Пожалуйста, хватит

Ты всё молчишь, лишь смотришь в окно, а я продолжаю сверлить тебя взглядом. Уверен, даже в этой темноте ты подобное заметила. Или чувствуешь. Просто не обращаешь внимания. И сейчас, как никогда до этого, я хочу, чтобы ты взглянула на меня, звонко рассмеялась и сказала: «Я пошутила, глупый Аллен. Это была просто шутка». Но ты молчишь. И эта тишина с каждой минутой всё сильнее тревожит. За что ты так со мной? Нет. Не правильный вопрос. Я, наверное, это заслужил. Правильный вопрос — «что со мной не так?» Почему я такой? Что на самом деле чувствую? Зачем я нужен тебе? Ты, правда, любишь меня? За что? И почему? Когда-то я не верил в твоё «люблю», считая, это детской хотелкой получить то, что никак не даётся в руки. Сейчас же — не знаю, во что верю. Мысль о том, что это лишь какая-то затянувшаяся игра — неприятна. Я ужасен. Слушать о тех вещах, что ты сказала ранее — словно увидеть в собственном глазу бревно. Как бы хотелось сказать, что это всё не правда. Но я не могу. Я такой. И думал именно так. Другими словами, но думал. Такое отношение, которое показывал я — не может нравиться. Ни один нормальный человек не будет такое терпеть. Ненормальная? Да. Вопрос лишь в том, кто из нас двоих менее чокнутый. Но даже так. Разве это может хоть кого-то устраивать? «Какими бы ни были твои чувства, я хочу их всех». Но такого не бывает ведь. Нельзя хотеть любое отношение к себе. Плевать, ненавижу я тебя или нет? Главное, что испытываю чувства, даже если они отрицательные? Ты странная. А может, просто снова соврала. Если бы ты меня ненавидела, что бы я чувствовал? Было бы неприятно. Хотя, иногда хочется, чтобы ты накричала и, наконец, высказалась. Не могу поверить в то, что тебя всё устраивает. Ха… Я чертовски запутался. И не найти выход. Не могу найти даже себя. Не молчи, Роад. Скажи, что знаешь меня лучше, чем я. Ты же знаешь, что это лишь обида играет во мне так сильно, что продолжаю нести ту чепуху, чтобы задеть, уколоть побольнее. Это ведь так. Наверное. Я и сам уже не знаю. В этой чёртовой обстановке, под тихие звуки поезда, в голову лезут все наши поступки. Не знаю даже, радоваться тем смазанным воспоминаниям прошлого, или нет. Раньше мне просто хотелось забыть обо всём, как о страшном сне. Сейчас же — вспомнить бы все те встречи. Вспомнить и быть уверенным, что весь негатив ты заслужила. Но память не позволяет собрать всю картину целиком. Я даже не помню, когда и как ты меня впервые поцеловала. Уверен, это лишь твои манипуляции, просто воздействие на меня и мои чувства, но сейчас, из нас двоих, лишь я кажусь мразью. Из-за чёртовых слов, и только. Ты тогда, в гостинице, спросила: «Скажи мне, Аллен, что же я сделала настолько невыносимо ужасного?» Много чего. Много всего, Роад. Я ведь не придумал всё то прошлое. Уверен, не придумал. Ты следила, шантажировала и пугала. Чёрт возьми, да все твои поступки просто ужасны. Что ты сделала хорошего? Что? Такого попросту нет. Но в чём смысл? Пара твоих фраз, и я чувствую себя виноватым перед тобой. Как это работает? И почему, даже вспоминая сейчас весь тот кошмар — всё равно продолжаю винить себя за те ужасные мысли? Отчасти после той ночи в гостинице, я чувствовал себя изнасилованным. Это глупо, знаю, я ведь даже толком не сопротивлялся. Да и сам первоначально сдался. Но подобные мысли не раз проносились в уме. Тогда почему сейчас в голову лезет совершенно иное? Будто это не мной пользуются, как захотят, а я. Раздражает. Чёрт, как же раздражает. Ты делала лишь то, что хотела, но… но почему ощущения такие, будто только я получал удовольствие? Ха. Я. Получал. Удовольствие. Было приятно. И стыдно. Но мерзко? Нет. Я не чувствовал этого, лишь пытался себя убедить. А что чувствовала ты? Может, ничего? Обязанность сделать то, что «снимет напряжение»? Бесит. Будто для тебя самой близость — пустой звук. Долг. Желание обеспечить «комфорт» питомцу. Как насыпать корма псу или почесать того за ухом. И ты совсем ничего не чувствовала, лишь выполняла то, считала необходимым для «снятия стресса». Может, поэтому не чувствуешь смущения или, хотя бы, какого-то волнения? Только мне это кажется чем-то серьёзным?.. Нет, нет, это не может быть так. Мне же не показалось, не могло показаться. Ты была возбуждена. Тогда почему игнорировала собственные нужды? Почему для тебя нормально залезть ко мне в штаны и вытворять такое, но секс — «не могу так поступить». Почему тебя волнует только то, будет ли мне приятно или нет? Если бы ты считалась с моим мнением, то не делала бы всех тех… действий. Нет. Ошибаюсь. Мнение здесь не причём. Было ведь приятно, не могу отрицать этого. Но в тот момент мне хотелось большего. Сколько бы себя ни убеждал в обратном, ответ остаётся очевидным. Хотел. Ты же вся такая проницательная видите-ли, почему и это сама не поняла? Может, как и с моим согласием следовать за тобой, и в интиме у тебя есть свои правила? Одно можно, другое нельзя? Необходимо согласие? Нет, ты ничего не просила. Когда ты хотела, чтобы я сдался — говорила об этом прямо. И тут бы озвучила, если бы хотела. Тебе ничего не надо? Плевать на себя? Сложно. Ничего не понимаю. Почему всё это происходит со мной? Почему ты выбрала меня? Если бы мы не встретились в том проклятом городе, застывшем во времени, я бы не знал всех этих проблем. Если бы я тебя не встретил в этой жизни, я был бы