***
— Давай как-нибудь напьёмся в стельку, Леви. — Как в школе? — Как в школе… Подавленная сегодня Ханджи, совершенно нетипичная, надо сказать, миссис Бернер, уныло жевала кусок индейки, пока Леви судорожно курил сигарету у распахнутого окошка. — Мне не нравится, что ты возвращаешься к своим старым привычкам, Леви. Это нехорошо, — Ханджи подошла к другу, неодобрительно посмотрев на него. Будто не она только что говорила про «напиться в стельку»! Он забыл, каково это — чувствовать горький привкус дыма на кончике языка, хорошенько затягиваться, чувствуя отголоски успокоения, которое сигареты приносят. Леви курил, пока учился в школе, пытаясь таким образом уменьшить стресс из-за требовательных родителей, вечно недовольных любым его малейшим проступком. Теперь же он курит, прячась от собственной дочери (кажется, они поменялись ролями), потому что Леви не хотел показать ей дурной пример, ведь они с Имир когда-то условились, что теперь в команде здорового образа жизни. Никаких сигарет, выпивки, наркоты любой тяжести и перееданий — это был своеобразный пакт между отцом и дочерью, который Имир старалась не нарушать, а вот Леви… Леви сейчас был себе отвратителен. Проявив слабину, он поставил свои хотелки выше обещания, данного дочери. Курил как малец, боясь быть застуканным, униженный самим же собой, подавленный и бесконечно одинокий. Вот, до чего Леви докатился, когда в его жизни появился Эрвин Смит, виновник всего, что с ним происходит. С того самого сладкого «Леви» прошло целых две недели, а Эрвин, исходя из ответов его секретаря, на работе так и не появился. Оно и понятно, конечно — вполне нормально, если Эрвин решил взять перерыв, может быть, он занимается здоровьем и налаживает отношения с детьми? Леви тоже сначала так себя утешал, но душа была не на месте — что, если Эрвин запивает горе, не выходя из дома? Вдруг он загнал себя в пучину мерзкого, страшного отчаяния, заставлявшего пятнадцатилетнего Леви выкуривать по десять сигарет в день, а Имир — закидываться наркотиками? — Я понимаю, что ты волнуешься, — продолжила Ханджи монолог, который Леви пропускал мимо ушей, — но подобные способы справляться с эмоциями неэффективны. Ты лишь приглушаешь то, что однажды вылезет наружу и раздавит тебя как огромный булыжник. — Ты что, мудрая подру- — Нет, я не мудрая подруга главного героя, эта шутка уже не смешная. Леви понимал, что Ханджи права. Ханджи вообще всегда права. Была права, когда говорила, что брак в восемнадцать лет — поспешное решение, когда просила отпустить Кая подальше, раз он так хочет уйти. Ханджи была самым разумным и самым безумным человеком одновременно, потому что она могла изрекать жутко мудрые фразочки, а через пару минут начать вслух читать фанфики про старых геев-альф, долбящихся в задницу. Удивительная женщина. — Я знаю, четырёхглазая, — назвал он её школьным прозвищем, — но не представляю, как ещё успокоить мерзкие чувства. — Сходить к психотерапевту, я полагаю? — задала риторический вопрос Ханджи, выхватывая сигарету из его рук. Женщина закурила её сама, судорожно откашлялась, бросила на пол и агрессивно раздавила. Именно об этом Леви и говорил. Ханджи — человек контрастов. — Извини, я уберу, — виновато улыбнулась Ханджи. — Уберёшь, конечно, — Леви отошёл от окна, открыл один из кухонных шкафов и достал пылесос, — легко тебе говорить, Ханджи. У тебя всегда всё хорошо. Ты никогда не ссоришься с Моблитом, твоя дочь в полном порядке, карьера идёт в гору с каждым годом. Ханджи потеряла свой озорной вид в то же мгновение, как услышала слова друга. Она села обратно на своё место, отодвинув тарелку с остывшей едой. — Если я не рассказываю, это не значит, что у меня всё хорошо, — ответила она мрачным голосом, — с Моблитом последнее