет чем поделиться! Хотя, конечно, лучше молча играть в пёрышки без проблем, чем столько пережить них ради одной ошеломительной истории. Как все удивятся, когда узнают, что произошло с мальчишками! Как в самом страшном сне.        Не успел он и опомниться, как в коридоре громче звуки стали — стуки появились. Сердце сильнее заколотилось, да ближе к стенке Собакин оттолкнулся. Хочется верить, сейчас никто не увидит его, и уж тем более не обидит. Наверное, все это они сами напридумывали, а водил сам Алёша — от того иголка и скакала. Сейчас он выбежит и скажет, что все это была шутка. А как это горько будет принять? Только ведь, пусть и на короткое мгновенье, успел представить маму рядом. Она была такой общительной, так к себе располагала. Может быть, однажды, вызовет ее самостоятельно. Тогда задаст больше двух вопросов, все десять! — Где? — вновь папу услышал. — Где он? Где мой ребенок? — к кому он обращался, пока было непонятно, но, по всей видимости, к Фросе. И ее успел разбудить. Теперь то, наверное, Алёшка поймет каково Сёме, и из засады своей выйдет. Это ведь совсем уже не смешно! — Вашего тоже нигде нет! — становилось как-то неприятно на душе. Это явно бабушка соседская, сейчас они вдвоем будут их искать. И как понять, когда можно выйти? Все же, ждал ответа товарища, продолжая думать, что тот куда смышлёнее. Можно заметить, что Сёма отчего-то приуменьшал свои собственные мыслительные способности. Может быть, считал его за старшего брата — трех лет вместе растут. Может быть, Алексей слишком часто говорил о том, что отучился больше. Целый год! А уж тем более, если весь этот год провести за письмом, чтением и арифметикой. Так в восемь уже можно будет чувствовать себя на сорок… а то и больше.        Игра та затягивалась, словно свой красный галстук на шее перетянул. Теперь уже папа, вместе с Фросей, отправились на поиски. В самом деле, глупо было не поискать их в шкафах или подобных местах. Это же дети! К тому же, Нил даже не обратил внимания на то, что лежало у подножия кровати сына. Хотя, в некоторой степени, это и было хорошо — меньше волновался. Возможно, меньше ругать будет.        И все-таки, надо было это прекращать. Все. Безразлично стало Сёме на реакцию Алёши — из-под кровати пополз, попутно сразу хватаясь за рисунок с мамой, за «доску». Уже потерял одного родственника, и второго как-то не хочется. Вдруг он сейчас выйдет с Фросей на улицу и потеряется? А если на них бандиты набросятся? И как бы старший не кричал, все равно младший его любил. По ходу действий выдумает, чем тут занимались, может быть, даже поймет. Кто знает?        С некоторым трудом выполз, на ноги вскочил, да поглядел сразу под них — эту спиритическую доску, иглу, как оказалось, страшно трогать. А если в ней все еще мама? Может быть, если снова взять в руки иголку, она заговорит? Да и куда все это сооружение деть? Думать было некогда. Его появление явно было не тихим — взрослые в комнату поспешили. Рисунки, на которые так нехорошо было наступать, остались под ногами. Это очень-очень плохо! На месте призрака Сёма бы обязательно обиделся.        Наконец, в комнату зашли Нил с Фросей. Первый, как сын заметил, был крайне растерян, и даже напуган. Главное, чтобы это действительно был он, а не «бабай». И как тут разберешь кто есть кто? Рогов у них нет, хвостов — тоже, тень не двоится. — Сёмушка! — и папа, что буквально мгновенье назад на Галю кричал, как на злейшего врага, стал таким мягким. Точно ли он это? Надо спросить какой-то вопрос, на который ответ знать будет только Нил. Тот, в свою очередь, вел себя уж больно по доброму. Не виделись они, как думается, не больше часа. — Куда ты пропал? — задавал вполне очевидный вопрос, на кой мальчик не мог бы ответить. Правда будет здесь крайне неуместна! — Мы играли! — и он, в каком-то смысле, не врал. Но тут же встретившись в недовольным взглядом Фроси, что также в комнату зашла, задумался, не зря ли про Алёшу вспомнил? Наверное, ему свое упоминание будет неприятно. Себя сдал, а теперь еще и друга. Нехорошо. — Он здесь, в шкафу, — говоря о том, чувствовал себя стукачом. С иной же стороны, иначе бы это никогда не закончилось. Не стал же он бы в нем ночевать!        