В плену обстоятельств

Приглушённые ритмичные биты разносятся под сырой бетонной лестницей. Обрывки быстрых чётких фраз на фоне незамысловатой мелодии, вылетающие из-под больших чёрных наушников, эхом врезаются в пространство. Холодные потёки влажной грязи медленно тают под последними в этом году тёплыми лучами. Солнце балует своим согревающим светом всё реже и реже, уступая главную роль на небосводе утяжелённым водой облачным массам. Переводя взгляд на него из-под козырька кепки, парень слабо щурится. Под ногами вязкая лужа, норовящая испачкать как можно большую поверхность и без того пожелтевших подошв, но Чанбин и не думает высвободиться из грязевого плена, неловко переминаясь и поглядывая на стоящего в его наушниках парня напротив. Лёгкие белые кудряшки подпрыгивают, пока тот качает головой в такт ударным, с довольной улыбкой прикрывая глаза. Ещё несколько мгновений и песня замолкает. Чан, удерживая улыбку, делает глубокий вдох, аккуратно снимая со светлой шевелюры чужие наушники. — Я знал, что в тебе скрыто множество талантов, Бини, но то, что ты начал раскрывать их так быстро, даже меня удивило. Стоило мне только показать тебе, как пользоваться программой с сэмплами, как ты уже используешь их вовсю. — Да ладно, там же несложно, — темноволосый отводит хмурый взгляд, в один короткий момент заметно помрачнев. — О, это тебе так кажется, потому что у тебя к этому делу явные способности. Этот трек, — старший легонько трясёт гремящими наушниками в воздухе, — тому доказательство. По-прежнему насупленный Чанбин забирает у того свой гаджет, небрежно вешая его на шею. Всё-таки, он никогда не привыкнет к комплиментам — они только напрягают и сбивают с толку. Сквозь нависающую чёлку бросает взгляд на пышущего счастьем старшего. Единственное, что не вяжется с таким прекрасным настроением — это глубокие синяки под прищуренными глазами. И болезненно-бледный цвет кожи, пожалуй, тоже. — Опять не спал? — А? А, да, — хихикнув, Чан почёсывает щёку возле впалой ямочки, — знаешь, как это бывает. В голову лезут всякие мысли, все дела. — Мысли? Какие? — Да ерунда всякая. В основном, как обычно, про музыку, не бери в голову, — отмахивается блондин, беззаботно улыбаясь. Двумя пальцами поправляет светлый платок на запястье, чуть покрутив его и подёргав за узелок. Он очень, очень не любит говорить неправду, тем более близким людям, но вешать на кого-то свои переживания, страхи и заморочки просто не может себе разрешить. «Чанбину самому непросто живётся, а так ещё и за меня переживать будет, мне такого точно не надо. Приду домой, поговорю со своим отражением, вот и всё. Мальчикам лучше не забивать себе головы лишними волнениями. И потом, узнай они, как меня порой гложет вся эта ответственность и ненависть к себе, то не стали бы обращаться ко мне, когда появится потребность выговориться. Ведь зачем рассказывать это человеку, у которого самого всё печально? Незачем. Значит, хотя бы у кого-то одного всегда должно быть всё хорошо». *** Плотная припылённая папка с документами грузно падает на крепкий деревянный стол. Звонкий хлопок бьёт по барабанным перепонкам, словно выстрел из огнестрельного оружия. Сержант вздрагивает. — Серийный маньяк затаился в закаулках тёмной улицы и расправляется с кудрявыми женщинами за тридцать, — тон пожилого начальника по обыкновению размеренный и беззлобный, но в резких движениях читается закипающее недовольство, — как вы это объясните? Младший сотрудник мнёт уголок синей форменной рубашки холодными вспотевшими ладонями. Делая над собой усилие, поднимает на командующего глаза: — Прошу прощения, сонбэним. Виноват. — Хорошо хоть понимаешь, что виноват. Значит и исправлять будешь охотнее. — Но как? Уже весь район обсуждает таинственного вора и убийцу, это невозможно. Старший с кряхтением опускает голову, упираясь локтями в серую поверхность стола и прикрывая лицо испещрёнными