время не ладится. У Ребекки синдром отличницы. Она плачет по ночам, потому что боится разочаровать родителей, которые так ей гордятся. Работы только больше, прибавки давно нет, я почти не вижу мужа и ребёнка. Что из этого похоже на «у тебя всегда все хорошо, Ханджи?». От стыда за сказанное Леви захотелось исчезнуть с лица земли. — Извини, Ханджи. Но почему ты молчала? — Потому что ты говоришь, Леви. Но не забивай голову. Я понимаю, тебе нелегко. Не знаю, что бы делала на твоём месте. Но, пожалуйста, никогда не говори подобного людям. Каждый из нас несёт своё бремя. Ханджи опустила глаза, словно ей стало неловко за свои слова. Леви отложил пылесос в сторону и подошёл к столу. Ханджи ведь и правда… почти никогда не говорила о своих проблемах. Она всегда улыбалась, будто самая счастливая женщина на свете, слушала Леви с лицом, полным сострадания. Ханджи была с Леви целыми днями, когда у него случился выкидыш, и он не мог даже говорить. — Ханджи, — Леви сел напротив неё, — прости меня. Чувство вины за своё эгоцентричное поведение осело мерзким пятном на сердце. — Ничего, — Ханджи избегала прямого взгляда, — ничего, Леви, извини, что сказала это. — Нет, ты все правильно сделала, — он взял Ханджи за её ладонь, лежащую на столе, — не позволяй себе откатиться назад. Ты защитила себя сейчас. Это нормально. Я тобой горжусь. Ханджи улыбнулась и неуверенно кивнула. Леви почувствовал, как она сжала его руку, и на душе потеплело. Как бы ни рушилась его жизнь, сколько бы глупостей ни происходило, у Леви всегда оставалась Ханджи. — Знаешь, я пытался ходить к психотерапевтам. Один из них сказал, что мои проблемы надуманные. Другая посоветовала прокачивать омежью энергию. Как верить этим мозгоправам? Ханджи едва слышно рассмеялась. — У меня таких историй куча. Только пятый психотерапевт полностью подошёл мне. — И ты все ещё к нему ходишь? — Нет, он уехал жить в США. Да и у меня почти нет времени для терапии. Едва успеваю провести один день в неделю с семьёй… Леви покачал головой —трудоголизм никому не шёл на пользу. — Ханджи, мы уже такие взрослые, и с каждым годом не молодеем, — сказал Леви, серьезно посмотрев на женщину, — всё, что имеет значение — это люди, которые нам дороги. — Мне стыдно. Тебе пришлось успокаивать меня, хотя в твоей жизни полный бардак, Леви, — снова ощутила прилив чувства вины Ханджи, — у тебя и без того нет ресурсов. — Ты начала разговаривать как недопсихологи из интернета, — Леви сложил руки на груди, — может быть ещё скажешь дерьмо про поток и обмен энергиями? — Леви… — Не надо, Ханджи, — перебил он подругу, — ресурсы и прочее говно ничего не значат. То есть, я понимаю, конечно, что это имеет значение, но друзья всегда делают всё возможное друг для друга. Смущенно опустив глаза, Ханджи улыбнулась — она всегда так делала, когда ей говорили приятные вещи. Леви смотрел на неё, думая о том, что подруга совсем не изменилась — она все та же Ханджи, которую он встретил в школе, хоть и набравшая пару сантиметров в росте и родившая дочь на семь лет младше Имир. — Леви, помнишь, — Аккерман вылез из размышлений, как только услышал голос Зое, — когда мы были детьми, по телевизору шла программа «Правда этого мира», где рассказывали о разных конспирологических теориях на полном серьёзе. — Помню, — кивнул Леви, — и мы с тобой взяли эти слова на вооружение. Выражать чувства всегда неловко, но эта фраза нас спасала. — Правда этого мира, что я люблю тебя, Леви. Ханджи говорила как та маленькая девочка с землей в туго заплетенных строгой мамой волосах, и Леви стало необычайно приятно — словно и не было между ними этой кучи лет, превративших их в мрачных людей средних лет. Только Леви в дурацких штанах с цветочками, маленькая вечно грязная девочка и озеро, к которому они ходили каждый день. — Правда этого мира в том, что я тебя тоже.***
