До нового года оставалось всего два дня, но праздничная суета касалась, кажется, всех, кроме Селихова. Он стоял перед прилавком с невероятно красивыми имбирными пряниками, украшенными разноцветной глазурью, от чего они походили, скорее, на ёлочные игрушки. Из долгих размышлений его вырвал голос молодого паренька, стоящего за прилавком.
— Выбрали что-то? — он приветливо улыбнулся и наклонил голову, от чего бубенцы на шапке весело зазвенели.
— Да, дайте вот тот пряник, — он указал на оленя с большим круглым красным носом, — и еще пару штук на Ваш выбор.
Идея принести подарок Георгию кажется Саше просто идиотской, когда он стоит в нерешительности перед дверью кабинета, держа в руке дурацкий пакет с невозможно счастливым Сантой на нём, в котором лежат те дебильные пряники. Но в дверь он стучит, продолжая сжимать подарок в руке и злясь на себя за такую наивность.
Селихов заходит в кабинет и аккуратно прикрывает дверь, замечая рождественский венок, украшенный еловыми игрушками, который висит на ней изнутри.
Доктор также как и в прошлый раз сидит за столом, на котором стоит маленькая ёлочка, переливающаяся разными цветами из-за включенной гирлянды. Георгий отводит взгляд от экрана ноутбука сразу после того, как Саша заходит в кабинет, и встаёт, захватив со стола знакомый блокнот. Саша умиляется глупому ярко-красному свитеру с огромным весёлым оленем на нём, в котором мужчина выглядит как-то особенно по-домашнему.
— Добрый вечер, — произнёс Селихов, прокашлявшись.
— Здравствуйте, Александр, — Джикия улыбнулся, повернувшись к нему в своём кресле, — присаживайтесь, — он указал на диван перед собой.
Следующие двадцать минут Георгий, нахмурившись, рассматривал листы с дневником самонаблюдения, которые Селихов, к своему стыду, принёс все, даже заполненные наполовину, перечеркнутые в порыве гнева или забытые в общей стопке с недописанным на половине словом. А Саша рассматривал его, борясь с желанием хорошенько себе врезать за такую наглость, но отвести взгляд от подрагивающих темных ресниц не получалось. Если бы не расстояние, разделявшее их сейчас, он бы, не раздумывая, подул бы на них, чтобы просто посмотреть на это.
Саша ощущал, как стыд липкой сеткой пота проступает на лбу и висках, от чего он ёрзал на месте в нетерпении, потирая ладони друг о друга. Ощущение собственной никчёмности и извращенности перекрывалось пока ещё слабыми искрами раздражения от собственной тупости. Хотелось провалиться под землю, чтобы никто не мог увидеть его поражения. Ещё хотелось помыть руки.
— Александр, — Георгий поднял на него взгляд, — я поражён, — Саша на секунду задержал дыхание, ожидая услышать что-то похожее на «Ваш случай безнадёжен», — Вы великолепно справились! Я думал, что Вы не успеете заполнить дневник даже за пару дней, так как перенёс Ваш приём.
Селихов почувствовал, как капля пота стекла под одеждой по позвоночнику, застревая у пояса джинс, пропитывая его. Он выдохнул.
— Ну, — Саша нервно покашлял, — что скажете?
— Скажу, что хочу задать Вам ещё пару уточняющих вопросов, если Вы не против, — Джикия быстро записывал что-то в блокнот.
После получасового разговора, показавшегося Селихову бесконечным, доктор наконец закрыл свой блокнот и, извинившись, подошёл к своему столу. Саша начинал нервничать. Молчаливость доктора и его готовность выслушать всё, что хочет сказать парень, раздражали. Саша не понимал, чего можно от него ожидать, пытался предугадать, что тот скажет или сделает, но ошибался каждый раз, ведь Георгий реагировал на всё с одинаковым спокойствием и полным принятием.
Нервы начинали сдавать. Саша нетерпеливо мял в руках край своей футболки, выглядывавшей из-под толстовки. Ладони мокли, становясь отвратительно липкими. Он начинал злиться по-настоящему, не понимая зачем находится здесь. В голове сами собой возникали нули, ожидавшие его в чеках за следующие посещения врача, если ему скажут, что с ним что-то не так, а вероятнее всего скажут, ведь им всем нужно признать «больного» больным, убедив его самого в этом.
— Александр, — Георгий вновь сидел в кресле перед Сашей, — всё хорошо? — его голос доносился будто сквозь вату.
— Да, — он медленно выплывал из-под толщи мыслей, давивших на него последние минуты, — так что?
