* * *
Сакура думала, что остаться на ночь у родителей — это хорошая идея. После нападения Пейна им построили небольшой дом, похожий на тот, что и был у их семьи. Сама Сакура здесь не жила — ей сразу же выделили отдельную квартиру. Поэтому в этой комнате не было тех тяжелых воспоминаний. Не было бессонных ночей, когда она еще ждала Саске. Все это осталось в доме, который разрушил Пейн. Но почему-то заснуть все равно никак не получалось. Вроде бы она устала. Они рано встали с Какаши, потому что он отправлялся на миссию. Потом она отработала полный день: и в приемном покое, и на лекциях, и в лаборатории. Она должна была хотеть спать. Но сон не шел. Очень не хватало Какаши. Его длинного худого горячего тела. Ей так нравилось обнимать его со спины, утыкаться носом куда-то между лопаток, переплетаться ногами… Иногда он засыпал на спине, тогда она ложилась на бок, прятала лицо у него на плече, закидывала на него ногу, и он обнимал ее, двумя руками, как будто боялся потерять. Ей нравилось перед сном вдыхать его запах. Чувствовать его возбуждение. Иногда ей все еще не верилось. Они давно вместе, уже почти два года. И каждый раз, когда она видела, как расширялись его зрачки, когда чувствовала его возбуждение, — это было как откровение. Потому что он хотел — именно ее. Он видел перед собой — ее. Ей не верилось, что кто-то может так смотреть именно на нее. Сакура видела обожание и в глазах Наруто, и Ли, но это ее не трогало. Она даже и сама не могла толком сказать почему. В глазах Какаши было не обожание. Там было столько всего, что у нее буквально перехватывало дыхание. Одним из самых любимых воспоминаний Сакуры было, когда она впервые стащила с Какаши маску и поцеловала его. На том самом диване в их гостиной. Какое испуганное у него было лицо… Беззащитное — и испуганное. Маска очень много значит для Какаши, и Сакура никогда не пыталась заставить его ходить без нее — ни дома, ни, тем более, на улице. В конце концов она полюбила его уже таким. В начале она хотела, чтобы он хотя бы спал без маски, но довольно быстро отказалась от этой затеи. И теперь, когда Какаши стягивал маску под подбородок — у Сакуры всегда слабели коленки и начинало сладко тянуть в низу живота. Потому что это означало, что сейчас он ее поцелует… У Сакуры до Какаши почти не было никакого опыта в этом. А когда они потом обсуждали это с девочками — и с Ино, и с красневшей до корней волос Темари — оказалось, что у тех все было по-другому. Сай, как и Шикамару, оказывается, любил глубокие поцелуи. Какаши целовал в основном губами, легко прихватывал губы, иногда трогал языком — и почти никогда не проникал внутрь. От таких поцелуев у Сакуры всегда начинала кружиться голова и все тело сладко ныло в какой-то истоме. А уж если Какаши вдруг все-таки касался ее языка, то сдержать стоны было почти невозможно. Однажды она спросила, где он такому научился. Какаши очень сильно удивился. И смутился. — С тобой оно само так получается, — рассмеялся он, почесывая затылок. Сакура не очень-то ему поверила. И тогда, словно извиняясь, он принялся рассказывать. — У меня никогда не было отношений. Они сидели в гостиной на том же диване. И Сакура, почувствовав его настроение, сама прижалась к нему, обняла обеими руками, спрятав лицо на груди, и он тоже ее обнял, прижался щекой к ее волосам. — Я считал, что разлука неизбежна. Всегда кто-то умирает. Я боялся причинить кому-то боль. И не очень хотел испытать ее сам еще раз. Сакура не поняла, когда они вдруг начали целоваться. Какаши сидел на диване, а она устроилась сверху, упершись коленями по обе стороны от него. Было немного непривычно быть выше его, смотреть на его лицо сверху вниз. И она сама тянулась поцеловать тонкие твердые губы, помочь стянуть водолазку, проследить пальцами его шрамы. У ключицы — от того нападения Номуры, две глубокие полосы крест-накрест на груди — от Четвертой войны шиноби. На плече слева — от того нападения Пейна. Какаши подавался вперед от ее прикосновений, целовал в шею. Халат словно по собственной воле распахнулся под чуткими руками, и Сакура задохнулась, почувствовав легкие поцелую на ключицах, груди, сосках, она чувствовала, как сильно Какаши хочет ее, и сама помогла ему, направив прямо в себя. Ей нравилось видеть, как Какаши удивленно-восхищенно смотрит на нее, на ее грудь, живот — она чувствовала себя красивой под его взглядом. Желанной. Нравилось двигаться самой, медленно, не чтобы подразнить Какаши, а просто так было приятнее — и он позволял ей все. Ласкал ее тело руками, целовал, до