Пожалуйста, хватит

Такое чувство, будто я встал на мину. Даже, скорее, лёг. Неудобно, хочется чуть сменить позу, но не двигаюсь, боясь, что рванёт. Страшно громко вздохнуть, издать хоть какой-то звук. К горлу подкатил комок, так и хочется сглотнуть — но не делаю даже этого. Тише дышать и не шевелиться. Будто статуя. Неподвижная. Неживая. Всё что угодно, лишь бы предотвратить взрыв. «Мина» гладит меня по голове, проводит пальцами по шее, заставляя крыться мурашками. Мурашкам плевать, что я пытаюсь казаться статуей, они бегут по коже, по всей спине, создавая волну холода, и тело против воли чуть вздрагивает. Сна ни в одном глазу. Я смотрю куда-то в темноту, несмотря на приказ закрыть глаза. Не сказать, что мне это совершенно не нравится, но это как-то… странно. Я не знаю, как мне реагировать. И не знаю, как в таком положении можно заснуть. Чёрт. Я лежу на «мине». Точнее, на коленях. И, вроде, ничего страшного не произошло, но от одного понимания, что эти колени принадлежат тебе — вновь бежит мороз по коже. Рука немеет в неудобном положении, покалывает в пальцах, и лежать неподвижно с каждой минутой всё сложнее. Меня ведь не разорвёт на куски, если шелохнусь?.. Да чего я так боюсь? Подо мной нет мины, это всего лишь твои колени. «Успокойся, идиот. Не паникуй. Ну, лежишь и лежишь, ничего такого ведь не произошло», — успокаиваю себя, осторожно, всё ещё опасаясь чёрт знает чего, чуть шевелюсь, наконец, приняв более удобную позу. — Спи, — недовольно ворчишь, и мне в момент кажется, всё-таки задел взрывоопасный механизм. — Я… я не… — пытаюсь подобрать правильные слова, но выходит плохо. В принципе, уже к этому привык. Стоит оказаться рядом с тобой, стоит тебе выкинуть нечто странное или что-то сказать — и либо несу чушь, которая разнится с моими мыслями, либо забываю, как говорить, превращаясь в наглухо отбитого идиота. — Спи, — повторяешь, и я чувствую, как пальцы, теребившие мои волосы, оказываются на лице. Ты проводишь ими по щеке, носу, медленно доходя до глаз, вынуждая их закрыть. Чувствую чуть прохладные подушечки пальцев на веках, ладонь касается носа. От руки пахнет чем-то сладким. Наверное, ты ела конфеты. Вот только когда? Я не видел за всю поездку каких-либо сладостей в твоих руках. — Мой Аллен знает, что он бывает просто невыносим? — тихий голос заставляет вновь вздрагивать. «Всё-таки рвануло». Чёрт, да что я сделал не так? Всего раз дёрнулся. Даже не сказал ничего, кроме нечленораздельного бормотания. Не пытался сбежать, не пытался встать и даже не выкрикивал неуместных оскорблений. Но, конечно, снова облажался. По-твоему, стоит тебе отдать приказ, и я за секунду усну? — Я не хочу спать. — Почему? Молчу. Я не знаю, что тебе ответить. Если скажу, что я слишком волнуюсь, ты, наверное, даже не поймёшь меня. — Аллену нужно отдохнуть, — добавляешь, так и не дождавшись ответа, чуть проводишь пальцами по векам, заставляя жмуриться. Даже не знаю, что смущает сильнее. То, что мы находимся в купе наедине, твои касания или же то, что я лежу на коленях. От части, слыша твой голос — я чувствую некую лёгкость. Для тебя это мелочь, которая так же нормальна, как сказать «привет». И твоё отношение к происходящему в некоторой степени передаётся и мне. Да, неловкость никуда не делась, но всё же немного проще. — Я… — моментом одёргиваю себя, не договорив то, что намеревался. «Я хочу лечь один», — это не то, чего хочу на самом деле. Это лишь очередная попытка оттолкнуть. Знаю, чем она закончится. Если ты отпустишь меня, позволишь лечь одному — я снова накручу себя до предела. Даже представляя эту ситуацию в голове, я чувствую обиду. Вот только не знаю, на кого. Наверное, всё же, на себя. — Не могу уснуть, — добавляю. Да, такой ответ лучше. Я не наговорил лишнего, и нутро тоже не протестует против подобных слов. Хотя, в идеале, лучше бы промолчал, но это вряд ли бы тебя устроило. — А. Я не подумала, — после недолгой паузы, тихо отвечаешь. — Минет? — добавляешь ты, и меня вновь пробирает мелкой дрожью. — Н-нет! — моментально и слишком громко. Да, я уже уяснил, стоит мне помедлить, и ты примешь это, как согласие. И блять! Ты издеваешься, что ли? Боже, ты просто чокнутая. Пол часа назад мне жить не хотелось, а ты снова со своими, этими… штуками. Ты вообще не чувствуешь, что это совершенно неуместно? Чёрт. Ладно, я понимаю, с твоим характером, с твоими вечными выходками — тогда, в номере, это было хоть как-то более логично, что ли. Но серьёзно? Сейчас? Мне хочется протяжно взвыть от этой твоей непробиваемости. Совсем недавно мне казалось, что я хочу умереть, но это было сказано с горяча. Меня накрыло в истерике, глупой и детской. Твои слова просто довели до предела, и мне хотелось хоть как-то заставить тебя замолчать. Те мысли о смерти были лишь от переизбытка эмоций. Но всё же, благодаря этому срыву, сейчас мне намного лучше. Но не на столько, что я готов здесь и сейчас обсуждать и, тем более, практиковать все эти пошлости. Ты вообще не чувствуешь, что сейчас это последнее, о чём я могу думать? Или это такая угроза? Или спи, или будет… это? Господи, меня одни твои прямолинейные слова заставляют передёргиваться. Как ты вообще можешь все эти вещи так прямо называть? Даже Лави, который так любит вывалить всё личное на публику, предпочитает некоторые слова заменять. Правда, они звучат ещё более пошло, но всё же. А ты бьёшь настолько прямо, что мне не по себе. Ещё и меня вынудила прямо об этом спросить. И хоть я мало тебя понимаю, но не настолько дурак, чтобы не догадаться, зачем ты это сделала. Ты это делала не только для того, чтобы поиздеваться, но и хотела, чтобы я об этом говорил так же прямо и не придумывал синонимов. Ха… да мне даже в мыслях произносить подобные слова сложно. А слышать такое вслух, от даже такой странной, но всё-таки, девушки — просто убийственно. В Чёрном Ордене только парни более или менее свободно говорили о таких темах, девушки же лишь с недовольством шикали, если до их ушей доносились такие разговоры. Даже Миранда, взрослая