Отец немного похмурился — он не злился, больше от непонимания происходящего. Хотя, с его то взгляда на детей, вряд ли понять происходящее. Сосед, в свою очередь, не дожидаясь бабушки, вылез. Он, как казалось, был нисколько не зол и не испуган — больше расстроен. Его, конечно, принялись ругать, чуть толкая к выходу. Хотя, конечно, если бы не Нил, дорогой пропажи она бы и не заметила. Да и тот, казалось, сегодня ночью не поднимется. Сёма, все же, не понимал почему и о чем старшие спорят. Наверное, что-то серьезное. Тем не менее хочется знать… лучше бы это у мамы спросил!        Рисунок, тем не менее, был замечен. Паника поселилась в сердце, ведь папа, как известно, маму не любит — очень! Никогда о Маше не говорили, хотя можно было бы однажды сесть вместе за стол и все обсудить. Думается, это лучше, чем умалчивать. Возможно, правильнее было бы сказать Сёме, что Галя его мама. Наверное, ничего бы не изменилось. Хотя, Нилу казалось, на момент, когда сын с ним съехался, тот был уже достаточно взрослым, чтобы помнить мать. Это ведь, должно быть, везение, что о ней позабыл. Но, конечно, рано или поздно ложь всплыла бы на поверхность. — Я полагал, ты достаточно взрослый, чтобы тебя спать не укладывать, — Нил уже глядел под ноги себе и сыну. Сёма его интересовал, однако, побольше. Смотрел на мальчика с явным непониманием, желанием переговорить. Странно, конечно, что спать ему посреди ночи не хотелось. Не собрался ли снова из дому уходить? Мальчик молчал.— Ты рассудка лишился? — не кричал, но явно был зол. — Это что такое? — делил предложения на слова, указывая на «доску». Сёма, потупив взгляд, отвечать не хотел. Но и врать, что самое печальное, у него тоже не выходило — язык словно замок. — Скажи как есть. Я же не совсем дурак! — чуть покраснел — на днях только говорили с ребенком о том, что это слово неприемлемо. — Ну да, мы с Алешкой немного, — тянул. — Попробовать разное решили. — Духов вызывали? — Нил сам как ребенок, честно сказать, интересовался. Со стороны он выглядел пусть и как строгий отец, в душе также, как и Сёма, искренне любопытствовал. Все равно потустороннее — вещь такая манящая и неизученная. — И что, они пришли? Поговорили? — Да, — он хотел забрать и спрятать рисунки, но было уже поздно — падал на кровать. — И знаешь, все это было по-настоящему. У Алёшки у самого даже рука вся взмокла от страха. Да и в шкафу он тоже спрятаться сам решил! — От кого? — Да я не знаю… Я хотел выбежать, а он мне шептал — не надо! — Ясно, — закончил Нил разговор довольно неожиданно. Оглядев сына, еще раз убедившись, что тот цел, и волноваться больше не о чем, решил работы его поднять. Наконец уважительно к ним отнесся! Хотя трогать то, через что духи заходили в этот мир, не очень хотелось. — А тебе не страшно? Щас уснешь, забудешь о поступке своем, а пока спишь призраки тебе полбока откусят. — Папа! — возмутился достаточно перепуганный Сёма. — Так не бывает! — отец усмехнулся. — И вообще, мама же добрая, зачем ей меня кусать? Мы ее вызывали.        Нил заметно побледнел, погрустнел. Слышать о Маше ему явно ничего не хотелось. Обидно ему, что в целом тему матери Сёма поднимает — старший сделал все возможное, чтобы он о ней не вспоминал. — Неужели я такой плохой отец? — очень неуверенно интересовался. — В чем ты нуждаешься? Зачем она тебе? — Ну это же моя мамочка! — говорил о ней, как о живом и вполне родном человеке.        Приподняв брови, печально отец покачал головой, разглядывая рисунок. Ему казалось, Сёма начнет интересоваться Машиной судьбой гораздо позже. Он ведь еще даже не подросток! И голове не укладывается одно — почему Галя не заменила ему мать? В чем разница? Не хотелось Нилу верить, что в чем-то виноват — ради сына жил, ради него старался. А тут какие-то мечты о потаскухе нарисовались! Ему этого было не понять. В душе колко и неприятно. — Ты тоже очень хороший папа, но мне все равно интересно какая была она, — продолжал мальчик. Папа его был абсолютно разбит, и продолжать разговор не желал. Он хотел было уйти, и забыть о чем они говорили. — Ты же не оставишь нас сегодня, пожалуйста? — начал младший расправлять кровать, подушку поправлять, да носки с себя стягивать — готовился ко сну. Нил в ответ лишь медленно помотал головой. — Спасибо! Я не хочу чтобы ты уходил, мне будет очень боязно, как в прошлый раз… когда ты у той тети ночью был. — Почему тебе боязно было? — Вдруг с тобой что-то станется, или ты не вернешься. — Со мной? — его весьма смутило волнение сына. — Ты что? Я же взрослый. Сам могу за себя постоять в случае чего, и даже по ночам могу гулять! — и все же, портрет, что в руках держал, его напрягал. — Она совсем не так выглядела. Беленькой была, в одежде