— Извините, но мистера Смита всё ещё нет на работе. Перезвоните позже, — очередной раз сказал уставший голос на том конце провода, когда Леви позвонил, чтобы узнать хоть какую-нибудь информацию об Эрвине. Со смерти Альмы прошёл месяц. Хистория не ответила ни на один звонок Имир, а Эрвина, кажется, совсем смыло с лица земли, потому что до этого он не оставлял собственную компанию на зама дольше, чем на время командировок (Леви пришлось постараться, чтобы выпытать сведения из офисного планктона, монотонно объясняющего, что это конфиденциальная информация). Волнение за альфу разрасталось с каждым днём, и он не имел понятия, что ему, блять, делать. Сложившаяся ситуация влияла не только на него — Имир сходила с ума без своей истинной омеги, и Леви ужасно боялся, что она сорвётся. Врач говорил не допускать затяжных стрессовых ситуаций для дочери, и он старался беречь её изо всех сил, но вечно укрывать дочь за собой не представлялось возможным — однажды Имир покинет этот дом, чтобы отыскать собственную жизнь, и Аккерман уже ничего не сможет поделать. Не хранить ведь эту альфу в хрустальной вазе до окончания её дней? Но Леви всё ещё был способен для неё что-то сделать. В единственный выходной, который она проводила, закрывшись у себя в комнате, Леви решил испечь её любимые шоколадные печенья, сделать обожаемый ею японский чай и ворваться в убежище несчастной влюбленной без разрешения. — Папа, я хочу побыть одна, — беззлобно ответила девушка за дверью. От её обычного настроения не осталось и следа, и это царапнуло по сердцу, но Леви старался быть терпеливым. — Открывай, или я справлюсь без твоей помощи, — сказал будничным тоном омега, собираясь выбить дверь к чертям собачьим в случае непослушания. Послышалось недовольное кряхтение. Торопливые ноги зазвучали по скрипучим половицам комнаты. Она предстала перед ним в одной только пижаме голубого цвета, которую, если ему не изменяет память, подарила Хистория. Леви неосознанно протянул руку — материал оказался мягким, как облачко. Сразу видно, что выбирала Хистория. Её почерк легко считывался — неспроста ведь альфа на две головы выше своего папы стояла в чрезвычайно милом одеянии, совершенно для неё нетипичном. Лишь подняв, наконец, глаза на лицо Имир, он заметил следы страданий. Леви мог с уверенностью заявить — его дочь не спала всю ночь. — Смотри, что у меня есть, — он кивнул в сторону подноса с объемной стеклянной миской, доверху заполненной печеньями, двумя чашками ароматного чая матча и маленькими сэндвичами с тунцом. — Пап, я как-то… — Имир неловко почесала затылок. Она тушевалась, пытаясь отмазаться от разговора с родителем, но Леви не считал себя дураком. — Отговорки не принимаются, — омега не дал ей договорить, — впускай меня уже. Обреченно вздохнув, девушка отошла в сторону, чтобы не загораживать вход для Леви. Он редко здесь бывал — Имир особенно ценила личное пространство и, кажется, немного стеснялась впускать сюда кого-то еще. Теперь Леви понимал, почему. Эта бестолковая девчонка устроила здесь склад немытых кружек, разного вида мусора и грязных вещей, которые она не потрудилась докинуть до корзины для белья. В обычный день Леви бы заставил дочь убирать здесь, пока её не начнет тошнить от запаха хлорки и прочих моющих средств, но не сегодня. Имир сама впустила его. В конце концов, маленький островок, принадлежащий только ей, имел право выглядеть, как хочется самой хозяйке. — Извини, что устроила такой бардак, — вдруг сказала она, — ты для меня столько делаешь, а я тебя ничем не радую. Имир опустилась на незаправленную кровать и, прижав ладошки к лицу, начала плакать. От этого зрелища болело