По зову памяти былой

На город опускалось молочное небо, слабо обласканное лучами полуденного солнца. День обещал быть пасмурным, но удивительно тёплым в сравнении с предыдущими. На кухне приятно пахло жасминовым чаем. На столе, устеленном жёлтой скатертью с ромашками, стояли две кружки – белые, из одного сервиза, немного сколотые по краям. Напротив друг друга сидели двое – Анхель и Эрна. С подоконника шептало радио: кажется, то был прогноз погоды или что-то в этом роде, но никто особо не вслушивался. Его почти целиком поглощал надрывный кашель из соседней комнаты, где в гордом одиночестве лежал забытый всеми Уотан. Периодически он громко ругался, звал сына и разбрасывался указаниями, и младший Хант послушно убегал в спальню отца. Эрна скучающе водила взглядом по нарисованным цветам. Девушка терпеть не могла, когда кто-то прерывал её разговор с людьми, и на каждый зов реагировала раздражённым вздохом. На лице её не было привычного напряжения, но и расслабленным его выражение назвать можно было с трудом. Оно застыло в глубокой задумчивости, утопавшей где-то на дне кружки с жасминовым чаем. От газовой плиты было душно, и Анхель открыл окно, впуская свежий уличный воздух. Он старался не думать об отце, который существенно обременял его жизнь своим присутствием. Увы, но этот озлобленный инвалид закрывал сыну абсолютно все пути, кроме одного – остаться в Тихе и хвататься за любую работу, пока отец не скончается. До этого, по заверениям доктора, было слишком далеко. Впрочем, как бы Хант не страдал от своего положения, но даже в таком случае ему было тяжело желать смерти даже этому человеку. Парень заботливо подносил лекарства в дни, когда Уотан был совсем плох, кормил его, приглашал на дом врача и послушно выполнял все предписания, стойко терпя все ругательства в свой адрес. Лишь несчастный уязвлённый взгляд, наполненный неподдельной тоской, не оставался незамеченным. Мужчине было тяжело, и сын прекрасно это понимал. Эрна лишь сочувствующе кивала: ей, к счастью, не приходилось иметь дело с настолько больными людьми. На сердце у неё было неспокойно: присутствие Корбла не давало ей покоя, потому как он становился слишком частым гостем в её доме. Мисс Лире волновала и судьба Хеди и малышки Каисы: бедный ребёнок остался без горячо любимого папы, и всем было ясно, насколько это событие ранило детскую душу. Миссис Твайс, однако, не давала и намёка на нужду в чужой помощи, скорее наоборот, открещивалась и гордо заявляла, что она слишком сильна, чтобы держаться самостоятельно. Но и в самой жизни Эрны происходили перемены: девушка готовилась к окончательному переезду из родного дома в столицу, где планировала продолжить учёбу. Сначала всё шло хорошо: и, окрылённая реализацией давней мечты, она с превеликим удовольствием погрузилась в рутину сборов. Некоторые вещи следовало продать, некоторые – распределить по чемоданам, иные – вовсе выбросить. Каждый вечер проходил под оранжевым светом лампы и с телефонной трубкой в руке: звонки от любимого делали госпожу Лире поистине счастливой. Но вскоре вестей от Франца стало меньше, и это несколько омрачало её и без того беспокойную душу. Так её и занесло в один из дней к Анхелю, всегда готовому утешить и поддержать. – Старикан, наверное, ужасно тебя выматывает, – начала она, помешивая напиток чайной ложкой, – Не представляю, как тебе только хватает терпения возиться с ним. Помнишь, когда-то, когда мы были маленькими, частенько прятались в подъезде? Зимой было холодно, но каждый из нас всё равно приходил, случись только дома что-то неладное. И теперь тот, кто мучил тебя всё это время, получил заслуженное наказание. Правда, под раздачу попал ещё и ты. – И не говори: в этом году я собирался поступать в духовную семинарию, однако, как ты и сама, наверное, понимаешь, мне ничего не светит. Я вынужден сидеть здесь до тех пор, пока Бог не заберёт отца к себе… – И не обречёт на вечные муки