женщина, краснела, когда с ней на заданиях иногда флиртовали. «О да, Аллен, ты бы идеально вписался в компанию Миранды и Линали. Был бы третьей краснеющей девчонкой», — шиплю на себя, стоило только вспомнить о поведении друзей в Ордене. Я на заданиях встречал разных людей. Очень разных. Но чтобы девушка вот так прямо говорила, о чём даже парни предпочитают немного увиливать, показывая подобное нехитроумными жестами — дико смущает. Где ты вообще этого набралась?.. — Почему не хочешь? — твой голос прерывает мои размышления. Ха… я снова загрузился. — Это… ну, не здесь, — выдавливаю из себя, только после осознавая, что ляпнул. Какое позорище. О чём я только думал, когда выдал такое? Будто меня волнует только место, а так — пожалуйста. Хочется провалиться сквозь землю. Экстренно перебираю в голове варианты, как исправить сказанное, что добавить, чтобы мои слова не несли такого смысла, но ты меня перебиваешь: — Туалет? — Что? — скорее на автомате переспрашиваю. — Давай в туалете? — как ни в чём не бывало. Так просто говоришь, что смысл сказанного доходит не сразу. «О Господи. Так, Аллен, вдох-выдох, это Роад. Типичная Роад. Успокойся, ответь адекватно. Да, ты ляпнул ерунду, но прекрати загоняться. Собери мысль в предложение и ответь ей, иначе она не прекратит, а ты сгоришь со стыда», — успокаиваю себя, нервно сглатывая слюну. Что я должен ответить? «Я не хочу сейчас», — вертится на языке, но я отмалчиваюсь. Нет-нет, что это за ответ? Очередная чушь, ещё и с таким тупым намёком. Однако… Ха. Хватит отрицать очевидное. Я хочу. А ещё, это возможность поступить иначе. Исправить прошлые ошибки. И… и я… Чёрт. Да, хочу. Из-за тебя я нормально спать не могу, пошлые сны в конец добивают. И ладно, когда это снилось урывками, фрагментами. Повторение произошедшего, но с продолжением или какими-то изменениями. Но сегодня вообще нечто ненормальное мозг выдал. И как бы ни убеждал себя, что это всё мерзко и вообще мне это не нужно — понимаю, что лгу себе. Но не сейчас. Голова кружится. О чёрт, я снова расплакался перед тобой. Стыдно. После услышанного, настроение в глубочайшей яме. Мне и так казалось, что сижу на самом дне, сейчас же — меня ещё и носом ткнули в такую грязь, что всё, чего хочется — это ещё раз извиниться. Как-то объясниться. Но, боюсь, сделаю этим ещё хуже. Кажется, мои попытки опровергнуть всё — ты восприняла, как попытку вывести тебя из себя. — Согласен? — переспрашиваешь, напоминая, что я так и не придумал адекватный ответ. Удивительно, что силой не тащишь. Проклятие, я должен уже хоть что-то ответить, пока у меня это согласие хотя бы спрашивают. — Н-нет, — невнятно бормочу, на ходу стараясь придумать, что всё-таки сказать, но ни чего не приходит на ум, кроме глупой и слишком откровенной фразы. — По-че-му? — никак не отстаёшь. «Думай, Аллен, думай быстрее», — подгоняю себя, но от этого лишь сильнее теряюсь. Слова просто вылетают из головы. Но и сказать ту глупую фразу — не могу. Стыдно. И неловко. Даже перед собой признаваться сложно, не говоря уже о тебе. — Г-голова болит, — выпаливаю я. О господи, нет, забудь пожалуйста, сделай вид, что не слышала этого. Эти слова ещё хуже. С этой фразы обычно друзья смеялись, называя это любимой отмазкой женщин. «Точно как девчонка», — пролетает в голове, и мне хочется зарыться в это чёртово одеяло и сделать вид, что меня не существует. — Я… я не могу. Точнее… Ха. Чёрт. В общем, я хочу спать, просто не получается уснуть, — кое-как собравшись с мыслями, стараюсь исправить положение. Не уверен, что получилось, но всё же, я рад, что сказал хотя бы это. Слышу, как ты тихо вздыхаешь, бормочешь что-то себе под нос явно недовольным голосом, но после всё же обращаешься ко мне: — Моему Аллену, что ли, сказку на ночь рассказать? Ха-ха. Очень смешно, Роад. Если пыталась меня унизить ещё больше — у тебя это прекрасно вышло. Да, я веду себя как малолетка, знаю. Не добивай меня. Хотя, с одной стороны, мне даже интересно. Какие сказки может знать такая, как ты? Сказочка о Ноях, которые захватывают весь мир, а экзорцисты горят в огне? Ведьма подчиняет весь мир? Акумы пожирают всех людей, мир разрушен, а оставшиеся живые прячутся под землёй, подобно крысам? Или сказочка, как психопатка доводит жертву до отчаяния, ломая до полного подчинения? Да, в твоих сказках, уверен, зло остаётся в победителях и получает всё, что хочет. — Будто ты знаешь нормальные сказки, — бормочу себе под нос. — И я не ребёнок, мне это неинтересно, — поспешно добавляю, понимая, что мой ответ мог прозвучать так, будто мне нужна идиотская сказка, чтобы заснуть. — Конечно, знаю! — возмущаешься, вновь чуть поглаживая меня по голове. И хоть теперь убрала руку с лица — лежать с закрытыми глазами более не пугает. — Ну, может, не так уж много, но знаю. Правда-правда! — Как зло погружает мир в пучину безумия? — усмехаюсь я, чувствуя, как ты чуть дёргаешь меня за волосы. Наверное, в знак мести. Докатился. Сказал, что не маленький, но поддерживаю этот глупый разговор. Однако говорить на нечто столь отвлечённое — непривычно просто. Обычно мне сложно найти подходящие слова, и разговор с тобой не складывается. Но сейчас — просто. Наверное, потому, что это не касается моих чувств? Ха. Хоть какая-то польза. Ты тихо хихикаешь, услышав меня, перебираешь мои волосы. Щекотно, но всё же, это довольно приятно. — Эй, ты за кого меня принимаешь? — с насмешкой в голосе. — Я знаю сказку про муравья. Подозрительно. — С этим муравьём что-то не так? — уверен, это не может быть обычной сказкой. — Глупый, всё с ним так. — И о чём твоя сказка? — Рассказать? — слышу, как ты чуть громче хихикаешь. — Не держи меня за ребёнка, мне лишь интересно, что сделал муравей. Ну, или что сделали с ним. Распяли? Съели? Раздавили? — снова усмехаюсь, но быстро поправляю выражение лица, стирая с губ глупую улыбочку. Мне не интересна твоя сказка, но это странное, необычное ощущение, что я могу вот так просто с тобой говорить, тем более после всего услышанного — завораживает. Удивляет. Я