Черно-серые линии

       Прошла неделя. Было довольно темно, их освещали всего несколько маленьких свечек. Нил, стоя на коленях у ванной, старательно, чтоб ничего лишнего не пустить в воду, отрывал лепестки роз. Тело ныло от желания скорей окунуться. Галя же в свою очередь распределяла их по воде. В воздухе витал слабый аромат цветов и какого-то меда, пусть его нигде не было. В целом, атмосфера довольно романтичная, хоть им обоим было несколько печально. Тот день выдался тяжелым. — Я купаюсь в розах, которые ты мне даже не дарил, — посмеялась Галина, нарочно утопая в пене. Вновь тот вопрос отсутствия к себе знаков внимания поднимался. В волосах ее, уже довольно длинных, так и норовили запутаться остатки букета. Хотя, судя по всему, девушка была к этому готова. Спокойно принимала она, как листики прилипают к телу. Вся она напоминала от чего-то сладкую карамельку. — Залазь тоже? — Ты знаешь, это плохая примета — передаривать? — супруг ее раздевался, тихонько переступая, в надежде, что вода за края не польется. На счастье, этого не произошло — только умиротворение и мурашки от теплоты. Сталось неприятно, и медленно погружаясь в домашнее лето, настигали хорошие эмоции. Было даже удивительно, что им хватало места на двоих. Конечно, когда Сема стал расти, нужно было искать, где можно уединиться в любое время. Так что, ванная стала хорошим местом для этого. Все же, нечто сковывало движения поплоше отсутствия пространства. Выходило из всего этого довольно сомнительное свидание, но оно их обоих вполне устраивало. — Ну и что? Будь я на твоем месте, так после каждого выступления дарила любимой цветы, при том, не только свои, но и чьи-нибудь еще из театра утаскивала.        Нил ничего не ответил. Может, она и права, но воспринял сказанное так, словно Галя шутит. Он топил листики, наблюдая за тем, как призанятно они напитываются влагой. Поразительно, что ему вовсе их подарили. Где такие красивые растут? Казалось, от таких действий запаха становится больше, все в ванной окрашивается в желто-розовый, точно они в кружке чая. Забавно получается. Тем же временем, Собакина почти до губ погрузилась в воду, закрывая глаза от удовольствия. — Извини, — он вырвал ее из плена наслаждений резким словом. Говорить он стал дальше несколько томно. — я просто думаю… Все произошедшее, сегодняшний день… Впервые я на похоронах, впервые видел воочию мертвого человека, а тут еще и тот, с кем полжизни провел.        Крутился день в голове, будто его никогда и не было. Так странно… Галина молчала, пытаясь понять, о чем же муж печется. Разумеется, предположительно было ясно. Прошли похороны Бухарина. Он умер в возрасте семидесяти лет из-за запрещенных веществ. Всю остальную информацию Элина пыталась тщательно скрыть, а первый день, когда городу стало известно, даже уверяла — причина в остановке сердца. Затем кто-то проболтался, и все сталось ясно. Уму не постижимо. В такие то годы, из-за таких то вещей! Глупость какая. Кто-то говорил, мол, ему подсыпали, а он ничего не знал, другие шептались, что его зависимость переходила до таких масштабов, что изношенный организм перестал данное принимать. Честно признаться, случай с тем, чтобы зависимый человек столько прожил — исключительный.        Как бы то ни было, в чем-то он преуспел, чего-то смог в жизни добиться — так можно фляжника кратко охарактеризовать. Не худшим образом годы истратил, поскольку живым бы о них не жалел. Самое печальное — то, сколько времени Агата на него потратила. И, что самое обидное, правда любила. Даже тогда, когда пришла советская власть, с ней отмена частной собственности, а следственно и потеря кабаре со всем нажитым. Помимо того, он получил статус «лишенца» . Несмотря на все это, его не бросила. Почему? Сложно ответить на этот вопрос. Наверное, любовь. Нужно отметить, что и Нил оказался в подобной ситуации, принимая точно такую же позицию как в документах, так и в обществе.        