***
Барон, держа Мадса на вытянутой руке, прорычал Тиму и Анатолю, которые застыли чуть поодаль, огромными глазами глядя на эту жутковатую картину: — Идите и не высовывайтесь. Ясно вам? Оба только и смогли, что кивнуть. Барон потащил Мадса куда-то вниз по лестнице, словно нарочно цепляя его обо все углы. Тот тихо мычал и едва приоткрывал глаза. Он не до конца отошёл от воздействия героина. Вдруг он понял, что вокруг потемнело. Барон втащил его в какую-то небольшую бетонную комнату, погружённую во мрак. Однако, несмотря на спутанность сознания, Мадс мог видеть окружающую его обстановку обострившимся в сто раз зрением. Барон захлопнул дверь и буквально сорвал пока целые остатки одежды с Мадса. Тот улыбнулся, понимая, что настало время погрузиться в удовольствие вместе с хозяином… Сильнейшая пощёчина почти сбила его с ног. Мадс задрожал и поднял ошеломлённые гневные глаза на барона. Тот впервые поднимал на него руку таким способом. — Что за… — начал было он, как его дыхание перехватило. В мгновение ока он оказался на четвереньках, почти в коленно-локтевой позе, лодыжки его и запястья охватили цепи, такой же холодный металл скользнул по его шее, приковывая на цепь. Мадс был ошеломлён, напуган и охвачен злостью, совершенно странной и непонятной. Барон скинул с себя пиджак, шляпу, жилет и закатал рукава. В его руке тут же появился тяжёлый кнут, перевитый железом, кое-где выпирающим из сплетения кожи. Старшему демону нравилась эта унизительная и крайне неудобная для Мадса поза. Он по-садистски наслаждался напряжением в его мышцах, негромко и по-возможному холодно сказав: — Я очень не люблю, когда меня ослушиваются, Мадс. Очень не люблю. Знаешь, что я делаю за это? По виску Миккельсена сполз холодный пот. Он сам мог почувствовать запах своей ярости и страха. Вдруг к этим ощущениям добавилась оглушительная, настоящая, физическая боль. Барон изо всех сил стегнул его кнутом между лопаток. Мадс закусил губу до крови и негромко охнул. Барон ловил флюиды его ощущений, неприятных, одних из худших в его жизни, позволял им пройти через своё тело и сконцентрироваться в своём паху… Мадс почти не кричал. Он не мог кричать, стонать, молить о пощаде и прощении. Словно его лёгкие превратились в огромную красную рану, а рот заткнуло своё же собственное мясо. Барон хлестал его всё сильнее, видя, как под его ударами спина превращается в настоящее месиво из крови и кожи, ему нравилась последненатянутая терпеливость, с которой провинившийся раб сносил боль, это гордое, но падшее молчание… Барон опустил руку. Его плечо затекло. Мадс, чувствуя, как боль от растерзанной в клочья спины выворачивает его наизнанку, прошептал: — Хозяин… Не надо. Барон низко и глухо рассмеялся. — Не надо? По-другому, видимо, в тебя не вбить приказ. Это было только начало. Мадс скребнул ногтями пол. Глухая злость в нём требовала выхода. Из его окровавленной спины показались такие же алые крылья, оттеняя собственную плоть. Дверь в камеру его пыток захлопнулась за уходящим бароном. Миккельсен впился в пол и глухо завыл, как раненый зверь…***
Тим опустился на мягкий диван, побледнев, как мел. Его глаза с отчаянием смотрели на Анатоля. Он был невероятно напуган, он разрывался от противоречивых чувств, не в силах понять своего хозяина, который сейчас мучил своего же мальчика, за очень серьёзную провинность, но не слишком критичную. — Тим? — слуга барона сел рядом и мягко коснулся рукой его спины и талии Мальчик поднял на него уже наливающиеся слезами глаза. — Мне страшно… Ручейки побежали по его щекам. Тим плакал сейчас, как ребёнок, но почти беззвучно, он научился плакать так с пару месяцев назад и не мог разучиться. Анатоль одним движением приподнял Тима и усадил к себе на колени. — Маленький мой, чш-ш-ш… Не плачь. Всё хорошо, я с тобой, — ласково заговорил он, вытирая рукой слёзы. Тим был сейчас таким чувствительным и хрупким, что неосторожное движение никак не должно было задеть его. — За что… Он так с ним? — всхлипнул Тим. Анатоль тяжело вздохнул. — Дисциплина. Всего-лишь она. Мальчик сглотнул слёзы. — Вот так? Демон кивнул. Он знал, что барон в настоящем гневе теряет последние остатки человечности. Он сам познал это на своей шкуре, но видеть, как такому же подвергаются и другие было выше его сил. Он обнял Тима, прижавшись к нему лицом. — Мне тоже страшно. Он сказал это совсем тихо, на грани слышимости. Сейчас оба словно забыли о своём месте в этом мире, это было два мальчика, страдающих одинаково — от страха, переживаний и внутреннего непонимания — как их добрый хозяин может терзать одного из них? Оба надеялись, что гнев барона сойдёт быстро, так же, как и возник. Но они крайне сильно ошибались…