куда мог дотянуться. Стонал. И она тоже целовала его в шею, зная, как Какаши всегда терял от этого голову. И когда она зашлась глубоким стоном от удовольствия, чувствуя, как пульсируют, сжимаясь, мышцы внутри ее тела, и как дрожит от напряжения под ней Какаши, он вцепился в ее бедра и начал бешено вколачиваться в нее снизу. Сакуре казалось, Какаши до этого всего несколько раз настолько забывался с ней в постели. Она постаралась расслабиться, чтобы ему было удобнее, дурея от тихих стонов, которыми сопровождалось почти каждое его движение. И, кончив, Какаши просто сжал ее в объятьях, прижимая к себе обеими руками, и она тоже целовала его: в зажмуренные совершенно мокрые глаза, в лоб, запустив обе руки в жесткие пепельные волосы, чувствуя, что он все еще в ней. Воспоминания были настолько свежи в памяти, что сейчас Сакуре хватило всего нескольких движений, чтобы кончить. Оргазм пронесся по телу горячей волной, и девушка наконец почувствовала, как слипаются глаза. Обняв длинную подушку, она уткнулась в нее лицом и улыбнулась, засыпая.* * *
Черно-красное ничто обступает её со всех сторон. Воздух вокруг густой, как желе, сковывающий движения, она на полу — или на земле — но от поверхности идёт тепло, и ей не холодно даже в тонкой ночной сорочке. Пощёчина неожиданно обжигает щеку, вскрикнув, инстинктивно она накрывает горящую кожу ладонью — и ловит взгляд разноцветных глаз. — Сука тупая, — цедит он сквозь зубы, нависает над ней, и ей так страшно, потому что здесь нет чакры, здесь нет времени. Есть только они. Стальные пальцы вцепляются в волосы, больно тянут, и она хватает его за руку, пытаясь уменьшить боль. От удара в живот дыхание перехватывает, она хрипит и бьётся в его руках. Наконец Саске отпускает её, и Сакура падает навзничь, потеряв точку опоры. Если бы она знала за что, возможно, тогда ей было бы легче. Она сжимается на полу, руки судорожно прижимаются к животу, ей кажется, что если она их опустит, то весь кишечник просто вывалится наружу. Следующий удар ногой приходится по пояснице. Вскрикнув, Сакука помимо воли выгибается, и он снова хватает ее за волосы, оттягивая голову назад, обнажая шею. Девушка послушно отклоняется вслед за его рукой. От боли никак не вздохнуть и из глаз льются слезы. Кулак с обручальным кольцом в кровь разбивает ей губы. У нее свободны руки, и она пытается оттолкнуть его. Не потому что это поможет, просто в бессознательной попытке хоть как-то защититься. Хотя в Цкуёми это невозможно. У нее уже были возможности убедиться в этом. Тяжелая рука наотмашь бьет ее по лицу, и Сакура чувствует, как из носа тоже начинает идти кровь. Саске тяжело дышит, она слышит его дыхание, чувствует его рядом. — Бесполезная шваль… — брезгливо роняет он и поднимается на ноги одним плавным движением. — Саске… — шепчет Сакура сипло, сама толком не зная зачем. — Не смей меня жалеть! Слышишь? Не смей! — кричит он — и пинает ее с размаху ногой. Удар приходится прямо в незащищенный бок, и Сакура вскрикивает, чувствуя, как по подбородку течет кровь из разбитых губ и носа. — Не смей! Он кричит что-то еще, но она уже не слышит слов, только чувствует удары, сыплющиеся на нее. Когда-нибудь это закончится. Всегда заканчивалось… Сакура, сжавшись в комочек, повторяет это про себя, как мантру. И когда наконец удары прекращаются, она даже успевает подумать, что еще легко сегодня отделалась. Пока не чувствует, как ее переворачивают на живот, а под животом не оказывается какой-то плотный валик. Подол ночнушки задран, руки привязаны к какому-то столбу прямо перед ней. Из носа сочится кровь, дышать получается только ртом, от металлического привкуса на языке ощутимо подташнивает. — Саске… Пожалуйста… — просит она хриплым шепотом, все равно зная, что он сейчас уже не остановится. Ладони — одна горячая, другая — обжигающе холодная — ложатся ей на ягодицы, раздвигая их. — Раздвинь ноги, — велит Саске. Его голос спокоен, нет и следа той ненависти, которая сквозила в нем всего несколько минут назад. — Не надо… — просит Сакура снова. — Ноги, — повторяет ее муж почти ласково, и, всхлипнув, девушка все же подчиняется. Потому что здесь и сейчас она не может совершенно ничего. Ко входу в ее тело прислоняется что-то очень холодное. — Будь хорошей девочкой, расслабься, — советует Саске — и это что-то очень холодное с трудом проникает в ее влагалище. Она совсем сухая, от ощущения, что внутри словно рвется что-то, Сакура шипит сквозь зубы. Однако самое широкое место уже в ней, и дальше становится терпимо. — Вот и умница. Он