яркой ходила — ни в такой как на картинке, а в цветной, как попугай. Ты скучаешь по той, которую даже не знаешь, малыш! — Да, мне от нее совсем ничего не осталось, — Сёма вздохнул. Казалось, разговор продолжать не за чем. Зря вообще начал — отец всегда просит о прошлом молчать. Но как же тут об этом просто забыть, когда так увлекательно? Тем более, что мама кажется такой далекой и волшебной. Наверное, если бы она была с ними, все сложилось иначе. И, может быть, если бы отец жил с ней, а не с Галей, сейчас бы из дому не уходил. Почему-то казалось именно так, ведь папа и мама, как думается, должны быть нераздельным целым. — Почему же? Она дала тебе имя, и… нос. — Правда? — мальчик от чего-то услышанному был крайне рад, да прикоснулся к лицу руками. Нил немного нахмурился, а потом лукаво приподнял брови. Он живых родителей полюбить не может, а тут сын мертвую восхваляет. Да и какую мертвую — проститутку! Наверняка это все потому, что он ребенок. И хорошо бы, если спустя года помнил о ней только хорошее, хотя то навряд ли. — Я очень рад! В следующий раз буду призывать ее по другому рисунку. — Что? — тут уж Нил возмутился. — Не надо никого призывать! Это опасно. Я тебе запрещаю.        Сёма отца слушался, и потому лишь опечаленно вздохнул. Он не стал спорить, но и глупых вопросов не задавал — это радовало старшего. Хотя, конечно, стоило бы напрячься. Про себя на мгновенье подумал ослушаться, но с отцом это обсуждать явно не стал бы. Легче промолчать. Тем более уже время сна! Маловероятно, что он пожелает драгоценные минутки ночи тратить на учение сына уму разуму. В комнате горела одна лишь лампа у кровати, и глядя на нее хотелось спать все больше. Но как же? На душе теперь тревожно. А если и правда кто-то покусает?        Папа вздохнул, положив бумаги на фортепиано. Тяжко ему было на сына смотреть, и совсем его не понимал. А как хотелось бы! Ведь его, как никого другого, Нил пообещал себе сделать счастливым. Ради него только и хочется по утрам открывать глаза, работать — лишь бы Семушке хорошо было. А, как оказывается, такого состояния достичь отнюдь трудно. Собирался уж уйти — потянулся к выключателю, свет погасить. Сложно ему было придумать, как иначе разговор завершить. — Папочка, а что, ты сегодня со мной не останешься? — Сёма мгновенно за руку его схватился, да остановил. — С Галей помирились, теперь она тебя пускает? — В своей кровати, в своей комнате буду ночевать — что-то в крайность я сегодня, из-за злости на Галеньку, впал. Но все хорошо, можешь считать мы помирились! — конечно, пока он умолчал о своем плане развода, переезда. Достаточно на сегодня стресса всей семье. — А почему вы ругались? Она хотела одна спать и тебя не пускала? — Да, так и есть! Мне тоже надоело тут, на софе, ютиться — имею право попросить ее подвинуться! — Сёма почему-то посмеялся, но, по всей видимости, поверил. Во всяком случае, второму Собакину именно так и показалось. Благо, разговор на этом о ссорах был завершен. — Все, спокойной ночи, мой родной, — Нил вновь пожелал покинуть гостиную. — Ты уйдешь, а если меня все же покусают духи? — вполне серьезно интересовался ребенок. Отец, вероятно, уже пожалел, что пошутить подобным образом решил. Чего только хотел этим добиться? Мальчику же одному в комнате лежать, дрожать — а паранойя, при том, может несколько дней продолжаться! Разве себя в детстве не помнит? Не надо забывать что дети — существа впечатлительные. — Я ведь не знаю ничего о маме, вдруг она могла бы обозлиться на что-то и теперь хочет мне бок откусить? Или голову?! — конечно, на месте Нила было бы вполне уместно сказать, что это правда — продолжать гнуть свою линию об отвратительности Марии. Однако, в тот момент он задумался о довольно необычной вещи — не хочется рушить в подсознании мальчика этот чистый и светлый образ матери.        Нил, уже уставший стоять на ногах, присел рядом на кровать. В голове куча мыслей перемешалось, и сил что-то выдумывать не было. Он только-только с Галей переругался, уже сердце из груди выскакивает — а тут еще Сёма с таким разговором. И перенести его на завтра тоже не выйдет — атмосфера как-то по особенному располагает. Ощущение, что либо сейчас обсудят эту отвратительную особу, либо очень опосля. Да и хорошо, правильно проводить с сыном время. Мечта его не сбылась, как знаменитый певец не состоялся, как муж — тоже. Так что очень хотелось ему лишь одного теперь — стать порядочным родителем. Сделать все так, чтобы сын, очень погодя, запомнил его как лучшего отца.        