счастлив? Ну, или встретил, но ты отнеслась ко мне иначе. Друзья, Чёрный Орден, задания. Жил бы в своём розовом мирке и, возможно, даже не думал о том, что я лишь лицемер, который улыбается и делает добро ради личных выгод. Но тогда и Четырнадцатый был бы всё ещё во мне? И, в конце концов, он бы поглотил мою личность? Аллен Уолкер прекратил своё существование, и это тело принадлежало бы Ною? Нет. Семья бы убила меня раньше. «Семья»? Нет. Семьёй мне был лишь приёмный отец. Дом… Чёрный Орден мой дом? Нет. У меня никогда не было дома. Та часть меня права. Я это помню. Точнее, вспомнил, когда начал копаться в себе и пытаться понять, какой есть на самом деле. Я ненавидел работников цирка за их недружелюбие и издевательства. И отвечал им тем же. Просто изменился из-за Маны. Когда он умер, одиночество стало невыносимо. И если раньше это было нормой, отвечать агрессией на агрессию, то после мне хотелось любви. Наверное. Но злого ребёнка никто не любил, и я решил скопировать поведение Маны. Это он был добрым и вежливым, это он притягивал к себе внимание и тёплые чувства. А я… я даже не знал, как это — «быть хорошим». Я лишь повторял за Маной. Похоронил себя настоящего. Эта маска так крепко приросла к лицу, что вряд ли об этом вспомнил, если бы в мой мир не вторглась ты. Даже без тебя, моя жизнь — сплошная чёрная полоса. Продан биологическими родителями в цирк, мальчик на побегушках и цель для издевательств. Первый в жизни друг — пёс. Пёс Маны, которого я так сильно полюбил. А потом его смерть. Жестокое, бессмысленное убийство из зависти. Ха. Я хотел убить того урода, что посмел отобрать у меня единственного друга. Но Мана остановил. Не дал совершить месть. Он меня, злобного, неуравновешенного, обиженного на весь мир ребёнка, полюбил. И я привязался к нему в ответ. Он дал мне новое имя. Казалось, что у меня появилась семья. Отец. Путешествовать с ним в качестве уличных артистов, счастливо улыбаться, привязываясь всё сильнее, а потом… снова смотреть на смерть. На тело отца, которое больше не шевелится, и медленно сходить с ума от отчаяния. Мне казалось, что я не смогу жить дальше. Встреча с Кроссом. Он сделал меня своим учеником. Учитель? Пха. Да, он научил меня бороться с акума, а после отправил в Чёрный Орден, но те годы были ужасны. Безответственность, нескончаемые долги, которые он продолжал накапливать и сбрасывать на меня. Бесконечные попытки заработать и расплатиться, но сумма лишь росла. Даже после того, как я ушёл в Орден, счета продолжали приходить. Из-за него я до сих пор экономлю каждую копейку, боясь увидеть новые долги «учителя». Нет, даже не так. Я не могу заставить себя потратить заработанные деньги, даже когда кошелёк полон, а счета давно перестали приходить. Четырнадцатый, потеря контроля над собственным телом. Сплошные пробелы в памяти, будто я старик с Альцгеймером. Ха. Если бог существует, он ненавидит меня. Ну, или ему нравится делать из меня козла отпущения и с интересом наблюдать, на сколько меня хватит. Ты разрушила мою жизнь, но если бы мы не встретились, она бы всё равно рухнула. Просто причины были бы другими. Я так устал от всего этого дерьма, и хочется лишь покоя. Но знаешь, задумываясь об этом, то я и сам не знаю, какой «покой» хочу. Чтобы ты прекратила ко мне лезть? Нет, когда тебя долго не вижу — скучаю, нервничаю и лишь сильнее волнуюсь. Вернуться в Орден и жить как раньше? Нет. Задолбало притворяться добряком с извечной улыбкой и фразой «я в порядке». Если перестану отталкивать тебя и винить во всех грехах, я почувствую покой?.. Без понятия. Заблудился. Потерялся. Запутался. Почему мне так больно слушать, как ты унижаешь себя, когда сам продолжаю оскорблять? Не хотел признавать привязанность? Симпатию? Или это чувство лишь навязано? «Ты любишь меня, Аллен», — сказала ты, наверное, веря в эти слова, а я постоянно находил оправдания. Сейчас, кроме лживого «ты мне отвратительна» — ничего не могу придумать. Раньше мне казалось, что я тебя ненавидел, ведь так сильно хотелось ударить или наговорить в твой адрес гадостей. Но разве, когда ненавидишь — чувствуешь вину за содеянное? Хочется объятий? Чувствуешь… возбуждение? Нет. Я не чувствую ненависти. Только обиду. Злость. Да, меня дико злит, что я волнуюсь, переживаю и скучаю по тому, кто годами изводил меня. Бесит, ужасно бесит, что тот, кого должен ненавидеть — нужен. Просто было легче, да, легче, когда наговаривал миллион оскорблений, создавая иллюзию ненависти. Но услышал это из твоих уст — мерзко на душе. Мне не нравится, обижает, блять, мне больно слышать, как ты себя унижаешь. Что, что я чувствую к тебе? Симпатию? Привязанность? Зависимость? Я продолжаю говорить, что тогда возбудило лишь женское тело, но каждый раз, когда пытаюсь заменить твой образ на другой — необъяснимо злюсь. Почему, чёрт возьми, почему меня так бесят твои слова, почему раздражает это чёртово «а, не волнуйся, тебе не придётся со мной спать»? Какого чёрта мне снятся пошлые сны с тобой и долбанное тело так реагирует? Почему проклятый мозг создаёт во снах твой образ? Почему, почему, почему… ты? Почему это ты? Тяжело. «Давай, Аллен, смирись с реальностью и скажи это», — подбадриваю себя, всё ещё поглядывая на тебя. Всё ещё не обращаешь на меня никакого внимания, смотришь в окно и, хоть и молчу — кажется, будто можешь услышать мои мысли. Просто не реагируешь, но