никогда не думал, что буду говорить так свободно, не копаясь в голове и не обдумывая ответ по несколько минут. И плевать, что мы говорим о чём-то таком детском. — Он мог есть всё, что видит. Он путешествовал по миру, сталкивался с неприятностями, пытался выжить, заводил знакомства. Он хотел побывать в каждом уголке мира и перепробовать всё-всё. Живых существ, растения, и даже самое-самое странное. Он перепробовал все существующие металлы! Ах… Ну, в полной версии это куда интереснее, правда-правда, там много приключений и, хоть на его долю выпадали сложности, его никто не съел и никто не издевался. Честно! Почему-то я даже не удивлён. Даже спрашивать не надо, чтобы понять, что особое внимание там уделяется тому, как он поедает насекомых. Ну и, наверное, людей тоже. — Сказка под стать рассказчику, — не удержавшись, снова усмехаюсь, и ты в ответ вновь чуть дёргаешь мои волосы. Не больно, скорее, даже щекотно — от этого снова чувствую мурашки на коже. — Подумаешь, — наигранно фырчишь, будто мои слова тебя задели. — О, тогда о маленьком демоне? — Про акума, что ли? — Дурак, это же сказка, в ней не существует акум. Тут о маленьком демоне, которого никто не любил в аду, поэтому он сбежал в человеческий мир. — Ага, и захватил его? — пропускаю нервный смешок, поспешно подавляя его. — Ты уже об этом слышал? — с недоверием в голосе. Чёрт, это, правда, смешно. Вроде мне должно быть не до смеха, но я ничего с собой поделать не могу. Сейчас ты кажешься такой наивной, что тянет подшутить над тобой. Да, я плохо тебя знаю, но это же так очевидно, чем закончится подобная история. — Будто в твоей сказке может быть иначе. Я не слышал таких странных сказок, но это вполне в твоём духе. Я бы несказанно удивился, если бы демон сбежал в мир, чтобы найти там друга. — Но так ведь не интересно. Это так захватывающе следить за тем, как обиженный демон захватывает мир, чтобы доказать всем демонам, что все они недооценивали его. Они называли его слабаком и слишком добрым для демона, а он смог сбежать в людской мир и стать самым могущественным владыкой! Только представь реакцию тех, кто над ним издевался… да они от зависти наверняка побелели! И трясутся со страха в своём котелке, боясь, что он спустится к ним и раздавит их как мошек, — довольно хихикаешь, а в голосе чувствуется радость. Ты это так воодушевлённо рассказываешь, что мне хочется повториться: «Сказка под стать рассказчику номер два», но, всё-таки, сдерживаюсь. — У тебя во всех сказках зло побеждает? — это, скорее, риторический вопрос. — Вообще-то, нет. Я знаю одну, но она мне не нравится, — с недовольством хмыкаешь. — Почему? — Там грустный конец, — бормочешь ты, накручивая на палец мои волосы. — Твои сказки, по-моему, все так заканчиваются. — Нет же. Только эта, — тихий голос мне в ответ. — Потому что в ней победило добро, да? — я снова усмехаюсь. — Я ведь говорила, что добро — это просто выгода для большинства, Аллен. Но даже если думать иначе, я не уверена, что в этой сказке есть типичное добро или зло. Ну, или я просто не знаю, кто там хороший. А. Так даже интересней. Чем тогда тебе в ней не нравится конец? — И о чём она? — Не о чём, а о ком, Аллен. Она про рыцаря и птичку. Хм. Пока звучит уж слишком хорошо. — Что в этой сказке не так? Не верю, что это такая… обычная сказка, в которой будет про дружбу рыцаря и птицы. — А почему с ней должно быть что-то не так? Это просто грустная сказка, и всё, — голос кажется обиженным. — Чем? — мне, правда, интересно. Наверное, это глупо и по-детски с моей стороны таким интересоваться, но мне хочется хоть что-то узнать о тебе. Не уверен, что этого можно добиться таким образом, но всё же, может, я смогу хотя бы немного лучше понимать тебя? Хотя бы то, что может заставить тебя грустить. Или же, я смогу как-то перевести разговор чуть в другое русло, спросив твоего мнения о каком-то событии, происходящем в сказке. — Так с ходу объяснить, почему конец в ней грустный — будет сложно. Но раз тебе не хочется слушать всю историю, то потому, что птичка в конце так и не услышала слов, которые ей были очень сильно нужны, — твой голос снова кажется немного грустным. — Ну, если ей нужно было что-то услышать, она ведь могла об этом просто спросить, разве нет? А. Это же птица. Или… — запинаюсь. Всё же я не так уж против послушать тебя. И ещё поговорить. Пока мы говорим о чём-то таком странном, мне кажется, будто я вовсе говорю не с той сумасшедшей и пугающей Роад, а обычной девчонкой. Или же с ребёнком, которому нравятся сказки, хоть и не совсем обычные. Я не могу отпустить прошлое, но в этот момент — о нём почти не думаю, и мне хочется ещё немного отвлечься. — Я тут подумал, ну, знаешь… Это же сказка о двух персонажах, птица принадлежала рыцарю? Ну, что-то типа посыльного голубя? И от него хотела услышать какие-то слова? Мне хотелось просто попросить вкратце рассказать эту историю, но после моих же слов, что я не маленький, чтобы слушать сказки — мне неловко говорить так прямо. Эти вопросы тоже кажутся глупыми, но, наверное, ты ответишь, и я смогу ещё поболтать. Тихо усмехаешься, чуть шевелишься — видимо, тебе неудобно сидеть в неподвижной позе. Или я слишком тяжёлый? Чуть приподнимаюсь — всё-таки с моим весом не так уж просто двигаться. — Не надо, лежи, — ты кладёшь ладонь мне на лоб, чуть толкаешь, заставляя лечь обратно. — Эта птичка была вороном, но ты прав — она принадлежала рыцарю. Но это ведь сказка, поэтому птица не была простой. Она умела говорить, и, если честно, была змеёй. А от куда в сказке змея-то взялась? Как это? Ворон, который не ворон, а змея? Сложно. — Звучит не понятно, — удивительно, но, кажется, я больше не чувствую смущения. До этого боялся даже пошевелиться, а сейчас спокойно лёг обратно. Не пытаюсь отвернуться, иногда даже открываю глаза, зачем-то пытаясь взглянуть на тебя, но безрезультатно. Луну затянуло тучей — тот слабый свет, что помогал немного рассмотреть очертания комнаты — исчез. — Ну, я не смогу в двух словах объяснить. Я могу