медленно вытаскивает предмет из нее — и тут же загоняет обратно. И снова вытаскивает. Сакура снова шипит сквозь зубы — и оборачивается. У Саске в руках кунай. — Будешь орать — другим концом вперед засуну, — обещает он, и Сакура застывает от страха. Ладонь ложится ей на ягодицу, отодвигает в сторону, и колечко куная прижимается прямо к анусу. Девушка заставляет себя глубоко вздохнуть. Если удастся поймать это движение на выдохе… Еще бы Саске ей это позволил. Кунай втискивается в нее ровно на вдохе. Боль от проникновения почти насухую, ощущение холодного металла — прямо там — все это на миг ослепляет Сакуру. Чтоб не заорать она вцепляется зубами в собственное плечо. Шершавый бинт, которым обмотана рукоять куная, больно трется внутри, раздирая нежную плоть. Сакуре даже кажется, что Саске все же обманул ее и вставил кунай лезвием вперед. Однако, когда он его все же вытаскивает, мышцы болезненно растягиваются, выпуская металлическое кольцо, — чтобы снова протестующе сжаться, когда оно опять устремляется внутрь. Это не боль. Это какое-то запредельное ощущение беспомощности, нанизанности, от которого хочется выть в голос и умолять о пощаде. — Саске… — пытается она дозваться мужа, когда он дает ей еще одну передышку, но он не слышит, кунай снова протискивается внутрь. — Терпи, — бросает он ей. Какое-то время ничего не происходит. Кунай все еще в ней, Сакура чувствует его внутри, мышцы дрожат от боли вокруг инородного предмета. Боль становится терпимой, но Сакура знает, что это еще не конец. И к ней снова прислоняется холодный предмет. — Саске! — вскрикивает она, но кунай уже протискивается в нее, трется внутри ее тела о другой кунай, прямо через тонкую перегородку мышц, и Сакура кричит в голос, от страха, от какого-то животного ужаса, потому что она почти уверена, что сейчас в ней что-то сломается. Саске позволяет ей это. По лицу текут слезы, смешиваясь с кровью и соплями, дышать получается только ртом, Сакура неосознанно пытается проползти вперед, спасаясь от боли, но ледяная рука ложится ей на поясницу и почти без усилий удерживает ее на месте. — Хватит, Саске, пожалуйста, хватит, — Сакура хрипло шепчет это, потому что сорвала голос. Он оставляет кунаи внутри нее, и тут клитора внезапно касаются тонкие пальцы. Так неожиданно, что Сакура вскрикивает. Она сухая, и даже такое простое прикосновение причиняет почти боль. Видимо, Саске облизывает пальцы, потому что теперь они легко скользят по клитору, и Сакура с ужасом чувствует, что начинает возбуждаться. Ощущения настолько яркие, что она всхлипывает, утыкается лицом в согнутые руки. Боль все еще чувствуется, но она отступает, становится терпимой и почти не отвлекает. — Я всегда знал, что тебе такое нравится, — светским тоном замечает Саске. Он больше не двигает кунаями, и Сакура почти стонет под его руками. — Мне не… — пытается оправдаться она, но пальцы так настойчивы, что Сакура срывается на стон. — Тебе — да, — передразнивает ее Саске. — Ладно, я буду добрым. Можешь кончить — и будем возвращаться. Сакура сама не замечает, как начинает стонать от каждого его движения, чуть двигая бедрами, чтобы было приятнее. Оргазм такой сильный, что она кричит в голос, словно сбрасывая с себя всю пережитую боль. Именно в этот момент Саске выдергивает из ее ануса кунай, и крик превращается во вскрик боли. Второй кунай с громким лязгом падает на пол сам. В следующую секунду Сакура уже снова лежит на кровати, глядя в темные глаза мужа, недоуменно моргая. Дрожь поднимается из низа живота, проходит по всему ее телу, губы начинают жалко прыгать, слезы наворачиваются на глаза. Саске морщится. — Ну-ну, вот только истерик не надо… — ворчит он и откатывается на свою половину кровати, отворачиваясь от Сакуры. Девушка поспешно прикусывает палец, чтобы не разрыдаться в голос. Ее трясет от пережитой боли, ей кажется, что она все еще чувствует вкус крови во рту. Оставаться в этой кровати, в этой комнате, в этом доме становится невозможно. Сакура буквально скатывается с кровати, на подгибающихся ногах идет к выходу и с тихим шорохом задвигает за собой сёдзи. Саске слышит, как она идет к входным дверям, как шуршит, закрываясь, входная дверь, и в доме снова становится тихо. Саске спокоен. Если ей нужно порыдать в одиночестве и немного подумать о своем поведении — да ради бога. Вздохнув от надвигающейся головной боли, Саске поудобнее устраивается на своей стороне кровати. Если не удастся заснуть до того, как начнется мигрень, придется вставать искать лекарства. Саске все же надеется заснуть.