поселилась в голове и подслушиваешь. Неловко. Раз-два, вдох-выдох. Расслабиться, отбросить обиду и признаться. Это не правильно, но ты нужна мне. Не знаю, как и когда я так привязался. И не знаю, чем именно притягиваешь. Может, та часть меня, которую я отказывался слушать, права? Тянет, потому что я отвратителен, но ты не презираешь меня? Потому что не притворяюсь добрым рядом с тобой и могу быть самим собой? Неправильным, нелогичным и с настолько противоречивыми мыслями, что они утомили даже меня. Но я притворяюсь. По-другому, не так, как с друзьями. Тот вечер каждый раз всплывает в памяти, словно это было час назад. Я притворялся. Плохо, но притворялся. Ты не верила в моё «нет», но я продолжал твердить это чёртово слово. Это не правильно, но я скучаю по тебе, и не хочу, чтобы снова ушла, а я сидел в одиночестве и варился в каше противоречий. Это не правильно, но иногда мне хочется тебя обнять. Это не правильно, но… я хочу большего? Боже, какой кошмар. От подобных мыслей бежит мороз по коже. Но я хочу вернуться в тот самый вечер и поступить иначе. Дотронуться до тебя, наплевав на убеждения, отключить и так ни черта не работающую голову и вцепиться в тебя. Сжать в ладонях тело, оставляя следы и увидеть, будешь ли ты такой же равнодушно-мёртвой, если я поцелую тебя сам. Сможешь ли сохранить эту чёртову улыбку, если выпущу собственных демонов наружу. Я должен был поддаться тем желаниям, о которых кричало тело. Содрать платье и наблюдать за тем, как на лице отобразится смущение. Ты смеялась с моей реакции. Хочу увидеть, как на подобное отреагировала бы ты. Будь на моём месте, смогла бы продолжать давить эту вечную улыбку? Хочу изменить тот вечер и поменяться с тобой местами. Где-то глубоко внутри, я всё ещё слышу голос той части себя, что пытается образумить меня, но знаешь, плевать я хотел. И плевать, сказала ты это специально или веришь в подобное. Уже просто плевать. Пора прекратить этот цирк. Какой толк от моих оскорблений? Из нас двоих, всегда больно лишь мне. Знаешь, раньше, иногда мне вовсе казалось, что ты меня ненавидела. Или же наказывала. Мстила. Будто специально выводила из себя, знала, что не сдержусь и вымещу злость, в очередной раз оставляя на тебе синяки. Будто выжидала этого и радовалась. Улыбалась так, будто счастлива, что не смог сдержаться. Словно тебя делал счастливой тот факт, что после содеянного я утопал в чувстве вины. Твоя любовь и правда, похожа на ненависть. Забавно, что я понял причину, почему ты мне так часто показывала иллюзии смерти лишь недавно. «Ты ведь понимаешь, что ударю я совсем не тебя?» Ха… Я этого не понимал. Не понимал, что когда злишься, тебе хочется увидеть, моё не безразличие и ты ранишь себя, успокаиваясь, наблюдая за моей реакцией. «Знать, что до сих пор небезразлична — так пьянит, что мне так и хочется сломать себе пару костей». Лишь мне казалось, что я никак не выражаю эмоций. А ты всё видела и безмерно радовалась, что я не равнодушен к тебе. И, видимо, это помогало остыть и не чувствовать злость. Я пытался тебя разозлить, у меня получалось раз за разом, я обжигался, страдал от ужасных картин и лишь ходил по кругу в этом аду. Злость, боль, страх. Злость, боль, страх. Злость, боль, страх. Бесконечно долго. Чёрт. Если бы сказала, что весь свой гнев ты вымещаешь таким образом, я бы не поступал так глупо. Совершенно не замечал, не понимал, что твои выходки — результат моих же стараний. Столько лет прошло, а я тебя совсем не знаю. Почему меня так тянет к тебе? Наверное, это просто последняя стадия сумасшествия. Иначе я не знаю, как докатился до подобных мыслей. Это желание поддаться, это глупое желание близости означает, что ты мне нравишься? Боже, я просто окончательно потерял здравый рассудок. Наши встречи каждый раз толкали меня в пропасть, пока я, наконец, не упал. Этот поезд, это купе в ночи, этот мрак за окном — и есть моё личное дно. Я сдался. Отказался от всего, что держало меня в Чёрном Ордене. Всё, что у меня осталось в этой яме — ты. Когда-то я был полон сил и надежд, сопротивлялся. Стоял твердо на месте с крепко сжатыми кулаками, но ты смело подходила, и чем ближе находилась, тем больнее мне было. Будто покрыта с ног до головы огнём, который тебя совершенно не беспокоит, но сжигает заживо меня. Странно, не правда ли? Твоя натура напоминает ледышку. Без чувств и эмоций. Даже улыбка кажется холодной. Но при этом рядом с тобой я чувствую, будто сгораю. Нет. Я уже сгорел. Если терпел боль, ты обнимала меня, и пламя охватывало тело. Я, как долбанная свинья на убой, которую живьём кинули в костёр, опалив всю кожу. Почувствовав запах собственного жареного мяса — в панике визжал, пытаясь спастись. И каждый раз бежал без оглядки. Но почему-то лишь приближался к обрыву. А потом понял, что убегать больше некуда, либо падать, либо превратиться в кучку пепла. И ты исчезла. Просто ушла, а я, того не замечая, так привык, что мне всегда горячо, что оставшись один — замёрз и начал паниковать, забыв, что стою у края. Мне показалось, что я убил тебя. Убил, убил, убил… От этой мысли даже сейчас болезненно сжимается сердце и вдох даётся с трудом. Убил. Я не хочу, чтобы ты умерла. И раньше тоже, наверное, не хотел. Просто безысходность и обида, что заставляла меня думать: «Если это единственный способ освободиться — пожалуйста, умри сама, где-то вдалеке от меня». Ты