Пообещав рассказать о матери все, с натугой напрягал мозги — конечно правду не был намерен говорить! Нужно было что-то придумать, покуда Сёмен, счастливый от услышанного, собирался внимать особенно чутко. При том, надо обязательно с мысли не сбиться, ничего не забыть. И чтоб Галка позднее не подпортила выдуманную историю! Она, возможно, на такую авантюру не будет согласна. Ну не разбивать же его детское сердце?        Устроившись поудобнее, Нил начал воображать. А ведь, что самое главное, нужно в собственной истории не запутаться. Если учует ребенок ложь — отмыться будет сложно. Тот, в самом деле, все еще был встревожен — лег к Нилу поближе, поменяв голову с ногами местами. Не понимая чего происходит, старший замер. — Дай мне руку, папа, — командовал мальчик. — Зачем? — он смутился, и не хотел к сыну прикасаться — это не больно правильно. Никогда себе такого не позволял, но под каким предлогом отказать Сёме — тоже слов не находил. — Как «зачем»? — искренне не понимал его. — Мне же страшно, так я буду чувствовать, что ты рядом, и это ты, а не приведение. Их то легко от людей различить! Они ж холодные, не как мы, человеки…        Хотелось бы ее вырвать, заставить Сёму сесть, но не было у Нила подходящих слов. Нет ни единой причины подвинуть его. И тогда он, немного резко, начал свой рассказ.        Вообразил он, мол Маша была актрисой, и играла так хорошо роль отвратной женщины, что сложно было поверить — она другая. Таковая профессия Семена устроила, и конечно же, не разочаровала — в тысячи раз лучше правды. Слушал он внимательно, был крайне доволен. Сразу бы так! Именно этого и хотел с детства, а лишь сейчас дают послушать. И зачем папе нужно было молчать? Наверное, дальше будет какое-то необычное развитие событий. Дослушать бы еще ему — уже засыпал. Третий час ночи!        Нил на ходу выдумывал как познакомились они в кабаре, якобы случайно, и как долго, но очень чувственно общались — сдружились, стали много времени вместе проводить. Все словно было так, как у всех людей бывает. Смешно, хоть и довольно печально. Представлять, однако, Машу в кругу своего общения, даже сейчас, мерзостно. Радует лишь, что сейчас никто не мешает придумывать ей славный образ, она бы, вероятно, так же не поступила! Отца при Сёме, при первой их встрече, начала унижать! Это совершенно не по-человечески.        А она действительно хотела в кино играть — все, что помнил старший Собакин из общения с ней в ту ночь. Да и не только она, многие непотребные девки надеялись среди богатых клиентов встретить тех, кто пожалеет, да к хорошей жизни отведет. Вот и ему, на тот момент вполне состоятельному, плакалась мол, играть хочет. Нил, конечно посмеялся, да отправил работать, обучаться мастерству. Не все решается близостью и деньгами. Ту наглость, в том числе, ненавидел в ней. Этого никогда не было в Гале! На секунду захотелось даже вернуться к ней, к их общему ребенку. Заскучал.        Потом якобы в Галину он влюбился, с Машей поругался и уехал очень далеко — по работе. Такие «признания» отца совсем очерняли, хоть сам он того не до конца понимал. Дальше, все как знает сын — узнал о Сёме, вернулся, мать его отказалась отдавать ребенка, и вскоре умерла. Врать было не о чем, и не зачем. Однако, мальчик уже не слушал. Он задремал, вероятно, сразу после того, как узнал, что мама его в кино снималась. Теперь он был доволен, он был услышан. Проснется когда, думать будет о чем угодно, да не о ругани старших.        Нил, услышав тихое сопение, определенно обрадовался — конец лжи! Конец этим вопросам! Столько раз приходилось разговор откладывать, а тут решился. Сложно понять, все же, чего это так Семушку волновало? В теории, должен был к Гале относиться как к матери, но что-то не выходило. Чувствовал, наверное, что чужая она ему по крови — дети более чуткие. И это, все же, печально. Откуда и к чему такой интерес? Что же ему даст знание об этом несвежем трупе?        Осторожно выпуская себя из рук Сёмы, он собирался встать. Гладил его по голове, мысленно желая приятных снов. Знал, что никто ему Машу заменить не сможет, но очень надеялся стать лучшим отцом. Понять бы еще, что для этого нужно.        Почему-то вспоминались строки какого-то неизвестного автора, которые он услышал еще в шестнадцатом году: Не смотри ж, мой мальчик, синими глазами, И в темноте напрасно маму не зови. Мама не вернётся…