По зову памяти былой

Заимев ещё в Ардене привычку вставать рано, Эдвин проснулся часу в девятом точно. В летнее время мать имела привычку снимать все занавески, и утренние лучи без труда проникали в небольшую комнатушку, играя с развешенными по карнизу ловцами солнца. Долоре бодро поднялся с кровати: голова его стала не такой тяжёлой, как ночью, и впервые за долгое время ему не снилось ничего — ни хорошего, ни плохого. Юноша ощущал мощный прилив сил: хотелось столько всего сделать за день, глаза горели, а сам он не знал, за что же первым взяться. За наведение порядка ли? Или зайти в гости к кому-нибудь из друзей? А может, просто прогуляться по любимым местам? Раздался звонок в дверь. Оторвавшись от зеркала, глядя в которое он пытался уложить растрёпанные после сна волосы и рассматривал тёмную щетину на лице, он тотчас же ринулся в прихожую и открыл дверь. Перед ним стоял худощавый парнишка. Лицо его было уж очень знакомым: такое же по-детски милое, с большими невинными тёмно-серыми глазами, едва заметным румянцем, мириадами веснушек и розовыми пухлыми губами. Подумать только! Паренёк почти не изменился: разве что появились выразительные скулы. Тёмно-рыжие волосы были аккуратно уложены, и Долоре не сдержал улыбки, вспоминая, какими непослушными, торчащими во все стороны они были когда-то давно. Всё ещё не веря своим глазам, Эдвин крепко обнял его, и паренёк замер, однако вскоре тоже заключил старого друга в объятия. — Поверить не могу: это и вправду ты, Анхель, — радостно похлопав друга по плечу начал Эдвин, — Ну и ну, столько лет не виделись! Ты так вырос! Я тебя и не узнал сначала. — Я очень рад тебя видеть здесь, — мальчишка улыбнулся, — Мать навещаешь? Это хорошо: ей, наверное, очень тебя не хватало. Заходи ко мне сегодня: поговорим по душам, как раньше, помнишь? Ты надолго? Хочешь ли остальных навестить? — Эй, не всё сразу, — Эдвин улыбнулся: Анхель, будучи самым младшим, всегда сходу задавал друзьям множество вопросов и становился невероятно оживлённым и эмоциональным, стоило встретиться с кем-то после долгой разлуки, — Я здесь на месяц-полтора точно и как раз собирался прийти к тебе. Ты даже не представляешь, как я по всем скучал, — он с ещё большей силой прижал парнишку к себе, — Когда я могу заглянуть в гости? — Заходи после обеда: у меня ещё есть некоторые дела, — он глянул на подошедшую к ним мать Эдвина. — Вот, Агата, всё как вы и просили: я только что был на рынке и всё купил, — парнишка глянул на госпожу Долоре, протягивая ей небольшую сумку, доверху набитую различными овощами. Та приветливо ему улыбнулась и поблагодарила, заодно спросив того о здоровье отца, отчего парень резко помрачнел, опустил по-детски виноватый взгляд в пол, да ответил, что прогнозы врачей весьма неутешительны. Решив на этом закончить столь неприятный для него разговор, Анхель сослался на известные только ему одному дела и ушёл. Эдвин словно застыл и не закрывал дверь, глядя другу вслед, и переполняли его смешанные чувства: было и сочувствие, и недоумение, и обида за мальчика. Отца Анхеля он знал не понаслышке. То был невероятно жестокий и властный мужчина, державший свою семью в ежовых рукавицах: ничто не могло решаться без его слова, а за непослушание его домашних всегда ждала страшная кара. В назидание, чтобы об этом помнили, на двери родительской спальни всегда висел кожаный армейский ремень. «Боже правый, — подумал Долоре, — неужели бедняга Анхель до сих пор с ним живёт? Старик Уотан болен? Так-то ему: заслужил». И никак не мог он понять, почему же тот никак не бросит отца-тирана, почему ухаживает и