Интермедия

Юноша не тешил себя какими-то надеждами и мечтами о таинственном родственнике, появившимся из ниоткуда и жаждущем получить опеку над своей кровиночкой или ещё о чем-то подобном. Он знал — умрёт мать, и вместе с этим умрёт любая надежда провести последний год до совершеннолетия не в интернате, не говоря уже о трауре, который, к сожалению, пришлось нести не только ради вида — грудь первые две недели точно жгло отвратительными чувствами. Когда он увидел Дом, то к горлу сразу поступило отвращение — это место было хоть и такое, каким он себе представлял, всё равно волна негодования заполнила его мысли. Директор этого места внешне тоже был похож на человека, которому более важны подачки от государства за содержание инвалидов, нежели чьё-то состояние. Каким он был на самом деле, его внутренний характер — непонятно, но учитывая, каким Дом, вряд ли внутри этот человек сохранил в себе достаточное сострадание. После, как окажется — местные зовут его не иначе, чем Акулой, и именно эта кличка вполне ложилась в его образ. Подселить новенького решили в Первую, которая сразу показала свои зубы, наточенные морковными котлетами и пережеванными ручками. Все они были в колясках — только Кит мог ходить медвежьими шагами и адской болью при этом из-за какой-то разновидности, кажется, артрита. А новичок, подселенный в «хлев с волками», как он мысленно прозвал свою комнату с такой проблемой вообще не сталкивался — у него имелись две здоровые ноги, и, видимо, взамен этого, руки ниже плеч полностью отсутствовали — были протезы, ради покупки которых в своё время пришлось сделать многое и матери, и ему. Так что даже в первый день чистую зависть можно было почувствовать даже во взгляде. В Доме и так было куча дурацких правил: вместо имен здесь ходили клички, как будто у каких-то собак (и если какой-нибудь Профессор или тройняшки Ниф, Нуф и Наф ещё хоть как-то объяснялись, то обзывать человека Сморкачом, Плаксой, Писуном или Кусакой походило на уровень развития и обзывательств шестилетних детей), хотя, группа слишком много тратящих внимание на внешний вид и пугающая почти всю Первую Псов присутствовала; многие места были закрыты для посещения Фазанов (теория о том, что здесь как будто живут животные, а не люди подтверждалась ещё и тем, что комнатам давались звериные названия), так как крышевались местными «интеллигентами» Логами или девушками, с которыми, сюрприз, опять никто не разговаривал как и они с ними. И это было только тем, что сразу и сходу являлось чем-то неадекватным. Сама же группа неспроста была первой: каждый день был запланирован уже словно до рождения: подъем (и уже тут начинались трудности, так как «сокомнатникам» нужно было помогать одеваться, и кого ж начать просить, как не безрукого парня с протезами, в которых, бывало, застревала ткань), сидячая зарядка и процедуры, завтрак в семь утра, уроки, на которых нужно думать только об уроках с восьми до трех (иногда четырех) дня и перерывом, длиною в полчаса на обед, домашние задания до семи вечера и свободное время до отбоя в девять. Ну и какие-то медицинские проверки раз в неделю, из-за которых отменялись уроки и коих не успелось увидеть. Ненависть Фазанов только росла, подкрепляющаяся уже не только завистью — юноша выделялся, хоть и сам этого не признавал, считая себя вполне обычным и не желающим зла другим (разве что чутка и в гневе). Не спешил избавляться от Наружных (ещё одно кажущееся смешным слово, ведь всё, что находится за этим зданием и небольшим участком заднего двора почему-то недолюбливалось) вещей и забивать сумку только любезно выдающимся комплектом нижнего белья, сменной рубашки, коробкой салфеток, учебными принадлежностями и комплектом для душа. У него была любимая футболка с иностранной рок-группой, которую он предпочитал носить чаще, нежели чёрно-белую классику. Ночью отвлекал остальных снятыми протезами. Он не особо боялся Логов, хоть и всё равно лезть к ним не хотел и не разделял подчёркнуто-вежливые беседы о задании в контрольной по алгебре или шутки про дискриминанты в биквадратных уравнениях. Даже немного больше этого — прогуливал некоторые уроки в учительском туалете, не желая пытаться делать конспекты своими руками. Конечно, он понимал, что это лишь отговорка, но он всё равно не видел своё будущее в каком-то университете или даже, признаться честно, после совершеннолетия и не стремился учиться тому, что лишь навевало скуку.