сократить, но, наверное, ты будешь злиться, что слушаешь сказку, — недовольно бубнишь еле слышно. — Краткую версию переживу, говори уж, — стараюсь сделать вид, что это лишь твоя инициатива, и меня, как и раньше, сказки не интересуют. Не хочу пытаться объяснять, что я не так уж против. — Когда-то жила маленькая змейка, что выросла в окружении монстров. Те монстры были страшны и ужасны, но пугали лишь людей. Змея же их любила. Ведь эти монстры — её семья. Но она выросла, и ей так надоело ползать, что захотела оказаться в теле птицы. Она напала на ворона и задушила его. Надела на себя его тело, как костюм, и впервые взлетела, оставив свою семью. Она их продолжала любить, но хотела увидеть мир, познать его с иной стороны. Змее понравилось летать, и она стала жить в том теле постоянно. Смотрела на людей, животных, изучая тот мир, который раньше никогда не видела. И пока наблюдала за миром глазами птицы, увидела отряд рыцарей, что сражался со страшными монстрами. Это было так захватывающе, что она стала постоянно следить за отрядом. Каждый день прилетала, сидела на ветке и смотрела. Пока в какой-то из дней, один из рыцарей не обратил на неё внимание. Он заметил, что ворон каждый день следит за ними, и даже когда кидались камни, чтобы ворон улетел — тот лишь отлетал немножко дальше, а потом снова садился на ветвь и смотрел. У рыцарей ходило поверье, что вороны несут несчастье, поэтому он каждый день пытался его прогнать, но птица никак не улетала. Со временем, тот рыцарь, что постоянно кидал камни — стал единственным, за кем следила птичка. Просто это был первый человек, который обратил на неё внимание. Ха. Кажется, я понимаю рыцаря. И даже искренне ему сочувствую. Ты, случаем, эту сказку не сама придумала? Ситуация уж больно выглядит знакомой. — А птица не думала, что своим присутствием рыцаря с ума сводит? — перебиваю тебя. — Это же не простая птичка. Конечно же, она не понимала, что рыцарь её прогнать хочет. Змея не боялась людей, поэтому не воспринимала камни в её сторону так, как птицы. Хоть ворон и научился немножко говорить, но делать это не любил, да и значения слов не понимал. Так что все слова, или даже крики рыцаря — были лишь набором букв для него. — Не повезло рыцарю, — тихо бормочу под нос, но, думаю, сочувствую скорее себе, чем ему. Не знаю, специально ли ты рассказываешь историю с таким сюжетом, или же я просто везде вижу сходство с собой. Может, выбери ты любую другую историю, я бы всё равно её связал с тобой или с собой? Не знаю. Ты тихо усмехаешься, а после продолжаешь: — Он тоже так думал. Рыцарь решил, что на нём висит какой-то злой рок, раз чёрная птица следует за ним. В каждом сражении и в каждой свободной минуте. Над ним насмехались его напарники и считали, что его прокляли. А некоторые считали, что через глаза птицы за их отрядом следит какой-то неизвестный враг. Но знаешь, время тихо текло, птица не улетала, а камни в её сторону летели всё реже. И рыцарь сам не заметил, как привык к ней. А она привыкла к рыцарю. Как-то раз, тот человек попал в засаду и оказался ранен. И это стало неожиданностью для птицы. Ведь тот рыцарь — был самым сильным человеком из всех, кого когда-либо видела змея. Высокомерен и эгоистичен. Бесспорно, он знал свою цену. И, скорее из-за своей же чрезмерной уверенности — попался в такую глупую ловушку. Его ранили так подло, исподтишка, что рыцарь даже не понял, как за несколько секунд потерял всё своё преимущество. Он был похож на загнанного раненного льва, которого окружило стадо гиен. Змея всю свою жизнь охотилась на мелких зверьков, ведь это была её пища, но в этот раз, увидев истекающего кровью рыцаря — почувствовала волнение. И вовсе не то, которое испытывала, когда готовилась к приёму пищи. Она не знала, что такое сочувствие или же желание защитить. Но глядя на то, как на человеке появлялись новые и новые раны — змея, в обличье ворона, казалось, сошла с ума: она издавала странные звуки, похожие на смесь шипения и глухого карканья, махала крыльями так, будто разучилась летать, и клевала всё, что попадалось на пути. Собственные крылья, лапы, ветки. Она упала с дерева на врага, и тот махнул мечом, чтобы отбиться. Враг отвлёкся всего на секунду, но этого времени рыцарю хватило, чтобы убить его. И пока чокнутый ворон катался по земле, человек убил оставшихся врагов, которые невольно отвлекались на странную птицу. Они пытались её пнуть, чтобы та не мешалась под ногами и даже пару раз попадали, пока их не лишил головы рыцарь. Этот человек, что всё время видел в вороне вестника беды, в тот день взглянул на птицу по-новому. — Он решил, что она спасла ему жизнь? — перебиваю я. Да уж, неудачную ассоциацию провёл. Воспринимать рыцаря, как какой-то искажённый, но всё же мой образ — теперь неловко. «Это просто сказка, прекрати видеть во всех её словах свою жизнь», — отчитываю себя. — Не совсем. Птица продолжала кататься по земле громко вопя, даже когда умерли все враги, поэтому рыцарь решил, что ворона кто-то подстрелил. Ведь он никак не взлетал, беспорядочно махая крыльями. «Ты помог мне выжить», — подумал человек, решив отплатить ворону. Он поймал его, и, даже не смотря на то, что тот обклевал ему все руки, попытался утихомирить и осмотреть крылья на наличие ран. Он повторял «тише, тише», и пытался погладить птицу по голове, и та вдруг почувствовала себя лучше. Она успокоилась и даже с любопытством взглянула на раненного рыцаря. Она не понимала, что тот говорит, но голос казался нежным, а прикосновения приятными. Мужчина видел порезы, но лишь клюв ворона был в крови. Чужой крови. Змея когда-то задушила этого ворона, забрав тело себе. Раны на мертвеце не кровоточили, а боль не ощущалась, ведь настоящая оболочка была глубоко внутри. Но, тем не менее, рыцарь, как мог, обработал не только свои раны, но и птичку. В тот день змея впервые почувствовала, что такое забота. Человек ей улыбался, но, если честно, он скорее с таким же любопытством смотрел на странную птицу, что не пыталась улететь и ничего