золотой мальчик

      Помимо всего одного оставшегося месяца до Европы Арсения начинают пугать… их отношения.       Поймите правильно — он и не целовался ни с кем до Антона, даже за руки не держался. Он всю свою жизнь на льду провёл, а свободное время — за учебниками.       В голове ничего, кроме работы, и не было. А теперь появился Антон. Ну, то есть он был всегда, но сейчас немного в другом статусе. И это совершенно неизведанная территория, и Арсений боится. Чувствует себя трусливым зайцем (хотя в телефоне у Антона он теперь записан «Арс» и эмоджи лисы, на что он только фыркнул).       Меняется не так и много, на деле. Он все ещё работает на льду каждый день (за исключением вторника, когда у всей группы выходной), все ещё прыгает, разбивает колени и локти, тупит у станка и терпит крики Стаса. Тот, казалось, после Чемпионата России стал только более нервным — даже Антон теперь отхватывал нелестные комментарии каждые минут десять.       Но появились и новые моменты — Антон провожал его до метро, покупал пластыри («цветы ты не хочешь, вот тебе пластыри с цветочками!»), кидал поддерживающие взгляды через весь лёд и подкладывал злаковые батончики в сумку, отнекиваясь чуть позже. Арсений не дурак — по красным от смущения щекам и бегающим глазам во время ответа и так было понятно, что это Шаст промышляет этим, но все же делал вид, что поверил.       Жить стало немного легче, но Арсений и правда боится сделать что-то не так. Он понятия не имеет, как правильно вести себя в отношениях! Особенно в тех, которые как бы официально не начинались — никто из них так и не спрашивал заветного «будешь со мной встречаться?».       До нервного чтения форумов с глупыми советами он ещё не дошёл, но старался не оставаться с Антоном наедине. У него была чудесная способность портить все, а одна мысль о том, что он может как-то испортить отношения с Антоном, вводила в ступор.       — Арсений! Чего стоим?       Вздрагивает. Стас как всегда и не пытается сделать тон хоть чуточку дружелюбным. Вообще-то он пытался отдышаться у бортика, но кому какое дело. Он кивает Стасу, на ходу уже пытаясь восстановить дыхание — у них последние двадцать минут льда на сегодня. До Европы буквально три недели — две недели тренировок здесь, неделя акклиматизации — там. Программу он стал выкатывать чище, но все ещё не так, как нужно.       Стас усложнил заход на риттбергер и поменял одно вращение — это однозначно принесёт ему больше баллов, только выкатать бы это сначала.       Антон проносится мимо, отрабатывая дорожку для короткой. Он уставший и замученный — теперь на нем тяжелым камнем лежат ожидания и от Федерации, и от Стаса, и от болельщиков. Арсений бы хотел снять хоть капельку, но Антон отчего-то наотрез отказывается разговаривать об этом. Съезжает с темы, отмахивается или просто лезет целоваться вместо ответа. Арсений целоваться любит, до горящих губ и напряжения внизу живота, но это нелепое молчание раздражает.       Он встряхивает головой, пытаясь выгнать не самые подходящие мысли для тренировки, и едет на отработку комбинации вращений. Сегодня понедельник, а значит, завтра можно набрать ванну с солью и дать уставшим мышцам отдохнуть. Лёд под лезвиями привычно скрипит, а от вращения кружится голова. Липкий пот стекает по спине за рашгард, а оставаться и мыться в душе здесь так сильно не хочется! Но все же ехать потным в метро слишком по-свински, а Арсений все ещё прилежный и хороший мальчик.       Стас смотрит на Антона, поэтому можно по-тихому отъехать к бортам и отдохнуть. Десять минут всего-навсего осталось, а его ноги уже не дадут прыгнуть ни один элемент. Зато можно позалипать на Антона. На прилипшие ко лбу мокрые кудряшки, на щетину, которую тот сбривает только перед стартами, на красивые кисти рук.       У Арсения явно появился пунктик на чужие руки — он много об этом не думал, стыдно и времени нет. Но иногда, когда в душе под горячим паром он торопливо сбрасывает напряжение, в голове уже не какие-то абстрактные образы, а чужие окольцованные пальцы.       Это нормальный эффект, конечно же. В конце концов, Шаст ему нравится, а иногда целует так, что ноги дрожат. Это все ожидаемая реакция организма и сознания, но он все ещё краснеет, стоит фантазиям вспыхнуть в голове. Как хорошо, что у него не так много времени об этом думать. Как и смелости, чтобы об этом поговорить.       Антон прокатывает дорожку под Чайковского, заходит на прыжок, и Арсений уже прекрасно видит, что тот его не приземлит — ось так сильно заваливается в воздухе, что Шаст только чудом не втыкается головой в лёд.       Арсений дёргается так, будто сам упал — коленку Антон явно разбил, к счастью, что не ту, с которой он вечно был не в ладах. Стас за бортом только машет рукой, останавливая мелодию и переключая своё внимание на Оксану. Золотые медали золотыми медалями, но человечности бы тоже не выкидывать — Арсения это отношение злит до сжатых зубов, но он ничего сказать не может. Ебучий профессиональный спорт.       Шаст, кряхтя, встаёт. Катит в сторону Арсения и опирается о борт рядом, упираясь лбом в прохладную пластиковую поверхность.       — Живой? — осторожно спрашивает Арсений, чуть наклоняясь.       До них никому дела нет особо, да и плевать он хотел, что там кто думает.       — К сожалению, — выдавливает Антон сквозь зубы, щурясь до морщинок возле глаз.       — Это было страшно.       — Прости.       Арсений не привык к такому, его все ещё размазывает от этих заботливых фраз по льду, словно как под снегоуборочной машиной. Шаст весь такой светлый и простой, но уставший до чёртиков. Арсению хочется обнимать его часами, но ему все ещё немного страшно.       Да, он ссыкло. И давно это принял.       — Одолжу тебе свой пластырь с цветочком, хочешь?       Но он влюблённое ссыкло.       Антон улыбается вымученно, на секунду сжимает лежащую на борту руку Арсения своими холодными пальцами, беззвучно благодаря. А потом вновь едет прыгать — бессмертный будто. Арсений узнаёт себя в нем и знает, что не имеет права читать нотации.       Есть большой плюс вечерних тренировок — в раздевалке они всегда оказываются одни после этого. Как хорошо, что на Европу только две квоты.       Они плетутся со льда медленно, еле живыми, и плюхаются на свои места. Двигаться лень совсем, поэтому Арсений расстилает коврик на полу и блаженно вытягивается всем телом. Надо снять потную тренировочную одежду, собраться и добраться до дома, но сил нет совсем. Да и выгонять их ещё не планируют.       Шаст смотрит на него со своего места со звёздочками в глазах, будто на умилительного котёнка. Арсений смущённо хлопает ресницами и улыбается, потирая шею.       — Пялиться неприлично.       Антон только закатывает глаза, встряхивая кудрями и садясь рядом на коврик.       — А трогать?       — Неприлично трогать тоже нельзя.       Арсений сглатывает слюну, отводя взгляд на стену. Он буквально может слышать чужую улыбку, что растягивается на довольном лице.       — Совсем?       Антон бодает его лбом в плечо, но Арсений только сильнее всматривается в трещинки на стене. Тёплое тело под боком, кажется, плавит мозги в желе. С одной стороны, он хочет прыгнуть в открытые руки и ждать, что с ним смогут сделать, но с другой — ему просто страшно. Это как прийти на экзамен по предмету, который никогда не учил. Никому не нравится выставлять себя неумехой.       Пухлые губы целуют щеку, спускаются вниз мягко. Арсений только нервно сглатывает, но голову чуть поднимает. Шаст рукой хватает его бедро, сжимает пальцами кожу сквозь тайтсы, а губами обхватывает дёргающийся кадык. Арсений чувствует, как внутри все трясётся то ли от страха, то ли от предвкушения — он не понимает. Но стоит широкому языку лизнуть шею, как он дёргается и вздыхает рвано.       — Шаст!       Тот смотрит хитро и довольно, улыбаясь этой своей кошачьей улыбкой.       — Что?       А «что» Арсений и не знает.       — Арс, если тебе некомфортно, ты только скажи.       За месяц более близкого общения Арсений понял одну вещь — Антон и правда вот такой. Простой, светлый, какой-то совершенно невозможно хороший. Он искренне интересуется настроением, присылает смешные картинки в чат и первым делом желает доброго утра всем, когда заходит в раздевалку.       А когда он устаёт, то напоминает севшую батарейку, и даже при этом старается сделать вид, что все окей. Арсений только недавно смог увидеть его таким — на прошлой неделе, когда Ворон не получался из раза в раз. Они так же вдвоём сидели в раздевалке, просто в тишине. Арсений гладил золотистые кудряшки и широкую спину руками, а Антон, уткнувшись лицом в ладони, дышал судорожно, пытаясь успокоиться.       Это было странно — видеть его таким. Совсем бесцветным, еле живым. Но душу грело то, что Антон больше не пытался делать вид, что все хорошо, рядом с ним.       — Мне не некомфортно, — тут же дуется он, заливаясь краской.       — А что тогда?       Жаль, что умение разговаривать не передаётся воздушно-капельным путём.       Антон все ещё нависает сверху, опираясь одной рукой о коврик возле головы Арсения. Смотрит с прищуром, будто разгадать загадку пытается. Ракурс совсем невозможный, и Арсений перехватывает взгляд сверху и тут же давится воздухом — вот так бы это выглядело, если?..       — Арс, ты что, стесняешься?       Арсений возмущенно вздыхает, чуть не давясь воздухом, и садится из положения лёжа с максимально красным лицом. Он открывает рот в попытке что-то сказать в свою защиту, но только пародирует рыбу, выброшенную на берег. Антон улыбается, кладёт ладонь на красную щеку и гладит большим пальцем. Так у Арсения совсем не получается сформировать ни одну мысль, даже самую малюсенькую.       Он приближается, целует закрытые губы одним кратким прикосновением, совсем как-то мягко и трепетно. Весь такой спокойный и очаровательный.       — Если да, то все нормально. Я тоже.       — Незаметно, — бурчит Арсений, подставляясь под поцелуи в щеку.       Антон смеётся тихо, щипая одной рукой Арсения за бок. Вот так, буквально за пару секунд сглаживая ситуацию и успокаивая Попова. Волшебное, однако, умение он выработал за месяц, но никто и не против.       — Это просто желание трогать тебя слишком большое. Больше, чем смущение.       И смотрит пристально — в оливковых глазах усталости больше, чем игривости, но все равно они искрят честностью.       Арсений сглатывает слюну, откидываясь обратно на коврик и даже не пытаясь скрыть нищенскую улыбку. Раньше бы он и не мог подумать, что елейными речами его можно так просто смутить.       — Я потный.       — Не поверишь, Арс, но я тоже.       — Я имею в виду, что… трогать сейчас будет неприятно.       Говорить проще, когда не видишь этой хитрой улыбки, но перебарывать смущение все равно приходится. Господи, он как маленький ребёнок.       Рука Антона тут же сжимает внутреннюю поверхность бедра, опасно близко к паху. Он дёргается, свистяще выдыхая сквозь сжатые зубы. Адреналиновая мысль о том, что зайти сюда может тот же Стас (хотя он так обычно не делает) и увидеть, бьет по мозгам. Но почему-то вместо того, чтобы скинуть руку и вскочить, хочется лишь развести ноги шире.       — Мне совершенно наплевать.       «Я заметил», — думает Арсений, но вслух не говорит.       Пальцы сжимают кожу до небольшой боли, заставляя сдавленно промычать. Антон на звук улыбается, чуть наклоняя голову и гипнотизируя кудряшками. Арсений краснеет от реакции, но внутри плавится так, что весь лёд бы на тренировочном катке растаял к чертям.       Вторая рука скользит от талии до грудной клетки, пересчитывая ребра нажатием ладони. Медленно так, плавно. Словно Антон лепит фигуру из глины — проводит по каждому изгибу вдумчиво, заботливо до мурашек. Арсений выгибается в спине совсем чуть-чуть и больше бессознательно. Ему плохо и хорошо одновременно. Он вот-вот и помрет со стыда, но под Антоновыми руками так сладко и приятно.       — Надо ехать домой уже, — выдыхает Арсений, когда рука поднимается все выше и выше, а большой палец давит между плечом и шеей.       — Можно?       Арсений не очень понимает, о чем именно просит его Шаст, но кивает все равно, вдыхая поглубже. Тот склоняется к лицу Арсения, улыбаясь самой обезоруживающей улыбкой, и целует глубоко и сладко, встречаясь языками. Попов отвечает моментально, нервно немного, потому что все эти касания довели его до сбитого дыхания и тяжести внизу живота, заставляющей елозить на коврике.       Весь тяжёлый настрой и негатив с тренировки исчезают под мягкими руками и губами, словно отступая. Так жить намного легче, это правда, потому что теперь он далеко не так часто рыдает дома после тренировок. Теперь он переписывается с Антоном о всякой глупости и улыбается, как дурак полнейший, но ведь не плачет!       Нервные ожидания от Европы, конечно, смешными мемами не заглушить, но Антон становится некой безопасной зоной среди океана хаоса, и это совершенно новое что-то.       — Чтобы перестать стесняться, нужна практика, — шепчет Шаст в губы, отстраняясь.       Арсений только усмехается нервно, целуя в нос и поднимаясь с пола. Пора бы и переодеться уже. И домой. Спать и спать, пока тело и сознание не заберут нужных им часов из расписания. Шаст следует примеру и плюхается на свою скамью, снимая с себя потную тренировочную форму. Арсений всеми правдами и неправдами старается не смотреть, честно!       Худое, жилистое тело, спина и шея в родинках, широкий размах плеч — Антон смотрится так правильно и красиво, почти идеально. Светлая кожа буквально манит прикоснуться к ней, долго рассматривать и попробовать на вкус. Арсений смотрит на россыпь родинок на спине и лопатках, не в силах оторвать взгляда. Тело явно не для обложки журнала, не похоже на «идеальное мужское», где шесть кубиков пресса и мощные бицепсы. Но оно кажется таким правильным, настоящим. Арсений знает, что оно может — прыгать сложнейшие прыжки, выносить многочасовые тренировки и самые сложные позиции классического станка.       Он жалеет, что не хватает смелости смотреть на Шаста в открытую, изучать каждый сантиметр пальцами. Он бы хотел — но даже сейчас боится быть замеченным.       Антон снимает с себя тайтсы и вытягивает ноги перед скамейкой, прикрывая глаза — одна из коленок разбита и кровоточит от того, что Шаст дернул ткань с засохшей кровью слишком резко. Арсений всего секунду смотрит на узкие бёдра (потому что иначе он умрет), а потом берет пластыри из глубины сумки. Он же обещал, что поможет.       Прохлада раздевалки холодит верх, потому что Арсений успел снять только рашгард. Он медленно идёт к лавке Антона и присаживается на корточки перед ним, натыкаясь на удивлённый и немного смущенный взгляд.       — Коленка, — поясняет тихо, отрывая от клейкой части пластыря бумажки.       — Спасибо, — выдавливает из себя Шаст смущённо, руками прикрывая неосознанно живот.       Арсений усмехается про себя — он тоже так делает — и клеит осторожно пластырь с нелепым рисунком васильков. Воздух буквально становится тяжелее вокруг них, как перед грозой.       Длинные и жилистые ноги со светлыми короткими волосками прямо-таки примагничивают к себе взгляд. Арсений смотрит на мышцы икр и бёдер, рукой поднимаясь от коленки выше. Антон издаёт какой-то непонятный звук и сжимается весь, словно улитка в домик прячется.       — Арс.       Тот поднимает взгляд и улыбается мягко, прислоняясь щекой к тёплой коже, а пальцами сжимая кожу внутренней поверхности бедра.       — Чего?       Антон сглатывает громко, перехватывая своей рукой чужую и не давая ей двигаться выше.       — Я практикуюсь, сам же сказал.       — Ты точно лис.       И дергает его за руку наверх — Арсений поднимается на ноги, но его тут же тянут вперёд. На коленях у Шаста он ещё не сидел. И, честно говоря, готов к этому не был.       Антон сам вдруг краснеет, аккуратно придерживая Арсения за бедра на себе.       — Я, если честно, не подумал, когда делал, — выдыхает он, смущённо прикрывая глаза.       