Правда, этих же чувств, по отношению к Бухарину, Соломон Давидович не разделял. После его выписки из психушки, нарочно искал встреч, ругался, прямо высказывался о своем желании Агату Михайловну забрать от мужа подальше. Если у него были какие-то чувства к ней, что для большинства покажется очевидным, так решил молчать перестать, спустя столько лет. Многие считали, что он как-то взаимосвязан со смертью фляжника, что, конечно, вряд ли, но имеет место быть как теория. — Ты заметил, что никто не плакал? — тогда Галя, возвращаясь в полусонное настроение, решила обсудить все минувшее, говорила она спокойно, хотя тоже волновалась. Однако, происходящее помогало ей обрести покой на душе — это, все-таки, не их дело. К тому же, Бухарин никогда не был ей даже приятелем. — Да, — все-таки, пытался вспомнить хоть одного человека, у кого были б глаза на мокром месте. — Даже Агата Михайловна была вполне спокойна, ходила под руку с Соломоном Давидовичем, не выглядела даже как жена покойника, сливаясь с гостями. — Мы обсудили с ней это — она была под сильными успокоительными. И все-таки, хорошо что у нее есть друзья, которые могут поддержать в такие минуты. — Я Элины не увидел ни на прощании, ни на поминках. Она бы, верно, поплакалась — характер такой. — Разве она не вернулась к Кишинёв? Я вовсе после нашей свадьбы ее не видела. — Вернулась, но мне казалось, она будет на прощании.        Галя двусмысленно усмехнулась. Хоть и занимала, в любом случае, позицию самого близкого человека в жизни Нила уж не первый год, все ж думалось о вероятности измены, предательства и прочих мерзостей. Она, как никто другой, многих знала, кто таковым себя тешил. Их эта тема, благо, обошла, но лучше уж быть всегда на стороже. Таким образом, вспомнилось ей пережитые влюбленности и краткие мгновенья, когда Собакин мог бы ранить ее чувства. — Интересно, а что сейчас с Шофранкой? — из-за тесноты захотелось конечности размять — Собакина протянула ногу, как бы на что-то намекая. — А этого я не знаю, — Нил взял ее стопу, да принялся массировать. — Наверняка ее уже нет в городе — свиделись бы точно.        Послышался громкий хлопок за дверью — кто-то зашел. А, учитывая что время — конец второй смены в школе, значится, Сема. На сердце обоих сталось спокойней, ведь так они точно знают, что мальчик в безопасности. Не ходит, не гуляет, не задержался.        Однако, зашел он не один — с Алешей, ровесником, знакомым, и даже чуть больше. Но об этом позже. Они были не очень близки, но общаться приходилось, словно братьям: вместе ходили от школы и до дома — так просили делать как и Собакины, так и бабушка второго мальчика. Тем не менее, это общение обоим надоедало, посему они часто ругались, при том, на совершенно глупых темах. Уставшие от получения знаний, оба становились раздражительными. Не было ни общих интересов меж ними, да и характерами схожи не были.        Тогда Семе хотелось перекусить, передохнуть, да потом заняться делами — вечер обычного школьника. Алексей же наоборот, был более активным, потому желал размяться, прогуляться после уроков, или выплеснуть куда-то свою энергию. Скоро переходный возраст — можно понять. Однако, уже поздно — некуда. Первый, как Галя и говорила, от генетики никуда не убежишь, рос довольно быстро и стремительно, к тому моменту — почти полтора метра. Для его возраста, надо сказать, довольно много. Это вполне, по крайней мере, в сравнении со вторым, низеньким и щупленьким, кучерявым мальчиком.        