***
Тирания Спортсмена окончательно сошла на нет после выпуска, окрестившегося Кровавым и какого-то времени после, которое было необходимо практически всем, чтобы оклематься, и Чумные Дохляки изжили себя, потому что знак протеста против Хламовника больше был не нужен. Теперь они, младшие воспитанники Дома, бывшие тени старшеклассников, встали на их место, пусть и самим было меньше двенадцати. И все вещи, обязательства и пространство комнат перешло по наследству. И со временем, весьма небольшим, им воспользовались — к тому же, в Дом поступали и новенькие, в старых комнатах было бы очень тесно такому количеству. Буйные ушли в Крысы, тихие, часто похожие на чертей из омута — в Птицы, где главенство взяли Сиамцы (каким, правда образом, ведь тогда это всё ещё были два диковатых брата, внезапно увлекшихся флористикой), некоторые новенькие — в Фазаны и подчинялись только правилам нового директора и такого же воспитателя. Но Дохляки, из которых поуходили практически все, всё-таки не перестали существовать, перерастая в Четвёртую, взявшую к себе Зануду, и, самое главное, Спортсмена, которого любил помучать и измываться именно Волк, а не остальные состайники, которые тоже настрадались от него.***
Хоть и групп было несколько, власть в Доме взял именно Слепой, как и вожачество над Четвёртой. Вожаки ещё слишком явно помнили ошибки прошлого и старались учиться на них, советуясь о самом важном с другими главарями (только некоторые вожаки Крыс в определенный временной период оставались иногда слишком самонадеянными, ну и «староста» Фазанов в такие дела не влезал). Только одно решение, повлиявшее на жизнь обитателей во всех направлениях здешнего существования, Хозяин Дома принял единолично. Парни жили отдельно от девушек не только в плане комнат, но и в плане остальной жизни — они вместе сидели в столовой, могли быть в одно и то же время в библиотеке, бильярдной или классе, но разговоров между ними не велось. Большинство девочек и так противились мальчишек, да и авторитет Слепого не осмелились оспорить, так что правило соблюдалось.***
Время, когда Донателло осмелился взять крёстника, запомнилось ему хорошо. Это было в те -дцать лет. Пятнадцать, вроде как, но в этом нельзя быть точно уверенным. Он тогда уже давно перестал изводить себя придуманными тренировками (кроме вечного курса «ходьбы без ног») и оставил свою детскую кличку, как и обещания. Вместо этого колол иглой тогда ещё второй прокол; разводил в воде чёрную краску, закрашивая седые пряди; абсолютно не по стилю или погоде носил бесформенные толстовки и пиджак поверх них; тратил достаточно много денег на материалы и был негласным психологом мужской части Дома. Ведь в Доме было два общепризнанных художника. Первый — Леопард, Крысиная гордость — он предпочитал стены и буйные долго сохнущие краски, и те места, которые отмечались им, после скрывались от посторонних. Второй — как раз-таки Донателло — стены как холст он любил меньше, и работал чаще в альбоме (точнее, в крепко сшитых между собой обычных альбомах количеством где-то между десятью и тридцатью и превращенных так в один большой), который мало кто сумел лицезреть или на телах, за относительную плату нанося практически любой рисунок, если это не гарантировало попадание в Могильник из-за слишком раздражительного типа кожи или прочих огромных рисков осложнений… … И работая в ванной комнате Четвёртой, куда состайники не входили, пока велось дело, он становился хранителем множества секретов, заглушаемых для остальных вечной музыкой, грохотом и Табаки. А также иногда принимал приходивших простых посетителей, которые желали выговориться или совета. А их художник не давал и просто выслушивал, не вмешивался до тех пор, пока чужая глупость или ошибка не могли навредить чему-то более серьёзному, чем состоянию самого человека, совершающего что-то и спрашивающего, как поступить. В пределах разумного — там, где грозила определенно смерть, всё было иначе и зависело от каждого случая отдельно. Новеньких в комнате не было со времен подкинутого кем-то из руководства сюда Толстого — несколько лет Горбачу, Чёрному, Донателло, Лэри, Слепому и когда-то ещё не убитому вожаком Волка хватало вместо кучи соседей одного лишь Шакала. Блондин, въехавший на коляске с не особо большим количеством вещей, с порога возомнил о себе многое. — Будешь Лордом, — произнёс тогда Донателло, пронзительно смотря на прекрасную взрывную смесь, кинувшую с размаху вглубь Четвёртой свой чемодан и совершенно не беспокоясь об этом. — Пошёл нахуй, — только и получил в ответ только что ставший крестным парень. — Много я прожил на этом свете и повидал всякого! Но чтоб Дон кого-то крестил — это впервые! — Табаки, единственный кроме этих двоих и хрюкающего Толстого находился в комнате и как всегда слишком показательно удивился, зная, что в Доме крестник и крёстный автоматически становятся друг другу семьей, и что художник Четвёртой такие обязательства после истории с Ведьмой на себя не брал. До этого момента. — Решил сотворить какую-то глупость, — честно хмыкает в ответ, даже не став это скрывать и отмечает про себя, что такое поведение новенького наверняка вызвано кучей комплексов, черезмерной опекой и прочей Наружной дрянью… И что руководство не сглупило — посели такого в Фазаны, и бедные зазнайки сойдут с ума почти что в прямом смысле слова… Жизнь продолжалась, конечно, и до и после. Крёстный успеет ещё настрадаться от крестника и, конечно же, наоборот — надо же как-то перевоспитывать того, за кого интуиция и желание разнообразить жизнь подсказали взять ответственность… Но почему-то именно этот момент знакомства вспомнился, когда Донателло узнал очередного новенького, собирающегося жить в Четвёртой. — Новенький, особенно наш — всегда интересно, не так ли? — Риторически спросил Шакал, смотря на безрукого.