тёмными пятнами ладонями. — Как — вы и придумаете, причём как можно скорее. И посчитаете убытки из казённых денег, что вы раздали на взятки. Они будут вычтены из вашей зарплаты в этом месяце. В лёгких сержанта разом заканчивается кислород. Пребывая в парализованном состоянии он выдыхает последний воздух и с мольбой заглядывает прямо в глаза старшего, впервые за их разговор. — Пожалуйста… Сонбэним, я придумаю, как решить вопрос со сплетнями, пожалуйста, только не надо лишать меня зарплаты, мне правда стыдно… Уставшими грустными глазами майор разгадывает лицо младшего. С горечью вздохнув, говорит уже мягче: — Я понимаю. Мне не хочется этого делать, но за ошибки приходится расплачиваться. Будь я на месте полковника, то пересмотрел бы решение о наказании. Хоть это и было бы неправильно. — Спасибо, сонбэним, не сомневаюсь в этом, — звучный прежде голос теперь стихает до подавленного, — клянусь, в моих целях было лишь ускорить процесс решения нашего дела. — Конечно, — пожилой мужчина приглаживает часть топорчащихся седых усов, скупо улыбаясь, — ускорить процесс, вам, пожалуй удалось. Под немым вопросом вскинутых на него удивлённых глаз, продолжает: — Наша анонимный информатор снова позвонила сегодня в участок. По её словам, её пугает нарастающая народная паника и она хочет скорейшего закрытия дела. Так что сообщила нам, что разыскиваемый юноша девятнадцати лет, невысокого роста. — Подождите… — сбитый с толку сержант потирает блестящий лоб тыльной стороной большого пальца, — эта женщина знает, кого мы ищем и хочет, чтобы мы его поймали. Почему бы ей просто не сказать, кто он, не назвать имя или прислать фотографию? Зачем всё усложнять? — Так в самом деле было бы проще, — майор постукивает пальцами по гладкой деревянной поверхности, — нам не ясны её мотивы и цели. Не ясно, кем она приходится преступнику и где в настоящий момент проживает. Пока ясно только одно — в её, как и в наших интересах посадить парня за решётку. *** Пряный пар вздымается над шипящей кастрюлей, неплотно накрытой крышкой. Капля красноватого масла стекает по отложенной в сторону кухонной лопатке, пока Минхо, не глядя, выключает огонь. Наколов на металлическую палочку кусочек жареной креветки, парень слабо улыбается, сняв пробу блюда собственного приготовления. Вытерев руки полотенцем, он неторопливой поступью двигается в сторону второй по коридору комнаты, набрав в лёгкие воздуха перед предстоящим предложением Хану пойти поесть. Но останавливается, немного не доходя. Как правило плотно закрытая дверь сейчас непривычно приоткрыта. Из образовавшейся щели веет неприятным холодом и слабо пахнет мятой. — Джисон? Ответа, как и ожидалось, не следует. С секунду поколебавшись, старший медленно переходит порог чужой комнаты. Пусто. Только открытое настежь окно, чашка с засохшими остатками чая и незаправленная кровать. Обведя взглядом столик и прикроватную тумбочку, брюнет с удивлением не обнаруживает на них совершенно ничего, кроме одиноко стоящей кружки. Даже заглянув под кровать, ожидая увидеть хотя бы пару фантиков или банки из-под энергетиков, сталкивается с безжизненной пустотой. Как будто комната никому не принадлежит вовсе, и никто не проводит здесь дни и ночи. Задумчиво опустившись на край измятой кровати, Минхо проводит пальцами по мягким складкам простыни. Задерживается на вмятине, оставшейся, предположительно, от спины. «Надеюсь, он не решил уйти. Прямо насовсем. Обиделся вчера и ушёл незаметно». От этих мыслей горло противно сковывает, а по линии роста волос выступают капельки пота. Настолько печальный исход событий, что даже думать об этом не хочется. Коротко вздохнув, Минхо поднимается с кровати, на ватных ногах шагая к прихожей и снимая с вешалки бежевое клетчатое пальто. Из-за врезающихся в голову назойливых мыслей, будто невидимой своры мелких мошек, есть совсем перехотелось. «Тем более, думал, поедим