помогает, несмотря ни на что. Уж кто-то, а Уотан Хант того явно не стоил: слишком уж много боли причинил и сыну, и жене. Мать Анхеля Эдвин помнил смутно: та умерла, когда мальчику было восемь. Хельга была женщиной кроткой, робкой и смиренной: если что-то случалось, она всегда отвечала, что на то воля божья, значит, она провинилась. Так она и принимала избиения мужа, да не терпела лишь тогда, когда Уотан замахивался на их маленького сына. В такие моменты она запирала мальчика в комнате, плача и моля его закрыть уши ладонями. Книгу эту тоже подарила Анхелю мать и часто читала ему перед сном, а после её смерти ничего, кроме писания, в память о Хельге не осталось, словно и не было её. Так Анхель и остался с отцом один, проводя большую часть времени на улице, чтобы ненароком не разозлить его, а если таковое и случалось, выбегал из квартиры, спускался на этаж ниже, и ждал, когда тот успокоится. Нахлынувшие воспоминания совсем избавляли Эдвина от всякого желания идти к другу в гости: очень не хотелось смотреть на этот храм тирании и насилия снова. На душе стало мерзко и тошно, и чувство это преследовало его целый день, вплоть до того момента, как он уже стоял перед дверью квартиры номер двенадцать. Нажать на звонок парень не решался долго: колебался насчёт того, стоит ли заходить. Долоре всё же себя пересилил: не к Уотану же идёт, а к другу детства. Позвонил. За стеной раздался грубый скрипучий голос, кричавший какое-то неразборчивое ругательство на Эдвина, посмевшего потревожить хозяина квартиры, а после послышался топот. Завидев на пороге Долоре, Анхель оживился, а во взгляде его отчётливо читалась искренняя радость. Пригласив гостя на кухню, Хант аккуратно закрыл обшарпанную белую дверь, на ручке которой раньше висел ремень, и прошёл следом за другом. В помещении повисло напряжённое молчание, и угнетающую тишину нарушал только надрывный свист чайника на плите да очередной грубый крик из-за стены. Анхель устало вздохнул, мельком грустно глянул на дверь и сел рядом. — Рассказывай, как у тебя дела? Как тебе Арденн? — натужно улыбается Хант и пристально смотрит на друга, — Там, наверное, намного лучше, чем здесь, да? — Да, — выдыхает Эдвин, — но Тихе всё же роднее. Хороший город: есть на что посмотреть, развлечения на любой вкус, кафе и ресторанчики — всё, чего душа пожелает. Парк рядом с домом — сидишь с утра, пьёшь на кухне кофе, и даже настроение меняется, когда в окно смотришь. Поезжай как-нибудь со мной, и я тебе покажу. Я уверен, что тебе там понравится, — кивок в ответ, — Ты сам-то как живёшь? Что планируешь дальше делать, как школу закончишь? — Живу я, как и прежде, если не говорить о папиной болезни, — слово «папа» из уст Анхеля всегда почему-то резало слух, — Ему больно очень и плохо, а я, сам понимаешь, ничем помочь не могу. Но и смотреть, как он страдает, я тоже не могу: папа всё-таки, единственный родной и близкий мне человек. Я безумно боюсь потерять его, Эдвин, однако из раза в раз я слышу неутешительные прогнозы врачей, — глаза его влажно заблестели: Анхель был готов вот-вот расплакаться. — Я не могу ему сочувствовать, прости уж. Сказать честно — я вообще не понимаю, как после всего, что он тебе сделал, ты можешь жить с ним в одной квартире, да ещё и папой называть, — Долоре взял его за руку, едва ощутимо поглаживая холодные ладони подушечками пальцев. Он видел перед собой всё того же ребёнка, что и тогда, шесть лет назад. Ребёнка, который часто плачет, когда думает о родных, всегда отводит взгляд, говорит очень тихо и робко, — Бросай ты это всё: нечего тебе с ним делать. — Я — всхлип; парнишка