***

В один из прогулов он и получил кличку, которая, кажется, окончательно настроила группу против нового члена. Это был пятый день прибывания, его всё ещё звали новеньким или безруким, когда чего-то хотели (Фазанов, видимо, крестили мальчишки посмелее, когда они до этого снисходили, оттого, наверное, они звучали как детская дразнилка), хотя имя называл ещё Акула при переезде в комнату. Третий урок химии и учительский заброшенный туалет, куда заходили другие комнаты только чтобы рубиться в карты или покер, так что место было идеальным для того, чтобы коротать время, читая более интересную, нежели материал, фантастику или расхаживая от стены к параллельной, думая о чём-то. А сейчас там на наверняка холодном полу вальяжно устроился какой-то колясник не из их комнаты и чье средство передвижения было хаотично опрокинуто на бок… Одно ухо было проколото шесть раз, второе ноль. Каре, похожее на чутка отросшую женскую версию «под мальчика» покрашено в почти чёрный, и корни уже отрастали в небольшом количестве. Одетый в какую-то полосатую тунику, фиолетовые спортивки и перепачканный пиджак поверху. Тот, о ком впечатление складывалось крайне странное. Воцарилось молчание, и вошедший Фазан прикрыл дверь ногой. Именно Фазан решил нарушить молчание: — Ты… Чего тут делаешь? — Осторожно спрашивает он, не особо чувствуя страх за то, что его аферу с прогулом раскрыли. Молчит. Спрашивающий присматривается внимательнее — невольный сосед раскладывает пасьянс — половина карт были меченые и/или помятые, несколько вообще были из разных колод таро, но того это вообще не волновало. — И что… Удобно раскладывать тут? — Он уставился на чужие руки, из-под рукавов которых на одной из рук виднелась татуировка тернового венца. Опять молчит. Всё равно интереснее этой партии ничего не наблюдалось. В середине которой игрок выругался на тройку и просто подложил под неё десятку пентаклей, тем самым выиграв партию. — Разве пасьянс не подчиняется правилам? — Спросил после этого наблюдающий, не особо надеясь на ответ. — Можешь снять рубашку, — а на вот такой ответ даже не рассчитывал и от удивления всё-таки расстегнул почти неподдающиеся пуговицы, оставаясь в одной любимой футболке, находившейся под ней. — Из всех исключений есть правила, вот я к чему. Или всё-таки наоборот. — А мне показалось, что ты извращенец, — вырвалось из уст уже одевающегося обратно юноши. — Я не могу быть в ответственности за чувства других. Да и когда кажется — креститься надо, — и очень уж, гад, нескладно ухмыляется, обнажая то, что передний зуб ему где-то выбили. — Даже тогда, когда тебе не особо-то идёт татуировка? — В ответ опять промолчали, лишь шурша собираемыми картами. — Где делал? — В Доме, сам. — Остальным тоже делаешь? — Кивок. — И мне бы смог сделать? — Прогуливающий уроки Фазан, который хочет набить татуировку! Скажу кому — не поверят ведь! — Парень совместил несочетаемое — ошарашенно залился смехом и будто бы стал посговорчивее, проявляя, что ли, интерес к редкому явление. — Я бы даже в карты сыграл. Твой проигрыш — приходишь в этой футболке на уроки. Мой — бью одну за счёт заведения. Но мой набор пропал на меняльном вторнике, а меченые в таком деле не катят. — Татуировки с тобой хотя бы на всю жизнь, в отличие от людей, — задумчиво ответил юноша. — Я пока не определился, но как тебя найти? — По кличке. Донато ди Никколо ди Бетто Барди или просто Донателло. — Ты и скульптуры делаешь? — Нет, я скорее как Рафаэль, если думать в эту сторону. Но кличку почти никогда не меняют… А ты — Бунтарь. После этих слов Донателло сложил колоду в карман, а потом сделал какой-то невообразимый трюк, и собеседник даже не понял как лишь одной ловкостью рук и верхней части тела он с пола переместился в коляску и выехал. Кличка очерняла Фазанов, но менять они не имели права, лишь часто злобно косясь на её хозяина. Да и другие из Пятой и даже кто-то из Третьей иногда показывали пальцем на Бунтаря в столовой — фазаний крёстный оказался высоким в плане какой-то их иерархии. Выше него были только Папа Стервятник и Табаки, выше которых только Слепой, выше которого стены Дома.