Самый младший Собакин тихонько снимал туфли, аккуратно стягивал с себя фуражку. Глядя в зеркало у входа, развязывал красную повязку с шеи, к которой уже так привык. На самом деле, он еще не до конца понимал, для чего ее носит. Было ясно только, что это делают только хорошие юноши. А в чем же они хороши? Хотя в нем и не было той же крайней правильности с любовью к совершенству, как в Ниле, был приучен к опрятности. Его немного напрягало, что не слышит старших, но не спешил их искать — проходил к себе в комнату, радостно потягиваясь. Теперь, правда, детской у него не было — только зал. Однако, ему весьма повезло — самая большая комната квартиры во владении. Там, надо сказать, мало чего изменилось, кроме перестановки, да появления кровати. Нужно было ютиться, но стараться не забывать о комфорте.        Оба мальчика разбрелись по своим местам, каждый занимался своим делом. Однако, Семе долго спокойно не сиделось, пока не узнал где папа с Галей. Хотя полученная информация его отнюдь поразила, не стал лишних вопросов задавать. Он остался достаточно пугливым, потому совсем не любил находиться дома без своих близких.        Несмотря на то, что в детстве Нила присутствовало насильственное принуждение к музыке, из чего в дальнейшем он сделал выводы, что по стопам родителей не пойдет — сына его эта тема все же коснулась. В нем было желание и стремление, либо, может быть, краткое увлечение к этому. Так или иначе, вынужденное подселение его к фортепиано дало свои плоды. Отцу это не то чтобы не нравилось, но сам заниматься с ним не желал, а отправлять обучаться, как когда-то его, вдали от семьи — наотрез отказывался. Более того, даже настаивал, чтоб Семен учился с остальными, самыми обычными, детьми. Так что, ребенок проходил обучение с личным педагогом время от времени (поскольку на постоянной основе оплачивать такие труды — дорого), и старался самостоятельно заниматься. По книгам, с редкой помощью отца, грызть гранит науки тяжко, но так даже интересней.        Мальчик видел бабушку с дедушкой лишь единожды — незадолго до революции, в семнадцатом году, они приезжали на пару дней. Практически их не помнил, однако, знал, что «под их опекой ты бы уж плясал, на дудочке играл, и знал всевозможные симфонии наизусть», так что все ждал, когда ж они снова свидятся. Таким образом, выходит, занятие рода на Ниле не прервалось. Об этом же юнец думал, доставая нотную тетрадь, поднимая крышку инструмента. Музыка его не только интересовала, но и успокаивала. Заниматься ей в свободное время — настоящее счастье. Только лишь начало мелодии проиграло, как Алеша ворвался в комнату, громко гремя дверями. — Хватит! — он влетел настолько быстро, что Сема даже вздрогнул. — Я хочу посидеть в тишине! — И что? — несколько сердито отвечал мальчик. — Только ночью нельзя играть, если ты не знал. — Что, ты такой правильный? — Да, не злючка-вонючка, как ты. — Эй, — разгневался, и даже чутка покраснел. — Сам такой. — Нет, ты. — Все! Скоро придут милицейские и тебя посадят. — За что? — За то, что нельзя жить детям в гостиной по закону — она общая. Если не веришь, у бабушки моей спроси. — Это тебя скоро в тюрьму посадят. Навсегда, между прочим. — Меня то за что? Я — честный пионер. — За то что врешь!        Алеша усмехнулся, а Сема внимательно поглядел на ноты пред собой. Решил он, что никто его от дела не будет отвлекать, а уж тем более с такой чушью. Появилась какая-то небрежность к соседу по квартире, от того даже решил, что общаться с ним больше не будет. Разумеется, такие решения «раз и навсегда» были постоянными. Они часто ссорились, да все равно мирились. Деваться было некуда — не жить ж им в негативе вечность? Все же, это дети, они не столь злопамятны.        