не боялась. — Ну, это же логично. Она ведь следила за ним, с чего вдруг ей бояться? — решаю вставить пару слов. — Аллен, вороны с опаской относятся к людям. Хоть и человек видел эту птичку не раз, но та никогда не приближалась к нему так близко. Логично. Видимо, я снова подумал совсем не о вороне. — Но это же поддельный ворон, — стараюсь чуть исправить свой глупый вопрос. — И это всё-таки «он» или «она»? Ты по-разному обращаешься, и я немного запутался: какого пола эта твоя змея? Или ворон? Нет, я конечно понимаю логику в твоих словах, но это путает. — Ворон был женского пола, но рыцарь в этом не разбирался. Просто называл ворона «моя птичка». Но ладно, чтобы было проще — буду говорить «она». И рыцарь не знал, что ворон поддельн… поддельная. Он не видел змею, он видел перед собой птицу, которая по стечению каких-то странных обстоятельств помогла ему выжить. Конечно, змея не пыталась его спасти, просто не понимала своих чувств и выразила их таким странным образом. Но он был благодарен. — Он забрал ворона себе? — я чуть меняю позу, поправляя одеяло. Колени — не самое удобное место для сна, но теперь, когда больше не чувствую дикой неловкости, это кажется довольно приятным. Не знаю, чем и как это объяснить. Я настолько хотел к тебе прикоснуться?.. — Ага, — твой голос вновь отвлекает от странных мыслей, — если короче — забрал. Хотя, на самом деле, это произошло не сразу. Там был долгий период. Ворон часто улетала, а рыцарь всё чаще волновался за неё, но ни как не мог полноценно приручить. Я снова себя ловлю на мысли, что сказка чем-то похожа на мою жизнь. Так и хочется спросить: «Этот период занял шесть лет?», но помалкиваю. Это слишком глупо. — Это… заняло много времени? — чуть меняю вопрос. Надеюсь, что ответ будет другим. Не тем, который я до фантазировал, списав с себя. Ты говорила, что у сказки грустный конец. Не хочется думать, что мой конец будет тоже печальным. Я не счастлив. И вряд ли когда-то буду. Но то, что мне когда-то станет легче — хотел бы верить. Это было бы не таким уж плохим концом. Более не переживать, вот и всё. Однако когда думаю о своём будущем, я не могу его вообразить. Просто не знаю, что будет хотя бы завтра. — Не знаю. Наверное, пару месяцев, — с неуверенностью в голосе бормочешь ты. Замираешь на несколько секунд, прекращаешь трогать мои волосы — видимо ты, правда, задумалась. Всё-таки это просто сказка. А я идиот, который везде ищет тайный смысл. С недовольством мысленно отчитываю себя, пока вновь не слышу твой голос: — Рыцарь полюбил птичку, и не хотел, чтобы она улетела от него. Он посадил её в клетку и больше не разрешал следить за ним. Всё-таки работа рыцарей — сражения. А на поле боя всегда опасно. Он боялся, что птичка может снова оказаться раненной. — Но это не правильно, — перебиваю. Не могу промолчать. — Не правильно запирать в клетке. Даже если хочешь таким образом защитить. «Так, Аллен. Не надумывай лишнего. Ты вечно ищешь, кто в сказке похож на тебя», — вновь ворчу. Да, я просто в очередной раз нашёл нечто, что напоминает моё положение. Хотя это даже звучит слишком тупо. — Думаешь? — усмехаешься. — Она так не думала. Ведь была не настоящей птицей. Когда ей хотелось покинуть клетку — выползала из обличья ворона, превращаясь в змею. Но на самом деле, ей нравилась клетка. Она боялась, что с глупым человеком могло что-то случиться, поэтому выползала лишь для того, чтобы убедиться, что он в порядке. В один день рыцарь вернулся домой слишком неожиданно, и увидел, как его ворон превратилась в змею. Но он не поверил глазам, решив, что в его дом пробралась змея и убила его птичку. Он разозлился, схватил змею за хвост и отшвырнул в стену, а сам бросился к ворону. Он плакал, тряс мёртвое тело, в надежде, что та ещё жива, но птичка совершенно не шевелилась. Змея не особо ощутила силу удара, у неё было крепкое тело, она даже не поняла, что таким образом рыцарь поступил как-то плохо. Подумала, что рыцарю нравится она только в обличье ворона, поэтому подползла, желая забрать свою «вторую кожу». — Постой, — вновь перебиваю тебя, — почему ей нравилась клетка? Мне не даёт покоя твоя фраза. Даже если птица — не птица, как кому-то может быть по душе сидеть взаперти? Тем более, она всю жизнь была свободной. Даже если это просто сказка, даже если это такая странная сказка, логика должна быть. — Она считала, что так рыцарь выражает свои чувства. За то время, что провела рядом с человеком, она научилась понимать себя. Ворон… Змея узнала, что такое привязанность, любовь, желание быть рядом. Поняла, что ей хочется быть всегда рядом с этим человеком. А ещё со временем научилась понимать смысл тех слов, которые чаще всего слышала. «Защита», «беречь», «забота», «волнение», «опасно» — она поняла значение этих слов, и ей нравилось то отношение, которое дарил рыцарь. Поняла, почему он так говорит, ведь ощущала то же самое. Ей нравилась забота. Но больше всего остального, её пьянило слово «Моя». «Ты — моя птичка», — говорил рыцарь, и для неё это было самым ценным. Ею обладают. Она принадлежит только ему. Эта клетка — символ той власти, которую змея с радостью ему отдала. Она бы укусила любого, кто посмел бы приблизиться к клетке. Задушила бы того, кто решил выпустить её. Кроме рыцаря. Только ему можно обладать. — Но это не правильно, — возмущаюсь я. — Просто ты думаешь, как человек. Рыцарь тоже не понимал чувств змеи. Хотя, наверное, он и не пытался понять, — усмехаешься в ответ, а я чувствую в этом какой-то укол в мою сторону. Мне показалось, или ты последнюю фразу адресовала мне? — Будто у неё есть чувства, — скорее, в своё оправдание, ворчу. — Если она лишь улыб… Забудь, — опомнившись, закусываю губу. Что я несу? Идиот. На секунду забылся, о ком вообще идёт речь. Ты в ответ лишь тихо смеёшься, а после продолжаешь: — На чём я остановилась? Ах, да. Человек увидел, как змея ползёт к нему и телу ворона. Не смотря на то, что змея была маленькой, он испугался. Подхватил мёртвую птицу, а сам запрыгнул на кровать. Он испытывал