Пожалуйста, хватит

«Аллен, Аллен, Аллен, Аллен», — боже, сколько раз за утро я услышал это? Всё ещё не пойму, сплю я или уже нет. «Аллен», — снова и снова. Бесит. Спать хочется, а меня толкают и толкают, толкают и толкают. Дёргают за волосы, пытаются стянуть одеяло — лишь натягиваю то на голову. Раздражает. «Аллен», — кажется, слышу это целую вечность. Хочется выкинуть раздражитель в окно и продолжить сон. Уютно, в голове пустота, без каких либо снов, или я их просто забываю всякий раз, когда слышу очередное «Аллен». Не хочу просыпаться. Лишь сильнее зарываюсь носом в не слишком удобную подушку, которую из меня пытаются вытянуть. «Аллен», — в очередной раз, не давая заснуть покрепче. Холодно — одеяло всё-таки отобрали. Пытаюсь нащупать хотя бы что-то, чем можно укрыться, натягивая какую-то тряпку на голову. Крепко-накрепко прижимать тёплую подушку, не дать отобрать. Плевать, что и кому нужно. Я обязательно извинюсь за опоздание перед Комуи, отправлюсь на любое задание хоть на конец света, но, пожалуйста, немного позже. — Потом, — рычу я, задолбавшись слышать «Аллен». Ноль реакции, лишь чаще слышится моё имя, которое впервые так ненавижу. Пожалуйста, ну хватит. Лишь сильнее толкают, тянут, заставляют сесть. Откидываюсь назад, упираясь головой во что-то твёрдое. «Аллен, Аллен, Аллен». Невозможно. Собираться на полуавтомате, досыпая на ходу, в какую-то секунду понять, что я был в поезде с тобой, запаниковать. «Что на самом деле прижимал к лицу и во что упирался носом?» «Та тряпка, которой надеялся накрыться — твоё платье?» «Да плевать», — и снова закрыть глаза, предпочитая ни о чём не думать. Ощущать, как тащишь меня почти силком из поезда, гневно ворчишь то ли на меня, то ли ещё на кого. Холодно — зубы стучат, хотя пальто, кажется, уже на мне. Не помню, как его надевал. Вздрагивать, натягивать шапку на лицо — мороз обжигает кожу. На часах шесть утра. Темно — солнце зимой восходит поздно. Идти в этом мраке совсем нет желания. Хочется куда-нибудь присесть и поспать ещё пару часов. Снова на пару секунд испугаться внезапно промелькнувшего осознания, что я прижимал к себе совсем не подушку, а после вновь пустить всё на самотёк. Ты права. Мне нужно было лечь намного раньше. Сейчас всё, чего хочется — быстрее оказаться в каком-нибудь тёплом помещении, а не на улице. Снежинки, летящие прямо в лицо и тающие моментально. Раздражение и злость, но, скорее на самого себя. Нет ни желания, ни сил сейчас думать, насколько я, наверное, глупо себя вёл, когда ты меня пыталась разбудить. Плевать. — Нам долго идти? — ворчу, а ты снова гневно шипишь. «Аллен, Аллен, Аллен», — и что-то там ещё. Но разобрать могу лишь имя, произнесённое слишком много раз за это утро. Хочется либо заткнуть тебе рот, либо заткнуть себе уши. Какая-то дешёвая забегаловка. Судя по запашку и паре мужчин, вливающих в себя алкоголь прямо из бутылки — это единственное место, где пьянь может надраться с утра пораньше. Мне не нравятся такие места. Они заставляют вспоминать об учителе и его вечно нетрезвой физиономии. Но сейчас выбирать не приходится. Лучше здесь, чем идти по холоду. Неудобные табуретки, не позволяющие откинуться назад и подремать. — Аллен. А-А-Аллен, давай уже, хватит! Я же говорила лечь раньше! Из-за тебя мы и так проехали. Ах, а я так хотела попасть на рождественскую ярмарку… Ты плохой, плохой! — фырчишь, дёргая меня за плечо, когда я упираюсь лбом в стол, пытаясь доспать ещё хотя бы немного. Сон всё ещё накрывает меня, не давая полноценно осознавать происходящее. — Ну, проехали и проехали, открой свою пространственную дверь, и попадём, куда захочешь, — ловлю твою руку своей, заставляя прекратить меня толкать. — Нет, нельзя так, план был другим, — пытаешься вырвать руку из моей хватки. — Ах, хочу на ярмарку… там много людей, и тебя бы обязательно кто-нибудь запомнил. А в поезде говорила, что нас никто не знает в лицо и искать не будут, что мне не нужно волноваться. Снова соврала. — Зачем? Хочешь, чтобы мою физиономию во всех подразделениях Чёрного Ордена вывесили на стену, как самого мерзкого экзорциста? Вау, просто прекрасно: экзорцист гулял на ярмарке с Ноем под ручку, — о боже, я озвучиваю слишком откровенные мысли, но мозг не позволяет сейчас фильтровать речь. — Аллен! Не спи, тут грязно, — толкаешь меня второй рукой, но и ту я быстро ловлю. — Меня в лицо мало кто знает, дурак, тебя бы просто искали в ближайших городах от ярмарки. Лучше пусть ищут там, чем случайно окажутся рядом с домом. «Домом». Так и тянет спросить: «Дом — это где?» У меня его нет. И не уверен, что таковой когда-то будет. То, что считаешь домом ты — для меня, скорее всего, та самая клетка из жуткой сказки. — Слишком сложно, давай попроще, — тяжело вздыхаю. Стоило только ослабить хватку — как твои руки оказываются на свободе, и ты с новой силой тормошишь меня. — Когда тебя начнут искать — они пронюхают, где тебя видели последний раз. Им нужен ориентир. И пусть они его получат. Меня никто не запомнит. А твой шрам на лице — бросается в глаза. Тебе же не хочется переживать? — Нет, — очередной толчок, и я устало чуть приподнимаю голову от стола, поглядывая на тебя. — Но я всё ещё не понимаю, что ты от меня хочешь. — Уже ничего. Всё равно проехали. Но если бы ты встал пораньше, то тебя бы запомнили на ярмарке, доложили в Штаб. Ладно, забудь, — недовольно дуешь щёки, сидя напротив. Я и не запоминал. Мне