Однако, игнорирование своих просьб никому не понравится — Алексей подбежал, да стал стучать по клавишам. Конечно, и юному музыканту это не понравилось, посему чуть не завязалась драка. При том, все это было крайне опасно — одному из ребят могла крышка на пальцы упасть. Семен оттолкнул противника, резко на ноги поднимаясь. — Сейчас я все расскажу, — гордо объявил, скользя по паркету. — Ябеда и стукач! — тянул второй мальчик за одежду, пытаясь остановить Собакина. — А ты — дурак. — А ты осел на двух копытах!        Тем не менее, они бежали, громко топая ножками, в сторону ванной комнаты. Остановить Сему не получалось. Все это, впрочем, больше походило на игру. Но это лишь со стороны — сами мальчики ругались без шуток.        Лежавшая до сей поры Галя, расслабляясь в ванной, от шума мгновенно вскочила. Пред ней теперь мутно — она провела закрыв очи, по меньшей мере, полчаса. Муж ее таких же эмоций не разделял — Сема часто жалуется на соседа. Закатив глаза, Нил внимал отнюдь громкие стуки в дверь, а за ними, брань тоненьким голосом. Наверное, младшие думают, что их не слышно. Еще бы! Они очень громкие! — Что опять? — вскрикнул Собакин, глядя на взволнованную даму напротив себя. Ему хотелось, в столь тяжкий день, почувствовать ее нежность, а не заниматься черт знает чем. Пришла пора учить сына умению постоять за себя, если, конечно, он еще не слишком мал для этого. — Семочка, ты не можешь подождать хотя бы каплю? — по сей день пытался отойти от привычки называть его в уменьшительно-ласкательной форме, а ведь ему больше не два года. Наверняка, в мыслях это останется надолго, если не навсегда. Дети для родителей, все ж, всегда ими остаются. — Папа-папа! Но он обзывается, — продолжал колотить мальчик, а рядом с ним второй шипел, мол, «ты первый начал». — и говорит, чтобы я переселялся из комнаты! — Что? По какой причине? — ныне немного недоумевал от сказанного, так нехотя возвращаясь к сидячей позе — сделал то же, что и супруга. Они с волнением переглянулись. — Потому что он Алеша — дырявая галоша. — Хватит дразниться! Не надо такие вещи говорить. Погоди, — вздыхая, Нил поднимался. Как же не хотелось ему! Однако, тогда он твердо решил — разберется с детьми, и будет отдыхать столько, сколько влезет. Среагировать сейчас — лучше, чем сделать вид, будто ничего не услышал. По крайней мере, в глазах Семы не упадет. Нужно держать грань, не переходя в излишнюю опеку. Он ведь не сможет всегда и везде его защищать? Точно сегодняшний день — несчастный билетик, а не отрывок из жизни.        К Галине мальчик с такими вопросами никогда не обращался — она просто разводила их по комнатам, да старалась затем поочередно вразумить. Ну разве в этом есть толк? Разумеется, это более милосердный выбор, но по решению младшего — слишком. Отец же всегда был вспыльчивым по отношению к окружающим, и если правильно на него воздействовать, хорошие оружие для достижения своих целей. Нечто подобное, наверняка, было в подсознании Семы. Ему так хотелось, чтоб за него кто-нибудь постоял взрослый и уверенный в себе.        Наскоро укутавшись, Нил вышел в коридор. На лице его, грозно изучающим юных пионеров, застыло негодование. Вправду, разве так сложно по комнатам сидеть, никому не мешать? Он еще не понимал, что именно в том и проблема.        