нужна мне. Я привязался к тебе. Пусть больно, пусть страшно, пусть. Ты моё проклятие и необходимость. Думая, что ты могла умереть в тот день, страх сковал всё тело, и я просто оступился. Почувствовал, что падаю. Наверное, именно в тот момент я окончательно сломался. Но ты вернулась, ухватив меня за руку. Мне было так страшно, хотелось прижаться к тебе, лишь бы не упасть на самое дно, лишь бы не думать, что мог убить тебя, но стоило успокоиться объятиях, как ты, вместе со мной, шагнула вниз. Утащила на самое дно. А после придавила ногой полуживое тело, заставляя захлёбываться в грязи. Было страшно, я пытался барахтаться, но когда переломаны все кости — ничего сделать, остаётся лишь жалобно мычать где-то под подошвой твоих туфель. Измазан грязью, разбит, но ты рядом. Уже нечего терять. И бежать тоже некуда. Огонь совсем не жжётся. Мне холодно и я укрываюсь одеялом, которое ни черта не греет. Я на дне, чего ещё бояться? Слушать гордого мальчишку, который продолжает цепляться за камни, пытаясь карабкаться наверх и орёт, чтобы я поднимался? Не сдаваться, продолжать бессмысленно кричать «ты мне отвратительна»? Устал. Не хочу. И теперь подобное не приносит никакого облегчения. Раздражает. Я оставил всех. Забил на всё, что так крепко держало меня. Так может, мне стоит оставить и прежнего себя? Даже если мне не хватает смелости и желания произнести всё вслух, я могу хотя бы прекратить лгать. Говорят, молчание — знак согласия. Я могу хотя бы промолчать, а не выплёвывать мусор, вместо слов. Давно пора заткнуть того обиженного ребёнка и прислушаться к другой части, что устала противиться и умоляет признаться хотя бы себе. Я давно предал друзей. Ещё в тот момент, когда перестал думать о них. Я давно должен был прекратить это бессмысленное сопротивление и отрицание очевидного. В этом нет смысла, мне не выбраться. Нет, даже не так. Я не хочу выбираться. Да, злюсь, иногда хочется схватить тебя за горло и утопить в этой яме, позлорадствовать, когда будешь трепыхаться подо мной и глотать помои, вместо воздуха. Монстр? Да, знаю. Но ещё я чувствую покой, когда ты рядом. Здесь только мы вдвоем. Я думал только о том, что мне страшно, не замечая ничего вокруг. Падая, ты улыбалась, но неужели ничего не чувствовала? Не знаю. Ты так долго и упорно толкала к краю, что за эти годы просто привык, что ты всегда рядом. А может, просто хочу думать, что это лишь привычка. Может, ты нравилась мне, просто слишком пугала? Не знаю. Эти все чувства такие разные, но не поддельные. Я зол на тебя, правда, зол, но не ненавижу тебя. Мы на дне. Так почему бы не вести себя, подобно жителю этого места? Я мерзкий, но ты ничуть не лучше. Лишь надавила на совесть, выставила себя жертвой, только поэтому чувствую себя худшим из худших. На самом деле мы одинаковы. Ха. Нравишься… мне. Это из-за тебя? Твоих слов? Я поверил в твою правду? «Какого цвета была скамейка?» — в очередной раз проносится в голове, но я более не вижу смысла думать об этом. Не помню, с чего вообще придумал эту аналогию. Чёртовой скамейки никогда не существовало. Даже если я просто поверил тебе, я не могу избавиться от этих чувств, как бы ни пытался. Даже если это мои настоящие чувства, которые ты просто видела насквозь, пока я продолжал убеждать себя в обратном — смысла нет. Я не смог тебя возненавидеть за шесть адских лет. Разве смогу, если буду уверен, что ты промыла мне мозги и навязала чувства? Если бы это было так просто, то сейчас бы меня не разъедало изнутри из-за услышанных слов. Не могу продолжать молчать. Плевать, как это выглядит, плевать, что ты озвучила мои мысли и отрицать такое сложно, плевать. Не хочу, чтобы именно так закончился разговор. — Извини, — нарушаю тишину. Молчишь. Может, слишком тихо сказал? — Я был не прав, — чуть громче. Эти слова даются настолько тяжело, будто я перешагиваю через себя. — Всё в порядке, Аллен. Спи, — не отрываясь от окна, бормочешь в ответ. Нет. Ни черта не в порядке. — Я не хочу так. Не хочу. Ты не… ты не такая. Не говори так о себе. Пожалуйста. Я… Чёрт, я не знаю, что должен сказать, — чувствуя какую-то смесь неловкости и обиды, опускаю взгляд в пол. — Ты и не должен ничего говорить, — слышу, как ты снова тихо хихикаешь. — Должен, — запинаюсь. Как же это бесит. Чувствую себя идиотом, который забыл, как разговаривать. — Это… не правда. Всё, что ты сказала — не правда, — со скрипом в сердце выдавливаю из себя. Пожалуйста, просто скажи, что ты пошутила. Я хочу это услышать. — Не ври, милый. Тебя просто мучает совесть, да? Конечно, мучает. Ты же правильный мальчик. Тебе хочется поступать верно. Но ты не знаешь, как относиться ко мне. Я ведь «зло», а таких надо ненавидеть. Но тебе кажется, будто своим отношением задел это самое зло. И, как примерному мальчику, хочется извиниться, ведь обижать кого-то плохо. Но я плохая, поэтому заслужила это, так что, может, и не надо извиняться. Или надо. Так сложно понять, что делать со мной. То ли убить такую надо, то ли прощения попросить. Как положено экзорцисту, нужно направить на меня меч, но убить не можешь, ведь я дорога тебе, любишь меня, но я всё ещё Ной, а Нои отвратительные существа. Сложно, ка-а-ак же сложно. Запутался. Да, Аллен? — усмехаешься. Слышу скрип обивки дивана и, сам того не заметив, я вновь поднимаю взгляд. Больше не сидишь у окна — лежишь на диване, подпирая рукой щеку, и, хоть