Арсений кивает заторможенно, стараясь не думать о том, что сидит на коленях почти полностью раздетого Антона. Он, конечно же, представлял такое, но это все были лишь фантазии, и в них он не был смущённым неумехой. Это, на самом деле, приятно до сжавшихся в комок внутренностей, до лёгкого покалывания в голове.       — Чувствую себя спермотоксикозником, блять, — он прикрывает лицо одной рукой, второй продолжая сжимать талию. — Прости. Ты просто очень красивый, Арс.       Смущенный Антон кажется ещё более привлекательным, а комплименты, что вырываются из него беспорядочно и бесконтрольно, бьют куда-то в сердце и не дают нормально дышать. Арсений слов не находит, но все же перебарывает себя и наклоняется вперёд — упираясь руками в стену, целует требовательно и жадно. Антон отвечает сразу же, подтягивая Арсения ближе, и теперь тот сидит уже у него на бёдрах, сводя с ума в миллионный раз.       Хочется прикинуться альфа-самцом, опытным парнем, но Антон совершенно не знает ничего о том, как вести себя в отношениях, поэтому спрашивает свой любимый вопрос:       — Можно? — выдыхает на губы, облизываясь быстро.       Арсений не знает, что он спрашивает (они же уже целуются), но кивает, припадая обратно к губам.       Ладонь сжимает ягодицу неожиданно и немного больно, отчего он дёргается, прикусывая чужую губу. Ощущения на грани смерти от стыда, все тело словно горит, а в голове кто-то кричит беспрерывно. Но ему так хорошо от этого ощущения власти над собой, что, наверное, впору ехать в специализированные учреждения.       — Я мечтал так сделать тысячу лет.       — Извращенец, — выдыхает Арсений, отстраняясь и заглядывая в оливковые глаза. — Ещё и почти голый.       — Сделай вид, что я не выгляжу, как дохлая палка, ладно?       Вторая рука (а первая все ещё сжимает задницу) лезет в челку, пропуская темные пряди сквозь пальцы, а на щеках лежит видный румянец. Арсений чувствует внутри себя слишком много нежности, совсем непривычной, но не подавляет ее — ему крышу сносит от новых чувств.       — Ты не выглядишь, как дохлая палка, дурак.       Антон не отвечает, только целует куда-то в щеку и в линию челюсти. Тычется носом, словно слепой котёнок.       — Хочешь у меня сегодня остаться?       — Ты меня на ночевку приглашаешь или практиковаться планируешь?       Арсению хочется сказать что-то вроде «пф, конечно практиковаться!», словно он уверенный в себе и в своей сексуальности парень, но он не такой. Поэтому он не врет.       — Если честно, то мне больше страшно, чем хочется. Это не потому что ты какой-то не такой, Шаст, просто…       — Мне тоже, так что не распинайся, — прерывает его Антон, и хочется тут же насупиться — он ему душу нараспашку, а ему в ответ!.. — но Шаст продолжает. — Давай лучше целоваться.       Арсений отказать не может, естественно. Он усмехается тихо, всматриваясь в оливковые глаза, а потом обхватывает уже зацелованные губы, прижимаясь к оголенной груди своей. Это приятно до дрожи — голой кожей к коже, чувствуя жар чужого тела и сердцебиение. Антон прижимает его к себе, сжимает уже другую ягодицу до красных отметин пальцев на ней, скользит языком в рот и плавит-плавит-плавит, как никто другой.       Арсению хочется растечься плавленным сыром под ним, постоянно ощущать присутствие. Он знает, что это просто период такой, но внимание Антона, словно наркотик — от него так легко становится и хорошо, хоть это ощущение неправильное само по себе — желать чьего-либо внимания так сильно и так упиваться им.       Но под чужими руками тело выгибается так же самостоятельно и автоматически, как и на элементах на льду.       И ему было бы стыдно, если бы Антон не вёл себя так же — как влюблённый дурак. Арсений бы стеснялся и жестов своих, и звуков, но Антон издаёт такие же. Он так же тяжело дышит, стоит им оказаться рядом. Так же выдыхает судорожно, так же тихо стонет (это вообще отвал башки).       Поэтому когда он жмётся ещё ближе (казалось бы — куда?) и животом чувствует вставший член, это смущает, но он не спрыгивает с чужих колен в секунду, а только потирается сильнее. Его от осознания того, что это делает с Шастом он сам, прет.       — Бля-ять, Арс, я не хочу дрочить в этом стремном душе, не делай так.       — Прости.       А сам только стреляет хитрым взглядом, ни разу не жалея.       — «Прости», ага, — передразнивает его Шаст, щипая за мягкую кожу ягодиц. — Ты просто любишь издеваться надо мной. Лет так с десяти.       Арсений смеётся тихо, утыкаясь лицом в чужое плечо и чувствуя пальцы, массирующие его кожу головы. Шаст даже с каменным стояком только мягко касается и нежничает, не переходя границы даже тогда, когда Арс сам прыгает ему на колени.       Он представлял Антона, как неуважающего чужие границы человека, совершенно грубого в общении и неспособного к проявлению каких-либо глубоких и светлых чувств. А по итогу Антон каждый день доказывает ему обратное, укутывая своей заботой и, как бы это глупо не звучало, открывая новые эмоции и чувства, которые он никогда не испытывал.       Арсений всегда думал, что ничего не сможет привести его в состояние эйфории, кроме льда под ногами и побед, но потом Антон взглянул на него каким-то совершенно невозможным взглядом. И Арсений впервые почувствовал себя нужным кому-то — не для медалей, не для рекордов, а просто… просто нужным.       Незаметные лёгкие прикосновения на классике. Поддерживающие взгляды через весь лёд. Все эти батончики в сумке и пластыри… Ледяного Арсения оказалось так легко растопить в лужу, что даже стыдно немного.       — Тебе не нравится?       — Я так не говорил, — выдыхает он, дергая головой и встряхивая волосами. — Ты мне весь нравишься, даже эти твои невидимые иголки и постоянное бурчание.       — У меня нет невидимых иголок, — бурчит в ответ Арсений.       Антон усмехается, быстро чмокая кончик носа и приподнимая Арсения со своих колен.       Они плюют на душ и просто заказывают такси — Антон говорит «ну я все же чемпион России, думаешь, не могу заплатить за такси?», а Арсений сыпется и сжимает руку на секунду в знак благодарности — так легче, чем словами.       Антон, к счастью, понимает его и так.       В такси он только чудом не засыпает — дремлет, то выныривая из сна, то вновь в него падая. Ехать долго — из центра в окраины, а вечерние огни вспышками мелькают под закрытыми веками. Играет что-то тихое на радио, Шаст тоже дремлет на другом конце задних сидений, и Арсений не сдерживает улыбку от осознания того, что они едут на один адрес. Вместе.       Сонный, разбуженный Антон похож на растрепанного воробья — он осоловело хлопает глазами, стараясь пригладить взбунтовавшиеся кудряшки.       — Приехали, Шаст, пошли, — тянет его за рукав Арсений, кивая таксисту и поправляя сумку на плече.       Антон вываливается из машины, смотрит по сторонам и зевает, явно уставший до чёртиков. Арсений зевает следом, пихая Шаста в плечо, когда тот смеётся тихо.       Он достаёт ключи из кармана, подъездная дверь пиликает, открывая проход в темноту подъезда. Шаст идёт за ним, придерживая железную дверь от хлопка, и смотрит так пристально, что Арсений не выдерживает. Озирается по сторонам и быстренько привстает на носочки, целуя в губы мягко.       Это все вызывает лёгкое волнение внутри — особенно чужая светлая улыбка и ямочки на щеках, которые появляются на довольном кошачьем лице напротив. Господи, как же сильно он Арсению нравится — нежный и мягкий, словно олицетворение пухового одеяла, но в то же время невероятно упорный и талантливый, выгрызающий себе победы на льду силой воли.       Такому хочется доверить себя полностью, просто сев на шею и опустив руки. Пусть делает с ним все, что захочет. Верить так кому-то наверняка опасно, но Арсений с собой поделать ничего не может — он влюблён крепко.       Открывая дверь в съемную квартиру, ему все ещё немного страшно и волнительно — он никогда сюда никого не звал да и домом прям не считал. Так, место для сна между тренировками. Но Антон так пристально рассматривает все вещи на полочках (предварительно спросив: «можно?»), читает корочки книг и трогает медали, что сердце бьется в груди птицей, а щеки затапливает румянцем.       — Я тогда первый в душ, ладно? — спрашивает Арсений, щёлкая нервно пальцами.       Антон листает страницы какой-то книги, кивая и улыбаясь.       — Хотел бы я сказать: «можно с тобой?», но я помру от одного вида.       Он говорит совсем обыденно, с шуточной интонацией, но Арсений все равно застывает на месте, силясь сделать вдох. Он, конечно, никогда не отрицал, что он привлекательный, но слышать каждый раз от Шастуна такие комплименты все тяжелее и тяжелее.       — Прекращай, — машет он рукой, сглатывая вязкую слюну.       Он бы тоже не смог смотреть на голого Шастуна и быть спокойным. Он сегодня-то чуть не подавился воздухом. А если к этому всему ещё прибавить стекающие дорожками капли по коже… Смерть.       — Но когда-то я отращу яйца, так и знай! — кричит он уже из комнаты, когда Арсений приоткрывает дверь в ванную.       Остаётся только усмехнуться, отгоняя непристойные картинки в голове. Дрочить сейчас в душе кажется каким-то неправильным, хоть и хочется ещё с самой раздевалки. Ему вообще сложно воспринимать такие мысли — жизнь профессионального спортсмена имеет свои особенности. Например — ничего в твоей голове нет, кроме спорта.       В случае Арсения — льда, коньков и бесконечной простуды.       Поэтому это все вообще впервые — желание где-то в животе, мысли о ком-то ещё в голове, дрожащее нутро при одном взгляде на широкую улыбку. Самая главная и истинная любовь Арсения — лёд. Он всегда был рядом, больше времени, чем родители. Он разбивал об него все части тела, ронял горячие слёзы и выигрывал на нем же. Через боль и кровь. На тонких лезвиях к золоту, манящему своей красотой.       Жизнь за пределами катка ему неизвестна. И все эти чувства тоже. Он знает, что такое быть влюблённым в фигурное катание. Но что такое быть влюблённым в человека? В Антона?       Словно в этом поле лёд под ногами тонкий-тонкий, и стоит оступиться, как что-то новое и завораживающее уйдёт на дно холодной воды. Он ступает по нему осторожно, но вслепую.       Антон притягивает его за руку, стоит Арсу вернуться обратно в комнату из душа. Тянет на себя, утыкаясь носом в шею и сжимая в руках.       — Классно пахнешь. Сладкий такой.       — Гель для душа с мёдом, — выдавливает Арсений, сцепляя руки за шеей Шаста.       — Так и съел бы.       — Жопа слипнется.       — Она нам ещё нужна будет, согласен, — усмехается Антон, целуя в плечо и отпуская из тисков.       Арсений смотрит на него — стоящего перед собой, улыбающегося и такого… домашнего. Вот он здесь, в его комнате, и смотрится он тут правильно. Не как инородный предмет или лишний пазл, нет. И от этой совершенно клишированной мысли мурашки пробирают, будто он главная героиня какого-то бульварного романа.       — У меня нет сменной одежды, — шепчет Шаст тихо, видимо, тоже находясь под впечатлением от происходящего.       — Я одолжу, — отвечает Арсений в тон, кратко кивая.       И все никак не может перестать улыбаться. Словно он дурачок какой. Но стереть улыбку невозможно — она самостоятельно расползается по лицу.       — Спасибо.       Арсений сидит на краю кровати все то время, пока Шаст моется — он слышит разбивающиеся о пластиковое дно капли воды и нервно оглядывает комнату на наличие беспорядка. Но нет — на рабочем столе все на своих местах, на стуле не висят вещи, в шкафу все на вешалках. Пыль, правда, небольшая на полках, но он уже не успеет провести влажную уборку.       Шастуну хочется понравиться. Он, конечно, уже ему, вроде как, нравится, но все же. Антон знает только Арсения на тренировках, на льду и на занятиях классикой. Не то чтобы он прям был другим вне льда, но страшно все равно.       Он ёрзает на кровати и не замечает, как возвращается в комнату Антон — в чуть маленькой для него футболке и шортах, но те нормальные по размеру.       У него немного мокрые кудряшки, да и ткань футболки темнеет от капель воды на коже. Арсений нервно хватается за край своей растянутой футболки и мнёт его, не зная, что сказать.       — Ляжем спать? — тихо спрашивает Антон, тоже нервно топчась на месте.       Волнуется, крутит кольцо на пальце.       — Вместе?       Голос прыгает вверх, выдавая то, что его хозяин волнуется до трясущихся коленок. Антон прикусывает губу, приподнимает плечи и опускает взгляд в пол.       — Если не хочешь, то я и на полу посплю, все нормально…       — Нет! — прерывает его Арсений и сам же дёргается от громкости. — Я… давай вместе? Я не против.       Антон кивает осторожно, явно краснея (Арсений видит это и не может оторвать взгляда). Тот откидывает одеяло и ложится на правый край. Арсений следует примеру, стараясь уместиться на самом краю, когда Антон накрывает их обоих тяжелым одеялом.       Господь, они реально под одним одеялом лежат! Арсений складывает руки на груди и смотрит в потолок — нервное дыхание Шаста раздаётся в тишине темной комнаты. Словно напуганный котёнок — смотрит осторожно, стараясь не сталкиваться взглядами. Будто подглядывает. Это растапливает сердце — то ускоряется, бьется в ребра, и, кажется, его можно услышать в соседнем квартале.       Тянет руку через всю кровать, переплетая свои пальцы с тонкими Шастовыми. Те сжимают в ответ крепко, большой палец гладит кожу полюбовно почти.       — Можно я буду большой ложкой? — спрашивает Антон тихо, чуть пододвигаясь к центру.       Арсений двигается тоже, но вопроса не понимает — какая ещё ложка?       — Что это значит?       Он вообще ненавидит что-то не знать — мама говорила, что он интеллектуальный нарцисс. Так ли это или нет, он не знает, но быть умнее всех хочется каждому, разве нет? Поэтому он старается в свободное время читать все, что только под руку попадётся, и обладать широким спектром знаний.       Вечный двигатель на латыни? Да. Исторические термины? Пожалуйста.       Если он чего-то не знает, то делает вид, что понимает, а потом ищет момент загуглить это все и вовлечься в разговор. С Шастуном так не хочется, на удивление.       — Ну, это… типа есть большая ложка и маленькая. Большая — тот, кто обнимает со спины. А маленькая — тот, кого обнимают, — поясняет Антон немного нервно, будто боясь, что его сейчас высмеют.       Но Арсению хочется только умилительно запищать, потому что… ну это прямо как в настоящих отношениях, да? Спать в обнимку!       — Давай.       И даже не пытается скрыть совсем уж мягкую интонацию, потому что он влюблённый, и все тут.       Антон двигается ближе, Арсений поворачивается на бок, и они соприкасаются телами — спина к корпусу. Словно пазлы. Антонова рука обнимает поперёк груди, залезая пальцами под ткань футболки и мягко поглаживая кожу, словно кота. Арсений не мурчит, но точно бы замурчал, если б умел.       Тёплое дыхание обдаёт шею, а спиной можно почувствовать мерно вздымающуюся грудную клетку. Ощущение интимности пробирает до дрожи, и Арсений жмурится неверяще до белых всполохов под веками.       — Все нормально? — голос у Шаста тихий и чуть хриплый, окутывает нежностью с головой.       Арсений угукает в ответ, прижимаясь ещё ближе к телу позади себя, и прикрывает глаза, расслабляясь после долгого тренировочного дня. Антон все продолжает мягко водить пальцами по коже, выписывать какие-то кружки подушечками, словно в попытках загипнотизировать.       — Спасибо, Арс. За сегодня… и вообще, — шепчет он в ухо, щекоча своими кудряшками чувствительную шею.       — Это тебе спасибо за пластыри. И батончики тоже. Это, правда, очень мило.       Говорить спиной к нему гораздо проще, чем лицом к лицу, но щеки все равно горят от таких откровений.       — Блять, как же сильно ты мне нравишься.       И целует куда-то в мочку уха, обнимая крепче. Арсений не расплывается лужицей только благодаря этому.