С того момента, как вышел указ об уплотнении населения прошло довольно много. Однако, привыкнуть к этому сложно — чужие люди за стенкой, на кухне, и в санузле! Во всяком случае, им повезло больше других — рассчитав размеры квартиры, вышло подселить к ним только одну семью, состоявшую из двух человек. Интересно, что же творится в Бухариновской квартире ныне, ведь она была огромной? Наверняка там сейчас ютится минимум семей пять. Это все печально, в какой-то степени. Однако, если посмотреть с иной стороны — прекрасно. Те, кто жил в нищенских условиях, даже подвалах, ныне в гораздо более благоприятных условиях. Хотелось лишь надеяться на слова Ленина, ведь он давно уверил всех — коммунальные квартиры это ненадолго. — Дядя Нил, — тогда обратился к нему Алеша. — Скажите Семе, чтобы не играл сейчас. Хочу после учебы полежать в тишине, — повторял просьбу так уверенно. — Что за история с комнатой? — это была основная причина, почему он покинул столь романтическую обстановку. Желалось, тем не менее, скорее к ней вернуться, и даже более того, это было обязательно — к ноге прилип лепесток, как и к спине, посему долго разговоры вести он не намеревался. Вдруг с него упадет, и кто заметит? — Как бабушка сказала, — развел руками мальчик.        Собакин посмотрел на младших, да направился прямо по коридору. Не стал он никого бранить, ни стал ни с кем разбираться — принял совсем иное решение. Судя по лицам Семы с Алешей, они совсем другого исхода разговора ждали. Стали, только чуть тише, продолжать меж собой спор, провожая взрослого взглядами. Видно, зря только его позвали, ведь могли бы сами разобраться во всем. Так что, пожалели, а поздно. О чем-то спорили меж собой, словно и не замечал их Нил. Отчасти это было правдой.        Он был крайне раздосадован тем, что из воды ему пришлось вылезти. Каждому знакомое чувство, когда из теплой ванной комнаты приходится возвращаться к привычному холоду. А тут еще и не дали в полной степени насладиться временем с Галей — одни разочарования. Хотелось бы, конечно, выплеснуть все свои эмоции на первого попавшегося, но он старался этого не делать. У него была четкая цель — разговор. Никуда и ни за чем сворачивать не собирался — решительно направлялся к дальней комнате. За последние годы крайне жалел, что вовсе ее во владении своем имел. Имелось бы во владении помещение поменьше, жили бы чуть скромнее — о подселении чужих лиц и речи быть не могло.        Около запертой двери остановился, да чуть поднял костыль, постучал. Звук был отнюдь громким, совсем не таким, каким был бы от костяшки. Дети разбежались по своим местам, словно и не участвовали в призыве старшего. Выглядел он сам, стоит заметить, не лучшим образом — весь в розах, пусть они не заметны, но так прилипли неприятно, к тому же, мокрый. Наконец, соседка соизволила выйти к нему. — Фрося, — устало пробормотал он. — Чем ты опять ребенку мозг промыла? Какие переезды? Куда я должен сына, по твоему мнению, переселить? К себе в кровать? В уборную?        Старушка выглядела вполне свежо, хотя, кстати сказать, ее возраст был примерно такой, как у покойника Бухарина. Она, видно, стала за своим здоровьем следить, еще и ребенка к себе на попечение взяла. Разумеется, Собакины, кроме младшего, с ней совсем не общались, и лишь со слов Алеши знали, что Ефросинья Павловна — его бабушка. Где же родители — пока неясно. Она зевнула, оглядев Нила. — Я лишь сказала ему то, что слышала недавно от знакомых, — отвечала совсем без желания к общению. — Санузел, кухня, телефон, прихожая и гостиная — все для общего пользования жильцами. У нас, как тебе известно, несостыковка — гостиная занята Семеном, — надо добавить, что теперь выглядела она на приличные лет пятьдесят. — Дура старая, — добавил, уводя взгляд вдаль. — Хочешь, чтоб они вдвоем жили, в одной комнатке? Им обоим нужно свое пространство, и нет никакого смысла касаться этой темы, если тебя волнует психологическая полноценность внука. Никому не будет лучше, если мы сейчас станем решать