по большей части — всё равно. Всё, что меня интересует сейчас — сон. Снова прислоняюсь лицом к столу — чувствую лёгкий, но очень раздражающий толчок. — Аллен! Не ложись на стол, от него плохо пахнет. — Плевать, — надеясь, что это поможет тебя успокоить — стягиваю с себя шапку, подложив её под голову вместо подушки. Теперь не касаюсь стола, прекрати меня дёргать, пожалуйста, я чувствую себя ужасно разбитым. Голова отказывается работать. Краем сознания понимаю, что сегодняшнее утро — очередная дико неловкая ситуация, от которой мне наверняка станет не по себе, но, наверное, немного позже. Я ещё не проснулся. — Ну, Аллен! — никак не успокоишься. — Не тут! — Ты сама меня сюда привела. Где мне ещё спать-то? — зеваю, чуть приподнимая голову. — Мне не знаком этот город, без понятия, где тут гостиницы, — пожимаешь плечами. — Посидим, перекусим. Когда на улице посветлеет, будет проще что-то найти. — Перекусим что? Пиво? Или чего покрепче? Судя по здешним посетителям, иного в продаже не имеется. — Ты всегда утром вредный такой? Нет. Обычно, что утро, что день — разницы особой не играет. Я забыл, когда в последний раз высыпался, забыл, когда чему-то радовался. Но сегодня… Наверное, это всё из-за поезда. Это лёгкое покачивание, монотонный звук — в такой глубокий сон меня погрузили. Будто в яму упал. Но так же показалось, будто только-только уснул, а меня заставили подняться. Тело проснулось, мозг — нет. И это место, пропитанное спиртным и навевающее неприятные воспоминания о детстве — ещё сильнее портят настроение. Раздражает знакомый запах, воспоминания, дикий недосып. Меня раздражает всё. «Так, Аллен, соберись», — командую, надеясь привести себя в более или менее адекватное состояние. Если продолжу придираться — твоё терпение быстро закончится. Не хочу знать и, тем более, видеть, что ты можешь тогда сделать. Хочется предложить попробовать найти гостиницу прям сейчас, или просто уговорить тебя переместиться с помощью двери хотя б куда-нибудь, где тепло и не так противно, как здесь. Плевать, даже если это будет твоя комната. Сейчас в голове лишь желание уснуть. Ни страха, ни смущения нет. Но я и сам в этом городе первый раз, и бродить по всему вокзалу в поисках гостиницы не очень хочется. Спросить у посетителей забегаловки? Нет, спасибо. К этим людям нет никакого желания приближаться. Продавец всем своим видом показывает, как его задолбали за это утро. Не хочется его лишний раз тревожить. — Раз всё равно проехали, может, откроешь дверь и переместимся… — запинаюсь, не зная, каким словом правильно назвать то место, которое ты назвала домом. — Ну, куда нужно. — Нет, нам нужно погулять. — Зачем? Так сильно хочется попасться кому-то на глаза? Хороший план, ничего не скажешь, — чёрт, мне точно пора заткнуться. Аллен! Возьми себя в руки, хватит рычать, словно собака. — Аллену нужно… — Нет, — перебиваю, — объясни. В чём проблема открыть дверь? Мы можем оказаться хоть на другом конце планеты, стоит только, блять, открыть чёртову дверь. Зачем нужно сидеть здесь, в этой… — запинаюсь, прикусывая язык. Мне так и хочется вылить ушат матов, но чувствую, что уже и так перебарщиваю. — Этой забегаловке? Смотришь на меня, а в глазах читается какое-то детское непонимание. — Мой милый Аллен, — с ворчливого тона ты перешла на прежний, привычный голос, натянув улыбку, — ты, правда, не понимаешь? — Нет. А, точно, простите, забыл. Моё мнение тут никого не волнует. Попутал спросонья, — огрызаюсь я. Вместо ответа ты лишь снова пропускаешь тихий смешок, но после, выдержав небольшую паузу, добавляешь: — Воспоминания. И как это понимать? Может, всё потому что в это утро я торможу, но не вижу логики. — Воспоминания, Аллен, — повторяешь. Видимо, на моём лице прекрасно отобразился тот факт, что я ни черта не понял. — А как же воспоминания? Переместиться всегда просто, но разве в этом есть смысл? Погулять. Я ведь говорила: хочу погулять. Провести время как обычный человек. Ругаться на холодное утро, незнакомый город, видеть такого ворчливого Аллена, который сегодня сам на себя не похож — это то, чего я хочу. Погулять. Понимаешь? Вот так, как сейчас. В чём смысл переместиться домой за пару секунд? Не было бы поезда и ночных разговоров, Аллен не прижимался ко мне в это утро. Я бы лишилась всего, чего так хотела получить. Если тебе не нравится гулять со мной — считай это наказанием. За что — придумай сам. «Я бы хотел, чтобы вчерашнего дня не было», — пропускаю мысль, но в тот же момент отрицательно мотаю головой. Если бы этого не было — я был бы тем Алленом в гостинице. Продолжал бы пороть чушь, а после злился на себя. Пропускал оскорбления в твой адрес в попытке задеть, а потом снова злился. Пытался отрицать тот факт, что чувствую по отношению к тебе, стараясь спрятаться за ложью. И опять, опять злился. Да, то, что ты сказала — неприятно вспоминать, но хотел бы я вернуться назад, где не слышал этого? Нет. — Ясно, — буркнув под нос, отвожу взгляд. Всё ещё не очень понимаю, в чём проблема хотя бы на пару часов переместиться хоть куда-нибудь, где тепло и есть место, где можно поспать, но спорить больше не хочу. Это странно, и я не очень понимаю, откуда взялись во мне эти ощущения, но эта ночь не была какой-то плохой. Я спал. Крепко. И… мне было приятно. Уютно, что ли. Не знаю, как правильно подобрать слова. Да, это было неловко, но меня это расслабило. Мне нравилось слушать