***

На седьмой день пребывания, сразу после уроков, Бунтаря вызвал Акула. Юноша сразу понимал, зачем. — На тебя подали жалобу разом вся моя любимая группа, — сходу начал он. — Я ведь хотел устроить симбиоз: двое ходячих определенно бы помогли больше своим не настолько везучим товарищам и друзьям, чем один! — Поэтому отправили безрукого, — тихо сказал юноша и закатил глаза. — Я не могу отказать своим любимым и послушным ученикам, да и просят что-то они у меня нечасто. Так что ты, головная моя боль, отправишься либо в Третью, либо в Четвертую. Сразу же, когда остальные пойдут на медосмотр. Ну и конечно же, отметку в личном деле ты уже заработал… — Это тэбэ пэрэдачка, от Донатэлло, — наорал какой-то малолетний Пёс и сделал бы это почти в ухо, дотянись он бы ростом до Бунтаря, стоящий на выходе из кабинета директора и протягивая целофановый пакет с бумажками, а после вручения сразу утопал куда-то. Осмелился он открыть её только придя в тот самый туалет, чтобы не увидел никто из комнаты и не стоять истуканом посреди коридора в Доме. Это была не записка, а две каких-то инструкции от Шакала Табаки. Первая — про переезд из чужой комнаты, а вторая про список базовых вещей, требуемых в Птичник. Воды, удивительно в инструкциях особо не было — пусть и не особо были понятны правила про уничтожение за собой всего, что нельзя было унести… И про часы. Только сейчас захлестнуло ощущение, что ему не хочется ни в одну из комнат. Крысы — определенно нет, тут даже думать не надо. Псы строят из себя что-то в таком же количестве, сколько это делают Фазаны. Птичник — чистой воды цирк, перемолотый и идущий рука об руку с трауром. А Четвёртая — про неё даже сказать было особо нечего… — Успокойся. Всё лучше, чем то, что тебя хотят прирезать во сне листами из учебника вся комната, — Бунтарь сказал это сам себе вслух, вдохнул и выдохнул несколько раз, откидывая мешающие светлые пряди с лица.

***

Вещи не надо было собирать долго — большинство было сложено в сумку и после использования убиралось туда. Подумав какое-то время, Бунтарь принёс общее ведро для воды и пустую урну для бумаг из ванной, кинул свою простыню в мусорку, а после зажёг припрятанную спичку и выкинул туда же, вовремя потушив пламя. — Господи, нафиг я это сделал, — вздохнул виновник. А Акулы всё не было и не было — естественно, он пришёл с Ящиком, опоздав часа на два. — Чего это тут гарью пахнет? — Директор принюхался внимательнее, очень громко шмыгая носом. — Да так, — парень успел уже убрать и вытереть всё за собой, спрятав ещё немного выдающие его «руки» за спину — Не заставляй меня жалеть о том, что поверил тебе на слово. Ящик взял сумку, и вскоре его встретила… Четвёртая. Юноша выдохнул, пытаясь успокоить своё сердце. — Даже не умоляй меня о переселении. Живи как хочешь с этими извергами и содомитами.

***

— Новенький, особенно наш — всегда интересно, не так ли? — Риторически спросил Шакал, смотря на безрукого. — Ну, я тут уже неделю как… — Бунтарь ошалел от количества всего и сразу, чем были заполнены даже стены, а также от внешнего вида этого колясника, который как будто был продолжением этой комнаты. Когда мать просила убрать бардак, он никогда не был даже и половиной того, что происходило в этой комнате — даже если тут живут точно больше семи человек и в манеже лежит какой-то младенец, обитатели, наверное, никогда не слышали о слове «уборка». — Ну, о чем я и говорю. Но-ве-нький. Но талантливый. Настроил против себя за всего лишь одну неделю праведное войско Фазанов, пытаясь сломить их тоталитарный режим и обязательное посещение уроков физкультуры, — он поклонился, после перелезая на пол к Донателло, пробующему какую-то подозрительную банку. — Это скисло, — произносит он. — Я себе тогда заберу. — В очередной раз ловишься. Это не «скисло», это замурованная тля в отваре. — Угх. Давай в следующий раз я тебе дам карандаш, чтобы ты не написал название какой-нибудь ручкой с исчезающими чернилами. Ну или оставлю его себе, наточу и пырну тебя, пока ты будешь спать за такие шутки. — А с новеньким что делать будем? — Пробубнил какой-то парень с горбом, переворачиваясь на другой бок. — Очевидно же! Будет спать на общей кровати! — Не любовники мы, чтоб вместе спать, — отозвался переселяемый. — Ну, насчёт Дона и Лорда я бы не был так однозначно уверен, — Шакал получил тычок в плечо от рядом сидящего. — Ну и что тебя тогда — в манеж Толстого, на пол или на перекрёсточный диван, может? — Мы ж не изверги, — покачал головой Донателло. — За Лэри не говори — он еще успеет повеселиться, — в комнату вошёл какой-то парнишка в веснушках с подносом с чаем, и Табаки принял его с благодарностью, широко улыбнувшись. — А вот это, да спасибо, Мак, уже совсем другой разговор. — Что ещё за Лэри? — Спросил новенький, нервно крутя один протез в другом. — Удивительно, что ты не знаешь, — Табаки показательно отхлебнул чай и медленно его проглотил, прошептав — Командир Логов и ночной кошмар тех, против кого ты восстал! Спросив разрешения взять себе кружку и попивая неплохо сделанный чай уже на общей кровати, Бунтарь понимал, что об этой комнате ещё много предстоит узнать. И, наверное, много пережить…