проблемы честности таким образом. — Я не прошу их вместе заселять, я лишь поделилась с тем, чего услышала. Вот и все. А за языком попрошу следить, пока я тебе не выутюжила морду. — Ты уже не в том возрасте, дорогая. Своего-то, как меня, не хочется повоспитывать? Займись ребенком, а не проращиванием сплетен в его подсознании. — Без тебя, остолопа, знаю, — Фрося громко хлопнула дверью. Прямо перед носом! Разумеется, ни о каких нормальных взаимоотношениях меж ними не могло идти и речи. Приходилось друг друга терпеть, в попытке принять, хоть совсем не хотелось. По крайней мере, они знакомы были, так всем легче. Обе семьи твердили себе «временно», тяжко уживаясь друг с другом. Надо признаться, у мальчиков это выходило лучше всего. Хоть ссорились, но все же мирились. Данный случай — один из тех, которые показывают, что, в общем-то, Нил пытался влезать в любые проблемы, решать — очень зря.        Тогда он решил, без лишних разговоров вернуться к жене, но все ж призадумался. А стоит ли это делать сейчас? Вдруг очередная ссора развяжется? Решил проблему искоренить, к своему мальчику в зал отправляясь. Как говорится, сделал дело — гуляй смело. В голове его возникали тысячи идей, предложений, и выводов, в связи со сложившейся ситуацией. В самом деле, Алексей лишь наивно поверил своей воспитаннице, но из того такая каша заварилась. Ну не глупости ли это все? Собакин явно преувеличивает значимость детских слов, невесть по какой причине.        Семен же тем временем сидел на кровати, плотно поджав к себе ноги — он ждал, когда же конфликт разрешится. Надо полагать, именно потому подскочил, завидев на пороге отца. В глазах его так и читался вопрос «Ну что там?», который не было и смысла озвучивать. Хотелось верить, что правда на его стороне. По крайней мере, так выглядел папа с его стороны. В тот же день, привычных настроений не особо ощущал. Оба они чувствовали себя неловко и скованно, накрывали валы непонимания ежесекундно. Так что, хорошим решением было бы все обсудить.        Нил, ощущая, что почти высох за эти краткие минуты ссоры, все же с осторожностью садился рядом на кровать. Его немного потрясывало, от неожиданности сегодняшнего дня, от перехода разгоряченного тела в обыденное состояние. Хотя, верно, давно надо было привыкнуть к таковым «стрессам», на его месте. Странно, что он по прежнему реагировал на подобные конфликты столь ярко. Наверное, это неискоренимая черта характера. — Семочка, — и каждый раз он себя корил за это обращение. — Можешь не шуметь сегодня? — тогда в глазах сына появилось непонимание, взгляд такой, словно его предали. — Дело не в них, — непонятливо кивнул в сторону двери. — Мне тоже хочется посидеть сегодня в тишине, обдумать произошедшее. Похороны — серьезное дело. — Я так и не понял, кто погиб, — честно признался мальчик. — Ты его вряд ли помнишь… Да и не надо. Зачем ты такими вопросами задаешься?        Сын пожал плечами, да тихонько вздохнул. Видно, все-таки, сильно ему хотелось помузицировать. Сталось грустно, и даже немного обидно. Но тут разве скажешь хоть слово против? — Я не переезжаю? — горько вопрошал. — Нет, ты о чем вообще? Куда? — Сам не знаю, — робко ответил. — Значит, он все-таки врал? — Не врал, — потянул Нил. Вспоминались дни, когда он добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказывался от собственного имущества — противиться было бессмысленно. — Как мне известно, одна комната на двух детей, — ему так же вспомнилось, что, в общем-то, по указу, на одного человека — одна, а они с Галей двух под себя не имеют. К тому же, семья может иметь комнату для профессиональных занятий, однако и это обошло их стороной. Большая квартира казалась теперь совсем крохотной. — Но! Не забивай себе голову, тут останешься. Разберемся.        