даже ту жуткую сказку. Разговаривать с тобой. Вот так, обычно. У нас никогда не было «обычных» разговоров. Каждая встреча и разговор, были лишь очередной нервотрёпкой. Да, вчерашний день прошёл далеко не гладко, но ночь… Как лежал на коленях, слушал твой голос — мне приятны эти воспоминания. Может, поэтому мне сегодня так просто говорить с тобой, не знаю. Да, я ворчу снова не по делу, но ощущения совсем другие. Если быть честным, то я бы хотел вернуться в поезд и ещё крепче прижаться, чтобы никуда не выходить. Может, во мне играет недосып, но эти ощущения такие странные. Будто за эту ночь что-то во мне щёлкнуло, и стало намного легче. Проще говорить, даже касаться. — Аллену нужно поесть, — хмыкаешь ты, а после встаёшь, уходя в сторону продавца. Ха… Только с мыслей сбила. И почему ты постоянно обращаешься ко мне так, будто и не ко мне вовсе? Что-то раньше не задумывался. Наверное, потому что с самого начала часто слышал такую манеру речи. Почему не «тебе нужно поесть»? Я же тут сижу. Перед тобой. Ну и ладно. Нет ни какого желания обдумывать подобное. Чего удивляться? Ты всегда была и останешься странной. Лучше не терять время и поспать хотя бы пару минут, пока меня никто не трогает. «Аллен, Аллен, Аллен», — снова дико раздражающее слово и толчки. Блять. Как же. Это. Невыносимо. Не могу больше слышать это грёбанное «Аллен». — Что? — со злостью рычу я, медленно приподнимаясь с импровизированной подушки. — Кушать, — тычешь мне в лицо какой-то булкой. Вся эта забегаловка провоняла просто насквозь, что даже от булки разит. Стол, видите ли, грязный. Боже, да тут и сидеть гадко, а когда прислоняюсь к столу — кажется, будто упираюсь в грудь учителю, который проснулся с жутким перегаром в нестиранной с месяц рубашке. От этой, невольно возникающей ассоциации, чувствую ещё большее раздражение, что хочется швырнуть эту долбанную булку тебе в лицо, но, тяжело выдохнув, я хватаю ту. Лишь бы не маячила перед носом. — Ты почти угадал, — хихикаешь, — тут только алкоголь и булочки в продаже. О, может, выпьем? — улыбаешься ты, а после кусаешь булку. Такая довольная, будто эта булка — лучший деликатес. То сама гневно ворчала на меня всё утро, то сейчас снова натянула на себя образ с извечной непробиваемой улыбкой. Ещё и шутить умудряешься. Или не шутишь? Чёрт тебя знает. Куда приятнее было видеть, как ты ворчишь и ругаешься, что из-за меня что-то там проехали. Верни прежнее недовольство, убери эту бесячую улыбку. От твоей энергичности меня лишь тянет что-нибудь сказать мерзкое. Чтобы испортить настроение и ты, обидевшись, не трогала меня хотя бы несколько часов. — Вау, та, кто косит под малолетку — надеется, что ей продадут выпивку? — шикаю сквозь зубы. Честно. Я знаю, что взъелся на тебя без повода. Правда, знаю. Но мне дико хочется уколоть тебя, да побольнее. Обещаю, я извинюсь перед тобой и, наверное, буду жалеть или даже хвататься за голову, что сейчас собственным ядом отравляю себе же жизнь на пару недель. Но меня до скрежета зубов так и тянет подпортить эту твою улыбочку. Не могу на неё смотреть, когда я чувствую себя хуже червяка, раздавленного ботинком. Бесит, что не даёшь поспать, бесит твоя энергичность, бесит долбанная забегаловка, в которой, как сраные голуби, сгнездились алкаши. Бесит, что это мне напоминает детство, когда я был вынужден сидеть в таких местах, наблюдая за пьянством Мариана Кросса, бесит, что после в таких же местах мне приходилось драить полы, чтобы отработать его долги. О боже, да меня и в обычный день такие места раздражают так, как быка красная тряпка. Вижу твоё недовольную гримасу, понимаю, что скоро сам себе наломаю дров, но лишь с диким оскалом поднимаю топор для ещё одной партии дров. Да, Аллен, молодец, испорти ей утро, а она испортит тебе жизнь. Хотя, что я теряю? Ты и так это уже давно сделала. Хотела меня забрать? Ну, получай. — Милый, ты знаешь, что сейчас похож на ворчливого деда? — хихикаешь ты, чуть приподняв бровь. — Да хоть на бабку, — сквозь зубы. Откусываю совершенно неаппетитную булку, надеясь, что это поможет мне заткнуться. — С таким выражением лица и отросшими седыми волосами, ты и правда, очень на неё похож… бабуля, — ты прикрываешь рот рукой, пропуская очередной смешок. Ха. Серьёзно, тебя это веселит? Раздражает. — О, извините, не смог вписать в график между нервными срывами стрижку. Блять. Аллен! Заткнись, заткнись! — Пожалуй, я всё-таки выпью, — из тебя вылетает какой-то нервный, непривычно высоким голосом смешок, а после встаёшь, уже направляясь в сторону продавца. Очень смешно, ага. Молодец. — Ненавижу пьющих людей. Особенно девушек, — сквозь зубы, но достаточно громко. О, я дико хочу посмотреть, как твоё лицо исказится. Ты останавливаешься, оборачиваешься, на секунду зависнув, смотришь на меня с каким-то потерянным лицом, и это выражение мне очень нравится — уголки губ ползут вверх. Чёрт, как приятно видеть замешательство на твоём лице. Вот та месть, которой я могу насладиться. И плевать, что будет, когда всё-таки доведу тебя до бешенства. Хаааа… Да, Аллен, через пару часов ты будешь ненавидеть себя утрешнего за то, что натворил, но боже, это просто великолепное чувство. Хочется ещё шире улыбнуться и сказать: «О да! Да! Я тоже могу быть едким и противным настолько, что даже твоё непробиваемое личико не выдержит. Бабка, значит? Ладно, я буду самой ужасной старухой, которую даже ты не сможешь