***

      Он осознаёт это не сразу — просто в какой-то момент смотрит в зеркало между тренировками. Перед самым льдом.       Со дня первой совместной ночевки проходит чуть больше недели. Антон остаётся на ночь ещё пару раз после этого — они только самозабвенно целуются в кровати и спят в обнимку, потому что так приятнее просыпаться. Заходить куда-то дальше нет смелости и сил, потому что в последнюю неделю перед отъездом Стас начинает самую настоящую резню и пускает их всех по кругам ада.       Они не ходят со всеми на классический станок — группа «Европа» проводит это время на льду. Чаще всего в буквальном смысле — Арсений еле встаёт после падений, потому что и ноги дрожащие не держат, и руки.       А ещё он вновь не ест — в четверг на той неделе Стас перед всеми из их группы отчитал его за лишние полкилограмма на весах, а Арсению хотелось на следующий день просто не вставать с постели и не ехать на лёд. Но он поехал. А потом не поел вечером. Потом — утром. И так вот уже с неделю — в животе только вода и протеиновые порошки (разрешённое, не допинг, естественно) «сквиззи».       Они дают ему постоянную головную боль и головокружение от слабости, но прыгать становится легче. А за неделю он сбрасывает четыре килограмма, и Стас кидает краткое «молодец».       Он не запоминает ничего за эти дни — тело ощущается слишком слабым, а спать хочется постоянно из-за голода и усталости. Шаст тоже замыкается — не разговаривает ни с кем, приезжает на лёд за час и прыгает-прыгает-прыгает, разбивая за неделю ноги в кровь. Арсений не смотрит больше на прокаты Ворона — ему, блять, просто страшно смотреть на этот кошмар из падений, который Стас, помимо прочего, не останавливает. А заставляет перекатывать из раза в раз, пока Антон не откатает чисто.       Все выходит из-под контроля (и так относительного прежде) совершенно. Но до отъезда буквально два дня, и мозг кричит «терпи», и Арсений терпит. Он — волк.       Перед льдом заходит в туалет — умывается холодной водой и смотрит в зеркало. И там замечает наконец — его волосы стали тонкими, их словно в два раза меньше на голове.       Он проводит пальцами между ними, и чёрные волосы нитками оседают на ладонях. Арсений проводит неверяще ещё раз — но снова они тут, темные и ломкие. Лысеть ещё рано, а причина доходит только спустя минуту судорожного рассматривания выпадающих волос. Голод. С ним уже такое было.       Волна стыда затапливает вмиг — голову тут же хочется прикрыть, потому что теперь на ней не густые пряди, а что-то совершенно позорное. Ему хочется зарыдать, но нужно выходить обратно и катать ебучий список Шиндлера.       Он выходит на лёд в абсолютной прострации — раскатка, разминка прыжковая и даже сам прокат проносятся мимо, словно это все не с ним. Стас что-то опять кричит, но Арсений не слушает на самом деле. Кивает, как на автомате, а в голове только бесконечные нити волос между пальцами и тонкая кожа под глазами. Ужасные синяки на бледном лице смотрелись пугающе.       Он шарахается от Антона всю ледовую тренировку — специально прокатывает элементы на другом конце льда. Но Шаст особо и не смотрит — он вообще взгляда ото льда не поднимает, просто падает и падает. Падает и падает. Но каждый раз встаёт и едет слушать язвительные комментарии к тренерскому борту. Арсения тошнит. Хотя и нечем.       Дни смазываются в один длинный и бесконечный кошмар, а проснуться никак не выходит.       Надо льдом проносится глухой хлопок, и Арсений поднимает глаза — Шаст пытается подняться со льда после очередного падения, и стоит увидеть на белой глади красное пятно от крови, как его всего переебывает.       Он едет прямо к центру льда, к пытающемуся подняться Антону, и у него трясутся руки, потому что он, блять, устал. Он так сильно устал.       — Шаст, — выдавливает он осторожно, присаживаясь рядом.       Антон держится за подбородок и морщится, пытаясь прийти в себя.       — Все нормально, все нормально, — бормочет через силу, тыльной стороной ладони стирая кровь.       Подбородок разбит несильно, к счастью, но кровь идёт, и Арсения мутит.       — Живой? — кричит от бортиков Стас почти не заинтересованно, и Арсению хочется вдарить ему впервые за долгое время.       — Да!       Помогает подняться — протягивает руку и поднимает с холодной поверхности льда, перехватывая за талию по привычке. Антон никак не пытается убрать руку, и это даёт возможность на секунду улыбнуться. Мысленно.       Они едут к тренерскому борту медленно, и Арсений пытается успокоиться и продумать, что он скажет. Но стоит взглянуть в совершенно незаинтересованные глаза, как все просьбы улетучиваются.       — Отпустите его на сегодня.       Так, словно Стаса он не боится и тот не загоняет его сегодня до смерти за такие выходки.       — Он сказал, что все нормально.       — Он сказал, что живой, а это не то же самое!       — Арс, — пытается утихомирить его Антон, но стоит взгляду напороться на уставшее лицо Шаста, как он уже и не думает о том, как переживет конфликт. Стас смотрит с поднятой бровью, переводя взгляд на катающихся позади них ребят, и только за это хочется плюнуть ему в рожу.       — Нет, Станислав Владимирович, он сегодня уже не сможет.       — А ты доктор?       «Хуектор!» — мысленно кричит Арсений, но тут же давит вспышку гнева.       — Он и так еле живой, опасно в таком состоянии даже прыгать. Так и до Европы не доедет. Я отведу его к медсестре.       — Я нормально, правда!       Антон качает головой и пытается улыбнуться, но Арсений одной рукой своей чувствует, что тот даже на ногах стоять особо не может. Он удерживает его сам, ни о каком прокате программ и речи быть не может.       — А ты с каких пор его адвокат, Арсений?       — Я его друг.       — Серьёзное заявление, — усмехается Стас, поправляя кепку.       Арсений самый хороший мальчик на свете, потому что он все ещё не дал ему в рожу.       Стас думает почти театрально — осматривает их с ног до головы, хмурится и чешет затылок. Актеришка, блять.       Антон покорно молчит, явно пытаясь просто быть на ногах, но от этих его порывов сделать вид, что все в норме, щемит сердце. Арсений впервые за кого-то так волнуется, и состояние стресса до тошноты почти. Теперь не только за себя будет болеть душа, но и за Шаста, но он готов к этому. Кажется, и вправду готов, потому что даже со Стасом драться за него сможет. И потому, что от вида крови буквально дёрнулось все внутри.       — Тогда за него прокатаешь ещё — вместо одного чистого отпущу тебя только после двух. Идёт?       Стас улыбается во все зубы, чуть наклоняя голову, а Арсений ни секунды не думает, просто кивает и выводит со льда силком еле стоящего Антона, хотя тот что-то пытается возразить. Похуй, хоть шесть раз, если честно. Какой же урод, все-таки.       — Арс, стой, прекрати, я вернусь на лёд!       Но Арсений только крепче перехватывает того рукой, дергая в сторону медсестры.       — Ты поедешь домой.       — Нам ехать уже завтра ночью, я не могу просто уходить с тренировок! — шипит он, но Арсений не отвечает, просто запихивая его в кабинет медсестры.       Та осоловело хлопает глазами на ворвавшихся парней и жестом просит Антона присесть на кушетку.       — Я подожду тебя в коридоре, — бросает напоследок, закрывая за собой дверь и садясь прямо на пол возле двери.       Ноги болят, и он понятия не имеет, как выкатать два чистых подряд. Он явно пропашет носом лёд под конец тренировки, и будет чудом, если не уснёт в раздевалке. Но на ещё более пристальное внимание Стаса он явно наговорил — тот, очевидно, пытался поддерживать между ними соперничество на грани вражды, сталкивая лбами, совмещая часы льда и сравнивая словесно, приводя в пример друг друга. Это бы работало, не будь они еле живыми и выгоревшими — ко льду, к соревнованиям и программам. Когда нет сил на это, ни о каком соперничестве и речи быть не может.       Антон выходит из кабинета еле-еле, натыкаясь взглядом на привалившегося к стене Арсения и расплываясь в уставшей улыбке.       — Вставай, пол холодный, — шепчет он и протягивает свою огромную ладонь, за которую так приятно держаться.       На подбородке красуются пластырь и плохо стертые подтеки уже застывшей крови, так ярко контрастирующие с почти бледным лицом. Арсению хочется обнять его и никогда не выпускать из своих рук.       — Я подожду, пока ты переоденешься в раздевалке, ладно? Не хочу на лёд возвращаться.       Антон смотрит пристально и мягко, словно обнимает одним взглядом, а его губы произносят беззвучное:       — Спасибо.       В раздевалке ожидаемо никого нет — одна половина на льду, другая — на ОФП. Арсений идёт не к своему месту, а садится рядом на скамью Антона, держа того за руку и концентрируя внимание на теплоте кожи. Мысли о том, что нужно вернуться на лёд и катать до потери сознания, раздражают.       Антон медленно снимает с себя коньки, рашгард и тайтсы, запихивая в сумку как попало. Он выглядит совершенно выжатым и измученным, и сердце екает от одного взгляда на него.       — Прости, что так вышло, — выдавливает он, поправляя челку пальцами.       Арсений лишь молча поднимает брови, складывая вещи в сумке, как нужно.       — Ну, насчёт двух прокатов чистых. Может, он забыл уже.       — Это вряд ли, — хмыкает Арсений, аккуратно складывая тренировочную форму в самый низ сумки. — И забей, ладно? Это не ты виноват.       — Я упал.       — Не неси бред, Шаст. Все падают, но не все ведут себя, как козлы.       Он подаёт Антону вещи из сумки и сжимает потную ладошку на секунду в знак поддержки. С ним работает, может, и Антону поможет. Он одевается в тишине, натягивая спортивные штаны на свои длинные ноги, разукрашенные синяками. У Арсения такие же, но со стороны смотрится ужасающе.       Несправедливость раздражает — светлый, солнечный Антон не заслужил такого обращения к себе. Не после того, как он прокатал на Чемпионате России, не после стольких дополнительных часов на льду и страшных падений. Стас не заслужил такого ученика, как Антон, и это бесит до сжатых в крошево зубов. Ему хочется попросить: «Шаст, хватит!», но он сам спортсмен и все прекрасно понимает. Да и права не имеет так говорить.       Трогательные родинки на лопатках и сгорбленной спине кажутся гаснущими звёздами, и Арсений усмехается, потому что ощущает себя именно так сейчас — конечным продуктом от чего-то прежде красивого и нужного. Сгоревшим фитилём, использованной бумагой или сточенным карандашом. Вроде как и физически тело есть, но делать оно больше ничего не может. Так, быть напоминанием только.       — Я помню, как ты сравнил мою кровь с каким-то вином один раз, — говорит тихо Антон, натягивая огромную плюшевую толстовку.       — Мерло. И это сорт винограда.       — Хорошо, ладно, сорт винограда, — усмехается он, целуя мягко волосы, и Арсений дёргается, потому что боится.       Антон смотрит растерянно, немного отклоняется корпусом, давая личное пространство, и только от этого хочется разрыдаться, потому что он вот такой — светлый и бесконечно заботливый. Ведь даже не обижается — в глазах только испуг и забота.       — Ты чего? — спрашивает он осторожно.       Арсений мнётся, горло будто сжимает тисками, а на глаза наворачиваются слёзы. Черт, Шаста он должен был успокаивать, а не наоборот! Что с ним не так?       — Все нормально, — отмахивается, но слёзы остановить все равно не выходит.       Пытается вздохнуть полной грудью, набрать воздуха в лёгкие, но выходит только какой-то почти скулёж, как у псины раненой. Он забивается к стене, подтягивая колени и утыкаясь лицом в ладони, пытаясь спрятать глаза и лицо. Ему стыдно-стыдно-стыдно, стыд затапливает все тело изнутри. Нужно быть сильным рядом с Антоном сейчас, вот в эту минуту, протянуть руку помощи и сказать, что все будет хорошо. А он только плачет, как сломанная кукла, даже сказать слов никаких не может.       Антон мечется, не решаясь обнять, поэтому только наклоняется чуть ближе и шепчет:       — Арс, что случилось? Я что-то не так сделал?       — Нет-нет, — выдыхает одним словом, смешивая в кашу буквы. — Прости, я сейчас… дай минуту.       И Антон не напирает — шепчет «хорошо» и ждёт молча. Понимающий и, блять, совершенно невозможный. Арсения кроет от того, насколько же он его не заслуживает — начиная от выпадающих волос и заканчивая уровнем понимания и эмпатии. Он словно грязный, весь в саже, а Шаст ангельски чистый, и он марает его в этом чёрном ужасе, сам того не понимая. А Антон только подставляется под грязные руки, словно и не против.       Даже приглушённый свет раздевалки бьет по глазам, стоит их открыть. Антон сидит напротив и нервно жует губу, щёлкая пальцами и прокручивая кольцо.       — Прости, Арсений, — выдавливает он, бегая взглядом по чуть опухшему лицу Попова. — Я не хотел, что бы там ни было.       И дергает рукой, явно намереваясь взять за руку, но останавливает себя, виновато поднимая взгляд. Арсений чуть ли не воет в голос от чувств внутри себя.       Он обхватывает руками чужое испуганное лицо и целует мягко, пытаясь без слов передать степень своей благодарности. Антону, который много лет подряд выслушивал говно в свой адрес, поддерживал, несмотря на выебоны, был рядом всегда-всегда и прощал по щелчку пальцев. Так, словно Арсений этого заслуживает. Так, будто вообще можно кого-то так любить (ну, он надеется на это). Так, будто одним своим взглядом светящимся он не заставит мертвого ожить.       Антон целует в ответ осторожно, просто жмётся губами к губам вслепую, кладя свои руки поверх рук Арсения. Они больше и горячее, и это так правильно ощущается, словно иначе и быть не может.       Арсений спускается поцелуями вниз, прижимаясь губами к коже подбородка рядом с пластырем, руками поднимаясь к кудряшкам. Антон ластится к рукам, словно кот, а свои медленно опускает на плечи Попова.       — Ты как? — спрашивает он, мягко оглаживая острые плечи.       — Нет, это ты как? — говорит Арсений, чуть отстраняясь и заглядывая в оливковые глаза. — Я испугался.       Антон поднимает умилительно брови и целует кончик носа.       — Я тоже сейчас испугался. Расскажешь?       В голосе никакой требовательной интонации, только забота, и Арсений проглатывает все свои «это неважно», потому что это Антон. И ему, видимо, важно.       — Это совсем глупо, если честно, — сглатывает вязкую слюну, сжимая тонкие пальцы в своей ладони. — Ты просто волосы потрогал, и…       — Арс, если тебе не нравится, когда я трогаю твои волосы, то никаких проблем, ладно? — выпаливает Шаст, мягко поглаживая большим пальцем костяшку. — Просто до этого вроде ты был не против.       — Не в этом дело. Они просто… стали выпадать.       Он опускает взгляд в лавку, вздыхая судорожно и ощущая, как Антон поднимает их сцепленные руки и прижимается губами к костяшке нежно, почти невесомо. И молчит, давая договорить.       — Помнишь, Стас отчитал за лишний вес? Сказал исправить, и, ну… я исправил, а сегодня заметил, что они совсем сильно выпадают. Вот, смотри.       Арсений проводит пальцами сквозь свои волосы и подносит руку к Антону поближе — они множеством тонких темных нитей остаются между пальцами.       — Я знаю, это глупости вообще по сравнению со всем остальным, но… — сглатывает, слёзы вновь стоят в глазах, мешая четко смотреть. — Блять, просто обидно очень.       Антон не говорит ничего — возможно, потому что и так знает, что слова никак не помогут, — а просто обнимает крепко, утыкаясь в шею лицом и поглаживая широкими ладонями спину. Успокаивающе и заботливо, будто забирая все эти ощущения себе. И Арсений никогда не был кому-то так благодарен, как сейчас. Он слов найти не может, поэтому просто надеется, что Антон и так все видит в его глазах и понимает.       Антон понимает.

***

      — Завтра в аэропорту в восемь утра, собранные и с довольными минами, — чуть громче нужного говорит Стас и смотрит пристально на взмыленных от усталости спортсменов свысока.       Арсений стирает пот со лба тыльной стороной руки и пытается отдышаться — он устал как собака на завершающей тренировке перед отлетом, и хочется только прилечь на пол и умереть.       Антон стоит рядом, тоже пытается восстановить дыхание. Он весь бледный и еле живой, весь день прыгал и падал, отбивая все, что не было отбито до этого. Арсений мечтает дожить до момента сегодняшней ночи, когда они уснут в объятиях друг друга и забудут этот день.       — А Арсений Попов сейчас нам всем ещё раз прокатает свою произвольную чистейшим образом вместо Антона.       Арсений поднимает взгляд боязно, ощущая глаза на своём теле.       — Но я же вчера откатал два раза.       Еле как, но откатал.       — Ну и сегодня разок перед всей группой. Ребята, которые не едут на Европу, должны посмотреть, как надо катать, чтобы туда попасть.       И улыбается, черт ебучий. Во весь рот. Ведь прекрасно знает, что уставшим не сможет откатать и половину программы, что уж говорить про всю и чисто.       — Станислав Владимирович…       — Арсений, меньше разговоров — больше движений. Не понимаю, в чем проблема — ты что, не готов?       Арсений ловит заинтересованный взгляд Эда, печальный Оксаны и озадаченный Антона. Ему хочется что-то сказать, как-то отмазаться, чтобы не позориться перед всеми, но он лишь кивает еле-еле и едет на центр льда.       — Другое дело, Попов.       Антон перехватывает его за руку, тянет обратно на себя, поворачиваясь к Стасу.       — Станислав Владимирович, но он же совсем без сил.       Арсений сжимает чужую потную ладошку до боли, молясь, чтобы тот заткнулся и не нарывался. Но Антон не реагирует.       — Шастун, это он за тебя катает, если что. Возмущаться явно не тебе нужно.       — Я могу сам за себя катать.       Стас усмехается только, отчего мурашки идут по всему телу.       — Это ты ему скажи, а не мне. Нашёл, кого защищать. Вы соперники, между прочим. Или совсем забыли?       Голос у него твёрдый, но сочится язвительностью и надменностью. Арсению хочется ткнуть того в то, что он никогда сам и в десятку чемпионата России не попадал, а тренирует так, будто олимпийский чемпион вообще. Это бесит, но это так заведено.       — И я хочу соревноваться с ним на льду Европы, а не победить потому, что он разобьётся тут и не поедет.       Ребята возле бортов неловко оглядываются между собой, Антон смотрит на Стаса и руку не выпускает из своей. Арсению стыдно до тошноты, дурно ужасно.       — Ну, хорошо, — хлопает Стас в ладони. — Раз чемпион России решил так, то ладно. Победишь его на льду Европы, раз так хочется. Свободны.       И чужие мерзкие слова заполняют тело до предела, поднимая кислоту куда-то к горлу и не давая вздохнуть воздуха. Все неловко расходятся по раздевалкам, а Арсений тащится последний, боясь даже глаз поднять. Ему так это надоело, боже. Все эти попытки самоутвердиться за его счёт просто ужасные. Неужели Стасу он настолько надоел?       В раздевалке слышны перешёптывания с первой секунды — Арсений расшнуровывает коньки и слышит слова на грани белого шума. Различить невозможно, но и так ясно, о чем там речь.       Антон тоже молча смотрит только на свои коньки, расшнуровывая те настолько медленно, насколько можно. У него мелко трясутся пальцы, а у Арсения — сердце.       — Ты, Антоха, вообще бессмертный, конечно, — говорит Эд, хлопая того по плечу, и по раздевалке проносятся смешки.       Антон только кивает, не отрывая взгляда от шнурков.       — Стас тебя же сожрет там на тренировках.       — Переживу.       — Зачем вообще вписался? — спрашивает тот, сразу же переводя взгляд на Арсения. — Не в обиду, Попов.       Шаст не отвечает все ещё, просто никак не реагируя, но другие парни уже вовсю подключаются к обсуждению.       — Да, не в обиду, но ты не та принцесса, которую Антон должен спасать, — смеётся Руслан, получая за свой комментарий одобрительные смешки.       — Почему ты сам ему не ответил? Или ему перечить могут только чемпионы России?       Арсений дышит глубже, просто переодеваясь и стараясь не думать о чужих словах. Но сердце больно екает от того, что Антон молчит и даже не встаёт на его защиту. А они, вроде как, не последние люди друг другу. Ему бы хотелось, чтобы его хоть кто-то защитил перед всеми — сказал, что тот неплохой человек. И что потеря звания не значит так много. Будто он сам не переживал от этого, зачем добавлять? Он несильно удивлён — никто из этих парней и до чемпионата родной страны не добирался, что уж тут. Но все равно обидно — и от слов, и от того, что никто не встаёт на его сторону. Не то чтобы кто-то должен, но все же.       — Алё, Попов? — ёрничает Эд. — Ответишь?       — Отъебешься? — в тон спрашивает Арсений, морщась от всей ситуации.       Антон все ещё даже глаз не поднимает. Словно ему все равно.       — Ой, Арсений, не надо строить из себя крутого. Все мы видели, как ты хвост перед Стасом поджал.       — Так же, как и ты?       — Я бы не зассал.       Арсений усмехается, запихивая вещи в сумку и надевая толстовку.       — Тебя бы и не попросили.       Эд, очевидно, злится — он сглатывает и растягивает мерзкую улыбку на лице.       — Ты не лучше нас, если что.       — Да что ты? Только вот когда нас объявляют, меня представляют полминуты, а тебя — только имя-фамилия и город. Давай не будем мериться званиями.       — Ты их зарабатываешь так же легко, как и теряешь, Попов. Нечем гордиться. Смотри, как бы Антон их все не забрал.       И отворачивается к своей сумке, явно не желая больше продолжать спор. Тем же лучше для Арсения — он истратил последние силы на этот бессмысленный диалог. Но больше всего его волнует то, что Антон и звука не издал. И это обижает почему-то. Очень больно и обидно, что-то внутри сжимается неприятно в комок и скручивает внутренности. Отвратительное чувство.       И оно не отпускает ни в такси, ни возле подъезда, ни даже на кухне, когда вскипает чайник.       Антон моет руки в ванной и молчит. Совсем — ни слова почти не сказал за все это время. Это пугает до чёртиков, но, помимо страха, внутри вскипает обида. Тонкой струйкой дыма оплетает внутренности, нашептывая, что он никому не нужен. И никто не готов вступиться за него.       Думает о том, что, может, Антону просто стыдно показывать, что они общаются. Или что он от него устал. Арсений мешает сахар в чае дрожащими пальцами и теряется в очередной волне паники. У него нет сил больше справляться с ними.       Антон садится напротив — подтягивает к себе кружку чая и устало вздыхает, опуская взгляд на поверхность стола. На подбородке все еще красуется пластырь.       И Арсений делает единственное, что он умеет в свою защиту — он нападает первым.       — Почему ты ничего им не сказал?       — А? — переспрашивает Антон, хмурясь.       — Эду и парням.       — А что я должен был им сказать? — у него на лице недоумение и вопросы.       — Ну не знаю, может, как-то… встать на мою сторону?       Антон проводит рукой по лицу, отхлёбывает чай из кружки и смотрит тяжело, отчего все тело застывает, словно в цемент превращаясь.       — Я не знал, что тебе нужна была моя помощь. Ты обычно сам с этим справляешься.       — А было незаметно? — голос срывает вверх, выдавая панику, и Арсений в спешке опускает взгляд в кружку, пытаясь сильно не дергать ногой под столом.       Выходит, честно говоря, хуево.       — Я не могу читать твои мысли, Арсений. Подумал, что ты разозлишься. Решишь, что я думаю, что ты без моей помощи не справишься.       — Зачем ты за меня что-то там придумываешь?       — Арсений, — выдыхает Шаст, прикрывая глаза.       Усталость накатывает огромной волной, забиваясь соленой водой в нос и уши, не давая дышать. Арсению страшно до дрожи, но остановиться он не может.       — Или я тебе уже не так и нужен? — чуть ли не шипит и дёргается сам же от своей интонации.       Антон ничего не отвечает, и это только сильнее бьет по мозгам.       — Надоел? Оказался не таким, как ты думал? Прикинь, Шаст, я ведь, правда, говно человек, как Эд говорит. Или ты ничего не сказал, потому что согласен с ним? Если так и есть, в целом я не удивлён. Мы же даже не встречаемся, да? Кто вообще кому что должен-то, по сути?       Шаст смотрит пристально, прошибает насквозь почти ледяным взглядом, нервно кусая губу. Он весь такой нервный и уставший, словно и не здесь вовсе мыслями.       — Это несправедливо, Арсений.       И встаёт. Не допивая чай, чуть морщась, идёт в коридор. Арсений вскакивает моментально — внутри него горит пожар обиды, но он весь звенит от тревоги и накатывающей вины.       Антон хватает чемодан с костюмами (которые они привезли заранее на квартиру Арсения, чтобы вместе утром поехать в Пулково), вытягивая ручку, тянется к куртке на крючке и накидывает ее на плечи.       Устало, медленно, без сил. Так, словно никаких эмоций внутри, все на автопилоте.       — Что ты делаешь? — выдыхает Попов нервно, задыхаясь от слишком частых вздохов.       — Я знаю, что ты устал, Арс. И что все это ничего не значит. Если тебя так волновал статус наших отношений, то ты мог просто спросить, — жмёт он плечами, надевая кроссовки. — Но я знаю тебя. Поэтому не виню. Но сейчас не время, ладно?       — Не строй из себя святого и всепонимающего!       — Я поеду домой.       Словно холодной водой из бочки. Взгляд прыгает на руку, сжимающую ручку чемодана.       — Нет, стой.       Пытается перехватить он этот злосчастный чемодан, но Антон только мягко отстраняет, отшагивая назад к двери. Готовый выйти за порог и правда поехать домой.       — Арс, я поеду домой, ладно? Я… не могу сейчас это обсуждать, у меня нет сил.       — Не уезжай.       — Ты придумываешь себе проблемы на пустом месте, когда уже есть серьёзные. Ты же знаешь, что ты мне нравишься. Черт, да когда я тебе в этом усомниться дал? — он трёт лицо так яростно, словно проснуться пытается.       Поглаживает большим пальцем дрожащую руку Арсения и смотрит мягко в глаза, отчего сердце разбивается на все более мелкие цветные стекляшки. В глазах стоят слёзы, а из горла рвутся «извини», но он не может и рта открыть.       — Мы увидимся завтра в аэропорту и все решим, ладно? Поговорим. У нас есть время. Только не сейчас. Я хочу сегодня уснуть один.       — Шаст…       — Все нормально, — выдыхает он, поворачивая язычок и открывая дверь.       Арсений хватается за его руку сильнее, сглатывая подступающую тошноту, и мечтает вернуться во времени назад и никогда не говорить того, что вырвалось и перевралось в самый неподходящий момент.       Ему нужно заснуть сегодня в руках Антона, иначе он не сможет. Огромный камень вины висит на шее, утягивая вниз на дно, а Антон уходит. Вот-вот закроет за собой дверь.       — Прости!       — Я и не обижаюсь, Арс. Просто устал и немного разочарован, — у него глаза его зелёные не светятся совсем, лишь тускло бегают из стороны в сторону.       Он говорит с ним, как с маленьким ребёнком, и Арсений это понимает. И огромная благодарность за вот такую реакцию даже в теле не умещается.       Тёплая ладонь пытается разжать стиснутые до спазма пальцы на запястье, и Арсений отпускает их почти с физической болью в груди, не зная, куда от неё убежать.       — Спокойной, Арс, — он тянется вперёд, оставляя невесомый поцелуй на лбу. — Люблю.       Они оба застывают, словно в стоп-кадре. Арсений чувствует вставшее в глотке дыхание, остановившееся сердце и кружащуюся голову от переизбытка всего на свете.       Антон смотрит испуганной ланью и ступает за порог, говоря уже с той стороны.       — Я знаю, что мы это не обсуждали. Вырвалось. Прости.       И дверь закрывается мягко, не хлопает. А Арсений не знает, куда себя деть в своей же квартире.

