По зову памяти былой

Пребывание Эдвина Долоре в городе, а также отчасти теплящее душу чувство ностальгии, значительно омрачало лишь одно обстоятельство: лишь по приезде сюда он узнал о страшной трагедии, произошедшей едва ли не с самым близким другом детства – весёлый и жизнерадостный Джереон Твайс неделю назад по неизвестным причинам покончил с собой. Такого, понятное дело, от добряка Твайса не ожидал никто, ведь всё же у парня было хорошо: дом, работа да любимая семья. Не зная, что и думать о причинах такого поступка друга, Долоре изводил себя самыми разными мыслями и версиями. Сначала он подумал о возможной потере семьи – и эта идея сразу же была опровергнута матерью, заявлявшей, что и жена, и дочка живы и здоровы. Может быть, дело в работе? Но ведь Джереон только-только начинал свою карьеру – неужели что-то пошло не так? А стал бы Твайс так страдать из-за этого? Эдвин всегда помнил его как беззаботного и отходчивого парня, которому, казалось, всё нипочём: если и случалось так, что какое-то дело у него не шло, его друг всегда отмахивался и шёл дальше. Изначально, собираясь идти к Анхелю в гости, Долоре намеревался расспросить его о произошедшем: наверняка же мальчик общался с погибшим незадолго до его смерти. Увидев, однако, в каком состоянии сам Хант, Эдвин тут же отбросил эту идею. Юноша находился в растерянности и даже предположить не мог, где стоит искать хоть самую незначительную зацепку. К тому же проблема заключалась и в его долгом отсутствии: он толком и не знал, каково было положение дел всё время, что он находился в Ардене. Мысли и догадки, словно осы в улье, роились у него в голове, отчего становилось невыносимо душно, и Эдвин вышел из тёмного и мрачного подъезда на улицу. Тут же лёгкий летний ветерок окутал его вечерней свежестью и прохладой, ведя за собой тянущиеся невесомым шлейфом ароматы тихейского лета. В нём смешивались самые разные запахи: это и свежая скошенная трава, растущая на участке яблоня с её налитыми насыщенно-красными плодами, а также особый колорит придавала выпечка, пахнущая до того ярко, что Эдвин, казалось, ощущал на кончике языка сладковатый вкус яблочного пирога с корицей. Вдали лентой тянулась огненно-рыжая линия горизонта, и лучи заходящего солнца окрашивали мерно плывущие по небу облака в самые разные цвета. Тихо шелестели гиганты-деревья, высаженные когда-то давно вдоль улицы. Юноша расслабленно выдохнул под влиянием такого удивительного умиротворения природы: казалось, будто бы всё вокруг засыпало. Если и любил Долоре свой маленький милый сердцу Тихе – так именно за тишину и одиночество летних вечеров, когда обитатели их крошечного района прячутся по домам и улицы пустеют. Сегодня же слух его, к слову, очень чуткий, улавливал странный звук откуда-то издалека. Это было что-то, схожее с постукиванием тростью по тротуару. В наслаждавшемся вечерним спокойствием Эдвине проснулось любопытство: кто же это мог быть? В голову решительно ничего не шло, словно это и не мог оказаться кто-то из его знакомых, а знаком он был с доброй половиной их городка. Догадка его подтвердилась, стоило источнику шума показаться: вдали виднелся мужской силуэт. По мере приближения, Долоре мог рассмотреть его всё лучше: первым замечен был явно дорогой белый костюм, пошитый по последней столичной моде, чёрные перчатки и блестящий в свете заходящего солнца перстень. Сияла также рукоять трости, на которую незваный гость опирался, прихрамывая при ходьбе. Позднее выяснилось, что у незнакомца, оказавшегося примерно одного с Эдвином возраста, серебристо-серые волосы, зачёсанные назад. Это казалось странным: этот человек как будто и стар, и молод одновременно. «Но это же невозможно!» – подумалось юноше, а таинственный прохожий уже удобно устроился на скамейке подле него. Глаза его светло-серые, почти прозрачные, словно слегка мутная вода, смотрели на всё, казалось, кукольным и неживым взглядом: лишь блестевший в них хитрый огонёк говорил об обратном. На бледном лице, аккуратном, с вполне приятными чертами, проскользнула довольная ухмылка: парень как будто рассчитывал привлечь к себе внимание Долоре. Эдвин насторожился: происходящее виделось ему каким-то нереальным и бредовым сном. Когда незнакомец заговорил, когда его низкий голос прозвучал так близко, его вынужденный собеседник нервно дёрнулся и почувствовал, как по