лица толком не видно — уверен, ты смотришь на меня. А говорила, что тебе сложно понять, о чём я переживаю. Ха. Смешно, Роад. Запутался. Да, я запутался. И кажется, выход не найду никогда. Но хватит, чёрт возьми, хватит называть меня правильным. Я ошибаюсь на каждом шагу и каждом слове, что просто хочется протяжно взвыть от безысходности. Ты ошибаешься. Нет во мне ничего хорошего. И запутался я совсем не в этом. То, что ты враг — меня совсем не волнует. И плевать я хотел, как правильно. Меня просто злит, что не могу быть равнодушен к тебе. Злит, что не могу возненавидеть. Не хочу чувствовать симпатию, не хочу переживать, скучать и думать о тебе. Ты вымотала мне все нервы, сломала, раздробила на осколки, а я привязался. Ты не заслужила, нет, я не хочу это чувствовать, не хочу это признавать. Но отрицать, убеждать себя в обратном — уже не помогает. Я не знаю, что делать. Вот, в чём запутался. Вот, где не могу найти выход. Правильный? Нет. Не говори так. Мы оба поступаем чудовищно. Неприятно слышать, как ты оскорбляешь себя, а меня хвалишь. Я ненавижу себя. Ненавижу за мысли, за поступки. За ненависть, за привязанность, за ужасные слова, за вспыльчивость, за желания. Я ненавижу себя за всё. Унижаешь себя — унижай и меня. Мы одинаковы. — Прекрати называть меня хорошим, добрым и, блять, правильным. Не могу больше этого слушать. Что за долбанный дар резать меня живьём каждым произнесённым словом? Господи, я не хочу больше это чувствовать. Я же сдался тебе… когда уже легче станет? — сам не заметил, как мысли вырвались наружу. Зачем я это вслух сказал? Идиот. Болезненно жмурюсь — это чувство безысходности просто невыносимо. Прикусываю губу, надеясь подавить жгучее желание расплакаться как ребёнок, который заблудился в трёх блядских соснах. И твоё «хороший» здесь совсем не причём, это просто последняя капля в переполненном кувшине. Меня словно раздирает на части. Вернуться в прошлое, поступить иначе. Не слушать, сбежать. Нет. Обнять? Нет. Нет, нет, нет. Что, что я должен сделать, чтобы мне стало легче? Что? Сказать, что ты красивая? Проклинать? Сорваться и осуществить идиотские, невыносимые, ужасные… возбуждающие сны? Я не знаю, я не знаю что делать. Любой поступок, любое слово, какое бы ни сказал — заставит скрежетать зубами, а желание сдохнуть будет отдаваться пульсацией в висках. — Но ты ведь правильный, Аллен, — продолжаешь. — Хватит, прошу тебя, хватит, — шёпотом, сквозь зубы. Делаю глубокий вдох, выдох, в попытке успокоить нутро, но это почти не спасает. — Почему? Тебе не нравится, что я называю тебя правильным? Но ты ведь очень, Аллен, очень правильный. Ты хотя бы раз нарушал правила? Сам. М? Не из-за меня, не из-за того, что заставили, а сам? Ты хоть раз слушал себя? Свои желания? — Хватит, пожалуйста. Остановись. Тараторь всякую ерунду, свои неуместные шуточки, да что угодно, но не это. Какая муха тебя укусила? Я не узнаю ту Роад, к которой привык. Отчаяние. Безысходность. Усталость. Невыносимая усталость. Бах, бах, бах. Удар за ударом, слово за словом, не можешь остановиться, давишь, давишь, давишь — а давить-то нечего. Таран. Непробиваемый таран, не знающий слова «стоп». Что, что мне сделать, чтобы ты прекратила? У меня нет сил убеждать тебя в обратном, у меня нет сил даже думать. Как заведённая белка в колесе, повторяю «хватит, хватит, хватит», а меня совсем не слышат. Мне хочется исчезнуть. — Но ты такой. Сидишь в своих рамках, в которые, быть может, сам себя затолкал, ведь даже твои любимые экзорцисты не такие «примерные люди», как ты. Злишься, что я называю тебя правильным? Так покажи хоть раз, что я ошибаюсь. Но ты ведь не сможешь. Мне кажется, если бы мой любимый, но такой глупый Аллен, остался последним человеком на Земле — он бы всё равно испугался делать всё, что ему захочется. Ведь, что? О, да. Это не правильно, — будто издеваешься, весёлым голоском повторяешь это невыносимое слово раз за разом. Если бы в мире не осталось людей, я бы с облегчением выдохнул и, наконец, смог отдохнуть и ни о чём не переживать. Сижу в рамках? Возможно. Ну, и плевать. И на остальное тоже. Не хочу об этом думать. Да, я дурак, но прекрати считать меня тем, кем я себя не чувствую. Это убивает меня. — Пожалуйста, хватит. Тебе так хочется разорвать мне душу в клочья? Так ты давно это сделала, правда. Всё. Я даже молчать не в состоянии, хотя говорю, наверное, чёрт знает что. Весь день. Весь чёртов день. И в гостинице, и здесь, ты только и делаешь, что каждым словом меня режешь и режешь, режешь и режешь. Не достаточно? Что? Что ещё мне сделать? Расплакаться перед тобой? На колени встать? Что мне сделать, а? Я больше не могу, я устал, устал, устал. От себя, тебя и резких слов. Ты можешь меня просто убить, а? Убей меня уже, пожалуйста, я не могу больше, — прижимаю дрожащую ладонь ко рту, пытаясь прекратить это жалкое подобие речи, сжимаю до боли челюсть и, не выдерживая, скидываю с себя одеяло. Нужно выйти. Выйти. Не сорваться, не сорваться, не сорваться. Я лишь успеваю схватиться за ручку двери, как ты резко подскакиваешь с места, обнимая меня со спины. — Ты уходишь? — тихий голос мне в спину. У меня нет сил на ответ. У меня не осталось сил ни на что. Склоняю голову, упираясь лбом в дверь. Отпусти меня. Пожалуйста. Я никуда не убегаю, мне просто нужно выйти из купе. Прижимаешься так аккуратно, невесомо. Хрупко. Как