страх к змеям, и то, что увидев её, смог отшвырнуть — вышло из-за гнева. Змея не понимала действий человека, как и того, что тот испугался. Рыцарь, который рубит страшных монстров на куски — чуть не упал в обморок от вида маленькой змейки, заползшей на кровать. Так глупо, не правда ли? — вновь усмехаешься. — В общем, он отбросил тело ворона от себя, решив, что змее нужна птица, а не он. И раз та всё равно мертва — продолжать защищать нет смысла. В тот день рыцарь наконец понял, что его птичка — змея. Он, как ни странно, быстро принял это, вновь посадив птичку в клетку. — Подожди. Почему он не избавился от неё? Или это такой особенный мир, что такие вещи рыцаря не удивили? — мне, правда, это интересно. Тот человек боялся змей, но всё равно оставил у себя. Ещё и снова в клетку посадил. Это же глупо. — Змея или птичка — в тот момент не волновало рыцаря. Он испытал огромную боль, когда увидел любимую мёртвой. Был напуган и всё, о чём мог мечтать — чтобы та вернулась к жизни. И она вернулась. Он испытал лишь облегчение, что ворон снова жива. Да и человек не был глупцом, давно понял, что его птичка особенная. Когда-то рыцарь позволял птице летать где угодно. Не садил в клетку. Говорил с ней и видел, как та внимательно слушает. Как-то раз человек поделился этим с сослуживцами, те обсмеяли его. Поэтому он вернулся домой и спросил у ворона: «Ты понимаешь меня? Кивни мне. Ну, или что ты там можешь». И в тот день змее впервые захотелось ответить ему. «Понимаешь», — сказала она голосом рыцаря. Она скопировала голос, ведь только от него слышала в последние месяцы речь. Змея, в обличье ворона, могла лишь копировать услышанные звуки, не имея собственного голоса. — Я бы уже тогда выкинул её, и подальше. К чёрту. Говорящие птицы — это уже перебор, — представив себя на месте того человека, я снова не удержался, тем самым прервав тебя. — Рыцарь тоже испугался, — усмехаешься, — он, как и ты, Аллен, не знал, что вороны умеют подражать человеческой речи, даже лучше попугаев. Ему об этом рассказали те самые сослуживцы, когда он вновь с ними заговорил, назвав свою птичку проклятой. Единственное, в чём ошиблись его друзья — птичка понимала значение слов. Так что, Аллен, ещё задолго до того, как рыцарь понял, что его ворон — змея, он уже считал её необычной. Часто с ней болтал, делился проблемами. Та редко отвечала ему какими-то короткими фразами, но от каждого услышанного слова, рыцарь светился от счастья. Верил, что ворон понимает его, ведь отвечала по делу. Да, иногда с ошибками или нечётко, но это не было случайным набором слов. Он любил её с каждым днём всё сильнее, пока его любовь не превратилась в страх. Он стал бояться, что ворон может пораниться, что кто-то подстрелит, и когда-нибудь птичка к нему не вернётся. Стал бояться её потерять. Потерять единственное, что любил в своей жизни. Поэтому посадил её в клетку. И поэтому остался с ней, даже когда понял, что ворон — лишь оболочка для змеи. Ему уже было не важно, как выглядит та, кого он любит. Человек хотел обладать, даже если бы та оказалась монстром, которых он уничтожал каждый день. — Почему? Зачем ему любить монстра? — снова услышав нечто похожее на то, что чувствую я — не могу промолчать. Это, наверное, всё же очень глупо: двадцатиоднолетний парень слушает сказку, лёжа на коленях. Но каждый раз нахожу нечто, что волнует и меня. И если обычно молчу — не хочу, боюсь, волнуюсь и просто не могу обсудить то, что у меня на душе, то через глупую историю мне хочется поделиться собственными переживаниями. Я не прошу совета — вряд ли он мне поможет, но… мне хочется узнать, что ты можешь ответить. Не мне, а тому рыцарю. — Разве сердцу можно приказать, кого любить, а кого — нет? Аллен. Рыцарь полюбил птичку, но в какой-то момент стал смотреть куда глубже. Оболочка его просто перестала волновать, — чувствую, как ты вновь касаешься моих волос. — Но это ведь не может быть так просто. Он любил птицу, а не змею. И не монстра. Разве можно так просто принять подобное? Как можно… привязаться к монстру? Желать заботиться, волноваться о такой… змее, — мне вдруг становится стыдно. Чуть не забылся, о ком вообще говорю. Ты же не надумаешь лишнего? Вот чёрт, зачем я вообще спросил о таком? И нашёл, кого спрашивать. Слышу, как ты тихонько хихикаешь. Так неловко, хочется зарыться в одеяло, надеясь, что это поможет справиться со стыдом, но я лишь отворачиваюсь чуть в сторону, не смея предпринимать таких глупых действий. — Змея, ворон или монстр — какая разница? Ведь её отношение к нему не изменилось. Когда она стала птицей — как прежде сидела рядом и говорила: «Болит? Плохо?» Она не умела правильно строить предложения, но рыцарь понял, что та переживает за него. Вновь посадив птицу в клетку, он отнёс ту в чулан и закрыл на ключ. Увидев свою птицу мёртвой, он понял, что клетка — не гарант безопасности. Он спешил домой каждый день, отказывался от заданий, боясь, что в его отсутствие змея выползет из клетки, найдёт какую-нибудь щель в чулане. Он боялся всего: что сбежит, украдут, нападут или даже просто его птичка заблудится. Боялся любого движения. Настолько волновался, что эмоции били через край и, не зная, как их выразить, он кричал, ругался, или даже крушил всё, что попадало под руку. Но каждый раз, когда приходил в себя и понимал, что птица рядом — винил себя. Плакал, говорил, что птичке нужно улететь, пока он держит себя в руках. Когда остывал, считал свои поступки ужасными, но потом снова волновался, запирал и боялся потерять. А змее нравилось видеть, как рыцарь волнуется, поэтому она всё чаще сбегала с клетки. Просто чтобы увидеть те яркие эмоции, которые дарил ей этот человек. Змея, сама по себе, мало что чувствовала, но эмоции человека были так сильны, что распространялись и на неё. «Он любит меня так сильно», — думала змея, и это стало её зависимостью. Доводить рыцаря. Его крики — выражение чувств. Его сожаление — очередное доказательство любви. Когда она слышала: «Останься, останься со мной на веки», «Ты