телу пробегает множество мурашек. – Вы, если я не ошибаюсь, Эдвин Долоре? – спросил он, и слова комом застряли в горле сидящего рядом парня: хотелось сорваться и бежать быстрее к дому, но волнение словно сковало его движения, и Эдвин точно не мог пошевелиться. – Да, это я. Мы с вами знакомы? – Долоре готов был поклясться, что ни разу не видел этого чудака раньше: разве такое возможно забыть? Незнакомец отрицательно мотнул головой, после чего загадочно улыбнулся. – Если быть точным, я знаю вас, но вы сами меня видите впервые. И имя моё, к сожалению, вам вряд ли что-то подскажет, – парень протянул руку в знак знакомства, – Однако мне всё же следует представиться. Меня зовут Корбл Уэнделл. Извините, если чем-то смутил вас: я не хотел. Вы ведь уже слышали о смерти Джереона, да? Я знал его очень давно и никак не мог предположить, что такое случится. – слова Уэнделла показались Эдвину очень странными и совсем не похожими на правду: как он мог не знать кого-то, кто дружил с его лучшим другом? Сколько Долоре себя помнил, Джереон редко оставлял их и уходил по каким-то делам в одиночку, и имя Корбла ни разу не упоминал. – А позвольте поинтересоваться, как давно вы его знаете? – этот вопрос никак не давал покоя и был весьма провокационным, по мнению Эдвина: сейчас, казалось, ему легко удастся поймать незнакомца на лжи и выяснить, кто же он такой на самом деле. Уэнделл, к его удивлению, ничуть не изменился в лице. – Я знаю Джера ещё с детства: хороший был парень, отзывчивый и жизнерадостный, но и такие люди страдают, мистер Долоре. – Корбл явно был омрачён случившимся не меньше Эдвина, – Вот и он, видимо, не выдержал и отошёл в мир иной. – И от чего же, по-вашему, он страдал? – злость накрыла Эдвина мощной, словно цунами, волной, и кровь вскипела в жилах. Юноша мотнул головой, точно отмахиваясь от назойливой мухи, гоня прочь мысли о том, что он мог так плохо знать своего друга. – Не вините себя, Эдвин. – как будто издалека послышался голос незнакомца, – Сами понимаете, наверное, что он не стал бы говорить кому-то об этом. А от чего он мучился – уже другой вопрос. Если вы хотите что-то выяснить, то мой вам совет – обратитесь к друзьям и его семье. И ещё, – Уэнделл странно изменился в лице и замялся, – Насколько я знаю, в последнее время он вёл дневники. Думаю, вам стоит поискать их. – Дневники? – Долоре на несколько секунд в изумлении замер: каждое слово человека в белом повергало его в шок, и верить сказанному не хотелось вовсе. В его молодое сердце когтистой тенью закрадывалось сомнение, а вслед за ним – навязчивое и давящее чувство вины. Их подпитывала необъяснимая злоба: не то на себя, не то на Уэнделла, внезапно ворвавшегося в его жизнь, не то на Джереона. Хотелось лишь встать и как можно скорее уйти. Уйти и не видеть ни Уэндела, ни кого-либо ещё, – И где же, по-вашему, их искать? – Почему бы вам не начать с тех мест, где вы часто бывали в детстве? Джер в последнее время был крайне необщителен и проводил много времени в одиночестве. Я видел его пару раз в заброшенном парке недалеко от города: возможно, там что-то есть. – чем больше незнакомец говорил, тем более нереальной казалась вся эта ситуация. Зачем он и вовсе слушает этого человека, которого видит впервые в жизни? Почему не ушёл сразу? Но если… Если Корбл не лжёт и действительно знает что-то о жизни Джереона незадолго до самоубийства? Продолжать говорить об этом сейчас, однако, не хотелось. Бросив на прощание скупые слова благодарности, Долоре ушёл прочь. Юноша брёл по улице в неизвестном направлении, с неподдельной тоской разглядывая соседние дома. Они менялись один за другим, ничем особо не выделяясь, однако на последнем почему-то захотелось остановиться. То было с виду обыкновенное деревянное строение с выцветшей и обвалившейся краской и небольшим крылечком с поломанной ступенькой. Отвратительно скрипела тяжёлая деревянная дверь с ржавыми креплениями и ручкой. Вся она была обклеена различного рода объявлениями, плакатами и детскими наклейками – и, опять же, всё старое и обесцвеченное. На козырьке, нависавшем над крыльцом и спасавшем жителей дома от непогоды в дождливые дни, мерно расхаживал кот, словно ища себе местечко получше. Животное, видимо, пролезло через дыру в огромной оконной раме, простиравшейся в высоту до самой крыши. К удивлению Долоре, где-то ещё горел свет, и, будто