тонкая паутинка — стоит дёрнуться, и она разорвётся. Как раньше. Ждёшь, когда сам оттолкну, а ты и не станешь противиться. Не побежишь следом, лишь будешь улыбаться, дожидаясь новой встречи. Хочется кричать, нет, выть, невнятно бормоча «оставь меня, оставь меня, оставь», но часть меня хочет молить об обратном: «Обними меня, обними, пожалуйста, успокой меня, пожалуйста, не отпускай, меня сожрёт отчаяние, как только я останусь один». Как хорошо, что ты стоишь сзади и не видишь ничего. Не знаю, каким чудом получается рыдать безмолвно и не всхлипывать. Наверное, я просто хочу думать, что меня не слышат. Держусь за долбанную ручку двери и не могу остановиться. Больно. Мне больно. Больно, больно, больно, больно. Я хочу умереть и не чувствовать ничего. Губы дрожат, и сжатая до скрипа челюсть ни как не помогает подавить слёзы. Ненавижу себя за слабость. Я не чувствую себя мужчиной. Слабое безвольное существо, которое не может принять даже собственное «Я». Почему ты любишь меня? Почему ты так тепло обнимаешь, и это кажется единственным, что меня держит, чтобы не перерезать собственное горло? «Никуда не денусь, просто хочу выйти». Ха. Ха-ха. Ха-ха-ха. Я хотел разбить в туалете зеркало и вспороть осколком глотку. — Аллен, — комкаешь в ладонях мою рубашку, — извини? Я была так взволнована и рада, что слишком разговорчивой стала. Просто не понимаю, почему тебе так не нравится… то слово. Оно же хорошее, людям приятно, когда их такими называют. И разве я солгала? Это же так… ой. Прости! Молчу. Извиняешься. Ха. Я не могу ничего тебе ответить, иначе обязательно всхлипну посреди слов. — Я буду молчать. Можешь остаться? — повторяешь. Не хочу. Не хочу, я ничего не хочу. Говоришь, что будешь молчать, но я не уверен, что желаю этого. Когда слышу твои странные попытки извиниться, мне хочется то ли рассмеяться, то ли извиниться в ответ, то ли просто продолжать слушать, как ты сожалеешь. Поверить, будто ты правда чувствуешь вину передо мной. А после ты обязательно ляпнешь что-то невпопад, и долбанные эмоциональные качели сделают новый виток, и я моментом успокоюсь. Заслушаюсь, засмущаюсь или разозлюсь, а может, улыбнусь. Эти качели в твоей власти и слушаются только тебя, а в одиночестве замерзают, прекращая всякое движение. Я съедаю сам себя. Растворяюсь. Тону. Тело дрожит, как бы ни пытался успокоиться. Твои невыносимо нежные руки. Словно если сдавишь чуть сильнее, я подохну. Ты всё бормочешь что-то, бормочешь, а после глупо смеёшься, и наверное, просто делаешь вид, что ничего не чувствуешь и ничего не знаешь о моём состоянии. Раз за разом, всё говоришь, говоришь, говоришь, а я и сам не заметил, как уже перестал биться в немой истерике и просто стою. Будто твои слова отмотали время назад, и ничего этого не было. Я просто стоял, а ты болтала. Болтала, а я стоял. И просто злился, обижался, и искал подходящие слова, чтобы извиниться. А после снова злился, думая, что, наверное, ты немножко мне всё же нравишься. Лишь чувствовать твои тёплые руки. Тихое хихиканье. Извинения. В сотый раз произнесённое «молчу!» и, конечно, ни разу не тишину. Ха. Боже, ну всё, хватит, это правда уже подбешивает. Зачем ты снова, раз за разом, что-то там бормочешь о том, какая ты грязная? Ты не такая. Я просто злюсь и просто обижен. Хотел тебе отомстить. Эй, ну хватит. Да, я конченый ублюдок, понял, извини. Боже, ну заткнись уже, я не могу слушать, как ты в очередной раз напоминаешь, о чём я думал. — Ты можешь просто забыть о том, что я сказала. Как всегда. Просто не верь и забудь. Ты ведь обо всём забываешь… ой. Извини, я снова болтаю… Останешься? Аллен. Ну прости! Наверное, то, что я чувствую, называют эйфорией. Или радостью? Мне в новинку, когда ты так доб… ой. В общем, когда ты такой. И ты впервые так хотел что-то знать. Я, наверное, немножко в шоке? С дуру наговорила то, чего не спрашивал и… Ах. Что ты со мной сделал? В который раз обещаю замолчать, и не держу слова, — делаешь паузу на несколько секунд, но после снова тихонько добавляешь: — Тебе нужно поспать. Знаешь, если ты побудешь хотя бы это время со мной, так и быть, я не буду приставать! Честно-честно, не пережи… — Замолчи, — перебиваю, только в процессе замечая, как сказал это вслух. Моментом затихаешь на полуслове. Что я делаю с тобой? Я? А ты? Что ты делаешь со мной? Годы назад я был уверен, что ненавижу тебя и любое прикосновение. «Мерзко», — говорил тысячи раз. Стоило тебе пропасть, и я назвал отношение к тебе — привязанностью к монстру. Как только сдался — перестал верить себе. Почему, почему стоило нам остаться наедине — не могу быть тем прежним Алленом? Куда ты дела меня? Почему пару недель назад, считал, что секс — это худшее, что может со мной случиться, а теперь злюсь, думая, что для тебя интимная близость ничего не значит? Почему ещё утром я мог успокоиться, называя тебя отвратительной, а сейчас считаю таковым лишь себя? Почему мне больно слышать мои же мысли из твоих уст? Что ты сделала со мной, Роад? Ха. Мне хочется прижаться к тебе в ответ и бормотать всякую чушь. Не хочу сдвигаться с места. Будто твои объятия и правда, паутина. А я муха, попавшая в них. Долбанная муха, которая даже не хочет попытаться спастись, и лишь тихонечко висит, дожидаясь, когда паук доползёт до неё и закутает в кокон. Может, меня уже давно сожрали, а может, жив и просто знаю, что паук меня