только моя», «Пообещай мне, что не бросишь меня», — ворон его голосом отвечала: «Люблю». Кажется, теперь я понимаю, почему эта история с грустным концом. Ещё, вроде, не конец, но уже слушать это становится как-то… жутко. Я даже больше не пытаюсь поставить себя на место птицы или рыцаря — от подобного мороз пробирает до костей, будто я лежу в снегу, а не под одеялом. — Ей… ей нужно было сбежать. Он же чокнутый. Нельзя так поступать с тем, кого любишь, — тихо бормочу. Мне жаль её. Нет, я понял, почему змея не убегала: она никогда не была человеком, чтобы понять, что происходящее — ужасно. Но рыцарь понимал. Ему нужно было найти в себе силы отпустить живое существо. — Но она не хотела уходить. Зачем, если её ничего не пугало? Наоборот, если бы рыцарь относился к ней как-то иначе, если бы он не волновался за неё — наверное, она бы давно улетела от него. Ах. Слишком длинно вышло, прости, Аллен, — в твоём голосе слышится сожаление. — Что? Это конец, что ли? Подожди, ты говорила, что птица что-то хотела услышать, история не может закончиться на этом. — Я же говорила, что мне не нравится он, — тихо отвечаешь, а голос кажется недовольным. — И что? Кто истории оставляет в таком виде? Не издевайся. Раз уж сама заставила меня слушать эту твою странную «сказочку», что, к слову, на неё мало похоже, то хоть расскажи, чем закончилось, — ворчу я. Кто так вообще делает? Да, мне не нравится этот сюжет, он жуткий, но оставлять недосказанным — это слишком. Ты молчишь, ничего не говоришь, лишь гладишь меня по волосам, а я, вместо ранее приятных прикосновений — чувствую недовольство. — Эй. Роад. Давай уже, — вновь обращаюсь к тебе, а после, не слыша никакого ответа, добавляю: — Бесишь. Ты специально, что ли? Хочешь, чтобы я оставшееся время сидел и думал, что случилось дальше? — А? Прости, сладкий. Я задумалась, как сократить рассказ. Если буду половину ночи рассказывать, ты совсем не поспишь. — Хватит уже, говори. Раздражаешь. Меня бесит не только недосказанность, но и то, что я, как малолетка, уговариваю рассказать «сказку» до конца. — В один из дней, рыцарь отправился на задание. И, не смотря на то, каким он был наедине с птичкой — на работе он был иным человеком. Да, он старался отказываться от длительных миссий, но всё же оставался настоящим рыцарем. Солдатом. Он всегда помогал товарищам, прикрывал им спины. Но добрым его нельзя было назвать. Хитрость, эгоистичность, алчность — всё это было присуще ему, но, как и любой хитрец — играл на публику. Но и злым он не был — хотел избавить мир от монстров, просто… из-за личных мотивов. А ещё он любил свою работу. Уважал своего командира и не желал ему зла. Змея же… была глупой. Очень глупой. Дурой. И слабой. Даже поняв свои чувства в тот день, когда рыцарь оказался в засаде — знала, что не может защитить. Могла лишь волноваться, и иногда бесить любимого человека своим поведением. Иногда же, когда её волнение никак не проходило, она говорила рыцарю: «Со мной. Не уходи, останься», и он ей, с улыбкой, каждый раз отвечал: «Я вернусь совсем скоро. Ты принадлежишь мне, но я тоже принадлежу тебе. Я никогда тебя не оставлю, не волнуйся, ладно?» И хоть птичка думала, что человек ей врёт, ведь он постоянно бросает её, просто потом возвращается, но не знала, как выразить это словами, лишь повторяла в след уходящему человеку: «Останься, останься, останься». В тот день, когда он ушёл, она так же говорила. И он так же, как и раньше, отвечал. И змея снова сбежала с клетки, чтобы найти рыцаря. Чтобы, как и раньше, он раскричался на неё и отнёс домой. Чтобы кричал, сожалел, любил и заботился так, как умел. Всё, что она увидела, когда оказалась в месте, куда отправился её рыцарь — его друзей, сражающихся с монстрами. Но в этот раз, этих монстров она узнала. Это были те самые монстры, в окружении которых она выросла. Они умирали один за другим, а змея в обличье ворона, лишь искала рыцаря. Ей не хотелось верить, что любимый человек тоже где-то убивает тех, кто ей дорог. Но рыцаря там не было. Он защитил собою командира, оказавшись съеденным. Он умер. Исчез из её мира навсегда. От него не осталось ничего, даже тела. Осталось только поле боя с телами погибших монстров, счастливые соратники и улыбающийся командир, который стоял с высоко поднятой головой на том существе, которого змея считала семьёй. А. Вот почему тебе не нравится конец. Наверное, твой характер, хоть и лишь отчасти, похож на того рыцаря. Может, ты не убила моих друзей, как это сделал рыцарь, но то, что делала ты — даже вспоминать не хочется. Твоё маниакальное желание обладать — ужасно, и может, ты не кричишь и меня не закрывают в клетку, но… Чем-то вы всё-таки похожи. Тебе не нравится конец, потому что человек, поступки которого ты, наверняка, понимаешь, как никто другой — умер? Ха. Это второй раз, когда ты что-то мне рассказываешь. Вторая история, которая заканчивается смертью. Мне раньше казалось, что для тебя смерть — ничего не значит. Но разве ты бы помнила историю о котёнке или эту странную сказку, если бы это было так? Или тебя цепляет смерть только тех, кто тебе нравится? — Тебе… нравится рыцарь? — спрашиваю лишь для того, чтобы подтвердить свою догадку. — И да, и нет, — коротко и тихо. Без каких-либо объяснений. — Как это? — Чтобы понять, тебе нужно дослушать, Аллен. — Это ещё не конец? — с подозрением спрашиваю, а после слышу тихий и какой-то холодный смешок. — Змея почувствовала себя пустой, потеряв всё, что ей было дорого. Семью, о которой не вспоминала, и, наверное, она бы смирилась с их смертью довольно быстро, если бы рыцарь был рядом. Ведь его она любила куда сильнее. Но не осталось ничего. Лишь пустота внутри. Как тот самый ворон, тело которого она носила. Змея перестала существовать, превратившись в оболочку мёртвой птицы. Стала вороном, который приносит только смерть. Именно тем, о ком ходили поверья. Она несла лишь несчастье. Каждый раз, когда издавала вопль голосом погибшего рыцаря — умирал человек. Кричала так долго, ища того, кого