сердце. Сколько бы лет ни было твоему ребёнку, сложно наблюдать за его мучениями. Будучи самым крепким камушком на свете, Леви становился сладким сахарным сиропом, когда дело касалось Имир. Несмотря на измены мужа, выкидыш, разбитое сердце и Истинного, которому на него пофиг, его жизнь — сказка, пока дочь в порядке. — Тебе не нужно ничего делать, чтобы меня радовать, — Леви положил поднос на подоконник и сел рядом с ней. Маленькая рука омеги легла на длинные пальцы с черными ногтями, укрывая. Другой рукой он приобнял её за плечи, и дочь, немного повернувшись, прижалась к его груди. Запах печенья ласково касался носа, а мягкий ворот пижамы чувствовался на шее. — Я не знаю, папа, не понимаю, что я ей сделала. Я пыталась быть рядом всё это время. Я поддерживала её во всех начинаниях. Я защищала её. Делала всё, что Хистория захочет. Она натянула рукава пижамы на ладони и потерла ими уголки глаз. — Может быть, мы недостаточно богаты для них, папа? То есть, может, ты был прав? Помнишь, в тот день, когда спрашивал Хисторию о её намерениях. Я всегда считала нашу семью обеспеченной, но в сравнении с ними мы, конечно, проигрываем. Отчаяние заставляло дочку думать о всяких глупостях, и Леви её понимал. Влюблённое сердце — слепое, верящее любой иррациональной мысли. Влюблённое сердце — раненое сердце. Леви и сам такой. Был таким и в юные годы, когда влюбился в своего будущего мужа, и сейчас… в горле появился ком от одной мысли. — Хистория замечательная девочка, — ответил Леви, подняв кончиками пальцев лицо Имир за подбородок так, чтобы она посмотрела на него, — ваша разница в достатке тебя всегда, как альфу, будет тревожить, но поверь мне — у неё нет никаких проблем с тем, что ты не настолько богата, как её отец. Леви выдавил из себя последние слова, словно само упоминание Эрвина было для него сродни пыли на тумбочке. Имир, кажется, завороженная мудростью отца (она вдохновлялась от любой дурацкой фразы), подленько заулыбалась. Контраст в её поведении всегда забавлял Леви — только что безнадежно плакала, а теперь собирается смеяться над папой, у которого проблемы с выражением эмоций. — Не вздумай сказать что-нибудь, иначе мы всё-таки обратим внимание на то, какой свинарник ты здесь устроила, и тогда маленькой бедной Имир придется несладко. Теперь альфа рассмеялась, бросившись на Леви с объятиями. Сжав его в крепкой хватке, она прижималась к нему точно крохотный ребенок. Он чмокнул её в лоб, убрав слипшиеся сальные волосы. — Обязательно помойся сегодня. Запомни, Имир — ничего на свете не повод пренебрегать гигиеной. Пусть хоть весь мир рушится, ты должна быть чистой. Твоей комнаты это тоже касается. — Разве плохо иногда давать себе слабину? — Имир повернула голову к нему и прижалась крепче. — Не давай себе слабину в вопросах самоуважения. Иначе так и пойдет по наклонной. Поверь мне на слово — я знаю, каково это. Отношение к себе начинается с мелочей. Перестанешь ходить в душ — не заметишь, как однажды позволишь людям втаптывать тебя в грязь. Насчёт Хистории. Леви выдержал паузу, пытаясь сформулировать мысль правильнее и собрать ее в единую смысловую конструкцию. Коммуникации с людьми — это целая наука, а Леви в ней ничего не понимал. — Ей очень нелегко. Представь, что живешь обычной жизнью, ничего не подозреваешь, а потом вся жизнь на кусочки. — Мне тоже было нелегко, когда отец ушёл. Тоже жизнь на кусочки, — сказала Имир несколько неуверенно. — Ты скучаешь? — Очень скучаю, — кивнула девушка, заморгав часто-часто. — Ты можешь позвонить ему, Имир, — предложил Леви, коснувшись её щеки. На кончиках его пальцев собралась влага, — что бы между нами ни случилось, он твой отец. Всегда им будет. Имир не стала отвечать. Она улеглась поудобнее, уставив