***
Череп действительно сильно отличался манерами от Мавра. Нет, его нельзя было назвать интеллигентом с каким-то знанием кодекса богатого этикета, но он разговаривал с Кляксой с уважением, передавая письма — надоумила его Ведьма, так ему была важна эта переписка или он действительно не чувствовал превосходства и власти над младшим — непонятно. Про Мавра же ходило много разговоров об условиях бесплатного труда и злостного праведного ремня за пазухой, но это не волновало — старшеклассникам внутри основного Дома (Могильник и санаторий меняли правила) прощалось практически всё и со стороны боготворивших младших и даже воспитатели редко ругали их за то, за что детей поменьше бы уже, наверное, прибили бы насмерть. Переписку мальчик действительно хранил в строжайшей тайне настолько, насколько вообще мог. Даже проверял несколько раз, не проходит ли мимо кто-то, когда передавал письма, и даже когда Ведьма или Череп говорили, что в округе точно нет никого. Был соблазн рассказать всё Вонючке — непонятно, почему именно ему. Тайну бы он, несмотря на репутацию и внешний образ болтуна обо всём подряд сохранил бы — кажется, именно это подсказывала интуиция. Слепой бы также не стал рассказывать - насчёт остальных непонятно. Но всё равно Клякса не обмолвился и словом об письмах и не вскрывал ни одно, а остальные и младшие, и, наверное, старшие либо действительно не знали о ходящем романе, либо делали вид — готовились нанести удар или не желали влезать. Даже война со Спортсменом ушла будто бы на второй план, и уже не из-за погодных условий. Две группы показательно кривились на обеде, подслушивали друг друга и морщили носы, когда встречались в коридоре — но не более. Мысли занимала либо любовная переписка, либо написание уже своих писем на печатной машинке, принесённой Лосём Смерти и Рыжей или поход к ним, либо простая рутина в комнате и даже редкий по меркам Наружности, но достаточно частый по меркам Дома поход на возобновившиеся уроки.***
В комнате Чумных Дохляков в очередной день находились все, кроме Рекса и Макса, когда туда заехал Клякса. Но день не был бы таким примечательным, если бы за стеной не послышался какой-то шум. Слепой совсем немного и странновато ухмыльнулся и пояснил для пришедшего с перевязки Волка и приехавшего после передачи письма Черепа Кляксы: — Сиамцы договаривались насчёт Слона. Его оккупировали как тогда меня и Волка, но к нам не отправят. — Ты отправил говорить со Спортсменом Сиамцев? Сиамцев?! — Волк сжал кулаки и инстинктивно несильно ударил ножку кровати забинтованной ногой. — Да! Просто, блять, прекрасно! Один будто родился, чтобы драться, а второй просто поддержит брата в любых начинаниях! Там Хламовных десять минимум! — Ты хочешь, чтобы мы бросили своих? — Сжал кулаки Клякса, почувствовав необъяснимую злость на Волка. — Как часто ты дрался? — Поднимает бровь Волк. — Всё равно, чем больше тем лучше! — Сейчас это неважно! Айда сражаться с оккупантами! Готовьтесь! — Вонючка начал издавать боевой клич и бить себя по груди. А потом хламовный Родинка пнул со всей силы дверь ногой так, что она как минимум открылась и чуть не слетела с петель, и так замученная до них десятилетиями. Даже если кто-то хотел бежать, это сделать было нельзя, так как в комнату влетели ещё трое хламовных и Макс, царапающий ногтями на бегу одному из них лицо и пытавшийся увернуться от ударов. Рекс же дрался в коридоре, и вскоре баталия перешла именно туда. Хламовник брал победу тем, что там, кроме Слона теперь жили почти здоровые мальчики, подчиняющиеся тирану и количеством больше, чем поселились в Чумных Дохляках, а некоторые из них занимались спортом или весили как худой мавриец. Их противники старались брать победу тем, чем могли позволить их навыки. Вонючка ловко маневрировал на своей коляске так, что казалось будто он только притворяется неходячим; Горбач предпочитал кулаки и более-менее честный бой; Слепой, несмотря