никогда не съест. Или я вовсе не муха, а лишь мелкий паучок, который заполз не в ту сеть. «Уходишь», «уходишь», — да никуда я не ухожу, хватит. Будто вовсе до сих пор не веришь, что сдался. И лишь ждёшь момента, когда передумаю. — Я… выйду, — не знаю, зачем вообще это говорю. Не хочу уходить. Зачем-то сжимаю ручку двери в руке, но совсем не хочу поворачивать её. Скорее, вцепился в неё, чтобы не сдвигаться с места. Не реагируешь. Всё так же обнимаешь, будто вовсе ничего не слышала. И, кажется, я всё-таки рад, что ты это игнорируешь. — Роад, — тихо добавляю. Зачем? Что я хочу вообще сказать? Не знаю. Будто сломанный робот. И ты, как и обещала, наконец молчишь. Ни звука, лишь еле ощутимые объятия. Такая тишина. Будто я уже в коконе. Хочется остаться в нём навечно. Оторвавшись от двери, касаюсь твоего запястья — то ли намеревался разорвать объятья, то ли убедиться, ты ли это, но стоило дотронуться, и я забыл, чего хотел. Или не знал? Совсем стемнело. Даже опустив взгляд, не вижу твоих рук. Наверное, уже за полночь. Удивительно, но зная, что и ты тоже ничего не видишь, мне чуточку проще. Будто в этой ночи могу скрыться, и ты совсем не заметишь моего странного поведения. Можешь, пожалуйста, продолжать делать вид, что ничего не чувствуешь? Когда представляю твою довольную гримасу и речь, в духе: «Ах, мой Аллен меня трогает!» — становится так стыдно и неловко, что хочется начать заранее оправдываться и убеждать, что ничего я не делал. «Аллен, ты хоть замечаешь, как сейчас прижимаешь меня к себе?» Ха. Кажется, когда-то слышал эти слова. Что я тогда ответил? А. Точно. Разозлился. Но сейчас замечаю, Роад. Знаю, что прижимаю твою руку к себе и никак не могу отпустить. Но не знаю, как мне объясниться хотя бы перед самим собой, зачем я это делаю. Почему ты тогда сказала эти слова? И почему они именно сейчас вспомнились? Будто видела будущее. Или жила и продолжаешь жить в нём. Иногда ты говоришь так странно, что смысл слов понять не могу, а потом, внезапно что-то вспоминаю, и оно кажется понятным. Словно тебе известно всё наперёд. Мне лишь кажется, что могу что-то решать. Определиться. Признаться, в конце концов. Думаю, будто это нечто важное, безумно волнующее и пугающее, но на деле — в твоём мирке это давным-давно произошло. Не врала, а говорила заранее?.. Ведьма. Такая тёплая, а ведь тут холодно. Или это я замёрз? Стою у двери, как вкопанный, занимаюсь, чёрт знает чем. Ха. То дикое ощущение безысходности, то, как давился в слезах, думая выйти и больше никогда ничего не чувствовать — действительно стёрлось, будто вовсе никогда не существовало. Ты, наверное, это чувствуешь — чуть дёргаешься и почему-то пытаешься вырвать запястье из моих рук. Когда меня, словно околдованного, тянет к тебе — не даёшь этого. Как тогда, с поцелуем. Застыла специально и ждала. Я не поддался, но этим поступком наказал лишь себя. Играешь. А я снова проигрываю — не могу выдержать напряжения, принять тот факт, что не хочу отпускать руку. Идиот. Почему мне так стыдно проявить собственные желания? Хочется, чтобы вела себя как прежде. Липла сама, целовала сама и, как тогда, управляла мной как куклой, заставив положить руку на талию. Забавно, я снова так думаю. Тогда списал это на возбуждение, и оправдывался так же. Сейчас оправдания нет. И прежнее, наверное, фальшиво. Притворство. Маска. Иллюзия, словно ничего не изменилось, и это не мои желания. Ха. Я никогда не боялся вступить в бой с акума и даже Ноями. А обнять — боюсь. Или это противится та самая сторона меня? Как же это тупо. Сам сказал — «и плевать», но на деле ни разу не плюнул. Продолжаю слушать, продолжаю отступать. Звук скрипучей обивки дивана возвращает в реальность и я, напоминая себе: «Плевать, плевать, плевать», оборачиваюсь к тебе, не желая оставлять всё как есть. Спасительная темнота. Как хорошо, что тусклый свет луны не попадает на твоё лицо, и я лишь вижу, что ты вновь села рядом с окном. «Плевать, плевать». Делаю пару шагов, но останавливаюсь — не знаю, куда мне сесть. Напротив? Снова сидеть в удушающей тишине с гадкими ощущениями в груди после услышанных слов? Или поступить, как ты хотела тогда, после ужина, и сесть рядом? Громко вздыхаешь и, что-то буркнув себе под нос, хватаешь меня за руку, что я невольно дёргаюсь — не ожидал этого. Тянешь на себя, заставляя всё-таки сесть рядом. Видимо, надоело, что я стою над душой. «Ха-а-а, плевать, плевать, плевать!» — очередное напоминание. — Ро… — недоговорив даже имени, снова замолкаю, так и не поняв, что вообще хотел сказать. — Мне нравится, — хихикаешь, наконец, сказав хоть что-то. Ха, я сам просил тебя замолчать, но сейчас рад слышать. В тишине так неловко. Но и от слов тоже неловко. Чёрт, от всего неловко. Сидишь рядом, сжимаешь мою руку своей, глядя куда-то вперёд. Вроде и сам хотел этого, но когда это случилось — в голове неразбериха. — Что? — тихо, нервно, на одном выдохе, переспрашиваю я. — Сокращение. Мне нравится. Какое? О чём вообще речь? — Что? — по-дурацки дублирую прошлый вопрос, чувствуя себя каким-то попугаем, который выучил лишь одно слово. — Ро. Мило, — снова усмехаешься. — Я не… — замолкаю на полуслове, потеряв мысль, но поспешно добавляю: — Понятно. Боже, что я несу? Глубоко вдыхаю и, медленно выдыхая, вновь напоминаю себе: «Плевать». — Не понятно? — в голосе слышится удивление. — Мой Аллен всё ещё не