любила — пока поле не превратилось в кладбище из тех соратников рыцаря. Умер и командир, ради которого отдал жизнь её любимый человек. «Вернись, вернись. Ненавижу, вернись», — кричал неразборчиво ворон. Как и своё тело змеи, он потерял возможность говорить: слова превратились в хриплое, противное карканье. Мёртвый ворон, несущий только смерть и разрушения — вот кем стала птичка, когда потеряла того, кто наполнял её чувствами и заставлял сердце биться. Ворон возненавидел человека. И чем сильнее ненавидел, тем громче кричал «вернись». Со временем тот лес, в котором когда-то тренировались рыцари — перестал быть местом, где бывают люди. Засохшие деревья, гниющие трупы и ворон — живой мертвец, вопль которого больше никто не слышит. Ворон понял, что человека больше нет. Ненавидит, проклинает или любит — не имеет больше значения. Он прекратил его звать, и больше не искал. Всё, что осталось у птицы — это вопросы. Их поначалу было много. За что и почему рыцарь так поступил? Почему он посмел её бросить? А любил ли он её? Сожалеет ли он? Попросил бы он у неё прощения, если бы увидел в ту минуту, когда закрывал собой командира? Постепенно ворон терял все те человеческие чувства, которым некогда научился. Он забыл, что когда-то был змеёй, забыл, что именно случилось, забыл, как выглядел рыцарь и почему он умер, забыл даже его имя. В конце, всё, что осталось в голове ворона — вопрос: «Ты сожалеешь?» Ворон превратился в бездушное существо, которое знало лишь одно чувство: ненависть. Это разрушало птицу, заставляло её тело гнить. Она оказалась жива и мертва одновременно. Теряла перья, плоть, разум, пока не превратилась в одни кости. Но этот костяной ворон всё ещё не был мёртв. Даже когда ему хотелось отправиться за рыцарем на тот свет, он не мог умереть. «Ты сожалеешь?» — превратилось в немой крик вороньего сердца. Птица не могла простить рыцаря, но продолжала быть привязана к нему. Она не помнила, кем был этот человек, но продолжала задавать ему вопрос. Не помнила, от кого ждёт ответ. Просто задавала вопрос, даже не помня, что сделал тот человек. Не могла отпустить, не могла окончательно забыть, не могла любить и не могла перестать ненавидеть. Ей хотелось его простить. То чувство ненависти — опротивело. Хотела услышать только одно: «Прости». Может, если бы она услышала это слово, мир бы отпустил её душу? Со временем, ворон забыл даже своё имя. Чёрный ворон погибели — так зовут его люди, боясь увидеть, а он, потерявший себя, безмолвно повторяет до сих пор: «Ты сожалеешь?» — делаешь паузу, а после, совсем тихо, добавляешь: — Вот теперь конец, Аллен. — Жуть какая, — тихо произношу, глядя куда-то в темноту. Я даже не знаю, как реагировать на это. Жуть, жуть, жуть. Нужно было выбрать сказочку про муравья, а не вот это вот всё. Это не сказка, а ночной кошмар, в котором я ещё пытался найти, кто похож на меня или тебя. Сейчас подобные мысли — заставляют чувствовать озноб. Даже знать не хочу, где ты подобных историй нахваталась, но теперь я более чем понимаю фразу «грустный конец». И «грустный» — это очень мягко сказано. — Сладких снов, Аллен, — бормочешь, поглаживая меня по голове. Если честно — я и правда устал, а голова до сих пор гудит, но после подобных «сказочек», хочется держать глаза открытыми как можно дольше. Не хватало ещё, чтобы жуть всякая снилась. У меня и так беспокойный сон, но хотя бы кошмаров уже пару недель не видел. — Подожди, — чуть встряхиваю головой, чувствуя лёгкую сонливость, — почему, если рыцарь так помешался на этом жутком вороне, пожертвовал собой ради, э, капитана? Ну, или кого там. Жертвовать собой ради кого-то — я как-то уже слышал подобное от тебя. Ты тогда почему-то решила, что я тоже на такое способен. Но, честно сказать, мне сложно понимать такие поступки. Да, иногда мне хотелось умереть и ничего не чувствовать, но не ради других. И рыцарь этот по описанию не сильно похож на того, кто так просто расстанется со своей жизнью. — Не знаю. Это не объяснялось. Я тоже хотела бы знать ответ. Мне вообще сложно понять поступки рыцаря. Может, он просто никогда не любил птичку? Просто игрался, а она придумала любовь? Бесит, что ответов нет. Не люблю эту сказку. Зря я, наверное, тебе рассказала. — Н-нет, всё в порядке, — не ожидав услышать подобное, зачем-то подбадриваю тебя, хотя мне тоже кажется, что зря я разговорил тебя. По сути, это я своими вопросами и желанием поговорить о чём-то таком отвлечённом, настоял на рассказе. — Ну, ты же говорила, что рыцарь понимал, что поступает с птицей ужасно. Может, он так поступил, чтобы она, наконец, была свободна? — мне вдруг в голову пришло предположение. — Да кому нужна такая свобода?! — сквозь зубы со злостью рычишь ты. — Ой. Прости. Я всегда такая, когда вспоминаю эту историю… долбанный рыцарь. Мне тоже нужны ответы! Он сожалеет? Нет? Ненавижу недосказанность, — сжимаешь в кулаке прядь моих волос. Не тянешь, но чувствую, будь там нечто на подобии леденцов — те бы разлетелись на кусочки. Да, я более чем вижу, что историю ты эту не особо любишь. Но я ведь не заставлял. Почему захотела рассказать, если она так злит тебя? Но теперь понимаю, почему ты вспомнила эту жуткую «сказочку». Вряд ли из-за смерти рыцаря. Наверное, потому, что нет ответов. И именно поэтому ты без особого желания рассказала конец. Меня тогда бесила недосказанность, но если бы всё же смирился с твоим нежеланием рассказывать историю до конца — у меня, наверное, было бы меньше вопросов, чем сейчас. — Плохая сказка, — бормочу я. Чёрт, разговор хоть и жуткий, но всё же интересный, но как же меня рубит. — Но, знаешь, думаю, если бы душа рыцаря видела, что стало с птицей, он бы сожалел. Наверное, я снова невольно примерил на себя образ рыцаря. Я постоянно виню себя за слова и поступки, так что, наверное, мой ответ не правильный. Он. Сожалеет? Чёрт, кажется, я отключился на пару секунд. О чём я думал? Ты что-то сказала? «Аллен, не спать», — командую себе до последнего, но сквозь туман в сознании долетает твой голос: — Спи.