Селихов заранее был готов услышать, что у него ужасная смертельная болезнь, любой диагноз или поздравления с тем, что ничего серьезного не происходит, но точно не то, что произнёс Джикия в следующую секунду.
— Не хотите лечь к нам в стационар? — мягко улыбнулся доктор, стараясь всем своим видом расположить к себе пациента.
«Готов лечь только на Вас. Или под Вас» — заискивающе прошептал внутренний голос, который парень сразу попытался придушить, вступая с ним в мысленный бой. В его голове ангел и демон, а вернее будет сказать здравый смысл и похабная натура, вели вечный спор, иногда приходя к максимально карикатурным выяснениям отношений между двумя микроскопическими персонажами.
— Зачем? — немного растеряно спросил он, продолжая мять край футболки, который уже был влажным. Злость с самого дна поднималась тяжелым горячим комком по гортани.
— Вы сейчас не совсем стабильны. Да и у меня есть подозрение, что ваши проблемы вызваны окружающей обстановкой, возможно у Вас есть еще неустановленные диагнозы, так как некоторые из них требуют более длительного наблюдения. А у нас хорошо. Как в лагерь съездите, — с каждым сказанным словом доктор все больше растягивал губы в улыбке, оголяя ряд ровных белых зубов.
«Если только вы будете моим личным вожатым», — придушено шептал внутренний голосок, выбравшись из плена здравого смысла.
Селихов поймал себя в последнюю секунду, чтобы не влепить ощутимую пощечину самому себе в реальности, дабы опомниться. Растерянность постепенно переходила в настороженность и раздражительность, грозясь стать ничем не прикрытой агрессией. Его начинал бесить слишком спокойный голос врача, его чересчур располагающий к себе тон и даже невероятно медленно падающие на улице снежинки.
— Я не знаю, — безэмоционально произнёс он, подковырнув заживающую ранку на тыльной стороне ладони.
— Не поймите меня неправильно, но Вам необходимо понаблюдаться хотя бы пару дней, — мужчина опёрся локтями о колени, сцепив ладони в замок, придвигаясь чуть ближе к Саше, — Вы ни в коем случае не станете от этого хуже как человек. Мне нужно понаблюдать за Вами пару дней, чтобы точно поставить диагноз, от которого будет зависеть эффективное лечение.
*14 лет*
— Больной ты ублюдок! — мальчишка отскочил от Саши, — урод, — он перевернулся на траве, быстро поднявшись на ноги, и яростно вытирал собственные губы руками. К ладоням прилипли тонкие травинки и зонтики одуванчиков, которые оставались на щеках, пока он продолжал злобно тереть кожу на лице.
— Но я…
Саша продолжал сидеть на траве, чувствуя, как по голой щиколотке ползет муравей. Мальчишка, которого он пару секунд назад поцеловал, думая, что тот ощущает тоже самое, что он, сейчас проклинал его, пытаясь стереть с себя его касание.
— Ты больной! Слышишь? — он кричал так, что в голове неприятно звенело, но Селихов смотрел лишь на склеившиеся от проступивших слёз темные ресницы, — Ты грязный и больной. Даже не смей ко мне подходить!
***
— Я что, больной совсем? — спокойствие быстро вытеснялось жгучей обидой, — Вы меня как шизика хотите в психушку засунуть? — за считанные секунды агрессия взяла верх над разумом, заставляя переходить на крик, — я нормальный! Слышите?! Я не больной!
Парень вскочил на ноги, продолжая кричать на Георгия, который сидел на своём кресле, внимательно наблюдая за разъярённым пациентом, который ходил кругами по кабинету, доказывая свою правоту.
— Александр, — произнёс мужчина в тот момент, когда волна злости немного отступила, и Саша молча мерил шагами кабинет, — я лишь предложил Вам расширенное обследование. Ничего больше. Если Вы не хотите, то просто скажите «нет». Я не могу заставить Вас.
— Нет. Я не согласен. Это всё? — Саша вопросительно вскинул брови, и, не дожидаясь ответа, продолжил, — тогда я пошёл. До свидания. И с наступающим.
Селихов быстро зашагал к двери и, схватив висящее на крючке пальто, буквально выбежал из кабинета. Уже на выходе из клиники он заметил небольшой пакетик в своей руке, который так и не решился подарить.
— Могу чем-то помочь? — администратор за стойкой подняла взгляд на парня, который молча топтался на одном месте и мягко улыбнулась.
— Да. Передайте Георгию Тамазовичу.
Он аккуратно поставил на стойку яркую упаковку, которую всё это время держал в руках. Девушка ловко подхватила пакет за разноцветные ручки, заставляя его магическим образом испариться под её рабочим столом.