***

      До Граца — австрийского города, где пройдёт чемпионат Европы — лететь чуть ли не сутки с пересадками. Арсений устаёт так, будто никогда в своей жизни и не отдыхал, а голова трещит, словно по ней били молотом.       Помимо этого перелетного кошмара есть ещё один — они так и не говорят о произошедшем. Антон обнимает его, когда они встречаются утром в Пулково, помогает донести чемодан, и места в самолёте у них рядом. Они держатся за руки там, где их никто не видит, но не разговаривают. Шаст выглядит чуть свежее, и в груди разрастается вина — похоже, именно Арсений не давал тому ни минуты спокойствия за пределами льда.       Сам же Арсений чувствует себя первосортным говном — он почти и не поспал толком, ворочался всю ночь, путаясь в холодном одеяле конечностями, и старался не плакать.       В голове все крутилось то самое «люблю», которое казалось вообще миражом под утро, но оно было. И, похоже, больше не повторится. У Арсения как не было, так и нет смелости заговорить первым. А у Антона больше нет на это сил, по всей видимости. Это справедливо, но больно.       Впрочем, Арсений сделал Антону так же больно, а значит это все заслуженно. Он даже не пытается в голове выстроить предложения, извиниться и объясниться — ощущение окончания чего-то столь волшебного не покидает два первых дня в Граце. Они заселяются в один номер, только теперь он куда круче — кровати стоят в разных комнатах, а в коридоре дверь в общую для них ванную.       Арсений рад за то, что Антону будет так комфортнее, но в это же время понимает упущенный шанс — не будь у них возможности спрятаться друг от друга, они бы поговорили.       А так всегда есть безопасная зона — своя комната. Но они ее почти и не видят.       После прилёта и заселения Стас тащит их на лёд — сразу же. Даже в душ сходить не даёт. Ледовая арена большая и красивая, окружённая рядами с голубыми сиденьями для зрителей. Надо льдом большой экран, а кик обставлен чем-то наподобие улыбающихся котов. Арсений не очень понимает, что именно за животное стало талисманом континентального чемпионата в этом году, но оно мило улыбается, и бог с ним.       Он успевает отбить себе спину (неудачный лутц), колени и бедра, расцарапать руки о лёд и порезаться раз восемь — он никогда так нервно не тренировался прежде.       Между тренировками у них ОФП — Стас выводит их в какое-то подобие парка возле отеля, и они наворачивают круги вокруг декоративных кустов. Если они не на льду или не на пробежке, это значит, что они в медицинском кабинете на массаже или в общей столовой для всех спортсменов. Арсений все ещё не ест много и в зеркала старается не смотреть.       Первые два дня проходят, как в температурном сне, а на третий Стас оставляет только утреннюю тренировку и дневную пробежку. А значит, вечером можно просто ле-жать. И все. Просто лежать и пялить в потолок.       Первый прокат у них через пять дней. И, Арсений уверен, они будут тянуться бесконечно.       — Давай, Попов, темп держи! — кричит ему Стас со скамейки, когда Арсений пробегает мимо него сотый, по ощущениям, круг.       У него горят мышцы бёдер, ноет спина, а пот катится каплями за тонкую тренировочную майку. Грац радует солнечной погодой в то время, когда в Питере бесконечные дожди.       Антон пробегает мимо — у него длинные ноги, с такими только бегать. Арсений старается не думать ни о чем, кроме скорого душа и простого лежания на кровати весь вечер. Возможно, он даже пропустит ужин — все равно ничего особо и не ест.       Но нужно пробежать ещё километр с лишним, выслушать охуеть какие важные замечания Стаса и подняться на свой этаж.       Он смотрит на Антона все время — украдкой и в открытую, совершенно не пряча взгляда. Шаст весь завораживающий просто сам по себе — то, как он смеётся, улыбается, хмурится, нервничает. Все это завораживает невозможно сильно, особенно умилительная родинка на носу. И за эти два дня Арсений успевает понять, что, если бы тогда хватило смелости, он бы ответил, что тоже любит.       Вот так просто — любит. Не натягивая, не преувеличивая. Просто в какой-то момент он понимает, что все супер просто. Можно ли полюбить человека за месяц? Арсений бы сказал, что нет.       Но он Антона знает не месяц, не год, не два. Он знает его всю осознанную жизнь, и это «люблю» так правильно смотрится рядом с «Антона», что никакого диссонанса в душе не вызывает. Арсений вообще не умел дружить, не любил привязываться, да и люди в ответ его не жаловали. Но он смотрит на Антона — сонного, злого, растерянного, смеющегося, уставшего, — и чувствует, как внутри разливается тепло.       Так всегда происходит с ним, когда он ступает на лёд. Даже Стас не смог погубить эту огромную любовь к спорту за столько лет. Это как окунаться в тёплое озеро — мягкая и тёплая вода обволакивает тело, словно принимая в себя и делая частью. И Антон делает это с ним — заставляет чувствовать себя в безопасности, в тепле, частью чего-то ещё.       Вот он был один, вот был он и его коньки. И вот теперь рядом стоит Шаст. Нереально красивый и невозможно солнечный внутри, золотой мальчик. Арсений не заслуживает этого золота, но рядом с ним все иначе.       Не так, словно с ног на голову, нет. Но будто все вдруг обретает краски, словно кто-то выкручивает насыщенность на +100 и оставляет так. Антон раскрашивает серый мир вокруг одной улыбкой, совершенно бесплатно и с огромным трепетом.       Такие люди, как Шаст, заслуживают всего мира. Арсений и половины дать не может, а если бы мог, то и себя в придачу отдал. Всего-всего.       И он смотрит на него — потного, уставшего, румяного, — и на ум ничего не приходит, кроме «люблю». Это страшно немного, но без этого ещё страшнее.       Они поднимаются на этаж молча, обмахиваются полотенцами и промакивают лицо от пота. Антон открывает общую дверь в номер и пропускает Арсения вперёд на автомате.       — Кто первый в душ?       — Иди ты, Шаст.       «Возьми у меня хоть что-то!» — кричит он внутри.       Тот кивает, выдыхая устало, и берет вещи из комнаты. Арсению так сильно хочется сказать ему о своём открытии — что он его тоже любит — но он просто не может выдавить ни слова. Только смущённо улыбается, когда Шаст закрывает за собой дверь в ванную, и остаётся стоять посреди коридора в потной спортивной форме.       Ему хочется ворваться и сказать, чтобы прямо сейчас тот узнал. И чтобы простил тоже. И если надо (а надо), то Арсений извинится. Он все сделает, только пусть Антон все ещё его любит.       Но он сидит и ждёт под дверью, как пёс. Просто слушает шум воды, что разбивается о дно душа. В полном спокойствии почему-то. Зная, что он скажет в первую очередь. И от этого нестрашно, хотя, наверное, должно быть.       Арсений, что был месяца два назад, сейчас бы в панике кричал и сходил с ума — как так вышло, что он к кому-то привязался? Как так вышло, что этот кто-то — Шаст? Но это все неважно, потому что сейчас он другой, более открытый и честный сам с собой.       Антон открывает дверь резко, ударяя по ноге сидящего на полу Арсения, и тут же ойкает, прекращая полотенцем высушивать волосы.       — Прости! Я не знал, что ты тут сидишь, — виновато улыбается он, а потом чуть хмурится. — А ты чего тут сидишь?       Арсений смотрит в оливковые глаза, смотрит на мокрые кудряшки и на родинку на носу и выдыхает, как на духу:       — Я люблю тебя.       Как в самых нелепых сериалах.       Антон застывает с нечитаемым выражением лица, сжимает ткань полотенца в руках и, кажется, даже не дышит. Просто смотрит и смотрит, словно ждёт, когда мираж исчезнет.       — Шаст?       Пауза напрягает, но не настолько, чтобы жалеть о сказанном. Этого чувства совсем нет — есть только ощущение свободы небольшой, словно с весов кто-то снял грузик.       — И прости? — пытается он снова растормошить Антона словами, аккуратно поднимаясь с пола.       Антон все ещё выше него, и смотреть, чуть подняв взгляд, кажется самым правильным. Самый нежный великан.       Его хочется обнять, крепко поцеловать и трогать-трогать-трогать, но Арсений ждёт. И готов ждать долго. Правда, вечности у них нет.       Антон смотрит так, словно пытается в душу залезть, рассмотреть каждый темный уголок. Будто ждёт подвоха, и Арсению стыдно за это, потому что он вот такой человек. От него вполне можно ждать подлянки.       — Почему?       Тихо так, словно спугнуть боится.       — Почему люблю тебя? — переспрашивает осторожно, чуть подшагнув. Тёплое дыхание ощущает лицом.       Антон не отвечает.       — Потому что ты самый невероятный человек, которого я встречал.       И не врет. Слова сами выходят из него, пропуская станцию «мозг». Из сердца сразу в рот.       — И потому что боюсь потерять тебя. Потому что рядом с тобой так же, как на льду. Я не знаю, Шаст. Потому что ты — это ты, — жмёт плечами.       Антон обнимает его так резко, что Арсений больно стукается подбородком об острое плечо. Но это неважно — ни это, ни упавшее на не самый чистый пол полотенце, ни потная форма Арсения.       Антон прижимает его к себе так, словно пытается их атомы соединить. До боли буквально, вжимает ладонями в себя, хаотично гладит ими по потной спине, залезая под майку.       Арсений обвивает руками в ответ, лезет одной в мокрые кудряшки и мечтает задохнуться знакомым до каждой нотки запахом. Вот так правильно — в его объятиях.       — Блять, Арс, чтоб тебя, — шепчет Шаст, прижимаясь губами к потной шее.       И этот маленький жест плавит, туманит мозг, потому что интимно на грани. Те поцелуи, что почти весь подбородок в слюне, вставший член, упершийся в живот, руки в самых непотребных местах — это все не сравнить с этим маленьким жестом.       — Прости меня. Рядом с тобой я не могу нормально думать, поэтому веду себя, как козел, честно.       — Все нормально, Арс. Это все неважно, — он обхватывает ладонями лицо Попова, смотрит с нежностью. — Бля, это все так неважно сейчас.       И целует — так, словно в первый раз. Будто Арсений фарфоровый, стеклянный или из дыма. Одно резкое движение, и растворится в воздухе.       Но нет, Арсений живой. И он целует в ответ, вкладывая тысячи «люблю» в движения губ и языка. Словно говоря: «смотри, смотри, я тоже люблю тебя!».       От поцелуя кружится голова, ноги не держат почти. Возможно, это из-за бега, но зачем портить романтическую обстановку, верно?       Антон делает все так медленно, что Арсению кажется, что его варят на медленном огне. Губы горят и пульсируют, но чужой язык настойчиво проходится по ним, а потом лезет, по ощущениям, в самую глотку.       — Я потный, хватит, — шепчет он в чужие губы, но Антон только мягко кусает нижнюю и все равно лезет языком в рот.       — Ты невозможный.       Тоже факт.       Антон отпускает его неохотно, напоследок звонко шлепая по бедру и чуть не получая полотенцем по лицу.       — Прости-прости! — смеётся он, поднимая руки и улыбаясь.       Арсений закатывает глаза и, как на автомате, лезет под тёплую воду душа. В голове прыгает миллион мыслей, но ни одна из них никак не может сформироваться в цельную. У него подрагивают пальцы, сбитое дыхание, а в животе все скручивается в узел. Даже собственные прикосновения к телу кажутся чуть более ощутимыми.       Он долго рассматривает синие и желтые кляксы синяков на ногах, разбитые колени и мечтает, чтобы это все было не зря. Хотя бы для самого себя — на титул уже и не стоит рассчитывать, но нужно прокатать так, чтобы перед собой потом не было стыдно.       Арсений смывает с головы лезущую в лицо пену, вытирается полотенцем и понимает, что забыл взять сменные вещи.       Сначала идея того, чтобы выйти в одном полотенце вокруг бёдер, смутила, но за смущением он почувствовал скрытое желание подразниться.       Осторожно открывает дверь, ступая босыми ногами по холодному полу, и из соседней комнаты тут же доносятся шумы — Антон встаёт с кровати и идёт в коридор.       Смущение расползается красным пятном по груди и лицу, но уже поздно, потому что чужие оливковые глаза буквально скользят по его телу.       — Ты изверг, Арсений.       Не смеётся даже, а только сглатывает гулко, отчего кадык прыгает вверх-вниз, примагничивая к себе взгляд. Его кудряшки уже почти высохли и теперь больше похожи на взрыв на голове. Антон весь такой мягкий и пушистый, только вот взгляд его совсем голодный.       — Я забыл взять сменную одежду.       — Тебе и так хорошо.       — Прекрати пялиться, — смущённо бормочет он, закрывая одной рукой живот рефлекторно.       Чужой взгляд жалит открытые участки кожи, заставляя покрываться мурашками. Он чувствует себя, будто под софитами — Антонов взгляд плавит, топит и мажет.       — Можно?       От этого вопроса чуть ноги не подгибаются, но он только кивает мягко, подаваясь вперёд.       Антон целует его вновь — он вообще, видимо, любит целоваться. Сначала просто жмётся губами, целует уголки и носогубную складку. При этом тянет его на себя — Арсений не знает куда, он с закрытыми глазами просто следует за тянущей его рукой, которая мягко обхватывает тонкое запястье.       Его сажают на кровать, но продолжают целовать. Антон сгибается в три погибели, но не отрывается, оглаживая языком дëсны и щекоча нёбо. Арсений обхватывает чуть щетинистое лицо, открывает рот шире, и мокрые звуки кружат голову, словно он на аттракционе.       А потом ее сносит окончательно — Антон медленно разводит одной рукой его колени и опускается между ними, вылизывая его рот с каким-то почти нездоровым энтузиазмом.       Стоит открыть глаза, как в животе тянет неистово, а в голове воет сирена — Антон смотрит на него снизу вверх, ладонями оглаживая бедра и поднимаясь к паху медленно, но верно, заползая под полотенце.       — Шаст, — выдыхает Арсений, пытаясь очнуться. Но сидящий на коленях Антон не исчезает никуда, а все так же смотрит.       — Только скажи, и я остановлюсь.       Но взгляд его кричит: «пожалуйста, разреши!».       И он, конечно же, разрешает.       — Нет, — качает головой, чувствуя горящие щеки. — Все хорошо.       Широкие ладони ползут выше, перебираются на внутреннюю сторону бедра, и это так сильно хорошо, что даже плохо. Он смотрит на ткань полотенца, как оно приподнимается под чужими пальцами, и это так неприкрыто и пошло, что воздух застревает в глотке.       Антон смотрит туда же — на свои руки, что натягивают белую ткань. Мягко припадает губами к колену, чуть выше ушиба, что успел покрыться коркой. Под губами ощущаются мягкая кожа и редкие волоски, а на языке остаётся привкус геля для душа.       Руки поднимаются выше, к тазовым косточкам, обделяя вниманием почти вставший член. Страшно, особенно когда никогда и ни с кем до этого. Уместно ли будет? Что вообще делать? Как Арсению нравится? Быстро и резко или медленно и мягко?       Антон не знает и боится облажаться сильнее, чем перед выходом на лёд. Потому что это не очередное выступление, а Арсений. Арсений, который дышит через раз и покрывается красными пятнами.       Возвращает руки на мышцы бёдер, так приятно напрягающиеся под пальцами. Литые мышцы сводят с ума, напоминая, что Арсений умеет делать этими ногами.       Приподнимает полотенце, оголяя бедра, но все ещё оставляя пах прикрытым. Арсений чуть испуганно сжимает ноги, но лишь утыкается коленями в чужие плечи. Антон на этот жест только улыбается, чмокая в коленку и поднимаясь губами выше.       Его язык оставляет за собой мокрую дорожку, которая тут же холодит кожу. Ощущения на грани щекотки и смерти от стыда, но Арсений лишь вцепляется в покрывало сильнее, не в силах оторвать взгляд от трепещущих ресниц и кудрей.       — Ты хочешь? — осторожно спрашивает Антон.       — А не заметно? — ёрничает Арсений, опуская взгляд на приподнимающий ткань член.       — И все же?       Потому что знает — Арсений лишь ответил в своей привычной манере, на самом деле увиливая от вопроса. Когда он только успел его так хорошо выучить?       — Мне страшно. Тебе?       — И мне.       Честность подкупает. А рядом с Антоном быть честным так легко, что от этого кружит голову.       Антон кивает осторожно, большим пальцем поглаживая кожу. Во взгляде у него неуверенность, хотя в движениях только напор и энтузиазм. Но он останавливается, потому что Арсению страшно. Потому что он осознанно делать больно не хочет.       Потому что Антон вот такой. И Арсений будет стараться быть ему ровней хоть капельку. Ему страшно, но он его любит. Прям любит, представляете?       Поэтому он наклоняется, впечатывается губами в приоткрытый рот Шаста, разводя ноги шире и приподнимая таз, чтобы снять раздражающее полотенце наконец. На одномоментной храбрости, но все же.       И Антон целует в ответ, поднимаясь руками выше и выше, пальцами касаясь паховой складки. Осторожно и неумело, но просто восхитительно чудесно.       — Снимай шорты, — говорит твёрдым голосом Арсений, пытаясь придать себе немного пафоса, но проваливается, потому что тут же сыпется сам.       Шаст сыпется следом — он всегда смеётся, когда смеётся Арсений, но все же снимает шорты сразу с бельём вместе с огромной улыбкой на лице.       На нем лишь растянутая чёрная футболка, но Арсений не успевает попросить снять и ее, потому что кольцо пальцев вдруг обхватывает основание его члена, выбивая воздух и мысли.       — Блять, — выдыхает он, чуть дергаясь.       Антон садится на кровать рядом, поворачивая голову и целуя в плечо. У него самого чуть подрагивают пальцы и ресницы, а взгляд бегает от крепко стоящего арсеньевского члена к его же голубым до невозможности глазам.       — Это… вау, — выдыхает Шаст, чувствуя, как горячо подрагивает в его руке Арсений. — Бля.       Он водит рукой вверх-вниз, большим пальцем почти невесомо оглаживая головку и размазывая вязкую каплю по всей длине. Это незнакомо, не как будто себе — все ощущается иначе, острее, ярче.       Он чувствует бархатистую кожу, выпирающие венки и обжигающий жар, распаляющий все вокруг. А ещё он чувствует невероятную нежность, потому что Арсений доверился ему. И это стоит всего.       Вот это выражение его лица — полузакрытые глаза, подрагивающие ресницы и чуть приоткрытые губы — сводит с ума.       — Секунду, — выдыхает Антон, вскакивая с кровати и ныряя в приоткрытую и так и неразобранную сумку.       Он ищет что-то там, а Арсений пытается восстановить дыхание — у него дрожит все тело, а в голове пусто-пусто, только почти животное желание чужих прикосновений.       Антон роется в сумке, а Арсений смотрит на голые бёдра и ноги, облизывая взглядом каждый сантиметр кожи. Ему страшно все ещё, но он знает, что не один. Что они опять вместе проходят через что-то — первые юниорские, первые взрослые, первые провалы и медали, первый поцелуй и первая близость.       Антон рядом с ним был чуть ли не всю жизнь, поэтому страх делится на два и чуть ослабляет хватку.       — Нашёл, — улыбается Антон, сжимая пальцами бутылёк смазки. — Это вообще моя, ну… ты понял.       Арсений просто кивает, смотря на зардевшееся лицо Шаста, и нервно сглатывает. Антон подходит смущённо, растягивая распухшие губы в улыбке, и даже в такой момент он светит солнцем.       Он склоняется чуть ниже, целуя в щеки и оглаживая свободной рукой шею, отчего Арсения размазывает по кровати. Его чуть толкают в корпус, призывая лечь на спину, и он чувствует себя совершенно голым — не только в физическом плане.       Антон смотрит на него сверху, и кажется, что под взглядом кожа вспыхивает огнём. Ему хочется закрыться, но он старается сдержаться, сжимая руками простыню.       — Неловко, — выдыхает он, втягивая живот и напрягая мышцы ног.       — Ты очень красивый, Арс.       И будто в подтверждение своих слов он оглаживает впалый живот своей огромной ладонью — ведёт пальцами с нажимом по коже, оставляя за собой чуть красные полосы. Спускается к темной дорожке волос, и от пристального взгляда хочется умереть, потому что Антон не просто смотрит — он рассматривает буквально. Словно каждый волосок пытается запомнить.       — Я, блять, таких красивых людей никогда не встречал.       Арсений жмурится от слов, зная, что Шаст вообще любитель поговорить. И в таком состоянии он особо не задумывается — просто произносит все, что есть на языке. И это ценно и важно, но все ещё чертовски непривычно.       — Ша-аст, — тянет он, хватаясь рукой за тонкое запястье, поднимая руку от живота к лицу.       Пальцы Антона тут же оглаживают линию челюсти, мягко проводят под глазами, чуть задевая ресницы.       — Никогда не думал, что смогу касаться тебя так.       Он осторожно выдавливает вязкую смазку на руку, закрывая и откидывая бутылёк куда-то на пол. И смотрит пристально — без слов спрашивая.       — Можно, — выдыхает Арсений, смотря в глаза и улетая от нежности в них куда-то в стратосферу.       Смазка характерно хлюпает, от прохлады все тело покрывается мурашками, а узел в животе затягивается в морской. Тот, который не распутать.       Рука Антона скользит медленно, сжимает туго. Он оттягивает крайнюю плоть, оглаживает налившуюся кровью головку, спускается ниже, сжимая яйца до вспышки перед глазами. Арсению так хорошо-хорошо-хорошо. Стыд сжигает все тело, но вместо того, чтобы напрячься, от ощущения такой открытости перед Антоном поджимаются пальцы на ногах.       Второй рукой он гладит мышцы ног, паховую складку, щекочет ребра. Антон, по ощущениям, везде и всюду — заласкивает до дрожащих ресниц и спертого дыхания. Арсений не знает, чем это все заслужил.       Чем он вообще Антона заслужил? Такого, блять, невозможного. Как он может любить Арсения? Злого и бестактного неудачника?       Но вот Антона не любить почти невозможно — потому что он золотой.       Зо-ло-той.       Ведь даже сейчас он забыл о себе, оставляя все касания только Арсению.       — Все нормально? — спрашивает Антон, проворачивая кистью руки возле самой головки и смущённо улыбаясь.       Арсений только кивает, руками дотягиваясь до чужого лица и поглаживая щетинистую кожу. Антон ластится под руку, двигая запястьем все медленнее и медленнее.       Не вскидывать бёдрами почти невозможно, но он упорно вжимает таз в матрас и жмурится до белых всполохов. Все вокруг кажется нереальным, а тело потряхивает от переизбытка чувств и волнения.       Он тянет Антона за плечо на себя, и тот ложится рядом, мягко целуя в щеку и не отрываясь от своего занятия. Арсению опустить глаза на творящееся внизу непотребство страшно и стыдно, но он перебарывает себя и чуть не захлёбывается слюнями.       Рука Антона, его тонкие длинные пальцы, узкое запястье!.. Они туго сжимают его член, двигаются плавно и блестят от смазки. От картинки перед глазами только умирать — он смотрит на костяшки, на бледную кожу, и это все кажется мокрым сном.       — Хочешь сам? — шёпотом спрашивает его Шаст, проходясь губами по мочке уха. — Просто толкайся.       Арсений кивает, как на автомате, и чужая рука застывает, плотнее сжимаясь в кольцо. И он делает — вскидывает бёдрами вверх, толкаясь в переплетение тонких пальцев и совсем не по-мужски всхлипывая куда-то в тёплую кожу Антона.       Это хорошо. Блять, нет, ему не просто хорошо — ему ахуенно. Так, что мозг в черепной коробке растекается в желе, а мышцы бёдер сводит спазмом. Он толкается почти что на пределе своей скорости — спина начинает ныть, мышцы гореть, но он вот-вот кончит, и это необходимо сейчас.       — Шаст! — Арсений рукой вцепляется в кожу предплечья, сжимая ее, наверное, слишком сильно.       — Все хорошо, давай, — выдыхает Антон, сглатывая гулко и пододвигаясь ближе.       Арсений утыкается лицом в растянутую чёрную футболку, вдыхая запах Антона куда-то глубоко в свои лёгкие, и от этого кружится голова. Антон везде — в воздухе, на теле и в сердце, и это окрыляет почти что по-настоящему. Ощущение такое, что на спине, где-то на лопатках, вырастут крылья.       Его уносит так, как никогда прежде — бедра мелко трясутся, дыхание перехватывает, а узел в животе рвётся с треском, вынося Арсения в открытое море. Под закрытыми веками все мигает красочными вспышками удовольствия, а внутри затапливает бесконечной нежностью.       Он открывает глаза и натыкается на взгляд оливковых глаз — Антон смотрит почти что с обожанием, улыбаясь и глазами, и губами. Но по красным щекам и частому дыханию все равно все ясно.       — Давай я?.. — осторожно спрашивает Арсений, опуская взгляд вниз к оттягивающему и скрытому под тканью футболки члену.       — Нет, я сам, — мягко поглаживает его Антон по бедру. — Просто поцелуй меня, ладно?       Дважды просить точно не надо.       Целовать Антона одно удовольствие — его пухлые, мягкие губы так приятно пробовать на вкус, дразнить языком и кусать зубами, что ничего другого и не надо. Да и Шастовы губы были жутко чувствительными — это было настолько умилительно-чудесно, потому что стоило укусить того за нижнюю, как чужое возбуждение становилось очевидным и самому Арсению.       Мог ли Антон кончить от одних поцелуев? Арсений готов проверить это на практике.       Шаст целует жадно, вылизывает рот остервенело, словно больше никогда не разрешат. Арсений старается отвечать с таким же напором, но не выходит — он слишком разнежен. Поэтому он просто разрешает творить с собой все, что тому заблагорассудится.       Запускает руку в кудри, которые моментально оплетают его пальцы золотыми кольцами. Шаст стонет тихо прямо в поцелуй, ускоряя движения рукой — Арсений не видит, но он слышит это. Звуки — дыхание, тихие постанывания, влажные шлепки — смешиваются в одну бесконечную пошлую мелодию близости и сносят голову.       — Анто-он, — тянет Арсений, губами опускаясь к щетинистой челюсти и прикусывая ее осторожно.       Шаст на это только стонет гортанно, толкаясь бёдрами в руку и добавляя к звукам шелест простыней.       Ему нравится, как губы — чувствительные после Антоновых поцелуев — покалывает от щетины, а пальцы, наоборот, тонут в мягкой шевелюре. Антон — человек-контраст, и это самое правильное определение, что находит его мозг.       Он мог быть и самым милым котом на планете, но в это же самое время выглядеть так, что только на колени перед ним падай и…       — Блять, — выдыхает он, вновь находя своими губами губы Арсения.       Арсений покорно открывает рот и лезет рукой под футболку — сердце под пальцами стучит невероятно быстро, а кожа горячая-горячая. Вот так касаться кого-то до одури прекрасно, потому что очень лично. Он закидывает ногу Антону на бедро бездумно почти, потому что ближе стать — надобность на грани нужды.       Антон матерится прямо в приоткрытый рот, ловит арсеньевский язык своими губами и бедрами толкается вперёд, будто в самого Арсения.       Это далеко не секс, от настоящего проникновения тут только движения тел, но в голове взрываются салюты-картинки, от которых перехватывает дыхание. Арсению самому от себя стыдно, от своих фантазий и желаний. Но Антон тоже жмурится и кончает тихо, и мысль о том, что когда-то тот будет толкаться не в руку, сносит крышу.       — Еб твою мать.       Арсений хихикает, прижимаясь носом к потной шее Шаста, и гладит рукой кожу под футболкой.       — Не так страшен черт, как…       — Надеюсь, это ты не про меня, — фыркает Антон, приподнимаясь и заглядывая в глаза напротив.       — Ты не черт. Ты самый красивый…       — Ох, Арсений! — перебивает Антон его своим смехом, приподнимая брови. — Кто бы говорил.       В голове пусто впервые за долгое время, а внутри спокойно. Завтра ад начнётся по новой и не закончится ещё долго, но Антон рядом, сейчас и всегда вообще. И от этого легче в сто крат.       У Арсения нет планов на сегодняшний вечер, кроме одного пункта — целоваться с Антоном, пока губы не отсохнут.