с ним вместе. Ел ли он вообще что-нибудь сегодня?» Шнуруя красные кеды, Ли нерасторопно водит глазами по ближайшим предметам, блуждая в коридорах своего подсознания. «Не хватает его рядом, как-то отвык уже столько не видеть. Почти сутки. Надо же. В магазине видел мятный лимонад, гадость редкостная. Возьму, может, если выпить, будет казаться, что он где-то рядом». Подобрав кошелёк и связку ключей, парень, оглянувшись, покидает стены прогретой квартиры. Похрустывают едва опавшие жухлые листья под подошвой обуви, крошась на сухие яркие кусочки и превращаясь в пыль. Полежавшие на влажной почве листья уже отсырели и лишь проминаются под весом проходящих по ним людей, втаптываясь в сырую грязь. Мягкой поступью вдоль тонких деревьев двигается Минхо, обходя привычную дорогу, ведущую к дому. Одна рука прячется в глубоком кармане, старательно согреваясь, другая — держит светлую бутылочку с бело-зелёной этикеткой, безжалостно обжигающую холодом пальцы. Вечереет. Морозный осенний воздух освежает разгорячённый разум, даруя юноше желанное спокойствие. Розовый кончик носа леденеет. Окончательно решив идти обратно дорогой, что значительно длиннее обычной, он заворачивает в скромный местный парк, усыпанный пестрящими в глазах красками. Прохожих — по крайней мере тех, что видны — не так много, должно быть, потому что сейчас ещё идут рабочие часы. Потоптавшись у импровизированного входа, Ли запрокидывает голову, обводя глазами верхушки нескольких высоких сосен. Изо рта вырывается еле заметный пар, тут же растворяясь в воздухе. Внезапно взгляд парня цепляется за силуэт неподалёку. Пару раз моргнув, он вступает под шелестящую завесу пятнистых крон, двигаясь ко второй от входа скамейке. Кончики пальцев интенсивно покалывают, как если бы по венам бежало электричество. Из-под густой чёлки на него поднимается пара шоколадных глаз. Некоторое время рассматривает аккуратные черты напротив. — Привет. Из Минхо, как от крепкого удара по грудной клетке, разом выбивает весь воздух, тяжелеющая голова начинает кружится. Рот приоткрывается и губы моментально пересыхают. — Привет. Только не спугнуть. Повторить в голове каждое слово по несколько раз, перепроверить, не сказать случайно лишнего. Сосредоточиться, чтобы он снова не убежал. Но в соседних тёмных глазах не читается ничего, что предвещало бы протест или бурную реакцию. Широкие зрачки, обрамлённые золотом, мягко смотрят перед собой, медленно скользя по гуляющим прохожим за спиной старшего. Мирная утомлённость блуждает в его взгляде, отчего лицо приобретает непривычно спокойное выражение. — Ты… собирался идти обратно? — А? — Хан смотрит, как парень в пальто мнётся перед ним, передавая бутылку из одной руки в другую, — обратно? Типа домой? Конечно, а почему нет-то? Старший тихо выдыхает, поднимая улыбающиеся глаза. — Да просто. Гуляешь здесь? — Вроде того… Слабый ветерок пролетает мимо них, но даже его едва холодящий порыв заставляет Джисона поёжиться. — Ты замёрз? — Нет, нормально. Но, может, не будем и дальше тут стоять? Как бы подкрепляя сказанное, шатен делает несколько небольших шагов по дорожке парка. Обернувшись, вопросительно глядит на недвигающегося старшего, моргающего чаще, чем ему должно быть необходимо. Помедля ещё с секунду, тот срывается на шаг, подходя ближе и выравнивая темп с идущим рядом Ханом. Шуршит тонкая нейлоновая куртка, когда рукава трутся о торчащие карманы. Размеренным шагом они удаляются в глубь пестреющего природными красками парка. Низкие деревянные скамейки, похоже, не так давно окрашены густым вишнёвым лаком, что заметно по насыщенному пунцовому отливу, живописно поблёскивающему под ниспадающими сквозь ветви солнечными лучами. Горсть листьев цвета апельсиновой кожуры покоится на поверхности одной из них, пока сверху медленно приземляется парящий жёлтый с шафрановыми крапинками. Плавные дуновения зябкого ветерка перемещают