Сема тихонько покачал головой, попутно пряча ноги под одеяло. И все-таки, одна лишь мысль занимала его разум. — Ёрш твою медь! — выругался тогда он. — Я ведь плохого Алеше не делал!        Чуть не поперхнулся от неожиданных выражений отец его. Прям при нем, прям в такой форме. Это ужасно, и крайне отвратительно. Где он только столь грязных фраз набрался? — Я тебе уже запрещал браниться не единожды, — грозно произнес Собакин. — Если будешь гадости говорить — точно комнаты лишишься, — поскольку он не знал как воздействовать на него в данные минуты, решил прибегнуть к манипуляциям. — Ты только сам матерно сказал, я слышал-слышал, — в самом деле жалел о своей резкости мальчик. — Тетю Фросю дурой назвал. — Я тоже еще вырабатываю отвращение к таковым словам, но хоть понимаю, что так выражаться нельзя. Ни тебе, и не мне. Забываю иногда, а потом жалею о том, чего произношу… Нужно научиться по-другому выражать свои эмоции, — Нил хоть не впервые слышит как сквернословит ребенок, все еще нервничал на данную тему. — Вот если бы мне, — говорил он четко и убежденно. — Кто-то говорил, что так делать нельзя, я бы потихоньку перестал. Так что, если еще хоть раз услышишь от меня плохое — можешь смело дураком считать. — Хорошо! — Ну и я тебя буду так же величать, потому что бранятся только дураки, — сын его посмеялся, от чего бледная кожа лица чуть порозовела. — Я без шутки предупреждаю, при педагогах и друзьях стану так называть. — Значит, я так же, даже на работу приду, и буду ругательски ругаться. — Прямо на сцену в момент выступления выходи, не стесняйся.        Сам себя отец не понимал, и уж точно таким методам воспитания его никто не учил. На ходу придумал, не знал, правильно ли поступает, ограничивая и себя. Ведь он же давно не ребенок, даже не юнец — может браниться когда захочет. С иной же стороны, на маленького надо как-то воздействовать. Разве получится сделать это как-то иначе, не через собственный пример? Разумеется, азартная идея вышла, в какой-то степени опасная. С иной стороны, довольно забавно, надо отметить, что этот спор позволял произносить слово «дурак» — еще одно нехорошее выражение. В какой-то степени, логика пропадает.        Пока Нил думал, во что себя вогнал, Сема продолжал смеяться с происходящего. Так, по теплому, даже не воображая, что в реальности мог бы стать участником данных событий. Но, все ж, это было бы весело. Теперь, однако, есть какой-то интерес вести себя покультурней, да повнимательней слушать папу. — Фортепиано нельзя, а голосом заняться? — все же, возвращался к предыдущей теме он. Старшему хотелось бы съязвить, но гораздо больше понять — зачем? Разве это весело ребенку в его возрасте? Препятствовать, конечно, он бы не стал, но все ж интересов сына не разделял. — Я тихо… — Иди, — Собакин немного призадумался, и почесал влажную голову. — В покои. От туда, если двери закроешь, соседям будет не больно слышно. Шуми как душе угодно, но границ не переходи — чтоб я не слышал. Понял? — Сема порадовался, а затем скоро закивал. Надо полагать, музыка в его возрасте, как шанс выплеснуть свои эмоции. Мог бы заняться какими-нибудь активными играми, побольше времени проводить на улице, но все же мальчик выбрал путь, который ближе. — Ты ел? — ответ поступил отрицательный. — Бегом! Потом другие занятия!        