***

      — Твою мать, Шастун, ты прыгать будешь сегодня вообще? — злобно шипит Стас на вечерней тренировке следующего дня.       Антон смотрит на лёд под своими коньками и загнанно дышит. Арсений стоит рядом, и его ломает от желания стиснуть того в своих руках и больше никогда не подпускать к Стасу.       — Отвечай!       А Стаса больше никогда не подпускать к людям.       Это тяжело — постоянно падать под грузом бесконечной ответственности и ненависти к себе, Арсений знает не понаслышке. Больно разбивать ноги об безжалостный лёд, отбивать спину и катать до головокружения.       Но ещё тяжелее и больнее проигрывать. Отпустить победу из зубов, которыми вцепляешься в начале сезона до сломанной челюсти.       Проиграть кому-то несложно — обидно, но не сложно.       Проиграть себе ужасно страшно, и от ощущений внутри никуда не деться. Нельзя просто вылезти из тела — поломанного, искалеченного, еле живого — и требовать его работать.       Нет сил. Ни у него — ни у Шаста.       — Не получается, — выдавливает Антон из себя таким голосом, что у Арсения трескается сердце.       Он сам уже отхватил от Стаса — тот раскритиковал его вращения и медленную дорожку, а прыжки назвал «попыткой в фигурное катание» и «шарлатанством». Это неважно, честно говоря. Все, что он говорит сейчас — неважно. Арсений даже не уверен, что после этого сезона вернётся на лёд, так что, возможно, это последний старт в его карьере. На мир он точно не накатает.       Да и к Стасовым комментариям у него уже почти иммунитет. У него — но не у Шаста.       — Тогда что ты забыл здесь, если даже прыгать не умеешь? Тебя что, Попов покусал, и теперь ты такое же бесталанное говно на льду?       Они оба молчат — Стасу отвечать бессмысленно. Арсений видит, как кулаки у Антона сжимаются, а желваки на скулах начинают играть.       — Иди и прыгай, Шастун. Ныть будешь потом.       За блестящие в глазах слёзы Стаса уебать мало, но Арсений лишь вместе с Антоном откатывает от бортов и молчит, стараясь переварить всю выплеснутую на них желчь. Надо продержаться ещё немного — минут двадцать, и они вернутся в номера. Всего двадцать минут.       Арсений вздыхает тяжело и едет на комбинацию вращений — сегодня тело будто деревянное, и флажок больно тянет мышцы ног, словно рвёт. Из-за тянущей боли сложно сконцентрироваться на подсчете и скорости, но через сжатые зубы, может, и выйдет.       Мир перед глазами привычно размазывается в акварельное марево, голова чуть кружится, напряженное тело воет от усталости. Рядом проносятся другие спортсмены, надо льдом звучит какая-то попсовая подборка, потому что все уже успели прокатать свои программы. Мелодия такая веселая, будто сейчас на льду не находятся двадцать парней, что наверняка не чувствуют счастья.       В целом, здесь не так много конкуренции — некоторые прыгают только тройные, а у других лучшая сумма не доходит и до 250 баллов. Они все Шасту не ровня, но только если тот падать не будет. А смотря сейчас на него, в такое верить не получается.       Он с некоторыми из них уже виделся — с Максом из Беларуси они в прошлом году выступали на Европе. С ещё одним пареньком (Арсений не помнит страну, которую он представляет) они стояли на пьедестале ещё юниорского гран-при. Будто другая жизнь.       Та, где падения — это редкость, а Стас еще улыбается на хорошие прокаты на тренировках. Где Шаст смеётся над его выскочившим на носу прыщиком, а, оказывается, уже тогда смотрит влюблённым взглядом.       Он тогда говорил и думал, что ничего, кроме льда, у него нет. И сильно ошибался — был Антон, его умилительные кудряшки и детская влюблённость. Та, которая переросла в уверенное «люблю».       Да, возможно, говорить такие громкие слова спустя всего два месяца поспешно, но есть одно но. Это Антон. Тот, с которым он еще двойные вместе крутил на льду и радовался так, словно это четверные.       Тот самый, что привозил ему с моря ракушки даже тогда, когда они были в ссоре (из-за детских глупостей). Или занимал ему место на занятиях по станку, потому что знал, что Арсений там стоит ещё со времён первого класса. Он сам не так давно об этом узнал — Антон рассказал по секрету, краснея кончиками ушей.       Поэтому Арсений в него не влюблён, нет. Он любит. Прям вот любит — всем своим израненным сердцем. И он знает, что Шаст любит его тоже — в глазах видит. Оно там такое огромное, что не заметить почти невозможно.       Арсений ещё раз проходит дорожку шагов схематично и слышит хлопок. Кто-то опять упал, и он почти знает кто.       Антон потирает бедро, зажмурившись, и нервно бьет ладонью по льду, отчего снежный налёт разлетается в стороны.       Стас за бортом машет рукой и утыкается в телефон. Арсений подъезжает к сидящему на льду Антону, стараясь не выронить сердце под свои же лезвия.       — Вставай давай, — шепчет он, наклоняясь.       Шаст молча хватается за руку, встаёт и опирается о борт спиной, упираясь ладонями в колени. Арсений не отходит, потому что он нужен здесь. Он гладит чужое острое плечо осторожно, успокаивающе. Возможно, соперники так себя не ведут, но плевать, кто и что будет говорить.       — Дышишь?       — Дышу, — сквозь сжатые зубы шипит Антон. — Устал. Нихуя не получается.       Попов склоняется чуть ниже, чтобы никто не слышал, и шепчет осторожно:       — Все будет, Шаст. Я верю в тебя, — и сжимает плечо.       — Очень хочу поцеловать тебя прямо сейчас.       Арсений смеётся тихо, устало улыбаясь уголками губ.       — Я тоже, Антон.       Остаётся жалких пять минут до конца, Стас показательно не смотрит на них, а Антон под пальцами дрожит от усталости.       — Что не получается прыгнуть?       — Аксель.       Ох уж этот ебучий аксель.       Арсений выдыхает, вспоминая, как Антон напрыгивал его с час назад. Ось была нормальная, но вот высота просто не давала скрутить три оборота.       — Ты свободную ногу оттягиваешь слишком далеко, не успеваешь быстро сгруппироваться, и поэтому нет достаточной высоты. Попробуй перед заходом не так сильно ее назад убирать, толкнись корпусом сильнее. И руки поближе к телу перед прыжком — не заводи их так за спину.       Антон кивает головой, улыбаясь одними глазами, и едет обратно на заход на прыжок.       Смотреть страшно — сердце сжимается каждый раз перед приземлением, но в этот раз Антон не падает, а только недокручивает.       — Галка? — спрашивает, подъезжая обратно к бортику.       — Я бы поставил, да. Тебе немного, буквально чуть-чуть не хватило.       Он стирает пот со лба, дышит глубоко и кивает быстро-быстро.       — Да, я почувствовал. Но так, правда, легче. Тем более что прыжок в первой половине, и у меня ещё будут силы толкнуться, — он хмурится, смотря на лезвия коньков, и говорит гораздо тише. — Спасибо, Арс.       Он бы его поцеловал или обнял вместо «пожалуйста», но они на льду, и сейчас никак, поэтому Арсений просто отвечает:       — Всегда рад, Шаст.       И уходит разбиваться о лёд самостоятельно.

***

      Арсений, наверное, никогда не видел Антона таким. И совершенно не хочет больше.       До короткой программы буквально часов двенадцать — сон и разминка утренняя. От нервов подташнивает немного и скручивает живот, но это почти привычное ощущение.       Они как обычно отхватили от Стаса на вечерней, добрались до номера, и там Антон просто сломался. Буквально сломался — сбросил сумку на пол возле своей кровати и лёг, уставившись в потолок.       Стас проехался по ушам всеми возможными способами — сравнениями с другими, с собой прошлым, напомнил про ожидания тысячи людей и открестился от плохого в теории проката.       Когда-то он поймёт, что если присваиваешь себе хорошие прокаты учеников и их победы, то надо готовиться принимать и поражения с падениями. Но до Стаса доходит, как до высокой ели — долго. Хоть и ростом он совсем не высок.       Арсений, честно говоря, почти смирился. Каждое падение, как гвоздь в гроб его великолепной карьеры — он больше не сопротивляется. Старается изо всех сил, но этого недостаточно. Сделать большего он не может, поэтому выхода нет. Просто постараться, а там будь, что будет.       Сдаётся ли он? Нет. Хоть и ощущается это так. Золотая медаль чемпионата родной страны не на нем в этом году — как и ожидания. От него больше не ждут чудес, а вот от Антона вполне. Так громко и яростно ждут, что этим самым ломают плечи Шаста под тяжестью слов.       Но ещё пару дней назад все было хорошо — они после вечерних тренировок валялись в обнимку на кровати, болтали и целовались. Арсений даже набрался смелости и очень неумело, но все же довёл Антона до конца руками. Тот хрипел, мычал и жалобно скулил в плечо, цепляясь руками за все открытые участки кожи. У Арсения теперь на боку небольшой синяк из-за слишком цепких пальцев.       Потом Антон принёс ему из столовой какое-то сладкое желе в маленькой квадратной упаковке, но Арсения тут же вырвало, потому что если целый месяц сидеть на протеиновых порошках, то организм будет отвергать более сложную еду. Пока его выворачивало в туалете, Антон гладил его по волосам и шептал «прости» сорванным голосом.       Арсений плакал в его объятиях, пока не уснул, а сегодня, видимо, очередь Шаста.       Он даже потную тренировочную форму не снимает — ложится поверх покрывала и дышит медленно, явно под счёт в голове. Арсений плюет на все и садится рядом на самый край, обещая себе не плакать и стать твёрдым плечом на вечер.       — Антош?       Тот вздыхает судорожно, сжимает челюсти и руки, зажмуриваясь. Он — большой великан — сейчас кажется маленьким напуганным котёнком, и это совсем не умиляет, а пугает до чёртиков.       — Остаться? Или тебе нужно побыть одному?       Антон хватает его за руку молча, даже не открывает глаз, и все понятно сразу же становится. Арсений переплетает их пальцы, чувствуя дрожь своими, и смотрит на вздымающуюся грудную клетку. Он не знает, помогут ли хоть какие-то слова здесь, поэтому молчит смиренно. Если так нужно будет просидеть всю ночь, значит, так тому и быть.       Пару минут в комнате лишь контролируемое дыхание, но потом Шаст начинает сжимать руку сильнее, а тихий всхлип отражается от стен.       Сердце в груди, по ощущениям, трескается пополам и рвётся к плачущему Антону, поэтому Арсений ему не противится. Он укладывается рядом, обнимая Антона со спины так, словно укрывая от всего мира. Он, честно, пытается, но знает, что это невозможно.       Антон всхлипывает громче, поворачивается и утыкается лицом в грудь, обвивая руками спину. Он дрожит в крепких руках, прижимается ближе и начинает то ли плакать, то ли скулить. Тонко так, на высокой ноте.       — Мой хороший, — шепчет Арсений в кудри, поглаживая по спине и пытаясь не разрыдаться и самому.       Потому что плачущий Шаст — это просто невыносимо. Сердце окончательно разбивается на мелкие осколки и крошится внутри, царапая внутренности. Ему больно. Впервые больно за кого-то ещё вот так сильно. Он словно проводник, как на лабораторных по физике, жаль, что не молниеотвод. Для Антона это должно быть праздником — первые международные, да ещё и в фаворитах. Новые фанаты и колоссальная поддержка. Только вот она развернулась неподъёмными псевдо-обязательствами.       — Мне пиздец страшно, — выдавливает из себя Антон между судорожными вздохами.       Он звучит, как маленький мальчик, который не знает, что с этими всеми чувствами делать. Арсений тоже не знает, но сегодня он актёр ради него.       — Это нормально, Шаст. Так и должно быть.       — Они все… они все думают, что я не умею ошибаться. А я только это и делаю! Я подвожу ебать как много людей и ничего не могу с этим сделать!       Голос прыгает вверх, ловит истеричные нотки, а слёзы все впитываются горячим влажным пятном в футболку Арсения. Там, где должно быть сердце.       — Ты никого не подводишь. Это просто тренировки. Так всегда на них, ты же знаешь.       Он сжимает Антона в объятиях крепче, до боли, наверное, но Антон не противится совсем. Только жмётся-жмётся-жмётся, словно врасти пытается. И не перестаёт плакать — от этого тепло в груди, потому что он доверяет.       Доверяет Арсению вот такую версию себя — разбитую, поломанную, испуганную. И Арсений не подведёт его и будет рядом. Это правильно, и так должно быть.       Потому что это Антон — яркое солнце, что взорвалось на орбите от напряжения. Это временно, потому что боль уходит вместе со временем, оставляя после себя лишь легкую дымку.       — Ты в лучшей форме, ты гениально катаешься. Твои руки совершенно волшебные — они плавные, мягкие, всегда в идеальных позициях. И я знаю тебя так долго, я верю в тебя. Даже если ты не веришь, я верю. И я знаю, что ты никому ничего не должен, слышишь?       Он чуть отстраняет Антона от своей груди, приподнимает голову и смотрит в красные от слез глаза.       — Это твоя история. Ты главный герой в ней, и ты должен только себе. Ни Стасу, ни Федерации, ни поклонникам, ни мне. Себе, Шаст, ладно? — он аккуратно проходится по щекам, стирая (скорее размазывая по лицу) слёзы.       Антон смотрит так открыто и так испуганно, что сердце (то, что от него осталось) замирает охваченным страхом зайцем. Все, кто ответственен за такое состояние Антона, не заслуживают его. Стас не заслуживает его — такого чудесного, почти нереального совсем. Он мягкий и добрый, светится вопреки всему лишь потому, что этот свет в нем самом всегда. И ему не жалко делиться им.       Арсений тоже не заслуживает Антона — совсем-совсем, но Антон остаётся рядом и любит. Не любить его в ответ невозможно.       — Я люблю тебя. И бесконечно восхищаюсь тобой. Неважно, что будет завтра. Ты не можешь стать хуже. Никак. Один прокат — не показатель всей жизни работы на льду.       Арсений лично это понял слишком поздно.       Мокрые ресницы дрожат так трепетно и красиво-грустно, что хоть картину пиши. Оливковые глаза наполняются слезами вновь, светлые брови поднимаются вверх. Антон целует его так мягко — просто жмётся доверительно губами к губам. Совсем по-детски, но так важно и так правильно.       — Лёд всегда будет с тобой. Я всегда буду с тобой, если тебе это нужно. Просто постарайся, и будь, что будет, да?       — Не уходи в свою комнату, — хрипло просит он, откидывая голову на подушку и не отпуская из рук.       Арсений, кажется, умирает от чувства нежности, что заполняет его до краев. Того гляди взорвется. Это непривычно — чувствовать что-то настолько большое по отношению к кому-то, но это оправдано, и от этого не страшно уже почти.       — Хорошо. Но надо переодеться и обработать ушибы.       Антон кивает и смотрит пристально, словно сквозь кожу и кости в самую душу. Арсений не закрывается, потому что от Шаста прятать нечего.       — Арс.       — Да?       Он вздыхает, берет Арсения за руку, переплетая пальцы, и спрашивает:       — Только честно. Что после поражения?       Арсений долго не думает.       — Ты об этом в ближайшее время не узнаешь.