взгляд в потолок и глотая беззвучные слезы. — Хистория тебя очень любит, даже не сомневайся в этом. Дай ей время справиться. Она никогда тебя не оставит. — Ты говоришь так уверенно, но не можешь знать наверняка. — Слушай папу. В твоей голове сейчас бардак, поэтому доверься мнению со стороны. Даже если ничего не наладится, — Леви принял сидячее положение и посмотрел на дочь, — разве это будет концом твоей жизни? — Она моя Истинная, пап… — ответила Имир с лёгким осуждением в голосе. — И что с того? У меня тоже есть Истинный. Прекрасно без него живу. Леви пытался выглядеть крутым и недосягаемым в глазах своей дочери, словно это не он звонил к Смиту на работу каждый день и выпытывал информацию из секретаря, угрожая бедняге, когда тот собрался идти в полицию и жаловаться на сталкинг. У Леви всё было под контролем. — Врать собственной дочери нехорошо, мистер Аккерман, — напыщенно сказала Имир, потянувшаяся к подоконнику. Леви наблюдал за её попыткой достать чашку и держался изо всех сил, чтобы не отругать — черт возьми, почему она просто не может встать и взять её как нормальный человек? Вопреки всяким ожиданиям, Имир все-таки победила в этой схватке, отделавшись парой капель, вылившихся на пижаму. Леви почему-то заулыбался. — Как вкусно! — Имир сделала первый глоток и довольно улыбнулась. Её улыбка не выглядела радостной, но внушала Леви надежду на лучшее. За печеньями дочь все-таки встала. Она взяла целую охапку в ладонь и протянула пару штук Леви. Мужчина отрицательно покачал головой. — Спасибо тебе большое, папа, — сказала Имир, съевшая печенья в два счета. Дочь не смотрела на Леви, пока говорила слова благодарности — она прятала взгляд в полупустой чашке, — я знаю, почему ты здесь. То есть, нет, не подумай! Я имею ввиду, что понимаю, по какой причине ты так сильно волнуешься за меня, хоть и пытаешься скрыть. Табу на тему былой наркозависимости Имир возникло сразу после того, как она пришла к стабильной ремиссии. На занятиях с семейным психологом выяснилось, что для девушки этот период — большой триггер, о котором она не хочет лишний раз вспоминать. Леви это с уважением принял — Аккерманы по общему согласию притворялись, словно того чертовски, блять, страшного времени не существовало. Неужели что-то изменилось? — Ты зря опасаешься, — Имир провела по чашке лёгким гладящим движением, — я больше никогда не повторю прежних ошибок. Она подняла глаза и посмотрела прямо на Леви. — Хистория… мой свет. Я сделаю для Хистории всё, что будет от меня зависеть. Но разве я могу заставить её быть со мной? Я люблю Хисторию всем своим сердцем. Девушка перевела взгляд на зеркало, встроенное в её туалетный столик, и улыбнулась. — Но себя я люблю больше, — кивнула она самой себе, — больше никому не позволю разрушить лучшее во мне. Чья-то жестокость или чьё-то безразличие… не заставят меня предать себя. Предать тебя, потерявшего свое здоровье в попытках излечить меня. Предать отца. Леви смотрел на дочь, не в силах сказать ни слова. Столько решимости в её глазах… столько уверенности на её лице… Он вспомнил Имир, напоминавшую тень человека, когда та только вышла из рехаба. Около полугода Имир ни с кем не разговаривала. Эта девочка, повидавшая больше, чем должна была, целыми днями сидела в своей комнате и отчаянно плакала. Сердце тогда терзалось — он засыпал под дверями её комнаты, чтобы иметь хоть какую-то иллюзию душевного спокойствия в своей голове. Знать, что его драгоценная дочь ещё дышит. Леви нуждался в осознании, что Имир жива. Имир не умерла в тот день, когда её вывезли из мерзкого места, кишащего болячками на любой вкус. Не умерла, хотя её тело дрожало в конвульсиях, а изо рта выходила пена. — Так что, — дочка снова встала. Она широко растопырила локти, уперев