терпеть», а после засмеяться во весь голос. О боже, у меня даже глаза чуть меньше слипаются. Но не проходит и минуты, как ты, будто что-то осознав, улыбаешься ещё шире и ярче, а я же, наоборот, чувствую, как моментально портится настроение. — Мой Аллен назвал меня девушкой? Правда? Мне же не послышалось? — подскакиваешь ко мне, схватив за плечо. — Что? Не понял. Почему ты улыбаешься? Эй, нет, мне не нравится это. — Не мерзкая сука, не тварь, не злобное зло, а девушка? — твоя широкая улыбка, демонстрирующая зубы, кажется слишком яркой, чтобы подумать, что ты лишь разыгрываешь меня. Серьёзно? Это не комплимент был. Девушка… Не хочу больше сыпать в тебя оскорбления. От них тошно уже самому. Не хочу ощущать то, что чувствовал вчера. Но я всё же хотел тебя задеть. Без оскорблений, но задеть. Почему ты так реагируешь? С каких пор «девушка» — это что-то очень приятное? Ну, ты же… девушка. Ха. Теперь мне неловко от этого слова. — Я быстренько! — чмокаешь меня в щеку так резко, что я осознаю это только в тот момент, когда уже убегаешь в сторону кассы. Кошусь в сторону, потирая щеку — одним махом выбила из меня весь «боевой» настрой. Да на что я надеялся? Задеть? Тебя? Это не получалось грубыми словами, с чего я только взял, что нечто язвительное, с плохо скрываемым намёком — проймёт тебя? Тяжело вздыхаю, вновь прислоняясь к столу. Что вообще на меня сегодня нашло? А на тебя? Нет, ты серьёзно хочешь, э… выпить? Не могу представить Роад, которую знаю я — выпивающей. Напрягает. Так, что даже всё ещё чувствуя дикую сонливость — не закрываю глаза. Ты же пошутила? Эй. Мне это неприятно. Не покупай ничего. Нет. Это не моё дело, ты можешь делать, что вздумается. Тебе же не продадут? Я привык к твоему внешнему виду, но тебя же многие воспринимают несовершеннолетней. Нервно поглядываю вслед, чувствую дикое желание выругаться на чёртового продавца, которому, судя по всему, вообще плевать, кому он продаёт… пиво? Или что это? Блять. И ты. Довольная такая. И плевать, что собираешься выглядеть, как этот сброд. Из бутылки, что ли собралась пить? — Эй, ну не дуйся ты так, рождественские праздники ведь, а я лет десять не отдыхала. Знаешь, сколько лет мечтала так погулять с тобой? — лёгким движением руки с бутылки слетает крышка, а я ловлю себя на мысли, что совсем забыл, сколько же в тебе силы. Без открывалки. Рукой. Даже не напрягаясь. Проклятие. Ты же не опьянеешь? Не решишь устроить тут резню на нетрезвую голову? Не знаю, чего можно ожидать. Вспоминая учителя — что угодно. И не уверен, что могу рассчитывать на собственную безопасность. Может, всё же рискнуть и силой отобрать? Нет-нет, это не моё дело, я не могу приказывать. Но… хочется. Накричать, обругать, выхватить из рук спиртное и по-дурацки приказать в твоей же манере, что-то в духе: «Не смей». — Может… не надо? — ну конечно, когда стоило бы сказать твёрдо и чётко — я снова мямлю что-то под нос, растеряв всю уверенность. Всё ещё чувствую раздражительность и даже хотелось бы ещё немножко поплеваться ядом, но сейчас две ядерные смеси, которые заставляют нервничать, хотят смешаться воедино. Алкоголь и из нормального человека может сделать нечто ужасное. От тебя и в обычном состоянии, я не знаю, чего ожидать. Ты меня пугаешь почти всегда. Ну, да, сегодня утром я, кажется, не с той ноги встал. Не знаю, как объяснить, откуда такая смелость и желание поогрызаться взялись. Но что вообще могу ожидать от такого коктейля, как алкоголь и ты? — Не злись, сладкий, — отпиваешь, пропуская мимо ушей мои слова. Улыбаешься, а после снова прилипаешь к бутылке. — Можешь не переживать, я не становлюсь слишком любвеобильной, даже выпив ящик такой слабенькой водички, — крутишь в руке бутылку, разглядывая её на свету, и я, покосившись на неё, замечаю, что та уже наполовину пуста. Неприятно. Неприятно. Неприятно. Как ты можешь это пить? Зачем столько много? Даже я знаю, что нельзя вот так, одним махом опустошать бутылку. Даже если это просто пиво. И что ты вообще несёшь? С чего ты взяла, что меня именно «любвеобильность» волнует? Хотя теперь, задумавшись, это всё же тоже волнует, но до этого момента я не думал об этом. — Ну, спасибо, ты просто мастерски успокаиваешь, — огрызаюсь, сверля взглядом бутылку. Улыбаешься в ответ, снова делая несколько глотков, будто вовсе не замечая того, как сильно меня это напрягает. Спать перехотелось. Блять. Мне это не нравится. — Кто тебе вообще это продал, — сквозь зубы, не выдержав. — Документы творят чудеса, — хихикаешь ты в ответ, — теперь мне двадцать два. Молчу. Ну, это в целом логично. Но, чёрт. Мне неприятно. Это бесит. И почему двадцать два? Я, конечно, знаю, что ты намного старше меня, но поддельные документы… Будто специально выбрала именно такой возраст. Чтобы лишний раз напомнить, теперь ещё и на бумагах, что ты взрослее? Ну, спасибо, что не сорок. Хотя, в таком случае тебе бы точно никто не поверил. — Ты лицо своё видела? Да я бы и с документами ничего тебе не продал, — шиплю в ответ. — А что не так с моим личиком? С чего вы вообще все взяли, что я пытаюсь косить под школьницу? Да я школу ненавижу! — зло отставляешь пустую бутылку в сторону, надув губы. Не слишком ли быстро? Всего минут пять прошло. Ты даже булку не доела, а уже всё допила. — Ага. Так ненавидишь, что… — Это для Шерила, — перебиваешь, — Шерил милый, а мне было в те годы скучно. Ах, он до сих пор ноет, что я больше