в театре теней, на фоне занавесок временами мелькали силуэты. Юноша приоткрыл дверь: вход в подъезд напоминал сейчас бездонную бездну или беззубую пасть огромного спящего чудовища – освещения никакого не было. В душу закрадывались неприятные чувства и мысли: город словно старел, как и всё, что в нём находилось, или же одолён странной болезнью, что нещадно губит его обитателей. В опустившихся сумерках всё выглядело куда тоскливее, чем днём. Сердце вновь тревожили воспоминания из детства. В этом доме, что располагался в самом конце улицы Абгронд, жил когда-то Джереон Твайс. На этом крылечке они и познакомились. Эдвин Долоре никогда не отличался особой общительностью и был крайне тихим и усидчивым ребёнком. Юноша явственно помнил, как это было: его семья, состоявшая из матери и бабушки, только-только переехала в этот городок. Оставшись без своих немногочисленных друзей и не имея возможности продолжать общение, четырёхлетний Эдвин проводил время в тоскливом одиночестве: сам он никогда не решался подойти к ребятам первым. Мальчик нередко наблюдал за ними из окна своей маленькой комнатушки и представлял себя в центре их беззаботного веселья. Порой он излишне усердствовал и до того окунался в свои фантазии, что не слышал ничего вокруг. Мать на это лишь неловко улыбалась и из раза в раз пыталась уговорить сына пойти и познакомиться с соседскими детьми. Вини, как звала его мама, и сам не понимал своего страха: никто же его не съест, так ведь? Но стоило лишь покинуть пределы квартиры, как вся уверенность моментально исчезала и, претерпевая очередную неудачу в борьбе со своей стеснительностью, мальчик возвращался обратно. Впрочем, делать впоследствии делать первый шаг и не пришлось: Джереон сам подошёл к нему. Твайса тогда очень заинтересовал робкий паренёк, всё никак не желающий попроситься к ним в игру самостоятельно. Так Эдвин впервые обрёл здесь друга, и Тихе уже не казался таким удручающе-грустным: с тех пор всё свободное время Долоре проводил на улице вместе с Джереоном и другими ребятами. Сколько юноша себя помнил, ближе всех ему стал именно Твайс, а потому когда-то давно в тринадцатом доме по улице Абгронд он провёл большую часть своего детства. Жаль только, что теперь осталось так мало – тоскливая ностальгия да сожаления, отзвуки которых парень так отчаянно пытался заглушить. Как бы ему ни хотелось, но вернуться в прошлое и спасти друга Долоре не мог. Раз изменить ничего нельзя, – думалось ему, – то пусть хотя бы выяснение причин его поступка станет данью памяти. Хотелось бы Эдвину верить в слова того странного незнакомца о дневниках и прочей ерунде, звучавшей до ужаса неправдоподобно. Хотелось бы услышать что-то от его жены, и пусть даже не узнать ничего о причинах самоубийства, то хотя бы просто выразить свои искренние соболезнования миссис Твайс. Точно, жена! А он, дурак, ведь совсем забыл спросить у матери, тот ли у Джереона остался адрес, что и прежде. Может, наведаться утром в его старую квартиру и выяснить самому? Или кто-то из их старых друзей подскажет, где живёт сейчас семья Джера? А сможет ли он смотреть в глаза вдове и несчастной сиротке, сможет ли объяснить, почему приехал так поздно, когда ничего уже нельзя сделать? Сверху послышался скрипучий звук старого дверного замка, и Эдвин невольно дёрнулся. И кто не спит в столь поздний час? Такой резкий звук в полной тишине ощущался неожиданно громким, что несколько напугало Долоре. Любопытство, однако, оказалось всё же сильнее, и парень решил подождать: быть может, это кто-то знакомый? Звук шагов был на удивление едва уловимым. Юноша вышел на крыльцо: это показалось ему единственно верным решением, ведь в темноте он вряд ли сможет кого-то разглядеть. Наконец, спустя минуту-две ожидания, по ощущениям длившемся куда больше, из подъезда вышел человек. Не подозревавшая, что здесь кто-то её ждёт, девушка от испуга вздрогнула и инстинктивно сделала пару шагов назад. Она оглядела Эдвина всего с ног до головы, после чего, смущённо и быстро, по старой привычке, отвела взгляд от стоящего рядом человека. Старая знакомая застыла в нерешимости: то ли просто поздороваться и уйти, то ли подойти и обнять. К счастью для неё, Долоре, будучи в подобных вопросах для девушки родственной душой, сделал выбор сам. "Здравствуй, Эрна" – с этими словами Эдвин заключил её в крепкие объятия.