ладони в бока — не переживай за меня, папа. Я больше не бывшая наркоманка Имир, ладно? Я просто Имир. Я справилась. — Боже, Имир, у тебя синдром восьмиклассника? — за беззлобным ворчанием Леви стремился скрыть наплывшие эмоции. — И прости меня, папа. Прости, что отняла у тебя возможность… иметь второго ребенка. Прости, что заставила тебя переживать. Прости меня, папа, я знаю, что ты переживал мое горе как своё. Я рада быть твоей дочерью. Я… чертовски рада, что из всех пап на свете мне достался именно ты. Нет, нет, нет, он не мог покраснеть из-за слов глупой девчонки. Неужели Леви настолько сдал позиции? Леви. Всё ещё. Леви. Он не будет впадать в приступ восторга от пары добрых слов, сказанных этой соплячкой. В конце концов, ей действительно было, за что благодарить. Тогда почему в уголках глаз собрались слезы? Почему одна только благодарность дочери, на чьё благополучие он положил всё своё существование, заставила его давить в себе приступ лезущей наружу истерики? Может быть, Леви просто слишком устал? — Приберись у себя и помойся уже, наконец, — бросил он перед тем, как поспешно выйти из комнаты. *** — Леви, не могу поверить, что это происходит! — ему пришлось немного отдалить телефон от своего уха, чтобы не оглохнуть. — У нас посадка через полчаса начнется! Индонезия! Не мо-гу по-ве-рить! Ханджи звучала счастливой. На лице Леви возникла непроизвольная улыбка — решение сделать подруге спонтанный подарок оказалось верным. Он не стал спрашивать у неё дату отпуска, а решил поставить перед фактом, зная, что Ханджи никогда не откажется от поездки, о которой мечтала долгие годы. — Отдохни, Ханджи, — посоветовал Леви, поправляя ворот идеально выглаженной белой рубашки, — переспи со своим мужем уже, наконец. Отсоси ему хоть раз в год. На Леви посыпались ругательства подруги, и он прыснул себе в кулак, пытаясь не рассмеяться окончательно. Провоцировать Ханджи всегда очень весело! Она ведь как открытая книга — все чувства наружу. — Ты сделаешь это сегодня, да? — вдруг серьезным тоном спросила Ханджи, а Моблит на фоне с любопытством расспрашивал: «Сделает что? Почему ты никогда ничего не рассказываешь?». Боже, эта парочка стоила друг друга… они раздражали Леви. Ханджи познакомилась со своим супругом в университете, когда придурошный зелёный первокурсник с факультета управления заметил, сколько кружек пива выпила поехавшая на всю свою голову Ханджи. Типичная университетская вечеринка, где балом правят демоны похоти из разных мифологий, парочки дрочат друг другу, объёбанные лёгкими наркотиками или крепким алкоголем, а его дорогая подруга, мисс Зое, участвовала в конкурсе пива, где пьяный приезжий студент-иностранец из Техаса пообещал выигравшему ковбойскую шляпу своего деда. Сама мысль, конечно, пугала и восхищала одновременно — только Ханджи могла влить в себя ведро вонючего пойла ради самого дебильного приза, который вообще можно представить. — Сделаю, — кротко ответил Леви. — С ума сойти! — восторженно вскрикнула подруга. — Ладно, я устал от тебя. Хорошо проведи время. Дай мне знать, когда долетишь — сказал Аккерман и положил трубку, не дождавшись ответа. Он и так нервничал, а тут еще гиперэмоциональная подруга вносит коррективы в его леденящее внешнее спокойствие, достигнутое часами саморефлексии. Леви обещал себе, что не станет выворачиваться наизнанку. Леви обещал себе, что не покажет собственных чувств, как бы сильно того ни хотелось. Леви обещал себе, что проведает Эрвина, потому что неопределённость рвала сердце. Со смерти Альмы прошло больше месяца — Леви казалось, это уже тот срок, когда пора вылезать из норы отчаяния, потихоньку мириться с горем и учиться… жить дальше. Однако ничего не изменилось — Хистория игнорировала звонки