не играю по его правилам, — вспомнив о булке, ты вновь откусываешь ту. Ты какая-то… странная. Будто не только я сегодня утром решил «отличиться», но и ты. Вроде, не должна была за пять минут опьянеть, чтобы разговорчивее стать, да и до этого сказала больше обычного. Я хоть что-то о твоих планах узнал. Но это странно. Хочется поддержать разговор, чувствую в этом возможность чуть больше о тебе узнать, но даже не знаю, что сказать. Спросить о Шериле? О школе? Чёрт, я не могу подобрать правильного вопроса. Ты резко подскакиваешь с места, и я впопыхах, боясь упустить редкий шанс, спрашиваю: — А… А Шерил… что? — чёрт, что это вообще за вопрос? — М? Тебя беспокоит Шерил? — улыбаешься и, не дожидаясь ответа, уходишь в сторону кассы. Только не это, издеваешься? Ты уже выпила, хватит! Чёрт. — Стой, — не выдержав, подскакиваю с места и догоняю тебя. — Эй. Не надо, — хватаю за плечо. — Ещё одну, пожалуйста, — совершенно игнорируя меня, обращаешься к продавцу. — Сладкий, прости, но я не понимаю тебя, — в этот раз обращаешься ко мне. Схватив новую бутылку, идёшь обратно за стол, а я плетусь следом, так и не отцепившись от руки. Садишься за стол, открываешь пиво, а я стою рядом, всё ещё думая, что должен сказать. — Я… волнуюсь, — сажусь обратно. Снова весело хихикаешь, поглядывая на меня, то и дело вновь прилипая к бутылке. — Милый, плачу за всё я, тебе не нужно думать о деньгах. Да я же не об этом беспокоюсь. И ты что-то знаешь о моём прошлом? Но это же было очень давно, мы тогда не были знакомы. Хотя, чему удивляюсь? Вероятно, ты, как ищейка, вынюхала всю информацию обо мне. — Мне не нравится… это. — Почему? — непонимающе смотришь на меня. — Я никому ничего не делаю. Веду себя, как обычный человек. Не прошу денег. Ненавидишь пьющих? Ну, так мой Аллен и до этого меня ненавидел. Не понимаю я тебя. Что не так? — доедаешь булку. «И до этого ненавидел», — повторяю мысленно, невольно вспомнив вчерашний день. Я тоже себя не понимаю. Кажется, ты никак не изменилась. Никого не убиваешь и даже, несмотря на то, что всё утро только и делал, что огрызался — пропустила всё мимо ушей. Но чувствую дикое желание, накричать, выругаться на чёртового продавца, на тебя. Не знаю, почему меня это так напрягает. Можешь просто не пить? Не спрашивая причин. Не заставляя объясняться перед тобой. У меня нет ответа на твои вопросы. — Делай что хочешь, — отмахиваюсь я. И чёрт, хватит говорить о ненависти, будто ты сама не знаешь, что это не так. Я не знаю, что чувствую к тебе. Симпатию, наверное. Обиду тоже. Злость. Сожаление. Волнение. Ха. Как же сложно. Вроде всего день прошёл, а мне кажется — год. Ещё вчера казалось, что ничего я не хочу, и вообще ты мне не нравишься, просто привязанность. Сложно найти общий язык, сложно даже коснуться. Нет, не то, что сложно, скорее… страшно. Сам не знаю, чего боюсь. Показать, что ты была права? Не хочу признавать собственные ошибки? Поступаю так из-за обиды? Ты сказала столько неприятных слов, ткнула носом в собственное дерьмо. От части, хочется оправдаться: ты мотала мне нервы столько лет, плевала на мои чувства, манипулировала, издевалась. Как ещё мне на это реагировать? Мне и сейчас тяжело принимать тот факт, что та, другая сторона меня, всё-таки была права. Я волнуюсь за тебя. Меня злит, что причиняешь себе вред. Злит, что переживаю за двоих, а ты… думаешь только обо мне. Ну, или создаёшь такую видимость. Это так странно. Кажется, что ты эгоистична: что захотела — то и должна получить, и плевать на мнение остальных. Не заботят переживания других, самое важное — любыми методами получить желаемое. Но почему ты так равнодушна к собственному телу? Почему унижаешься передо мной? Иногда кажется, что считаешь себя чуть ли не богом, а после — с улыбкой на лице озвучиваешь мои ужасные мысли. Грязная, мерзкая. Да, я говорил это. Но не хочу слышать подобное. Кажешься непробиваемой, говоришь «ты любишь меня», а потом — «я же слишком грязная для тебя». Так противоречиво, что не знаю, не понимаю, как вообще реагировать. Ха. Высокомерно унижаешься — как-то так я бы это назвал. Чёрт, стоило только вспомнить о вчерашнем дне, и настроение вновь катится в яму. Смотрю как ты, наконец, заткнув меня, улыбаешься, уже сбегала за третьим пивом, довольная такая сидишь. Будто ничего не говорила вчера. Тебя это, правда, никак не волнует? Или не веришь в сказанное? Просто озвучила мои мысли, но не верила в них? Хотела лишь со стороны показать, как выгляжу? Что ж, если это было шоу для меня — да, добилась того, чего хотела. Мне противно от собственных поступков. Но от этого так обидно. То, что ты делала — ужасно, но теперь даже в мыслях не хочется озвучивать те слова. Знаешь, это чем-то похоже на то, как ты создавала иллюзии смерти. Я хотел тебя прибить, и ты создавала красочное зрелище, в котором сбывалось моё желание. Унижал, и ты унижалась в ответ. Нормальные люди на пощёчину отвечают пощёчиной, но ты в ответ бьёшь себя, в несколько раз больнее, чем это сделал я. И я чувствую вину в два раза сильнее. Больно. Бесит. Злит. Раздражает. Будто я держу в руках лезвие, пытаясь ранить другого, но лишь сильнее калечусь сам. Долбанное зеркало, которое отражает все мои действия. С этой чёртовой нежной улыбкой выполняешь всё то, что мне в момент неконтролируемой злости хотелось сделать с тобой. Сама. А я лишь наблюдаю, чувствуя невыносимую вину. Ты вообще себя любишь? Или