Ада, да? – улыбнулась Эрна. – Не надо так: он всё ещё мой отец, – Анхель тяжело вздохнул, – И всё-таки, больше всего я мечтаю быть свободным от этого дома. В этом плане я даже немного завидую Эдвину: взял и уехал, никого не послушав. Стал художником, собирается жениться, и всё вроде бы хорошо, но вот Тихе опять затягивает его в свой водоворот. Мне кажется, мы все прикованы к нему, к этому городу. И никто не сможет покинуть его окончательно. – Звучит ужасно грустно, тем более, я и сама планирую уезжать, так что нечего меня тут пугать! – она шутливо ткнула его в плечо. Эрна улыбнулась, по-сестрински тепло и добро, проводя рукой по рыжим кудрям. – Может быть, может быть… Но извини, пожалуйста, я правда не хотел тебя напугать. Просто я так тоскую из-за невозможности покинуть Тихе, что это таки накладывает свой отпечаток. Эдвин, кстати, как-то пообещал мне помочь, но я очень сомневаюсь, что ему удастся хоть сколько-нибудь облегчить моё положение. Ещё и вся эта история со смертью Джереона… Я боюсь, как бы он не причинил себе больше боли, пока пытается добраться до разгадки. Они были такими близкими друзьями, и вот, всё закончилось настолько трагично. – Да уж, это точно. Меня беспокоит присутствие Корбла. Эти двое явно имеют друг к другу какие-то взаимные претензии. Впрочем, на его месте я бы и вовсе ни во что не ввязывалась: лучше просто пережить горе и отпустить. Даже если он найдёт какую-то мифическую разгадку, это уже не принесёт ему ничего, кроме сожалений. – Зато Уэнделл как держится. Хотя его можно понять: он всегда был таким неэмоциональным. Мы с мамой были на похоронах его близкого родственника, кажется, дяди. Пусть он и стоял мрачнее тучи, но держался поистине стойко. Так и теперь: на его лице ни единый мускул не дрогнул, когда он помогал нести гроб. А вообще жаль его: Лорелай так тяжело из жизни ушла: не дай Бог пережить такое. – Не боишься, что Уотан уйдёт так же? Он уже потихоньку выживает из ума… – услышав до боли знакомый скрип, Эрна резко обернулась. В проёме, опираясь на медицинские ходунки, предназначенные специально для инвалидов, скрючившись, стоял мистер Хант. Даже сейчас, в столь уязвлённом и истощенном состоянии, этот необыкновенно худой человек со впавшими скулами и стеклянным взглядом травянисто-зелёных глаз нависал над молодыми людьми, точно злобная тень. – Кто? Кто выжил из ума? – мужчина вскинул густые брови, в то время как тонкие его искривились в жестокой ухмылке, – А ты не спилась ещё, деточка? Или, быть может, папаша твой сам окончательно обезумел? Ты же любишь выставлять его едва ли не зверем, который вас всех истязает. Что? Что ты молчишь? – Не спилась, да и не собиралась. Вам, может, место уступить? А то мало ли, поднимать вас ещё придётся, – рядом с этим недочеловеком (как сама же его и окрестила), Эрна чувствовала себя куда увереннее, зная, что ответить Уотан мог только словесно, – Садитесь. – Что, как папаня? В добром здравии? Помню, в былые времена мы с ним славно время проводили. В школе одной учились, за партой одной сидели, да… – Хант исподлобья глянул на сына, – Налей-ка мне чаю, раз уж сидишь без дела, – Анхель кротко кивнул, тотчас сорвавшись со своего места. – Папа, если вам интересно, в добром здравии: всё так же пьёт и действует всем на нервы, как и вы, – Эрна улыбнулась, но тотчас же сникла, почувствовав на себе обиженный взгляд друга. – Славно, славно. Что там хоть происходит, в мире? То, что ваш всеми любимый Джереон помер, я помню. Сынка, вон, рыдал полночи, мину такую кислую по утру строил, что самому хоть вешайся, – брызгал ядом Уотан, отпивая предоставленный ему чай, – А что ещё? Говорят, этот горе-художник в город вернулся. И этот… Уродец маленький, что за мамашей всё детство таскался. – Корбл, папа. Его зовут Корбл, – тихо подал голос Анхель, с неподдельной скорбью во взгляде. – Неважно, – Хант махнул рукой, – Какое мне уже дело? И что этим двоим надо? – Зачем ты