разукрашенную листву в кружащейся хаотичной грации и обдают морозцем и без того замёрзшие щёки. Приподняв плечи, Минхо прячет подбородок в шерстяном шарфике. — Холодает, — брюнет поворачивает голову на голос, глядя как из чужого рта вырываются клубы пара, — скоро снег пойдёт. — Не скоро, — старший хихикает, посильнее кутаясь в просторное пальто, — ещё только середина октября. До моего дня рождения снег обычно не выпадает. Хан переводит взгляд на собеседника. — А когда твой день рождения? — Двадцать пятого будет. — О, почти через неделю. — Да-а, — опустив глаза, Ли смотрит себе под ноги, пока горстки испачканного лиственного покрывала подлетают и мнутся под кедами, — кстати, будешь? Джисон глядит на протянутую ему бутылочку, с едва заметным интересом разглядывая, и, поразмыслив, принимает. — Меня упрекал, а сам этот лимонад берёшь? — шатен суёт стекляшку в карман так, что горлышко всё равно торчит. С усмешкой, только довольно необычной для него — мягкой и беззлобной. — Да я просто так. Вот и пригодилось. Не понимаю, как вообще можно это пить. — Ну-ну, ты же у нас само понимание и принимание, а тут готов упрекать за какую-то мяту, — парень в ветровке смеётся, тыкая соседа в бок и получая локтем в ответ. — Не знаю, с детства прям не люблю. — А я в детстве часто мятные леденцы у мамы таскал. Она круглые упаковки покупала, красивые, всегда лежали у неё на зеркале. — Ой, мило, а она как реагировала? Не ругала, надеюсь? — Не помню, совсем маленький был, — движением кисти поправляет спадающую чёлку, головой стряхивая её назад. — А постарше уже так не делал? — Не делал. Мирное, почти синхронное шуршание раздаётся под ногами. Поздние цветы распускаются у корней большого полузасохшего дерева. Клочки неба, пробивающиеся сквозь пестрящий живой занавес, плавно окрашиваются в более тёмные тона. — А что вообще любил делать, когда был маленький? — Лепил из пластилина, смотрел мультики, лазил по деревьям. Классика. — Всё равно здорово. Когда остаются детские воспоминания о всяких мелочах, так здорово вспоминать их потом. Сразу понимаешь, что с детством повезло. С хрустом тонкая веточка ломается под подошвой. Замёрзшая земля вбирает в себя несколько сырых щепок. — Смотрю иногда на детей и думаю: они ведь все когда-нибудь станут моего возраста и старше, а сейчас пока копят свои воспоминания, набираются опыта. Кто-то вырастет — уедет за границу, кто-то станет известным, а кто-то откроет местную овощную лавку. Такие разные все. Как думаешь, кем этот станет? Оторвавшись от пейзажа глубины парка, Джисон переводит взгляд на указанного чужой рукой мальчика лет шести, заканчивающего собирать охапку крупных кленовых листьев и протягивающего их своей, по видимости, маме. — Джентльменом. — Что? Ого, я думал, ты профессию назовёшь. Мне кажется, что флористом, будет букеты собирать. Слева слышится насмешливое фырканье. — Из-за того, что он подарил букет матери? Плосковато мыслишь. — Эй, я просто так думаю. Ты ведь тоже не можешь знать. Тем более у него на шапочке маргаритки. — Да? Не заметил. — А та девочка? — старший тычет в малышку в тёплом комбинезоне, что увлечённо играет в маленький розовый тамагочи. Хан слабо усмехается. — Скажешь, геймером? — Нет, мастером маникюра. Приподняв бровь, шатен глядит на увлечённо рассматривающего окружающих Минхо. — Посмотри на её ногти, все разные, наверняка сама красила. Обходя очередную усыпанную листвой лавочку, парни с улыбками двигаются дальше, негромко смеясь. Обонятельные рецепторы ласково щекотят соблазнительные шоколадные нотки, долетающие на холодных порывах октябрьского воздуха откуда-то из глубины. — А ты сам кем хотел стать, когда вырастешь? — Только не смейся, но полицейским. — А почему я должен смеяться? Полуопущенные веки Хана вздрагивают. Облизнув губы, он отворачивается. — А… да ну просто. Переступив пластиковый игрушечный кораблик, оставленный