тихонько постукивает бледными пальцами по столу, — Хотел, очень. Два года назад, — устало вздыхает Анхель и кладёт ладонь на потрёпанное писание, — Я собрался с мыслью, решил: всё, надо уходить. И ведь ничего не держало меня здесь — наоборот, мне было до ужаса страшно находиться с ним, потому что последние годы пил он, что называется, по-чёрному. Как напивался, начинал ругать и проклинать на чём свет стоит. — у Ханта предательски подрагивают губы, — А я не могу ему ответить: не хватит решимости даже голос на родного отца поднять, не то что руку… Мама всегда говорила, что какой бы ни был, но он всё-таки мой папа. А теперь папа и вовсе один не выживет: болезнь слишком ослабила его и он теперь почти не ходячий. — Анхель досадливо вздохнул и посмотриел на друга. В этот момент в груди Эдвина что-то, давно сидящее в нём и вырвавшееся наружу, отозвалось горькой болью где-то в груди. Эдвин почувствовал, как глаза становятся влажными: ему было жаль. Жаль, что Анхель — этот очень светлый, добрый и открытый миру мальчишка — оказался в плену у своей любви к семье, пусть её глава и не заслуживал её. Долоре крепко обнял его, уткнув лицом в плечо, и лёгкими движениями пальцев перебирал его кудрявые медные локоны. Это стало последней каплей для израненной души, хрупкой, словно хрустальный сосуд. Хант разрыдался и заключил друга в крепкие объятия, пряча лицо, точно ребёнок, ищущий защиты у матери. Остаток дня они просидели, почти молча: если о чём-то и заговаривали, то каждый всячески старался обойти разговоры о семье, и для Анхеля это было огромным облегчением. Ему понадобилось немало времени, чтобы успокоиться и прийти в себя, отвлечься от навязчивых мыслей. Мальчик вспоминал самые счастливые моменты из детства, проведённые с местными ребятами, что и обсуждал со старым другом. От такого прошлого всегда веяло особым теплом, которое с возрастом как будто становилось недосягаемым, ускользавшим, позволяя лишь едва коснуться себя, стоило любому из парней предаться воспоминаниям. Это чувство приятно разливалось в груди каждый раз, когда в мыслях отчётливо проскальзывали образы из детства. На небольшой кухоньке с жёлтыми стенами, уже давно не видевшей ремонта, об этом времени напоминало старое радио. Оно стояло на подоконнике, выкрашенном белой краской, которая уже давно сделалась серой, а в некоторых местах и вовсе отставала. Эдвину вдруг вспомнилось, что раньше здесь были цветы в красивых расписных горшках, которыми Хельга очень гордилась, хотя на них и сказывалось время, что было видно по небольшим отколам. С карниза лёгким потоком струился полупрозрачный оранжевый тюль, что придавал проходившим сквозь него лучам вечернего солнца рыжеватый оттенок. Даже аромат свежезаваренного чая, распространившийся по помещению, как будто переносил ребят на несколько лет назад в прошлое. И в памяти невольно возникали образы Хельги, что хозяйничала на кухне и всегда угощала детей чаем, пока мужа не было дома. И то, как она незамысловато тихонечко подпевала крутившимся по радио песням, когда развешивала бельё во дворе. Когда говорили о ней, Анхель совсем оттаял. И в закатном солнечном свете глаза его блестели и казались намного светлее, чем это есть на самом деле, а после, на мгновение на милом веснушчатом личике проскользнула мимолётная улыбка, такая же искренняя и добрая, как когда-то в детстве. Эдвин не решился портить их ностальгическую вечернюю идиллию вопросами о недавнем инциденте – пообещал лишь, что обязательно поможет мальчику выбраться отсюда. Ответом на то был полный надежды, светлый взгляд детских серых глаз.