спрашиваешь, если тебе плевать? – Чувствую неладное, словно произойти что-то должно. Эта полоумная, Лора которая, она многих за собой в могилу утащит, не только Джереона. Мне вот, радуйся, сынка, тоже немного осталось, пусть так и не скажешь, – мужчина пристально посмотрел на Анхеля, – Всё, что я мог сделать, я сделал. Человека из тебя воспитал, дисциплине научил. Так что можно и на покой. – Да что ты такое говоришь, папа?! Какое умирать? С ума сошёл? – Скажи ещё, что будешь скучать по мне, ага, – хохотнул Уотан, – Да ты, небось, если и будешь рыдать, то только от счастья, потому что наконец-то можно жить без балласта. Ты у нас только мамочку любил и жалел её постоянно, а я, между прочим, пытался из неё нормальную жену сделать. – Давай не будем о маме, ладно? – с мольбой спросил Анхель, – Завтра врач придёт, чтобы осмотреть тебя. Только веди себя, пожалуйста, вежливее в этот раз: мне очень неловко перед людьми за твоё поведение. – А мне-то что? Тебе же неловко, а не мне, – мужчина скрестил руки и задрал голову вверх, что Эрне показалось совершенно детским со стороны взрослого человека. Уотан замолчал. На душе у инвалида было неспокойно: что-то явно надвигалось, и он это чувствовал как никто другой. Временами во снах его, обычно не менее отвратительных, чем реальность, приходила жена. Молодая и красивая, прямо как девятнадцать лет назад. Лицо её не было испорчено побоями, запястья не синели от синяков, во взгляде искрила улыбка. Мистер Хант и забыл уже, насколько счастливо они провели первые годы брака. Но вот сама Соммер, кажется, даже в трудную минуту жила безоблачным прошлым. Никогда не переча мужу, не сопротивляясь и вынося все сложности его характера, более всего пеклась она о благополучии единственного и любимого сына, в котором, как и любая мать, не чаяла души. Пусть мужчина и не подавал виду, но всё же он искренне тосковал по ней, пусть сам и изводил. Теперь же, когда болезнь приковала его к постели, сладостные грёзы стали его отрадой. В этих снах, кои Уотан каждую ночь с нетерпением ждал, жена была рядом, тянула к нему руки, как бы зовя к себе, крепко обнимала. Иной раз ему виделось здание зала бракосочетания, скромно украшенное, деревянное и совершенно уродливое снаружи. Они были совсем одни. Искрили камни, украшавшие внушительных размеров люстру, выполненную на старинный манер, и свет её разливался повсюду. Казалось, будто бы сквозь сон мистер Хант ощущал тепло маленьких узких ладоней, чувствовал кончиками пальцев металл лаконичного золотого обруча. Шею приятно щекотали кудрявые рыжие волосы, стоило девушке прислонить голову к широкому худому плечу. Играл минорный вальс, спокойный и плавный, как и движение оставшихся наедине влюблённых. Уотан улыбался, в то время как по щекам его градом катились слёзы. Глупышка Соммер непонимающе глядела в ответ: чего ты, мол, плачешь? Он лишь мотал головой, как бы говоря этим жестом, что всё в порядке. Сердце изнутри съедала тоска. Просыпаться, чтобы вновь оказаться немощным и слабым, запертым в четырёх стенах, не хотелось совсем. И жена понимала это. Она звала его с собой, и он послушно шёл. Говорят, что покойники снятся к скорой смерти, и мистер Хант покорно принимал этот факт. Всё равно терять уже нечего. Иногда, просыпаясь, мужчина обессиленно лежал на кровати и думал, что всё происходящее явно неспроста. Но сны, где ему являлась покойная супруга, становились единственной отрадой в мире, который он ненавидел всей своей мелочной душой. Он с ужасом вспоминал Лорелай, в адрес которой отпускал не самые приятные шутки, стоило ему лишь пройти мимо или ненароком заглянуть в магазин, где женщина работала. В ответ он всегда видел лишь мягкую и блаженную улыбку, что раздражало ещё больше, и Уотан уходил под тонкий звон колокольчика. После её смерти не осталось прежней злобы, да и вообще ничего, словно её никогда и не было. Казалось, будто бы он и вовсе забыл о бедной