каким-то ребёнком, Минхо поглубже прячет продрогшие руки в карманы и зарывается носом в серую шерсть шарфа. Из-за левого плеча доносится шмыганье. — Джисон, слушай, а у тебя есть какие-нибудь увлечения? Испачканные фиолетовые кеды наступают на маленькую слякотную лужу, покрытую слоем грязи. Парень снова шмыгает носом. — Возможно. — Расскажешь? По-кошачьи хитрый разрез глаз вкупе с невинной счастливой улыбкой делают выражение лица брюнета довольно забавным. Даже, можно сказать, очаровательным. Он быстро осекается, добавляя голосу будто бы безразличный тон: — Если хочешь, конечно. Я не давлю. Густая чёлка щекочет брови Джисона, отчего ему приходится снова её сдуть. Аккуратная улыбка ложится на по-детски маленькие обветренные губы. — Ничего особенного. На самом деле, редко этим занимаюсь, так что и увлечением назвать нельзя. Минхо с интересом скашивает глаза на идущего сбоку парня. Тот вздыхает. — Иногда пишу всякие тексты, типа стихов или песен. Какие-то напеваю, если мелодия в голову приходит. Услышав справа от себя восхищённый восклик, снова скупо вздыхает. — А прочитаешь что-нибудь? Или, может споёшь? Мне очень-очень интересно. — Чувак, нет, ты чего. Тут же люди. Да и тем более я это так, для себя сочиняю. — Подумаешь, люди. Им же нет дела, если какой-то прохожий просто споёт песенку, а кому-то даже, скорее всего, понравится. Не бойся! — Я серьёзно, мужик, не стану я. Опустив глаза на подвернувшийся под ноги камушек, Хан звучит мягко, но настойчиво. В голосе переливается несвойственное ему расслабленное спокойствие. — Ладно, извини, — брюнет поправляет съехавший вбок воротник, — я, кстати, тоже петь люблю. Правда в детстве родители решили отдать меня в секцию хип-хопа. Повезло, что я и танцевать люблю. — Ты? Танцевать? Неожиданно. — Почему же? — ответив на тёплую улыбку, Минхо отмечает для себя, как Джисону идёт клубнично-розовый морозный румянец на щеках. Влажный древесный воздух обволакивает со всех сторон, смешиваясь с насыщенными лиственными нотками, томной горьковатой волной поглощая и накрывая с головой, радушно принимая в свою таинственно-завлекающую осеннюю сказку. Необъятный пёстрый град из десятков и сотен оборванных ветром листьев кружит вокруг пустеющих стволов, танцуя меж торчащих веток и прогуливающихся прохожих. Как и полагается дням с приближением зимы, этот уже начинает клониться к закату, плавно окрашивая чистое небо васильковыми красками, постепенно сгущаясь к кобальтово-синему. Покошенные фонари на смоляно-чёрных ножках стоят неровным строем вдоль намеченного бордюра, светясь янтарной желтизной, и слабым гуднием напоминая, сколько лет они уже здесь служат на благо общества. Сзади долетает чириканье птицы, отбившейся от своей стаи. Должно быть, в последний раз прощается с обитателями парка перед долгим полётом на зимовку. Убаюкивающий шелест колышущихся на ветвях листьев, что трепетно шепчут волшебные истории, разносится повсюду, делясь с прогуливающимися горожанами чем-то сокровенным. Ароматный пар над сладкими горячими напитками греет нос и заряжает по-ребячески праздничным настроением. Двое парней с довольным смехом медленно шагают по устланной солнечными красками дорожке. Один наклоняется ближе к чужому стаканчику, с интересом заглядывая. — Серьёзно? Всегда так делаешь? — Ага. Смотри. Они останавливаются и заворожённо наблюдают, как кубики сливочной ириски лениво плавятся в густом горячем шоколаде. Минхо тыкает в один деревянной палочкой. — Вот, они растают и можно пить. Меня бабушка научила. Возобновляя темп прогулки, шатен на ходу отпивает из своего стаканчика. — А я всегда с корицей пью. Иногда можно ваниль добавить, но будет уже немного не то. Просто с корицей — самое вкусное. — М. А мяту не пробовал добавлять? — Гений остроумия, — со смехом закатывая глаза, Джисон локтем пихает парня в пальто. — Ну, кстати, да, корица — это хорошая идея, — отхлебнув