на отсутствие зрения, бил хоть и реже остальных, но больно и метко, судя по тому, что у Пышки, вроде как вылетел зуб вместе с огромным количеством крови и его визгом; Волку пригодилась забинтованная нога, так как огромный гипс был тяжёлым оружием и ударял чаще в ноги, чем в места выше пояса; Фокусник не был особо подкован в драках и часто падал на пол; Рекс и Макс были чаще дуэтом, чем отдельно, и дуэтом непредсказуемым, первее всех умудрились сломать нос и себе, и кому-то из Хламовника; Клякса сражался хуже остальных, стараясь не попадать под удары и своих, и чужих, и лишь по неосторожности наехал на ногу Зануды. Слон орал в углу, размазывая катившиеся по лицу слёзы и сопли. Старшеклассники смотрели на зрелище издалека. Не вмешиваясь, но саркастично болея за понравившегося неуклюжестью, или, наоборот, прытью, бойца, смеясь, дразня и хлопая. Даже казалось, что на других этажах Дома никакая музыка не сможет заглушить происходящий конфликт. — Твари! Неугомонные ёбаные твари, которые не хотят жить как нормальные мальчики! — Спортсмен подбежал к Кляксе, наверняка потому что хотел вывести из строя неходячего. Почувствовав то, как его схватили за одежду, Клякса даже не хотел вырываться, чувствуя, что сейчас это только раззадорит вожака противников. — И что?! Взяли к себе того, кто даже не может ничего сделать, когда его берут за горло — вот такие вот мы хорошие! Кажется, голос вожака действительно откликался где-то там у некоторых его состайников. Только вот, кажется, даже он сам не ожидал того, что откинув прочь от себя Дохляка, тот оправдает название своей комнаты, очень неудачно стукнувшись головой об угол стены… Слон зарыдал сильнее, хотя, казалось бы, дальше уже некуда…***
— Я не бью портреты. Прекрасно, что ты нашёл себе девушку, но я этого делать не буду, — Он говорил так, как научила Его хозяйка этого места после того случая. — Я тоже не привык бить ебала серодомным детишкам, но для тебя сделаю исключение. Он вышел из-за стола, кинув купюры обратно мужчине. Хотя, нет, не мужчине, а очередному местному чудищу. А потом, хлопнул дверью, надеясь, что очередной проезжий урод из трущоб не решит, что самая лучшая месть — разнести всё в салоне. — Когда уже слухи о том гоблине дойдут до всего, что находится у прилесья? — Ласка затянулась сигаретой, видя то, как приютенный юнец опять вздыхает. День был как всегда. С тех пор как Он вышел (именно вышел — ноги полностью слушались, и почему-то шаги получались легко) на разрушенную дорогу, непонятную заправку и злобный город. В Чёрнолесье мальчика сторонились и не любили — как позже оказалось, Прыгуны часто теряли память и сострадание, становясь пустыми оболочками себя прошлых. Ласка была то ли достаточно старым Прыгуном, уже не помнящим ничего из прошлой жизни, то ли изначальным обитателем этого места, поселившая у себя незванного для города гостя. Женственная, менее грубая, чем остальные особы прекрасного пола здесь, пусть и не очень красивая, она занималась странным делом для маленького города, где кажется, даже не было больницы — единственная во всём Чёрнолесье колола пирсинг или делала татуировки, и первое у неё получалось в разы лучше второго. Город был поразительным и отвратительным одновременно — жители были низки, морщинисты и грубы, улицы грязные и однообразные, но что-то в нём притягивало взор. Пусть и обращались здесь к Прыгуну не иначе чем на «эй, ты» или более нецензурными синонимами. Клички из Дома, придумывание прозвищ и Наружные имена их не интересовали — жители знали поименно каждого Ходока и большинство старалось походить на кого-то из них настолько, что это было почти уморительно, а больше им было и не надо. Хозяйка этого места учила делать татуировки сразу как только прознала о художественном таланте своего подопечного — никого вообще не смущало то, что их делает девятилетний (хотя, может уже и десятилетний или даже аж стукнуло одиннадцать — дата дня рождения как-то вылетела из головы как и дата сегодняшних суток) ребёнок — может, руки быстрее уставали, чем у взрослого, а зеркал и отражений в луже здесь не было и это Его пугало — может, Он тоже становится похожим на здешних обитателей. — Не разнёс, кажется, — Прыгун заходит внутрь спустя пару минут и достаёт из кармана припрятанную еду. Кажется, хозяйка местной таверны говорила, что на Изнанке чернила съедобные, но осмеливаться съесть материал для работы мальчик не хотел. — Никогда не ищи самку, которая требует от тебя свой портрет на плече. Или на ягодицах, или на ноге, — Ласка неопределенно машет рукой, уже избавившись от сигареты, а потом подходит ближе и нагло откусывает чужую еду. — Рановато мне ещё искать — я не взрослый. Он засовывывает весь остаток себе в рот, чтобы девушка больше не живилась его завтраком-обедом-ужином и вспоминает тот первый случай с портретом. Здесь, вне зависимости от того — рисовались ли изнаночные или кто-то из Дома, портреты будто изначально получались из-под его руки настолько хорошо, что будто это была фотография. Так что первый клиент, набивший это, был более чем доволен. А потом его брат, чье лицо (пусть и уродливое как у остальных жителей) и набили в качестве татуировки, погиб в пожаре. И вместо лица, эта метка была уже в виде огня, и по словам набившего, неимоверно жглась. В этот день больше никто не приходил, в следующий тоже. И через пару дней после этого… — Знаешь, что с происходит с тобой в твоём настоящем мире? — Спрашивает однажды какой-то мужчина, пока ему бьют какие-то иероглифы. Он молчал — иностранные слова и так тяжело бить, не зная язык и правописание, а тут ещё и такие трудные вопросы. — Ну так вот, ты находишься в состоянии овоща со всеми сопутствующими. — Состояние овоща? Что это такое? — Прыгуну стало настолько интересно, что он остановился посреди работы. — Ты бей, бей, за что я деньги заплатил? — Удостоверившись, что работа продолжается, пусть и юный мастер выглядел недовольным, он продолжил говорить. — Тебя уже считают покойником и пророчат то, что всё детство ты проведешь в восстановлении. Да, хуевая у Прыгунчиков участь. Мальчик поспешил закончить работу. — Не криво? — Спросил Он, даже не подумав, что на это ему могут ответить — это уже не эскиз, так просто не перебьешь. — Нет-нет, ручки у тебя золотые просто, — мужчина злобно ухмыльнулся, подходя ближе. — По тебе видно, что ты здесь уже не полгода, а год точно или наверняка даже больше. Так что наслышан я об одном способе — вряд ли тебе повезет спустя пару лет также как красавице-хозяйке этого места. Резкий удар, и в ушах начало звенеть. — Если всё пройдет хорошо — спасибо потом скажешь. А то тут молодняк разбежаться не успеет — куча Спящих набегут.***
— Могильник, — хотел было зачем-то констатировать факт Клякса, открыв глаза в Доме, но из горла вышел лишь какой-то одинокий хрип. Вскоре вокруг начали массово бегать Пауки, что-то записывая в блокноты и давая выпить воды. Мальчик совсем решил не обращать на них внимания, вновь погружаясь в сон, на этот раз без Изнанки. За время за какими-то процедурами и проверками Клякса выяснил, что провёл он три дня без сознания. И всё время проходило настолько однообразно, что хотелось кричать или лезть на стену от скуки. То, что он не умел ходить, как-то вылетело из памяти. И новость о том, что уже можно приглашать сюда посетителей, стала самой яркой. Чумные Дохляки пришли всем составом. Они были вполне здоровыми и довольными удивительной в этой ситуации победой, пусть и многочисленные ссадины с синяками не обошли стороной ребят. Волк рассказывал о жизни в комнате, о том, что драку смогли прервать только воспитатели, и о том, что, кажется, тиранию Спортсмена уже никто и не поддерживает; Слон скакал по комнате; Вонючка, несмотря на свои страх и ненависть к Могильнику, принёс с собой чайник, Фокусник украл со столовой хлеб; Рекс и Макс сами вышли