это и есть абсолютное высокомерие? Как бог, прощающий глупых людей, что винят его во всех бедах. Ты сказала, что моя привычка — противоречить. Да, знаю, но разве ты не такая же? Безжалостно разрушила всю мою жизнь, разорвала душу в клочья, но боишься даже синяк оставить. Эгоистична, но готова унижаться. Прямолинейна, говоришь всё, что только придёт на ум, но остаёшься сплошной загадкой. Ты или чокнутая, или слишком умная, что я, со своим скудным умишком не в состоянии понять механизм, по которому работает твой мозг. Что-то в духе, как если бы восьмилетка смотрел на огромное математическое уравнение: логика в нём есть, но для ребёнка — это нечто страшное и совершенно не понятное. А ещё в этом уравнении парочка ошибок, которые запутали бы и опытного математика. А кое-где информация просто стёрлась, и эту чёртову задачу нужно додумать самому и надеяться, что догадался верно. Мне кажется, если бы залез в твою голову — я бы ни черта не разобрал. Сложный механизм, который наплевал на все законы природы и не только, но остался рабочим. Ты сама себя, хотя бы, понимаешь? И как я умудрился привязаться к такой? Мазохист. Просто мазохист. Или сумасшедший. По-другому не объяснить. Нормальный человек бы радовался, что враг сам себе вред приносит, а я, идиот, переживаю. Почему меня это так волнует? Почему цепляет? Почему я думаю о тебе? Ты бы смогла понять, что я чувствую? А может, давно понимаешь, просто не говоришь? Так же молчишь, как это делаю я. — Моему Аллену грустно? — А? — совсем не ожидал, что обратишься ко мне. Точно мысли подслушиваешь. Ведьма. — Ты так подозрительно затих, что мне стало одиноко. Мой Аллен на меня обиделся? Ну не дуйся, я больше не буду брать, думаю, мне достаточно, — усмехаешься, а я кидаю взгляд на стоящие на столе пустые бутылки. Нет, не обиделся. Просто сидел и думал, что с нами не так. И меня уже достало за это утро слышать чёртово «Аллен»! Я услышал это, кажется, миллиард раз. Не надоело? Аллен то, Аллен сё. — Я сижу перед тобой, почему ты вечно «Аллен» добавляешь? Не удержался. — Но ты же теперь Аллен. — Теперь? — переспрашиваю, но, кажется, ты о чём-то задумалась: сидишь, смотришь куда-то в сторону, совершенно не обращая внимания на мой вопрос. Что значит «теперь»? Меня так лет с девяти зовут. А до этого и имени-то не было. Только кличка, что больше смахивала на оскорбление. Ладно, я могу предположить, что ты покопалась в моём прошлом чёрт знает как, но про имя даже в Ордене не знают. — Эй, — чуть тормошу тебя за руку. Не сказать, что меня подобное удивляет, но хотел бы знать, как ты это делаешь. Работники того цирка, в котором я был, давно мертвы. Да и убили их задолго до того, как Мана дал мне это имя. И он тоже мёртв, умер когда мне десять было, и тогда ты даже не знала о моём существовании. Потом учитель меня забрал, но я почти год ни с кем не хотел разговаривать, да и вряд ли Мариан вообще знает хоть что-то об имени. Я ни с кем никогда не говорил о Мане. Это… слишком болезненно даже сейчас. — Роад, — вновь обращаюсь к тебе, — что значит «теперь»? — не хочу отставать. Просто любопытно. Не сказать, что это какая-то очень секретная информация, нет. Может, кто-то остался в живых, а я просто не помню. — А? — наконец отзываешься. — Ты что-то сказал? Прости, я задумалась, — улыбаешься. — Что значит «теперь»? — повторяю. — Ты о чём? — смотришь как-то глупо. Не пойму, может алкоголь подействовал, и ты слегка тормозишь. А может, издеваешься, делая вид, будто ничего такого не говорила. Но бесит в любом случае. Я ведь не спросил чего-то такого, чтобы ты решила отмалчиваться. Этот вопрос касается лишь меня, а про меня ты всегда охотно говоришь. — Про имя, откуда знаешь? — уточняю. — А, — усмехаешься, — сладкий, разве это тайна? Я всё о тебе знаю. Да нет, не тайна. Да и свыкся я со слежкой, просто… не очень приятно. Не хочется, чтобы кто-то лез в те воспоминания, которые мне слишком... болезненны? Или дороги? Хотя, наверное, я сейчас сам же влез в то прошлое. Может, ты не хотела отвечать не потому, что издевалась, а просто нечаянно так ляпнула, и хотела замять? Ну и ладно. Просто выкину из головы. — Это не честно, не находишь? О себе ничего не рассказываешь, а про меня знаешь всё, — с недовольством бубню я. Хотя, скорее, просто пытаюсь перевести разговор в другое русло. — А моего Аллена что-то интересует? — в глазах читается удивление. — Ты же сам ничего не спрашивал. Ложь. Я пытался что-то узнать, но ты всегда игнорируешь мои вопросы, либо отвечаешь слишком сложно и непонятно. Хотел и хочу узнать, что тебя заставило измениться так сильно в лице тогда, в переулке. О ком ты говорила? — А ты ответишь, если спрошу? — с подозрением поглядываю я. — Как знать, — хихикаешь. — Мой Аллен сегодня очень забавный, так что ты можешь попробовать. А? Мне казалось, что моё ворчание вот-вот взбесит тебя, а на деле — это выглядело забавным? — О чём ты говорила в переул… — Не помню, — перебиваешь. Ясно. Ожидаемо. Не стоило и пытаться. — Ты говорила о Шериле… — припомнив ранее сказанное тобой, начинаю я. — Ты ходила в школу ради него? Попробую начать издалека. Ты когда-то говорила, что он твой приёмный «папочка». А ещё долгое время ходила в школу, просто потом перестала, переключившись на меня. — Шерил, конечно, тот ещё ребёнок, но ему всегда хотелось обычную семью. Знала бы, что он такую истерику мне закатит — с самого начала не стала