— Могу узнать от кого подарок? — продолжала улыбаться она.
— Нет. С наступающим.
Небольшие колокольчики на рождественском венке, висевшем на двери клиники изнутри, весело звякнули за спиной Саши. Он разблокировал экран телефона и, быстро найдя в списке исходящих нужный номер, медленно зашагал в сторону неприметного переулка, в котором оставил машину. Гудок почти мгновенно сменился женским голосом.
— Ну что, как прошло? — голос девушки звучал обеспокоенно. На заднем плане слышались разговоры людей и смех.
— Сонь, вот ты счастлива? — парень поднял взгляд на небо, затянутое тучами.
— Саш, при чём тут это? — голоса на заднем плане стали тише, а через секунду послышался глухой стук закрывающейся двери, — Всё хорошо? Ты на приёме был?
— Не, ты ответь мне, — глупые снежинки липли, падали на его лицо, моментально растворяясь, чтобы через мгновение стечь мелкими каплями.
— Ну, — тихо произнесла девушка после долгой паузы, — да. Скорее да, чем нет. Саш, я переживаю. Скажи, что всё хорошо. Зря ты отказался отмечать с нами. Может тебе было бы спокойнее? — почти сразу затараторила она.
— Сонь, а вот я псих, — капли влаги становились невыносимо горячими на щеках парня, — этот чёртов докторишка, которого, между прочим, нашла ты, — Саша говорил всё громче с каждым словом, переходя на крик, — сказал мне лечь в психушку. Мне! Как настоящему психу! Я похож на больного? Вот скажи мне! Это ты его нашла!
— Саш, ты, конечно, не псих, но может что-то серьезное. Что он сказал?
— Нихера твой врачишка не сказал. Только выёбывался тем, какой он ахуенно умный. Пусть засунет свои дипломы в жопу себе!
— Саш…
— Забей, — парень разблокировал двери машины и сел на водительское кресло, — знаешь? Правда, забей. Празднуй, радуйся. Я тут разберусь как-нибудь сам. С наступающим. Поздравь родителей и парня.
Телефон с заблокированным экраном полетел на пассажирское сидение. Парень ударил кулаком по рулю, от чего рана на ладони в очередной раз лопнула, отзываясь яркой вспышкой боли.
— Ненавижу! — очередной удар.
*15 лет*
— Ты ахуел?!
Парень толкает Селихова в грудь, когда тот пытается подойти ближе, чтобы поцеловать свою новую «влюблённость». Это была плохая идея с самого начала. Что общего могло быть у пацана с района и домашнего мальчика Саши? А Саше казалось, что любовь творит чудеса, что он сможет доказать это своему новому «другу».
— Ты чё бля, из этих? — парень стоит, засунув руки в карманы, и выпячивает грудь так, что, кажется, сломается, смотря на Селихова немного сверху, — не суйся ко мне. Понял, ублюдок?
***
— Ненавижу! — кровь пачкает оплетку руля, стекая по ребру ладони.
*15 лет*
Боль в ребрах такая сильная, что сделать вдох кажется невозможным. Его «любовь» его и убила, подкараулив после занятий с репетитором в паре сотен метров от дома. Асфальт кажется ледяным, а кровь, стекающая по лицу, — обжигающе горячей.
— Пидор ебучий, — плевок прилетает прямо на оголившуюся спину.
Хочется закрыться и убежать, но куртка, за капюшон которой его оттаскивали обратно, лежит грязной кучей в нескольких метрах.
— Ты — гниль, — голос обидчика звучит так близко, что Саша на секунду представляет, что с ним говорит его собственный разум, — никогда от этого дерьма не отмоешься.
***
— Ненавижу их всех! — стирает со щёк большие капли слёз, смешивая их с собственной кровью.
*15 лет*
Отец наотмашь бьет его по лицу, задевая разбитую бровь, которая успела зажить за пару дней.
— Подрался, говоришь? Что же ты отцу родному врал. Пидор ты!
Бьёт ещё раз, от чего в глазах темнеет на долю секунды. Парень хватается за стену, около которой сидит. Табуретка под ним жалобно скрипит.
— Мало тебя били. Надо было ещё, чтобы всю эту херню пидорскую из тебя вытрясти!
Очередной удар по лицу, и Саша падает на пол, подставляя руки. Боль новой волной накрывает сознание. Он оглядывается на мать, стоящую к нему спиной. Она вытирает руки, закончив мыть посуду, и, не взглянув на него, выходит из кухни.
***
Когда злость отступила, он взглянул на собственные руки, на одной из которых уже запеклась красная корочка, неприятно стянувшая рану.