немного напитка, Ли вытирает губы костяшками пальцев, — знаешь, я думаю, нам надо посмотреть одно аниме. Мне кажется, тебе понравится. — Решил окончательно втянуть меня в свою секту? А завтра что, вышивать пойдём? — Чепуху говоришь какую-то, — надувшись, брюнет выдыхает маленький столп пара, — оно не как прошлое, не такое уж романтичное. Просто история трогательная. — И как называется? — Форма голоса. — Не знаю, может и посмотрим. — Правда? — восторженный смешок звоном врезается в слух младшего, в очередной раз вызывая у того глупую улыбку, — вообще, уже очень похолодало, а ты одет легко. Давай ближе к дому? Не произнося вслух ни слова, Джисон согласно кивает, пряча щёки в холодный воротник куртки. Сменив направление, неторопливые шаги теперь движутся к тропинке, ведущей к условному выходу. Земляной запах, преследующий всю дорогу, обогащается древесным дыханием и лиственной сыростью. Шоколад в стаканчиках на самом дне постепенно остывает. Неизменно продолжает сгущаться бархатистая синева сумерек. *** Капля воды слетает с крана и падает на ржавое пятнышко посередине раковины. Еле слышно. Немного погодя вслед за ней капает ещё одна. Тихий размеренный стук. Некогда бывший белым, мутный кафель кое-где покрыт разводами и потёками различной природы, "украшая" собой стены и часть пола. Новая паутина образовалась между раковиной и маленьким ящиком, хранящем средства гигиены и бытовую химию. Пронизывающий холодок исходит ото всех гладких поверхностей ванной комнаты, вцепляясь в мягкие ткани тела тончайшими иголочками и пробирая до костей. Яркий электрический свет стелется по всему компактному пространству. Облокотившись спиной о душевую кабинку и упираясь вытянутыми ногами в запертую изнутри дверь, тощий парень сквозь сжатые челюсти делает очередной приглушённый всхлип. Хриплый звук выходит сдавленным и жалостливым, настолько, что парень крепко закрывает глаза и просто беззвучно плачет, по-прежнему не разжимая зубов. Разлепив припухшие веки, первым делом зацепляет взглядом тонкое металлическое лезвие в собственной руке, обрамлённое по краю алыми разводами. Липкие капли яркой дугой собрались вокруг ногтя большого пальца, красными пятнами ложась и впитываясь в кожные трещины. Лёжа тыльной стороной вверх, левое предплечье жжёт от рвущей, стягивающей боли и протестующе ноет от любого малейшего движения. Тяжёлый выдох, напоминающий кашель. Бессознательно утерев нос другой рукой, Сынмин подносит к гладкому, нетронутому мучительными истязаниями участку кожи остриё лезвия, немногим ниже предыдущих надрезов. Ледяная кисть крупно дрожит, легко касаясь мягкой разгорячённой кожи. Снова зажмурив глаза, юноша протяжно всхлипывает, запрокидывая голову назад и содрогаясь в бесшумных рыданиях. Несколько светлых русых порядок пристало к липкому почти белому лбу, пощекатывая виски. Издав приглушённое мычание, Ким снова подносит металл к открытому участку, но на этот раз вдавливает в податливую плоть и одним резким движением уводит вбок. Едва розовая полоса стремительно набухает; на ней довольно быстро выступают густые капли оттенка вишнёвого вина, расползаясь по костлявому запястью. Встревоженную кожу обжигающе печёт, острая пульсирующая боль полностью заполняет собой спутанные мысли, вытесняя всё, что было до неё. Надрывно звучит короткий плач, переходящий в стон. Солёные ресницы лихорадочно подрагивают. Беспокойные удары сердца отбивают ритм десятка барабанов. Покрытое вязкой красной жидкостью лезвие со звоном летит в свободный угол. Короткий металлический лязг отскакивает от плиточных стен, отражаясь слабым эхом. Их неказистый внешний вид наверняка не оставил бы после себя приятных впечатлений, вызывая лишь праведное эстетическое отвращение. Спёртый воздух в маленьком пространстве всё так же продолжает медленно остывать, забирая у всякого на длительное время остающегося внутри последнее тепло.