из другой палаты, видимо, получив гораздо больше ударов, чем остальные; Горбач просто сидел рядом и постукивал пальцами по тумбочке; а Слепой просто сидел на подоконнике. Но разошлись всё-таки достаточно быстро, оставив только хлеб с чайником и какой-то чашкой, да Слепого всё ещё сидевшего там и спросившего, когда все ушли: — Ты был на Изнанке? — Я… Кажется. Бил татуировки в Чёрнолесье. — Ясно, — он, кажись, действительно сделал какие-то свои выводы, а потом вышел, не прикрывая дверь. Приходила и Рыжая: Смерть дальше своей палаты мог выходить только на операции, и то выходом это назвать было трудно — бригада Пауков с носилками, да и гулять остальным больным по Могильнику не разрешалось. Она странно и с какой-то радостью посмотрела на друга, но так волнующую её тему оба вслух не подняли. Лось тоже заходил с подарками и кучей самодельных записок, на которые непременно нужно дать ответ, от Вонючки, больше не осмелившегося приблизиться к этому месту, а также с хорошей новостью: через месяц-два его должны выпустить, так как множество последствий трехдневной комы Кляксе удалось избежать. Месяц или два. Страшное число, так как несмотря на встречи с Рыжей, переписку с Вонючкой, сон и как будто постоянные проверки, всё равно оставалось около пяти часов в день минимум, которые нужно было чем-то занять, а рисовать здесь было нечего — куча иллюстраций Изнанки были сделаны уже в первую неделю.***
Рыжая тыкала давно нестриженными ногтями в бок уже десятый раз, готовая уже серьёзно пускать из своих волос огонь. — Вставай! — Крикнула она Кляксе прямо в ухо. — Что такое?.. — Старшеклассники с ума посходили! — Она почти что бегом приволокла коляску к кровати. — Их должны были выпустить скоро, а они там насмерть дерутся. Всё ещё думая, что это глупый сон, мальчик всё-таки начал пересаживаться в средство передвижения. — Наружности мы все боимся, но тут дело даже в том, что режутся все, и Прыгуны, и даже Ходоки! Девушка Мавра изменила ему с Черепом, и это как-то прознали! — Девочка говорила с волнением, но не по-детски серьёзно. — Они и нас, и их, и воспитателей. Сон как рукой снесло, а в сердце поселился страх. — Это я виноват! — В глазах начало дико жечь, а на душе стало очень противно. — Да пошли же! Рыжая с какой-то неестественной силой взяла коляску и повезла её по пустому Могильнику в палату Смерти, пока Клякса лишь молча смотрел вдаль, проклиная Спортсмена и Изнанку: ему доверили такое, а он не мог даже сохранить секрет, пусть из-за вынужденных обстоятельств. — У тебя закрыться было нельзя, — пояснила Рыжая, почти что вкатываясь в палату и запирая дверь после. — Лучше уж оставаться втроём. А теперь рассказывай. — Ведьма… Девушка Мавра… Рассказала мне про свой секрет… И я носил письма. Но потом мы… Подрались с Хламовником, и Спортсмен приложил меня об стену… — Клякса почувствовал как слёзы начали течь по щекам, а слова не хотели произноситься внятно. — Череп в любом случае умрёт, — спокойно сказал Смерть. Он такое дело чувствовал, и, как утверждал — прикованность к палате и было его платой за такую способность. — Как и куча маврийцев. Как и Лось. Они бы всё равно передрались накануне Выпуска. — Не ты её подстегнул, — покачала головой Рыжая, взяв упаковку салфеток с тумбочки и кинув её в сторону коляски, попав. Они втроём сидели почти молча — Рыжей было страшно, Смерти необъяснимо спокойно, а переставшему в какой-то момент плакать Кляксе противно за самого себя… Но в какой-то момент под чьи-то крики и прозвучавших неожиданно громко слов Смерти о том, что судьба умерших была ему известна ещё до драки с Хламовными, мальчик подумал о том, что больше он не позволит пролить себе единую слезу и охранять чужие страшные секреты не будет ни за что. Эта мысль пришлась по душе, даже ненадолго заглушив поток отвратительного настоящего. Настоящего, где Мавр призывал свиту атаковать и умирать за самого себя — за кровавого вожака...