Еще один великолепный бред...

      Это однажды все-таки случилось- Сережа и Олег поссорились. И не просто поссорились, был дикий скандал с криками, взаимными обвинениями и упреками, битьём посуды и истерикой. Сережа по натуре был неврастеником, вечно сомневающимся в себе, хотя на людях вел себя высокомерно и язвительно; Олег, зная об этом, умел успокоить его и не вёлся на провокации. Сегодня звёзды сошлись так, что и Волк не сдержал себя. Вместо слов утешения из него полились упреки и Сережа, не привыкший к подобной реакции, взвился ещё сильнее; Олег снова ответил и пошло-поехало. Все кончилось, когда Волков ушел, громко хлопнув дверью.       Сережа. Он сполз по стене и так и сидел на полу, закрыв руками уши. В голове гудело и грохот двери перемежался со словами: «Олежа (хлоп) ушел (хлоп) Олежа (хлоп) ушел (хлоп)…»       Из этого состояния его вывели Вадик с Алтаном, которые прошли через портал. По установившейся внизу тишине они поняли, что скандал окончен и решили посмотреть как. Вадик дотащил Серёжу до кровати и тут до рыжика дошел весь ужас происходящего. Он допек Олежу и его Волчик от него ушел. От осознания этой мысли Серёжу снова накрыло, снова полились слезы и слова, но теперь уже отчаяния и боли. Он сам во всем виноват, сам своими руками уничтожил самое дорогое- любовь Олега. В своей голове он уже проживал годы одиночества, воображал себя, издали следящего за спокойной жизнью Олега с другим, конечно же очень хорошим, человеком и его буквально скручивало от душевной боли, от невыносимого ощущения вины, от изнуряющей сердце ревности. Алтан притащил успокоительное и с помощью Вадика влил в Серёжу приличную дозу. Потом, на всякий случай, добавил вторую. Когда Сережа немного успокоился и вроде даже отключился, парни решили действовать. Алтан оставался дежурить у постели Серёжи, Вадик шел искать Олега.       Олег. Он шел, сам не зная, куда. Вечерний город сиял огнями, люди вокруг него спешили по своим делам, скорее всего домой, к своим любимым, так думалось Олегу. Вечерний воздух уже охладил голову и он пытался понять почему, с чего вдруг, на пустом месте, они превратились в пару злобных эгоистов, не желающих слышать друг друга. Но ничего разумного в голову не приходило, дурман ещё не прошел. И поэтому Олег просто шел и шел, не обращая ни на что внимания. Когда вдруг почувствовал боль в ногах, сел на какую-то лавочку вроде в каком-то парке. Посидел, но что- то не давало долго оставаться на месте и он снова пошел. В какой-то момент Олег поднял глаза и удивился — он стоял перед общежитием, справа от него потихоньку загоралась заря, окрашивая стены в нежный, розово-красный цвет, пробегая тонкими лучиками по стёклам. Начинался новый день.       Сережа. Он быстро очнулся от полузабытья, вызванного успокоительным. Голова нещадно болела, глаза щипало от слез. Алтан лежал рядом и тихонечко поглаживал Серёжу, приговаривая:"Он вернётся, он обязательно вернётся, он всегда возвращается, даже когда это невозможно. Это твой Олег, твой, твой и только твой. Он вернётся.» И понемногу в душе Серёжи зародилась слабая надежда, а вместе с ней и желание что-то сделать- чтобы извиниться, чтобы показать как сильно он хочет загладить произошедшее. Сережа встал и, покачиваясь, побрел на кухню. Постоял, подумал, достал муку, яйца и стал что-то смешивать в большой миске. Алтан, стоящий на кухне и наблюдающий за Сережиными действиями, только вздохнул — Разумовский пытается печь, надо парочку антивозгорательных заклятий бросить. Потом сбегал к себе в оранжерею и притащил пару камелий в горшочках, для создания атмосферы, так сказать. Хотел добавить пару свечей, но вспомнил, что уже рассвет. Сережа кивнул цветам и продемонстрировал Алтану содержимое миски- липкий сероватый комок, изображающий из себя тесто; достал сковородку, поставил на огонь, долил подсолнечное масло, нащипал кусочки теста и бросил жариться. Потом вдруг остановился. — Я понял, как позвать Олежу. Он услышит и поймет, что я его жду, — этими словами Разум подошёл к открытому окну и произнес странное, словно только что придуманное заклинание. С кольца сорвался сноп разноцветных искр и фейерверком взлетел в небо. И тут такое началось…       Олег. Он стоял перед общежитием, не в силах сдвинуться с места и думал о Серёже. Знал ведь, что сейчас Сережа мучается угрызениями совести, страдает от одиночества и тоски. Знал, но оставил одного, а ведь обещал, слышишь, Волк, обещал что никогда не оставишь. Сзади раздались быстрые, тяжёлые шаги — появился Вадик, подошёл, хотел сказать что-то гневное, но вдруг вытаращил глаза. Олег проследил за его взглядом и увидел, как в окне седьмого этажа появилась рыжеволосая фигура. Через несколько секунд на волю вырвался сноп разноцветных искр и каждая из них стала превращаться в плакат с изображением Кипелова. Изображения с разных концертов, с разным составом, но все они двигались, а через секунду и запели. — Я свободен, словно птица в небесах… — мощно гремело со стен и, казалось, песню слышит не только все общежитие, но и весь город, вся страна, весь мир. Казалось, ещё чуть-чуть, и она долетит до Солнца и Луны, да куда угодно, лишь бы найти Олега и вернуть его домой. Через пару минут после начала концерта остальные жители общежития начали активные действия против подобной побудки — из других окон полетели заклятия уничтожения, распыления и даже трансформации и немоты, перемежающиеся с проклятьями и просто воплями и матом. Впрочем, нашлись те, кто уселся на подоконнике с чашкой кофе и сигаретой, чтобы насладиться прекрасным майским утром и неожиданным концертом. — Вот бляяяя, — протянул Вадик. А Олег рванул в общежитие.       Вместе. Он бежал так, как не бегал в свои лучшие времена. Взлетел на седьмой этаж, ворвался в квартиру, на кухню и замер, прислонясь к косяку. Сережа стоял у стола- босые ноги, мятый халатик, рыжие, спутанные волосы падают на лицо, опухшее и покрасневшие от слез; прикушеная нижняя губа — и сосредоточенно отдирал от любимой Олежиной сковородки непонятные угольки. На кухне висел сизый дым и Алтан стоял наготове с кольцом, наблюдая за действиями рыжика. От этой картины у Олега заныло сердце. Сережа поднял голову и увидев Волкова, в один прыжок преодолел расстояние, их разделяющее. Прижался, замер, только шептал: — Волчик. Мой. Мой. Хороший. Любимый. Олег молчал, только крепче прижимал к себе своего непутёвого, но такого родного рыжего лисёнка. Идиллию нарушил Вад, появившийся следом за Волком и кричащий: — Разум, прекращай концерт, а то нас сейчас убивать придут. Не отпуская Олега, Сережа снова подошёл к окну. Снова полыхнул сноп искр, теперь уже черно-красных, и плакаты с поющим Кипеловым стали превращаться в птиц. В невиданных черных птиц, с перьев которых капало пламя, и песня продолжала звучать. Птицы улетали в рассвет, унося ее с собой, постепенно превращаясь в крохотные точки в бесконечных небесах.