***

      Музыка оглушающе громкая. Какая-то веселая попса, означающая, что следующая разминка выходит на лёд. Арсения даже не потряхивает — утром было немного не по себе, мутило, но сейчас — перед самым льдом, — полное спокойствие.       Они с Антоном в последней разминке по их рангу. В отличие от чемпионата страны, ты не вытягиваешь свой порядковый номер. Вас выстраивают по баллам уже откатанных программ, и Арсений чувствует себя чужим среди парней с чистыми прокатами.       Перед ним Макс, два парня, которых он не знает, Егор, с которым они виделись на сборах, и Антон. Им вшестером остались пять минут разминки на льду и прокаты коротких.       В свете арены стразы на костюмах парней слепят глаза, но это почти родное и знакомое ощущение. За что Арсений ещё любил фигурное катание, так это за костюмы.       На Антоне красный мундир с золотым шитьем, идеально обхватывающий чуть худощавое тело. Бархатная ткань так и тянет прикоснуться, а золотые пуговицы маняще поблескивают. На руках у него белые перчатки, а на ногах темно-синие брюки. Арсений, честно, пытается не засматриваться на бёдра, но это провал года.       Антон красивый в этом до невозможности. Его бледная кожа кажется почти фарфоровой на фоне яркого костюма. Правда, глаза у него чуть опухшие и с лопнувшими капиллярами. Арсений все утро целовал чужие веки, говоря какую-то успокаивающую фигню, а Антон в ответ сжимал в объятиях, заземляя их обоих.       — Выдыхай, — шепчет Арсений куда-то в макушку впереди стоящему Шасту, а тот кивает еле заметно.       И их выпускают на лёд.       Зал разражается аплодисментами, диктор что-то вещает на английском, а Арсений отключается от всего, кроме льда под ногами.       Нужно только распрыгаться немного, раскататься на льду, и он будет готов, в теории. Мимо проносятся остальные спортсмены, поверх попсовых битов слышны лезвия, рассекающие гладкую поверхность. Зал хлопает после прыжков спортсменов, кричит что-то, но головой он уже в программе.       Ему катать первым из разминки — у него не будет возможности после раскатки уйти за борта, выдохнуть, сесть куда-то (потому что ноги еле держат от волнения). Он останется тут и будет катать.       Шаст выступает последним — его баллы выше всех остальных, он в фаворитах, и это больше не вызывает зависти. Лишь гордость и радость. И по-спортивному — желание победить. Но оно не похоже на зависть, а как объяснить это чувство кому-то ещё, кто не спортсмен, Арсений не знает. Наверное, никак.       Он крутит двойные только для того, чтобы тело привыкло к прыжку. Надо только пережить ближайшие пять минут, а потом будет небольшой перерыв в день. Хотя ещё катать Антону его Щелкунчика под Чайковского, а там расслабиться не выйдет — слишком уж сильно Арсений за него переживает.       — Разминка закончена, просьба спортсменов покинуть лёд, — говорят громогласно из динамиков.       Арсений выдыхает, катит медленно к Стасу и бортам. Тело напряжено, чувствуется просто деревянным, но это только до первых ноток мелодии. Он ловит взгляд Антона буквально на пару секунд — тот улыбается своей кошачьей улыбкой, кивает уверенно и выходит за борта. Арсению становится чуть легче.       — Просто катай, Арсений. Будь тем Поповым, что в прошлом сезоне размазывал всех на льду, — говорит ему Стас, смотря в глаза.       Хочется ответить, что он уже вообще не тот. Что он другой, и это не значит, что он хуже — но сейчас спорить было бы глупо. Поэтому Арсений только кивает, набирая полную грудь воздуха и выпуская его медленно. Это помогает немного прийти в себя.       Он едет на центр льда, простукивая мышцы ног — поднимает голову на большой экран и ловит собственный же взгляд.       На нем чёрные брюки в облипку, тёмная полупрозрачная рубашка со стразами на плечах и свободно развевающаяся тканью на спине. У этого костюма нет горла, как у Шиндлера. Глубокий V-образный вырез открывает взгляд даже на ключицы. Антон как-то сказал, что нельзя катать в таком на виду у детей. Ещё до того, как полез целоваться в Москве. Сейчас Арсений понимает, что это был не грубый подъеб, а комплимент.       Его объявляют на английском, но он не слышит уже — встаёт в стартовую позу. Надо льдом воцаряется тишина, а потом начинает звучать быстрая, нервная мелодия «Судьбы Часовщика».       Арсений взмахивает руками, крутится вокруг своей оси и разгоняется. Музыка начинает звучать агрессивнее, быстрее. Он едет спиной вперёд, задерживает дыхание и прыгает.       Четверной сальхов получается выехать почти идеально, приземляя уверенно. Он улыбается еле заметно, переставляя ноги и поднимая руки в третью позицию, проводя одной возле лица.       Мелодия ненадолго успокаивается, Арсений разгоняется спиной вперёд, крутит твизл-крюк-выкрюк и вновь отталкивает ото льда. Тройной лутц — тройной риттбергер — самая простая часть короткой, поэтому Арсений приземляет каскад у самого бортика без особых опасений. Зал взрывается аплодисментами, а нервный мотив уходит в почти полную тишину.       Он опускается на краткий и быстрый кантилевер, касаясь рукой льда, и крутится на коленях, выходя во вращение.       Поворачивает плечи вверх, в потолок, свешивает ноги, исполняя вращение Юна под звучащие в тишине ритмы барабана. Про себя считает до восьми, а после поднимает ногу, хватая ее левой рукой и исполняя колечко, отчего тонкие плечи формируют почти медальную вертикальную линию.       Ему нравится эта комбинация вращений — все вариации либелы, перетекающие друг в друга.       Он завершает комбинацию полубильманом и едет вперёд по льду под нарастающую мелодию.       Он делает крюк-выкрюк, подсечку, твизл на правой ноге и кораблик, исполняя дорожку шагов. Под музыкальный акцент вскидывает руки, поворачивается спиной и едет ходом назад, вцепляясь взглядом в техническую бригаду и судей.       Лёд под ногами скрипит привычной музыкой, в теле разливается горячий адреналин. Арсению на льду европейского чемпионата спокойнее, чем в родной ледяной арене в Питере, и это говорит о многом. Впервые за долгое время он опять катает в удовольствие — даже улыбку сдержать не получается.       Скользит ближе к центру, замахивается руками за спиной (несильно, потому что он знает, что иначе не сгруппируется), поворачивается ходом вперёд и отталкивается ото льда. Тройной аксель — самый подлый прыжок, но сегодня он его друг.       Зрители воют, хлопают и кричат, хоть и там, скорее всего, недокрут, но Арсений рад, у него внутри расцветают розы, как с пластырей, что дарил Антон.       Вот оно, это чувство любви к делу — ему хочется показать всем программу, показать себя и красоту спорта. Вот зачем он здесь — и даже если ради вот этих минут надо выслушивать говно от Стаса, то он готов.       Сразу после прыжка заходит в комбинацию вращений, начиная с волчка. Спина чуть отдаёт болью в такой позиции, но адреналин все сглаживает. Он подпрыгивает, выполняя ломаный волчок с death drop и, провернувшись вокруг себя всего пару раз, переходит на блинчик.       В детстве Арсений тоже смеялся с названий вариаций вращений.       К постоянно звучащему барабану присоединяется скрипка, и музыка бежит с двойной скоростью. Арсений следует ее примеру, с озорной улыбкой пролетая половину льда и вдыхая морозный воздух полной грудью. Он делает спешные шаги, крюк-выкрюк, подсечки назад и едет на одной ноге до смены мелодии на более мягкую и ранимую.       Она звучит жалобно надо льдом, Арсений поднимает левую ногу в ласточку, правой рукой тянется вперёд, слушая своё сердце. Опускает, вращая твизлы с руками у головы, и катит дорожку шагов так, будто он и есть эта мелодия.       Все сливается в одно движение — все шаги и повороты между ними идеально ложатся на скрипку, руки тянутся к потолку на акцентах, а глаза сияют так, что и никаких фонарей и софитов не нужно.       Он дома — на льду. И ему так, блять, хорошо, что дыхание перехватывает. Арсений не замечает, как оказывается на середине льда. Не замечает, как крутит последнюю комбинацию вращений под музыкальные агрессивные взрывы, как заканчивает флажок и оттягивает руку в финальной позе.       Взгляд — вперёд. И не только буквально — хочется катить ещё. Хочется жить на льду дольше, ярче.       Он улыбается и смотрит вокруг себя. Все блестит и сияет — и он тоже.       Кланяется всем четырём трибунам, возле самых бортов наклоняясь ко льду и прикладывая к нему ладонь. Жест благодарности.       — Неплохо, — говорит Стас, но Арсению все равно.       Он надевает чехлы на лезвия, садится в кик и не может перестать улыбаться. Все хлопают и кричат, и от этого сердце собирается из осколков обратно, стучит загнанно и вновь любит.       Как же ему нужен был чистый прокат!       Стас сидит на скамье рядом, сжимает плечо слишком сильно, но Арсений смотрит на рисунок талисмана чемпионата (какой-то кот) и говорит «спасибо» самому себе — тому, что умывался слезами и захлёбывался в страхе весь сезон.       — Арсений Попов набирает 98,12 за свою короткую программу и занимает первое промежуточное место.       Он вскакивает со скамьи и несётся в комнату ожидания. Счастье и радость ощущаются почти физически — грудь сдавливает от эмоций, и хочется кричать. Четыре проката и Антон. И все четыре проката Арсений думает только об этом. О тройном акселе, о том, прыгнет ли он его. Запомнил ли он рекомендации Арсения? Или волнение съест всю собранность?       Из четверых парней на пятки ему наступает Егор — всего на полбалла меньше, но он вообще сейчас о баллах не думает, о местах тоже. Ему бы сейчас просто пережить следующий прокат, а потом можно вздохнуть полной грудью.       Антон выезжает на середину льда под громкие аплодисменты. Зрители ждут прокат новоявленной звезды, а Арсений, кажется, и вздохнуть от волнения не может. Он выглядит уверенным — с каменным лицом смотрит на трибуны, поднимает левую руку в белой перчатке и закрывает половину лица.       Ну, вот и все, стартовая поза.       Начинает звучать мелодия — фортепиано выдаёт почти волшебные звуки, погружая в сказку. Антон медленно отводит руку от лица в сторону, разворачивает ребром и тянется правой в бок.       Мелодия начинает звучать громче, знакомая до каждой нотки, он едет вперёд на одной ноге, выставив грудь вперёд и откидываясь корпусом назад. Золотистые пуговицы сверкают от поверхности льда, завораживая на уровне золотистых кудрей.       Поворот корабликом, с руками в четвёртой позиции, с совершенно балетными локтями и пальцами. Антон крутит твизл, катит спиной вперёд, и все линии его тела выглядят плавными и будто нарисованными маслом. Так, словно не движения подбирались под музыку, а музыка играла для этих плавных взмахов.       Все медленно и тягуче, хоть и скорость скольжения высокая. Антон следит взглядом за руками, завораживая контролем над телом, и спиной заходит на первый прыжок.       У Антона есть чудесное свойство катания — он прыгает все прыжки почти совершенно незаметно, не готовясь к ним долгое время. Будто с места прыгает, хоть это и не так.       Четверной флип (проклятье Арсения) выглядит непринуждённо. Будто это не четыре оборота вокруг себя в воздухе на лезвиях.       Трибуны взрываются аплодисментами, вскакивают, а сердце Арсения бьется в груди в панике и гордости. Собрался. Взял и собрался. Прыгнул.       А так переживал.       Выезд с прыжка — отдельная любовь. В ласточке, с оттянутой назад ногой и правой рукой в третьей позиции. Все его тело словно тянется ввысь, смотрясь в этом красном мундире совершенно волшебно на фоне белого льда.       Вся программа неспешная — дорожки шагов хоть плавные, но чертовски сложные. Он катит пол-льда на одной ноге, меняя ее лишь крюками и поворотами. Движения все балетные (очевидно, потому что «Щелкунчик» — это балет, Арсений), словно по книжечке и возле станка.       Арсению нравится выбор программ — Антону они идут невероятно, с его-то мягкими руками и худощавым телом.       Он засматривается на плавность рук и почти не замечает заход на каскад, отчего чуть не вскакивает на диване в зоне ожидания.       Антон отталкивается ото льда, прыгая четверной лутц — тройной тулуп без паузы с необходимым для каскадов ритмом. Это чертовски сложно, и Арсений представляет, каких навыков и какого мастерства это требует.       Осталось пережить последний прыжок — тройной аксель. И в ожидании его он сидит, как на колючках.       Антон же заходит на комбинацию вращений. Он поднимает ногу параллельно льду, вращая либелу и приподнимая чуть выше руку, совершенно завораживающе прокручивая ее в классической позиции — с отведённым указательным пальцем. Все вращения перетекают друг в друга незаметно, завершаясь полубильманом.       Шастун заканчивает вращаться, встаёт на одном месте и под перезвон в мелодии разводит руки в стороны, приподнимает одну из них вверх, прокручивается вокруг своей оси. Ставит ноги в пятую позицию, вскидывает левую руку с мягким локтем в третью позицию и смотрит на неё так вдохновенно, что от этого взгляда теплеет в душе даже у Арсения.       Антон катит дальше, вырисовывая лезвиями удивительные узоры на льду и совершенно мастерски откатывая очередную дорожку шагов.       Руки в это время живут отдельно от ног — поднимаются красивым кругом во вторую позицию, открываются в четвёртую и рассекают ледяной воздух европейского льда.       Арсению хочется задохнуться от красоты и пихнуть людям, считающим, что фигурное катание — это прыжки, этот прокат в лицо. Это совершенно волшебно наблюдать в реальной жизни.       То, как кто-то становится живым воплощением искусства, композиции, истории. То, как каждый взмах руки выглядит идеальным и правильным, нужным именно здесь и именно вот к этой ноте.       Катать под такие композиции сложно — они легендарны в истории, и нужно быть гениальным фигуристом, только чтобы соответствовать музыке своей программы. Антон соответствует на все сто, влюбляя в себя и в своё катание с каждой секундой все больше. Хотя, казалось бы, куда?       Когда он едет лицом вперёд, явно заходя на аксель, Арсений силится не закрыть глаза от испуга. Сидит, вцепившись в диван, и задерживает дыхание.       Антон отводит ногу, вонзает ее в лёд и скручивает обороты. Ось совсем немного кренится в воздухе, но он приземляет прыжок. Арсений не смотрел ни на рёбра, ни на позицию ног после приземления, но он увидел искреннюю улыбку Антона, и больше ничего не нужно.       Дальше он катит совершенно свободно и на каком-то невероятном адреналине — сверкает костюмом, пуговицами, взглядом.       Мелодия достигает своего пика, ускоряется и становится драматичнее. Антон дорожку не прокатывает, нет. Он ее просто пролетает, снося энергией даже через экран. Твизлы, подсечки, перетяжки, чоктау — все это почти паря надо льдом.       Последняя комбинация вращений — волчок, либела и бильман, — и он становится в финальную позу, копию начальной.       Трибуны подрываются с мест, а Антон сам стоит ещё секунду и вскидывает победно кулак к потолку.       Арсения переполняют эмоции, он ёрзает на диване так, что сидящие рядом парни недоуменно проворачиваются, но ему нет дела. Он смотрит на совершенно счастливого Антона, что улыбается-улыбается-улыбается, и все вокруг будто становится ярким до невозможности.       — Антон Шастун за свою короткую программу получает 111,26 баллов и занимает первое промежуточное место. Короткая программа мужчин закончена.       Антон неверяще смотрит на оценки, открывая рот и изумленно поднимая брови. Смотрит на Стаса, но тот радостно обнимает его и ничего не говорит.       В его оливковых глазах почти можно различить скапливающиеся слёзы, но он уходит в зону ожидания от камер до того, как они проливаются. Арсений поднимается с дивана и встаёт рядом со входом. Стоит Антону зайти, как он впечатывается в него крепкими объятиями, да так, что они чуть не падают назад.       Руки так судорожно цепляются за Арсовы плечи, что все без слов понятно.       — Спасибо-спасибо-спасибо, — шепчет Антон ему куда-то в шею, и не будь здесь парней, Арсений бы поцеловал его и не отрывался до потери дыхания.

***

      После короткой они не спят почти всю ночь — на первых порах просто делятся эмоциями, потом целуются (у Арсения никогда так не болели губы), а заканчивается это все немного неловкой обоюдной дрочкой, о которой он вспоминает с красными щеками даже на вечерней тренировке следующего дня.       Девчонки поздравляют их утром на завтраке, целуя Антона в обе щеки и обнимая Арсения. В целом, он не расстроен такой разницей в поздравлениях, потому что тоже целует Антона при любой возможности.       Мама долго нахваливает его по громкой связи в перерыве между тренировками, а потом успевает обмазать мёдом и Антона — тот смущается, лепечет что-то в трубку и совершенно умилительно краснеет.       Битва ещё не закончена, впереди более сложный прокат, но у Арсения в груди вновь необъятная любовь ко льду, а это самая главная победа.       И даже на пробежке бежать будто легче.       На вечерней тренировке все без сил. Рассекают лёд почти как сонные мухи, за что получают нагоняй от тренеров. Каждые пару минут слышны раздражённые комментарии, что начинает надоедать ближе ко второму часу тренировки.       Он отрабатывает прыжки — после вчерашнего они куда увереннее получаются. Все-таки второе промежуточное приносит свои плоды.       Антон выглядит уставшим все равно — теперь ожиданий на нем ещё больше, но не заметить тусклый, но все же огонёк в глазах почти невозможно.       Стас говорит им одно и то же: «соберитесь», «приземлите увереннее», «докручивайте», «правильное ребро, мальчики, вы где потеряли?».       Они встречаются взглядами с Антоном пару раз за тренировку — подбадривающе кивают и улыбаются друг другу, и едут отрабатывать свои элементы.       А потом один из спортсменов подрезает Антона в прыжке.       По льду проносится такой хлопок, что Арсения дергает на дорожке шагов. Он поворачивается в сторону звука и обмирает на месте.       Там, на другом конце льда, чуть ли не на друг друге лежат Антон с Максимом. Тренера тут же взволнованно перепрыгивают борта и несутся ко льду, а Арсений и шага не может сделать — ему страшно.       Стас бежит в своих кроссовках по ледяной глади, поскальзываясь через шаг, и кричит только «Антон», но Антон не отвечает. На негнущихся ногах Арсений едет к месту происшествия. И за спинами остальных спортсменов он видит только склонившихся к парням тренеров. Те наперебой что-то говорят — на русском, английском, — пока не подбегает медицинская бригада.       Арсений все же протискивается сквозь людей, чуть не задыхаясь от выражения Антонова лица — тот скрючивает его от боли, поджимает губы, а по лицу текут слёзы.       Он держится двумя руками за колено.       Макс держится за голову, но поднимается и садится задницей на лёд. С ним говорит его тренер — на белорусском, вроде как, — а Антон только надрывно дышит.       — Антон? — пытается докричаться до него Стас, наклоняясь близко к бледному лицу.       — Колено выскочило, — выдавливает Антон, жмурясь от боли.       Арсению кажется, что он не дышит.       Не дышит, когда Антона выносят чуть ли не на руках, не дышит перед медицинским кабинетом, сидя рядом со Стасом. Не дышит, когда в кабинет уходит и Стас, оставляя Арсения сидеть в каком-то коридоре комплекса в тренировочной одежде и с чехлами от коньков Антона в руках. Они сидят так долго.       Макс, как он понял, отделался шишкой, нашатырём и головной болью. Он понятия не имеет, что там произошло, но перед глазами все вспыхивает счастливая улыбка Шаста после короткой. Тошнит.       Он не знает, что скажет — вот что? Как вообще в такой ситуации успокаивать? Что говорить, когда в шаге от победы спотыкаются?       Стас выходит вместе с Антоном. Тот опирается о плечо тренера и прыгает на одной ноге.       Арсений поднимается с места в секунду, слишком быстро. Да так, что скамья громко проезжается по плиточному полу и скрипит в тишине коридора.       — Шаст…       Антон улыбается вымученно, совершенно тускло, видимо, пытаясь успокоить и Арсения. Не выходит.       — Поможешь ему дойти до номера? — спрашивает Стас с серым лицом.       Арсений только кивает потерянно, прижимая чужие чехлы к своему телу так, будто боится, что их отберут. Антон коньки держит в руках, сам стоит в носках. Тянется к замершему Попову, забирает чехлы и надевает на лезвия.       — Антон, если ты передумаешь — только дай знать, — строго говорит Стас, отпуская Шаста.       Антон опирается о плечо Арсения, чья рука тут же перехватывает его за талию для пущей уверенности, и выдаёт твёрдо:       — Не передумаю.       Арсению хочется начать скандал прямо сейчас — какого черта Стас наталкивает Антона катать с такой травмой? Что ещё за «передумаешь»? Неужели ему совсем на Шаста плевать?       Но он молчит, потому что все ещё в шоке. Все ещё пытается все понять. Ему страшно за Антона — он сжимает пальцами тело, наверное, слишком сильно, но ему ничего не говорят. Может, он тоже ничего не понимает сейчас.       Антон держит каменное лицо, лишь иногда жмурясь от боли. Арсений видит, что это через силу. Видит, как дрожит нижняя губа, а опухшие глаза наполняются периодически всю дорогу до номера слезами. Но Шастун просто молча следует за Арсением, не проронив ни слова.       Они так и молчат первые минут десять в комнате — Арсений снимает свою тренировочную одежду, помогает Антону стащить с себя нижнюю часть формы, стараясь не смотреть на переливающееся всеми оттенками красного колено.       Это неуютная тишина, тяжёлая. Арсению хочется сказать, что это ничего. У него ещё будут чемпионаты, но он тоже спортсмен. И знает, что это ощущается, как конец света. И никак иначе. Особенно, когда вот так — не по твоей вине.       Когда тренировочная одежда сложена, а пижамная надета, он молча садится на кровать к Антону, в ноги. Сидит совсем на краю, положив руки на колени. Словно первоклассник на первом сентября.       А Шаст молчит — пялится в одну точку на стене и каждый раз смаргивает слёзы. Арсений все видит.       — Можно тебя обнять? — осторожно спрашивает он, упираясь взглядом в бледное лицо.       Антон сглатывает, вздыхает тяжело.       — Я расплачусь сразу же.       — Плакать нормально, — мягко протестует Арсений, подсаживаясь ближе и ловя взгляд оливковых глаз.       В них бездонное горе. Отчаяние такое, что хоть помирай. От этого перехватывает дыхание и тянет в груди неприятно. Если бы он мог, то он отдал бы своё колено ему.       Антон смотрит на него, и в глазах опять слёзы стоят. Арсений раскрывает руки, сам еле сдерживаясь от слез, и Антон падает в них практически.       И тут же начинает плакать. Даже не плакать — скулить, словно побитый пёс. Арсений плачет с ним на пару — вот так просто и открыто, не сдерживаясь.       Они сжимают друг друга в объятиях, валятся на кровать. Арсению кажется, что если он отпустит Антона из рук, то умрет. Ему физически плохо от ситуации, стресс превращается в чувство тошноты и головную боль, но держать Шаста в своих руках — почти надобность.       Тот жмётся ближе, подтягивает к себе ноги осторожно. Он, весь сжатый в комок, утыкается лицом в шею Арсения, роняя на кожу горячие слёзы. Начинает плакать беззвучно — комната погружается в тишину, нарушаемую лишь судорожным дыханием.       От этого ещё больнее — момент кажется настолько личным, настолько важным. И то, что Арсений никак не может ему помочь, бьет по мозгам чугунным котелком.       Он гладит Антона по спутавшимся кудряшкам, глотая слёзы. Солнечный Антон в слезах — это неправильно. И так быть не должно. Это просто несправедливо. И нечестно. Так быть не может.       Почему он? Почему Антон? Тот, что больше всех заслужил здесь выступать. Самый достойный и самый светлый. Он не должен сейчас лежать в комнате в боли и страданиях. Не должен завтра пропускать произвольные программы. А должен стоять на пьедестале.       Но он лежит здесь и плачет Арсению в плечо. И это, блять, неправильно. Об этом хочется кричать, но Антону это не поможет.       Если Арсений так чувствует себя, то он боится даже представить, как чувствует себя Шаст.       — Я люблю тебя, — выдавливает Арсений, стараясь не заплакать вновь.       Шаст тычется губами в солёную от слез и пота кожу шеи, благодарно гладит спину своими ладонями и дышит медленно.       Ему нужно ещё пару минут, чтобы прийти в себя, а потом он отрывается от Арсения — весь опухший, красный, сломленный, — и улыбается так устало, что сердце падает в желудок.       Арсений смотрит нежно и с болью, тянется руками к лицу и гладит пальцами щеки и кожу под глазами.       — Обещай поддержать меня, — шепчет Антон серьезно, набирая воздуха в лёгкие, словно для прыжка в воду.       Он только кивает, продолжая утирать чужие слёзы.       — Я буду катать завтра, — произносит он безапелляционным тоном, тут же перебивая открывшего рот Арсения. — В любом случае буду! Не снимусь. Даже не подумаю. Надо будет — без прыжков поеду. Если упаду на лёд в первую минуту — так и будет. Но я выйду завтра на лёд — и точка.       У Арсения сердце застывает в который раз за день, и сказать ему нечего.       — Я знаю, что кажусь идиотом, — продолжает Антон. — Но я… просто не могу вот так сняться, понимаешь? Арс, блять, ты-то меня понимаешь! Это моя мечта — я не могу так просто проебать ее без борьбы!       В голосе у него уверенности и обиды пополам, отчего он звучит так, что Арсений вновь пытается сморгнуть набежавшие слёзы.       Потому что он, блять, понимает. Он его понимает каждой клеточкой тела. Каждым атомом понимает. Но он пиздец за него боится. За его ногу и за последствия такого решения.       У него буквально тело застывает от одной мысли о том, что Шаст больше на лёд не сможет выйти. И что травма очень серьёзной окажется.       — Я понимаю, Шаст. Правда, — кивает Арсений серьезно, прижимаясь своим лбом к чужому.       — Спасибо.       — Мне просто страшно за тебя. И больно.       — Мне тоже страшно. Но я не могу сдаться, Арс.       Не может. Арсений знает, что не может. Шаст вообще упёртый до чёртиков. Он будет грызть камень даже без зубов, одними дёснами. И продолжать улыбаться окружающим. Вот такой он.       Арсений хочет быть таким же невероятным хоть немного.       — Ты невероятный.       Антон поднимает брови домиком, смущается немного и целует Арсения в нос. От этого легче жить не становится, но дышать — да.       — Это все просто очередное испытание. И лёд от меня никуда не уйдёт, да? — шепчет Шаст в самые губы.       Арсений расплывается в улыбке, сердце в его груди плавится в лужу, а мозг взрывается от обожания.       — Лёд от тебя никуда не уйдёт.       И целует — совсем мягко, нежно. Так, словно навредить боится. А он и правда боится.       Антон отвечает так же размеренно и немного лениво, гладит ладонью чужую голову и вороньи волосы. Рядом с Арсом легче. Рядом с ним не так страшно, потому что боятся они вместе.