городской сумасшедшей, присутствие которой почему-то не давало покоя. Раздражал и её ребёнок – вечно тихий мальчик, когда-то давно совсем не видный за прилавком. Он был похож на Анхеля: молчаливый и послушный, отличие лишь в неподдельной холодности и отстранённости. С годами этот гадкий утёнок расправил крылья и обратился лебедем, что одним лишь взглядом готов показать, что население их крохотного городка ему не ровня. Мистера Ханта трусило от гнева каждый раз, стоило лишь Корблу предложить ему помощь. Давясь собственной желчью и невысказанным потоком оскорблений, инвалид покорно соглашался, понимая, что самостоятельно спуститься вниз у него не получится. Уэнделл улыбался, расспрашивал Уотана о здоровье и делах, а после, проводив до крыльца, желал хорошего дня. Лора появлялась редко, и в подобные моменты его мучили странные приступы ностальгии. Однажды днём, незадолго до свалившего её с ног приступа, женщина обмолвилась, что в этом году уйдут многие. Началось всё с несчастной молодой фармацевтки, девушки лет двадцати пяти, что слегла с непонятной болезнью. Затем – она сама, и примерно в это же время ухудшилось здоровье мистера Ханта. Джереона одолел приступ пугающей хандры, и вот, парень в полном расцвете сил, у которого ещё всё-всё впереди, так просто берёт и вешается. Сходящему с ума от собственного одиночества и чувства брошенности Уотану отчего-то все эти события виделись взаимосвязанными. Это старуха виновата, – думал он временами, – Прокляла нас, наверное. Стоит отметить, что с возрастом мужчина стал куда более суеверным, чем в молодости, когда он с особым удовольствием смеялся над женой, так преданно верившей в бога. Охваченные нескончаемым тремором руки отчаянно держали старую грязно-жёлтую кружку, покрытую вековым слоем известкового налёта, сколько бы Анхель не пытался её отмыть. В глазах навсегда погасло некогда пылавшее пламя азарта. Время отняло у него ноги, сковало их острой непрерывной болью, порой выдавливающей из него пару-тройку слезинок. Тонкие губы скривились в худой тоскливой улыбке: мужчина смотрел на сына. Впервые за столько лет напрямую встретился с его наивным щенячьим взглядом. – В прогнозах пишут, что в этом году ожидается целый шквал мрачных событий, – начал Уотан после долгого молчания, – Видите ли, положение планет какое-то не такое. Козероги в тельцах и прочая дрянь. Я в этом мало понимаю, да и вы особо уши не развешивайте. Но то, что помирать мне скоро, я тебе и без этого твоего врача скажу. – Да что вы заладили-то? – нетерпеливо вклинилась в разговор Эрна, – Вы обычный сорокапятилетний мужчина, пусть и с повреждёнными ногами. Ну, и какой умирать? Вы бы хоть раз задумались о том, каково вашему сыну слышать подобные слова от отца, которого он, несмотря ни на что, любит! Сыну, который даже спустя столько лет издевательств всё равно рядом с вами. Ребёнку, которому вы жизнь сломали и которого лишили матери, но он находит в себе смелость и доброту заботиться о вас! Постыдитесь вести себя так хотя бы перед единственным в мире человеком, который не ненавидит вас. – Эрна… – тихо подал голос Анхель с немой благодарностью во взгляде, – Не стоит. Папа, тебе лучше, наверное, пойти к себе. Я принесу обед через час-полтора, – Уотан послушно вышел, – Ты уж прости его: сама знаешь, характер у него сложный. – Да ничего, бывает, – Лире крепко обняла его, ловко перебирая пальцами спутавшиеся кудряшки, – Не слушай его: всё будет хорошо. А все его непонятные теории, о которых он говорит, – чушь собачья. Такие как он обычно всех и переживают, в то время как хорошие люди уходят рано. Вот и твой ещё всем нос утрёт. Я знаю, как ты его любишь, пусть он и не заслуживает этого, так позволь себе, в таком случае, хотя бы немного поверить в него, дать ему шанс показать, что, быть может, он не такой чёрствый и мерзкий, каким хочет казаться. – Я прислушаюсь к твоим словам: мне действительно хотелось бы верить в него.