бы подыгрывать, — тяжело вздыхаешь. Тебя из-за него так долго не было? Твои «незаконченные дела» — Шерил? — А зачем начинала? — Уже не помню, давно это было. В прошлом перерождении Желание Ноя тоже имел тягу к семье. Шерил же не просто хотел, он мечтал об этом всю свою жизнь. — Перерождение… ты тоже вернёшься, если умрёшь? — аккуратно уточняю я. Вроде раньше слышал, что Нои не умирают так, как люди. Они перерождаются спустя какое-то время после «смерти». Просыпаются в телах обычных людей, постепенно подавляют человека, становясь Ноем. Берут имя человека, в котором очнулись и возвращаются в семью. Так когда-то Неа выбрал моё тело. В Ордене часто волновались о моём состоянии, думая, что «он» всё ещё во мне. А я даже не понимал кто и что он такое. То, что творила со мной ты — мне казалось куда более пугающим событием в жизни. Наверное, любой другой бы сходил с ума от осознания, что его личность будет стёрта Ноем, но меня и сейчас мало заботит подобное. Если бы меня не стало, я хотя бы больше ничего не чувствовал. И это не так уж плохо. — Мой Аллен волнуется за меня? — хихикаешь, прерывая мои размышления. Не хочу отвечать на этот вопрос. — Это не ответ. Не понимаю, как это ваше перерождение работает. Ты рассказывала о детстве. Ты помнишь то время, когда была человеком? — Глупый, конечно помню. Во мне проснулась память Ноя, но я осталась Роад. — Но Неа… — К нему это не относится, — перебиваешь, стоило мне запнуться. — Почему? Слишком сложно. Я точно помню, об этом часто говорили в Ордене: постепенно Неа поглотит меня. Наверное, будь он всё ещё во мне, я бы уже не существовал. Не помню толком те ощущения, но в те годы я часто терял контроль над собой. За столько лет он бы полностью завладел мной. Почему тогда ты помнишь себя прежнюю? — Сладкий, — улыбаешься, — зачем ты спрашиваешь об этом? Не нужно переживать, тебя это больше никак не касается. Я и не переживаю. Просто это странно. — Объясни, пожалуйста. Ты тяжело вздыхаешь, молчишь какое-то время — видимо, решаешь, говорить мне или нет, но после всё же отвечаешь: — Неа не просто память Ноя, он личность. Как Адам. В остальных же проснулась лишь память, наделив нас силой. — Адам? Это Граф ведь, да? — уточняю. — И в чём разница памяти и личности? — Да, Адам — это Тысячелетний Граф. Ты такой дурачок, — тихо хихикаешь, прикрывая рот ладонью, — память — это лишь память. — Сложно. Ты тяжело вздыхаешь, закатывая глаза — видимо, объяснить, что такое Нои и в чём отличия простыми словами — та ещё задачка. Но это, правда, тяжело для понимания. — Аллен. Память Ноя — это просто ген, благодаря которому в наших телах проснулись способности. Мы остаёмся теми людьми, кем были, просто становимся сильнее. То есть, если я умру — значит, умру, но какая-то часть меня переродится с памятью Ноя и продолжит существовать в новом человеке. Но он не будет мной. А Адам и Неа — личности. Возвращаются в мир теми, кем были до смерти, и, конечно, хотят владеть своим новым телом без посторонних «жильцов». Понимаешь? — Ну… наверное, — неуверенно бормочу я. — А можно ещё вопрос? — Может быть, — пристально разглядываешь меня, подперев голову рукой. Хочется спросить о Неа, но как? И нужно ли. С одной стороны мне совершенно не интересно, что вообще произошло, почему «он» более не во мне. Но этот пробел в сознании напрягает. Это же ты что-то сделала? Ничего не помню, просто… уверен, что это ты. Но меня почему-то пугает это. До дрожи пробирает. Будто часть меня понимает, что лучше этого не знать. Я не особо хорошо знаю о том, что между вами произошло, но всё же, кое-что слышал. Около сорока лет назад, Неа предал вас, решив свергнуть Графа. Устроил резню меж своих, убив почти всех Ноев. Но у него не вышло, Неа умер. Выжила ты и Граф. Что было после — неизвестно, о тебе услышали только лет семь назад, когда остальные Нои возродились. А потом я узнал, что Неа выбрал моё тело для перерождения. А после начался сущий ад с преследованием, угрозами в адрес моих друзей, потерей контроля над телом из-за Ноя внутри. Слишком много всего происходило, и я не выдержал. Кажется, из-за той бойни много лет назад ты питала ненависть к Неа и что-то со мной… с ним сделала. Ты его ненавидела за то, что он сделал с твоей семьёй? Или же… тебе не понравилось, что он был во мне? Чёрт, не знаю, хочу ли знать ответ. Ладно, хотя бы попробую. — А Неа… — Аллен, — перебиваешь, — тебе не нужно думать об этом. — Почему? — Тебя это никак не касается. Будь хорошим мальчиком, и никогда не вспоминай его. Договорились? — стерев с лица улыбку, отвечаешь ты. — Но раньше меня это касалось, — тихо, неуверенно, бормочу я. — Аллен. — Что? — На улице уже светло. Пойдём? Ладно, понял. Может, это и к лучшему. Я и сам не был уверен, что хочу знать. — Ладно, — отмахиваюсь я, решив не допрашивать более. — А куда? Ты ещё хочешь спать? Хочу погулять, — довольная, задираешь нос вверх. — Как хочешь, — неохотно бормочу под нос, но мысленно облегчённо добавляю: «Наконец-то». Сон развеялся, и мне давно хотелось покинуть забегаловку. На удивление, за разговором время довольно быстро пролетело: пока мы там сидели, город проснулся. Свежий воздух, не особо людные улицы, где большая часть людей занята украшательством зданий — это действует довольно расслабляюще. Не сказать, что я чувствую праздничную атмосферу, нет, но наблюдать за этой вознёй приятно. Все заняты, в этом маленьком городке