***

      Они спят рядом — Арсений отодвигает Антона к стене в страхе, что тот ночью упадёт с кровати и повредит себе ещё что-то. Сон на удивление крепкий и спокойный, хоть в голове и каша из страха и нервозности.       Антон выглядит грустным и уставшим, но, помимо этого, ещё и воинственно настроенным. В нем столько чувствуется силы, упорства и желания, что Арсений не позволяет себе выглядеть убитым. Он натягивает маску на себя и считает часы до конца чемпионата.       Стас к ним заглядывает утром, получает уверенное «я буду катать произвольную» и просит Арсения помочь с наложением тейпов.       Тейпы вообще самая обыденная история в жизни, он эти коленные пластыри тысячу раз и себе, и другим накладывал. Но в этот раз ему страшно, и он много раз вымеряет сантиметры и проверяет натяжение.       — Все норм, Арс, клей давай, — говорит ему Антон сверху, пока Арсений корячится возле его колена.       Он отмеряет «якоря» в сорок сантиметров, ещё один в двадцать пять и клеит четко по инструкции, хоть и знает ее наизусть.       Аккуратно выводит «якоря» на боковую поверхность бедра, маленьким тейпом приподнимает коленный сустав и выводит концы к задней поверхности голени. Просит Антона согнуть-разогнуть ногу, и тот кивает утвердительно, сообщая, что все хорошо.       Арсений выдыхает.       — Потом отклеивать их буду с волосами сразу, надо было побрить сначала.       О да, клей от тейпов забирает с собой волоски с ног гарантированно, отчего потом ещё сутки кажется, что кожа в огне. Арсений хихикает скорее нервно, но Антон подхватывает, и напряжение чуть уходит.       Рядом с ним вообще будто какая-то зона возникает. Такая, в которой Арсений может быть собой, в которой чуть теплее, чем в окружающем мире, и уютнее.       Он собирает все для проката в спортивную сумку, расчёсывает волосы ещё раз и выходит с Антоном из номера. Тот немного прихрамывает, отстаёт и идёт позади. Видимо, чтобы Арсений лишний раз не смотрел на колено.       В зоне, где разогреваются спортсмены, стоит привычный шум — тихие переговоры, скакалка, рассекающая воздух, спортсмены, бегающие по периметру квадратного помещения. Арсению нравится вот такая атмосфера — рабочая и понятная только узкому кругу людей.       Они топают к Стасу, сидящему на стуле в углу, и начинают разминаться.       Резинки для растяжки мышц, скакалки, массажеры — все в свою очередь, медленно и продуманно. Арсений простукивает горящие от растяжки мышцы ног, тянет стопы и разминает голеностоп. Парни постоянно кидают взгляды на Антона, что осторожно разминает колени и старается не так сильно жмуриться от боли.       Если очень честно — Арсений устал от жизненных испытаний. Устал до невозможности.       — Полчаса до вашей разминки, парни. Надевайте костюмы, — сухо вещает Стас, утыкаясь обратно в телефон.       Арсений достаёт красную, расшитую стразами водолазку, чёрные брюки. Антон из кофра достаёт белую рубашку, от которой у Арсения все ещё звёздочки перед глазами. Кто бы там из костюмеров не придумал этот костюм, но они гении и немножко изверги, потому что смотреть на такого Антона выше его сил.       Водолазка плотно обхватывает тело, брюки — ноги, и Арсений ещё раз разминает ноги, проверяя удобство.       Сбоку мелькает голая спина Антона всего на секунду, а потом он накидывает на себя рубашку. Ему она нравится до мурашек — широкая, рельефная, вся в родинках. Арсений смотрит на них обычно на станке, те, которые видно из-под ворота. Но он бы с огромным удовольствием рассмотрел и те, что на спине, особенно внимательно.       На телевизоре транслируют произвольную других разминок, но Арсений особо туда не смотрит — это сбивает настрой. Он перед прокатом предпочитает сосредотачиваться на себе и своей программе. Больше ни на ком. Ему так легче выходить на лёд.       — Ты как? — спрашивает он осторожно у ищущего что-то в сумке Антона.       Тот, наконец, находит какой-то блистер и открывает бутылку воды.       — Терпимо, — говорит Антон, выпивая обезболивающее одним глотком.       — Обещай выйти со льда живым.       Шаст усмехается, сверкает хитро своими глазами зелёными и сжимает руку Арсения на секунду — почти незаметно для всех остальных.       — Покормишь меня мороженым в Питере?       — Всем, чем угодно, Шаст.       Арсений не врет. Всем, чем угодно. И все, что угодно. Тому только сказать надо.       — Тогда обещаю.       А он ему доверяет безоговорочно. Он бы и спиной назад с закрытыми глазами падал без страха, и лицом вперёд в пол. Шаст его ловит всегда — хоть и метафорически.       Они вшестером выходят к бортам, когда объявляют чьи-то результаты — Арсений закрывает ладонями уши и пережидает. Антон стоит рядом и кивает осторожно, сообщая, что можно отпустить. И вот как его можно не любить?       — На лёд приглашаются спортсмены последней разминки.       Вот и все.       Им открывают дверцу, и спортсмены бусинами выкатывают на лёд во все стороны, начиная ледовую разминку. Все, как обычно — прыжки в два оборота, пару упражнений на скольжение и буквально одно вращение. Большего Арсению не надо.       Шаст не прыгает вообще — только отрабатывает заход на прыжок, но ото льда не отрывается. Катит на одной ноге, на другой, делает пару шагов из дорожки, и разминка заканчивается.       Ему катать последним. Арсению — прямо перед ним. Стас подаёт обоим чехлы и ни слова не говорит, словно растерял их все вчера. Впрочем, тем лучше — настроение и так не огонь, а этот бы умудрился его ещё больше испортить.       Их отправляют обратно в коридоры — не стоять у публики на глазах. Там темно и тесно, поэтому прижиматься к Шастуну можно без особых опасений. Это немного опускает на землю и успокаивает. Тёплый Антон под боком — это замечательно.       — Арс.       — М?       Он поворачивает голову, и они смотрят друг другу в глаза, наверное, неприлично долго для соперников, но кому какое дело в этом темном коридоре.       — Я буду держать за тебя кулачки.       Он будет держать за него кулачки.       Арсений знает, что это значит «я люблю тебя», просто другими словами.       — А я — за тебя.       «Я тебя тоже».       Если сегодня ничего не выйдет, то они есть друг у друга. У них есть лёд. И ожидающее свидание с мороженым в Питере. Ничего не потеряно.       Это даёт сил.       Когда его зовут на лёд, внутри все спокойно за себя. Лишь ноги чуть подрагивают, но это ничего. Снимает чехлы, ступает на лёд и слушает Стаса за бортом.       — Я не знаю, что тебе сказать, Арсений, — честно признаётся тот. — Удачи. Верим в тебя.       И хлопает его по плечам почти по-отечески. Арсений впервые за долгое время благодарен ему. И эти слова, правда, помогают.       Он кивает, улыбаясь тепло, и катит к центру. Все будет нормально, независимо от проката.       Диктор объявляет его под рёв трибун — сегодня зрителей куда больше, чем на коротких. Это тоже даёт сил. Он набирает полную грудь воздуха, держит его там немного и выдыхает. Пора катать программу.       Мелодия начинает звучать, и Арсений просто живет ею — ноги сами катят его по льду, сами делают дорожку шагов. Ему так кайфово становится. Ни нервно, ни страшно, а просто до мурашек хорошо, потому что на своём месте. И прыгает он первый прыжок с лёгким сердцем — флип поддаётся и не пугает, вызывая аплодисменты у трибун.       Арсений не запоминает элементы и вообще о них почти не думает — он ощущает ветер от скорости в волосах, ощущает холод ото льда на вращении волчком, упивается звуком приземлённых прыжков и улыбается внутри себя, потому что в программе он умирает.       И если на домашнем чемпионате так и казалось — что вот, конец карьеры буквально ощущается, и он умереть вместе со своим персонажем совсем не против, то сейчас все иначе. Он отдаёт все силы в образ — передаёт историю всем своим телом и эмоциями, упивается музыкой и сам влюбляется в свою же программу заново.       Быстрая дорожка шагов под нервную мелодию точно накачивает сердце адреналином, а последний прыжок — который он тоже приземляет, — буквально окрыляет до улыбки на все лицо. Ему хочется петь во весь голос, хочется кричать, но он лишь вращает последнюю комбинацию и падает на колени, поднимая голову к потолку — финальная поза.       Он не слышит рева трибун, но он слышит своё бешено стучащее сердце и ловит взгляд Антона за трибунами, что уже стоит готовый к выходу на лёд.       Всего секундная связь, но он за неё успевает передать все свои эмоции Антону в надежде, что тот сможет испытать то же самое сейчас на себе.       Он в кике перестать улыбаться не может, машет трибунам и кричащим фанатам, смотрит в экран с лёгким чувством пофигизма, потому что — какая разница, что там сейчас, когда он смог? Взял и смог откатать чисто обе на чемпионате Европы?       Тогда, когда он сам в себя не верил — но откатал. И это самая большая победа сегодня — он будто вернулся домой, но все новое. Новое, но родное.       Ему хорошо. Так, что он даже обнимает Стаса из благодарности, а тот шепчет «молодец».       Не благодаря ему «молодец», а скорее вопреки, но внутри света так много, что он шепчет «спасибо», не думая дважды.       — Арсений Попов набирает 183,43 за свою произвольную программу. В сумме — 281,55, что ставит его на первое место.       Он смотрит на цифры и не верит — он такую сумму баллов только во сне видел. Арсений посылает воздушный поцелуй в камеру, сглатывая слёзы, и убегает в комнату ожидания. Его трясёт от произошедшего, от переполняющей энергии, но на лёд уже выходит Антон, и он вцепляется взглядом в экран намертво.       Стас что-то говорит Антону (камера не передаёт звук так хорошо), тот кивает и улыбается подбадривающе — будто Стас сейчас самый нуждающийся в этом, а не он сам. Едет медленно, встряхивает руками и ногами и встаёт в стартовую позу. Арсений застывает на диване, как фарфоровая статуэтка — не дышит. Просто не может.       Ворон все такой же прекрасный — чувственный, балетный и красивый в каждом движении, в каждом пальце и вращении.       Антон выглядит мертвенно спокойным перед первым прыжком, а Арсения всего трясёт, когда тот отталкивается ото льда. Он крутит три оборота и приземляется чуть коряво, а на лице у него боль. Хочется вскочить, выбежать на лёд и увести Антона оттуда, но он знает, что не вправе так сделать. И что Антон немаленький мальчик и выбрал это сам, зная, на что идёт.       Поэтому он просто смотрит на прокат, пытаясь наслаждаться красотой и крича в голове «стой!» после каждого из прыжков.       Антон прыгает их все. До единого — взмывает в воздух даже после боли от приземления, крутит меньше оборотов, но не останавливается. Не прекращает бороться, и это красиво. И вот это сносит с ног — преданность делу, себе, льду и своей мечте.       В Антоне силы больше, чем в тысяче слонах. И спокойствия тоже. Он смотрит на него и не знает, как не заметил, что тот повзрослел так быстро.       И даже вот с таким прокатом он прекрасен. Он прекрасен в своей борьбе, и стоит ему встать в финальную позу, как Арсений вскакивает с дивана и несётся прямо под камеры и тысячи глаз, к кику, только чтобы сразу после оценок обнять.       На большом экране надо льдом крупный план Антона — бледного, но счастливого до жути. Он улыбается своей мягкой улыбкой, а в глазах стоят слёзы от боли. И он выглядит, как самое совершенное произведение искусства, сотканное из пота и страданий.       Антон не видит его, даже когда слушает оценки.       — Антон Шастун за свою произвольную программу получает 162,8 балла. В сумме — 273, 06, занимая третье место. Чемпионат Европы среди мужчин завершён.       Шаст удивлённо смотрит на цифры, смотрит на Стаса, почти хуманизируя изумление. Он хлопает глазами, а Стас хлопает его по плечу, крича: «поздравляю!».       Арсений радуется так, как за себя не радовался. У Антона будет бронза. У него будет медаль чемпионата Европы, блять! Будет!       Господи, это так правильно!       Антон ещё раз кланяется всем трибунам, а потом, наконец, замечает стоящего рядом с выходом в зону ожидания Арсения. Он расплывается в тёплой улыбке, отчего одна из слезинок одиноко катится по бледной щеке.       Арсению плохо и хорошо от этого до остановки сердца.       Они обнимаются так крепко, что можно задохнуться — камера транслирует это на большой экран, и трибуны хлопают-хлопают-хлопают так громко, что почти оглушает. Шаст сжимает его в руках и молчит, но Арсений чувствует его всем своим сердцем и надеется, что Антон тоже.       Ему плевать, что сейчас на них смотрят тысячи людей и камеры, потому что эти объятия ощущаются самыми личными и самыми важными.       Отлипают друг от друга с одуревшими улыбками — у Антона мокрое от слез лицо, у Арсения — горящие щеки. Говорить не хочется, но он все равно шепчет: «поздравляю» одними губами.       Шаст кивает и шепчет: «и тебя».       Они уходят в зону ожидания, но им обещают, что ненадолго — буквально десять минут, и все к награждению будет готово. Арсений все еще не может в это поверить.       Парни поздравляют друг друга — и те, что были с ними в разминке, и те, которых Арсений не видел. Они хлопают друг друга по плечам, обнимают и говорят: «congrats!» с жуткими акцентами всех возможных стран.       Егор занял второе место — таблица показывает 278,4 балла возле его имени, и Арсений тепло поздравляет его, улыбаясь в ответ на белоснежную улыбку.       Антон беседует с Максом — они чуть грустно усмехаются, молча жмут друг другу руки. Это правильно, так просто бывает. И Арсений не устаёт влюбляться в Антона сто раз на дню.       — Как ощущения, чемпион Европы? — спрашивает его Шаст, когда они все ещё (больше десяти минут уже прошло) ждут награждения и сидят на полу в разминочной зоне прямо в костюмах. Он цепляет его мизинец своим.       — Прекрати, — улыбается Арсений, поправляя воротник водолазки. — Я не верю, честно говоря. Совсем.       — А я был уверен.       — Ты всегда так говоришь.       — Потому что всегда в тебе уверен, логично же.       Так просто говорит, так буднично, а у Арсения внутри сад расцветает, и, кажется, цветы сейчас даже из ушей полезут.       — Ты как?       — Отлично. Я бронзовый призёр Европы, я бесконечно рад, Арс! Я никогда об этом и не мечтал.       — И Чемпион России. И самый золотой человек, которого я встречал.       — У меня меньше золотых, чем у тебя.       Арсений гладит золотистые кудряшки, наматывает одну на палец и влюблённо улыбается.       — Я не про медали, и ты знаешь это.       Когда их все же зовут, мизинцы все-таки приходится расцепить.       Все вокруг сияет и гудит, отовсюду вспышки камер и улыбающиеся лица влиятельных людей в костюмах из Федерации. Но Арсений счастлив, потому что его скоро ждёт тихий вечер в номере с Антоном. А потом мороженое (про гала-концерт он старается не думать).       Когда на него вешают золотую медаль, ощущение от прошлого года не повторяется. Но он знает почему.       Потому что самое главное золото — золотого мальчика, по имени Антон — он уже получил.