понял? А… наверное, ты злишься, что я всё равно болтаю. Прости, сладкий, но так сложно удержаться. Пытаюсь собраться с мыслями и выдать хоть что-нибудь, но выходит лишь нечто нечленораздельное, что лишь сильнее заставляет нервничать и утопать в неловкости. Чуть поглаживаешь мою руку, и это, по сравнению с другими твоими выходками, кажется каким-то невинным движением. Не прилипаешь к плечу, не лезешь, просто держишь руку, и так странно, но я чувствую в этом какую-то каплю… успокоения? — Я, это, ну, в общем, — стоило мне заговорить, как вновь слышу себя и понимаю, что голос меня выдаёт с потрохами. Заикаюсь и не могу даже высказать мысль, теряя её на ходу. Вроде секунду назад я что-то хотел ответить, а потом, стоило открыть рот — и пустота в голове. — Прости, — выдержав паузу, добавляю я, наконец, сказав это чёртово слово. Вроде и говорил это раньше но меня продолжает грызть вина, не позволяя забыть об услышанном. — Какой же мой Аллен сложный, — тяжело вздыхаешь, — сколько ещё раз мне сказать, что меня не задевает такая ерунда? Эй, — оторвавшись от моей ладони, дёргаешь за плечо, — выдохни там, ну, или как там это… А! — хватаешь меня за шею и тянешь на себя. — П-прекрати, что т-ты д-делаешь? — пытаюсь собрать буквы в какое-то подобие слов, чуть упираясь ладонью в диван. — Ну, потерпи, что ли, — недовольно хмыкаешь, продолжая тянуть. — Милый, если ты продолжишь упираться, мои намерения несколько изменятся, и держать я тебя буду за кое-что другое, — добавляешь ты, и как-то опасно, хитро усмехаясь. Как водой окатили. Мороз по коже — мигом ослабляю руку. С силой тянешь на себя и, несмотря на мои протестные возгласы, заставляешь лечь головой на твои колени. «Плевать, Аллен, помнишь? Плевать», — снова мысленно повторяю, нервно сглатывая слюну. Несмотря на то, что почти не вижу твоего лица — чуть отворачиваюсь в сторону, чтобы уж точно не пересечься взглядом. Как же неловко. Зачем? Что ты хочешь? Что задумала? — Закрой глаза, — приказной тон с какой-то ноткой наигранности. Подчиняюсь, нервно комкая в руках собственные штаны, чувствуя, как твоя рука ложиться на плечо, от чего я снова невольно вздрагиваю. — А, не правильно! Встань, — тыкаешь мне пальцем в щеку, и я, не соображая, что вообще происходит, поднимаюсь. «Плевать, плевать», — как мантру продолжаю бормотать про себя одно единственное слово. Но чёрт, что ты хочешь? То «терпи», то «не упирайся», то «поднимайся». Определилась бы уже. Знаешь, как всё это неловко выглядит? Если бы не эта спасительная темнота, я бы уже не выдержал, сорвался, наговорив какой-нибудь ерунды. — Одеяло, — очередной приказ каким-то детским голосом. Будто ты пятилетний ребёнок, который играет в школу. Или в больницу. Ты — учительница, я — ученик. Или больной. Да. Точно. Больной. Это клиника, где врач — психопат, склонный к саморазрушению и сталкерству, а больной — просто больной. На всю мою голову больной. Пытаюсь разглядеть, где мне вообще взять это чёртово одеяло. Наконец, заметив его — тянусь, но снова слышу твой голос: — Да не это, твоё, Аллен, твоё! Неуверенно протягиваю его, и ты, быстро выхватив то из рук, вновь командуешь: — Обувь тоже. — К-куда? Что? — глупо выпаливаю я, ни черта не понимая того, что происходит. — Н-не надо, — с опаской добавляю, понимая, что всё это мне явно не по душе. Наверное. Не знаю. — Мне тебе помочь? — Нет! — несколько секунд и сапоги стоят рядом. — Сюда, — хлопаешь по дивану рядом с собой, вновь отдавая приказ. Нет, это скорее игра в дрессировщика. Я чувствую себя какой-то собакой, которую учат выполнять приказы. Сюда, встань, ляг, сядь — следующее что? Голос? Ха. Нет, лучше представлять это игрой, где врач-психопат пытается лечить пациента, крыша которого потекла от прежнего «лечения» этого же врача. Однако не спорю, выполняя указание. Вновь рука на шее, вновь тянешь на себя, заставляя оказаться в этой странной позе. Я. Лежу. На коленях. Боже. Что это за ситуация? — Ноги, — тыкаешь мне пальцем в щеку, заставляя меня в очередной раз нервно проглатывать слюну. — Что? — На диван, Аллен. Пол холодный. Но ты же сама меня заставила обувь снять! Чёрт, холодно — поджимаю ноги ближе к себе, стараясь помалкивать, и слышу, как ты шуршишь одеялом. Пара секунд и то на мне, а ты поглаживаешь меня по голове. Гладишь, трогаешь за волосы, накручивая те на пальцы — щекотно. И неловко. Зачем всё это? Что ты хочешь от меня? Сидеть рядом не так смущает, как вот это вот всё. — Закрой глаза и не смей их открывать, Аллен, пока я не разрешу. — Что? — автоматом выпаливаю, проклиная этот чёртов идиотский вопрос, следом, всё же, дополняя: — Что ты… делаешь? — Сладкий, я просила тебя поспать, но ты всё продолжаешь говорить глупости, а потом злишься и обижаешься на меня. Это путешествие, которое мне давно хотелось устроить, и прости, милый, тебе не удастся вывести меня из себя. Считай, что это моя маленькая месть за твоё упрямство. Раз уж не хотел лечь сам, теперь придётся спать так, — довольно хихикаешь, проводя ногтями по коже головы, а я кроюсь мурашками, то ли из-за этих касаний, то ли из-за слов. Да ты издеваешься, Роад! Я, конечно, сам виноват — не знаю, что мне в голову треснуло, что захотел сесть рядом, но это перебор! Чёртов перебор! Я так не усну. Понимаешь? Нет? Это поза, это всё… Ха. Скажи мне, Роад, за какие грехи я расплачиваюсь в этой жизни? А. Точно. «Плевать».