Так странно, внезапно и резко, разговор закончился. Сема опять забылся, а ведь это может повлиять на здоровье в дальнейшем. Очевидно, родителю его таковое не нравилось, посему старался наблюдать за тем, чтоб все было, хоть в какой-то степени, по правильному. Мальчик ойкнул, вскочил, и побежал на кухню. Нилу же оставалось только задумчиво покачать головой. Зачем только готовили? Приподняв брови, он глубоко вздохнул, но обрадовался — можно вернуться к Гале. Наконец, это свершилось. Вроде как, проблему уладил, и надо надеяться, новой не возникнет. Кажется, и Сема хорошо понял его, так что каждый остался доволен.        Потихоньку ковыляя к ванне, он в очередной раздумывал о том, откуда в сыне может быть любовь к музыке. С другой же стороны, он мог бы выбрать себе более опасное развлечение, так что, стоило бы радоваться.        Иногда возвращался и к теме внешности мальчика, затем задаваясь снова вопросами. Почему нельзя было, чтоб он полностью перенял все гены от отца? Все же, видеть отголоски Маши в нем было не очень приятно: он получил чуть более выпуклую перегородку носа, кончик его — не такой острый, как хотелось бы. В остальном же, надо отметить, Нил с Машей были, в общих чертах, похожи. Он не замечал проблем вплоть до шестилетия мальчика, в отличие от Гали, которая еще в два года заметила схожесть сына с матерью. Вполне очевидные вещи. Ну почему Сема не мог родиться у них с Галей? Впрочем… Никто у них не смог родиться. И хоть он очень хотел себе второго ребенка, пока не было возможности этим заняться. Хотелось, тем не менее, пройти этот путь отца, который с Семой он сильно пропустил, только уже вместе с любимыми.        Опускаясь обратно в воду, никак не мог выкинуть из головы всех вопросов. В самом деле, каким бы ни был его единственный сын — очень любил его, разумеется, принимая. Забавно и то, что считал плохими качествами характера, спихивал на мать. При том, надо сказать, сама она упоминалась в семье довольно редко. Семен знал, что она погибла, когда была еще совсем молодой, но боле ничего. — Угомонились? — еще бы чуть-чуть, и Галине надоело томиться в ожидании. Немного подрагивая от внезапной теплоты, разливающейся по телу, Нил кивнул. — Я думаю, все же, нам нужно уехать. — Перестань, — случайно, на нервах, он хлопнул рукой по воде. — Нам некуда, и, даже просто говоря, не на что, ехать. Мне надоело. Мы с тобой сколько раз это обсуждали? Столько же, сколько и то, что Семке не следует ругаться. Неужели никаких выводов не сделала? — А ты, неужели так и не понял, что сейчас счастливой жизни тут не достичь? Давай хотя бы на неделю съездим к твоим родителям? Сема много лет не видел их, они — его, но желание встретиться, как мне видно, у всех есть. Врачи тебя посмотрят, я слышала, там ногу есть великий шанс вылечить… Тут, сам видишь, все новое для страны, она две войны прошла, все заново учатся жить. — Галка, — он положил себе руку на лицо, при том, так грубо подтянув кожу лба, что глаз неприятно раскрылся. — Не надо мои старые кости лечить. — Старые? Тебе нет даже тридцати пяти. — Если мы выедем, велик шанс, что обратно нас не запустят. Вдруг примут за контрреволюционеров? — Кому до нас есть дело? — На днях Сема сказал мне, что его назвали буржуем! Разумеется, дети не понимают что треплют, но тут ясно откуда ноги растут — их родители. Так что, все меняется, всем до всех есть дело. Но знаешь, я полагаю, надо подождать, пока все устаканится. Предупреждали же, мол, в светлое будущее пойдут только достойные, — никак не мог успокоиться, все нервничал. — А что врач? Куда он мне? Если и ехать, так только ради Семочки. — Значит, ты все же рассматриваешь, чтоб мы из страны выехали? — Ты о таких вещах то не кричи, — он перешел на шепот, взглядом проверяя щеколду на двери. — Выдастся шанс — выедем. Меня ничего не держит, пусть я отнюдь рад тому, что мы смогли с тобой создать тут, хочется надеяться, что получится построить еще более благоприятные условия для наших жизней.