никому нет до нас дела. Рад, что твой странный план провалился. И рад, что ты не стала перемещаться с помощью двери: не хотел бы сейчас быть на шумной ярмарке, где продавцы, словно голодные чайки, налетают на любого мимо проходящего. Я всё кошусь на твою куртку — на улице холодно, меня чертовски бесит наблюдать за тем, как ты одета. Ты недовольно ворчишь, иногда смеёшься, а после с очередным и дико надоевшим «Аллен», тащишь меня в сторону магазина, где тебе захотелось что-то купить. «Миленькое платьице» номер один, которое практически ничем не отличается от тех, что ты носишь постоянно: белое и короткое, разве что выглядит чуть теплее твоих летних тряпочек. «Миленькое платьице» номер два, что, по виду, ни чем не отличается от номера один. Громоздкие чёрные туфли — кажется, ты назвала их «в стиле панк». Раньше мне казались твои наряды странными, но то ли я привык, то ли они и правда, тебе идут — не знаю. Не думал, что ты вообще гардероб обновляешь — ты всегда выглядишь похоже. Разве что иногда странные полосатые гетры добавляешь. Если честно, я даже не знаю, как мне реагировать на происходящее: меня просто тягают из магазина в магазин, не особо задавая каких либо вопросов. Изредка заприметив что-то мужское, обращаешься ко мне: «Нравится?», но мой ответ тебя ни разу не интересует. И в этот раз я рад, что этот ответ от меня не требуют: мне спокойнее молча ходить следом или еле разборчиво бубнеть под нос: «Купи себе хотя бы шарфик», но меня то ли не слышат, то ли специально игнорируют. Иногда пытаюсь что-то сказать о том, что я не настолько жадный, в состоянии и сам заплатить, но, конечно, ты не особо прислушиваешься. В целом, как всегда. Хотя это в новинку просто так гулять по городу и не пытаться сбежать. На душе спокойно, бесит лишь то, что мне дико хочется хотя бы свою шапку отдать — не могу смотреть, как наплевательски к себе относишься. Но думая о том, как это будет выглядеть с моей стороны — не решаюсь. Лёгкая усталость в теле намекает, что от спокойного сна я бы не отказался. Небольшие лавки со сладостями, беззаботная улыбка, при виде которой я вновь себя ловлю на мысли: «Как ты так можешь? Как у тебя получается выбросить с головы все мысли и просто расслабиться?» Я так не могу. Блять, купи долбанную шапку. Я уже молчу, что ты в летнем платье зимой. Видимо, мой недовольный бубнёж, что не прекращался, тебя окончательно достал: ты купила чёрную шляпку. Ни разу не зимнюю, но хоть что-то. Почему-то, видя тебя хотя бы в ней — мне кажется, будто я выполнил какую-то невероятно сложную миссию. Да, так спокойнее. Знаешь, Роад, с тобой очень сложно. Сложно гулять вот так по городу, делать вид, что всё в порядке. Чувствовать некое подобие покоя, расслабленности, но это, скорее, лишь ещё сильнее напрягает: разве так может быть с тобой? Спокойно. Не ругаться и не выматывать нервы. Не видеть страшные картины перед глазами, не понимая где иллюзия, а где реальность. Проголодавшись, тянешь меня в небольшое кафе, а после снова, снова болтаешь ни о чём: о каких-то конфетах с шипящей начинкой, что взрываются во рту. Забавно, ты сейчас кажешься такой живой: запинаешься, забывая, что хотела сказать, а после, как-то нарочно что ли, оправдываешься, что пиво тут не причём, просто «запас энергии подходит к концу». Слышать такое — вызывает во мне лишь недоумение. Ты же ночь всю просидела, наверное и спать не ложилась. Как ты вообще на ногах держишься? Ведьма, блин. Ворчишь, ворчишь, но так наигранно, что я не чувствую напряжения. Притворно злишься, когда всё-таки уговариваю пойти искать гостиницу. Но если честно, я чувствую лёгкую грусть, оказавшись в номере. На окне мигает тусклая однотонная гирлянда, я сижу на краю кровати. Ты всё жмёшься к руке. — Знаешь, ты сегодня такой странный, — тихо-тихо бормочешь, когда я, тяжело вздохнув, откидываюсь назад, касаясь спиной одеяла. Ты так и не отпустила руку — легла следом, пока я, отвернув голову, всё разглядываю еле мигающую гирлянду. — Кто бы говорил, — еле слышно отвечаю, чувствуя, как ты трёшься щекой о мою руку. Не отрывая взгляда, я всё смотрю на огоньки и думаю, думаю, думаю. Роад. Ты тоже сегодня странная. Настолько странная, что я боюсь закрывать глаза. А что, если я тут один? Лежу на кровати, в совершенно незнакомом городе. Разглядываю гирлянду, которая скорее навевает тоску, чем ощущение праздника. И всё это — просто иллюзия. Как тогда, перед скамейкой. Где ты сидела мокрая-мокрая, копалась в кукле, похожей на тебя. Когда протягивала то тряпичное сердце, что казалось таким реальным. Но стоило зажмуриться крепко-крепко — и всё исчезло. Я оказался один. Помнишь? Там, где я сидел в луже, смотрел на пустую скамейку и гадал, жива ли ты. Гадал: может, ты бы не исчезла, если бы я принял то кукольное сердце? Ха. Наверное, ты не помнишь. Нельзя помнить то, чего не было. Сейчас за окном медленно летят снежинки, я лежу на кровати. Смотрю на гирлянду и гадаю: ты обнимаешь меня за руку, или мне просто хочется в это верить? Гадаю: может, ты исчезнешь, если я закрою глаза? Роад. Если поддамся сну — я же не проснусь в одиночестве?.. Ха. Происходящее кажется просто желанной иллюзией. Это так просто: нужно всего лишь открыть рот и спросить: «Роад. Я же не убивал тебя? Ты ведь сейчас тут?» Не хочу спрашивать. Кажется, ты устала: прижимаешься к руке и еле слышно сопишь. Не хочу тебя будить. Просто… не исчезай, ладно?