Имир, а потом дочь потеряла надежду и перестала звонить. На работе у Эрвина к телефону позвали охранника, и тогда Леви пришлось выслушать жуткий поток угроз. — Может быть, мы их выдумали, потому что нам не хватает дофамина? — спросила как-то Имир на семейном ужине, и Леви готов был с ней согласиться. Поэтому сомнений не оставалось. Леви больше не размышлял, стоит ли оно того — Леви знал, что должен. Как отец — позаботиться, чтобы отношения его дочери не разрушились. Как человек — удостовериться, что другой человек в порядке. И как Истинный… унять трепещущее сердце, истосковавшееся по любимому. Тому, о ком болело тёмными одинокими ночами. Строгий классический стиль — рубашка и черные брюки, хорошо причесанные волосы и парфюм, подаренный Нанабой два года назад. Он готов. Открыть приложение, вызвать такси — проходит десяток минут, и Леви садится в машине комфорт-класса. Приятное тепло, тихая музыка и молчаливый водитель — это удача, которая неожиданным образом снизошла на мистера Аккермана, вытирающего свои потеющие ладошки носовым платочком. Хорошо, что они живут не рядом — до дома Смитов ехать порядка сорок минут, и у Леви в голове уже были наброски речи, которую он собирался произнести. «Эрвин, кусок дерьма, соберись уже, блять, и возьми себя в руки». «Эрвин, хочешь, я убью своего мужа, чтобы мы вместе оплакивали погибших супругов?». «Может быть, если ты просто трахнешь меня, то всё пройдёт?». «Я хочу хотя бы иногда видеть твое тупое обезьянье лицо, восстань уже из мёртвых и живи нормальной жизнью». Леви не считал себя экспертом в делах поддержки и человеческих взаимоотношений, но, кажется, ничего из вариантов не подходило… придется импровизировать. Пейзажи уходящей зимы мелькали за окошком автомобиля — из-за всеобщей неразберихи Леви и не заметил, что наступила весна. Снег местами ещё лежал, и воздух стоял морозный, но влияние цветущей поры уже чувствовалось. Даже Истинность сейчас ощущалась по-другому — несмотря на всю сложность их с Эрвином ситуации, щемящая нежность перевешивала тоску. Если обычно чувствовалось горько-горько и хотелось запереться в подвале, лишь бы никогда больше не взаимодействовать с людьми — сейчас Леви желал… Коснуться его мягких волос. От собственных мыслей стало стыдно — неужели Леви ведёт себя как типичная героиня омежьих романов, а его желания такие простые и невинные, словно он никогда не держал альфу за руку? Аккерман помотал головой — нужно выкинуть глупости из головы. Леви, вообще-то, приехал по делу, а не глазки строить. Две трети часа прошли быстро… непозволительно быстро для его ситуации. Мужчина расплатился с таксистом, бросил монотонное «спасибо» и вышел из машины. Дом Смитов. Совсем близко. Красивые белые ворота (новые, нужно отметить), идеально выстриженный газон, вычищенный полностью снег, словно это жилище уже проживало свою весну, пока весь остальной Парадиз мучился с остатками зимы в виде слякоти. Чтобы попасть внутрь, предстояло нажать на кнопочку звонка. Омега не мог унять дрожи в пальцах — до того волновался. А вдруг Эрвин сам подойдет к двери? Спросит своим спокойным голосом: «Что ты здесь делаешь, Леви?» (устройство охраны их дома включало камеру). «Смогу ли я вести себя как нормальный человек в этом случае?» — задавался он вопросом, готовый сгрызть себя изнутри. «Может быть, уйти, пока не поздно?» — в его сознании возникла вполне резонная мысль, но Леви тут же одёрнул себя — он же Леви Аккерман, чёрт возьми. Леви Аккерман никогда не убегает. Леви Аккерман никогда не проигрывает своей трусости. Леви Аккерман не уйдет из-за ерунды в его сердце, заставляющей эту кровокачающую машину работать на износ. — Просто тыкни один раз, — коротко сказал Леви себе под нос, а потом нажал на кнопку звонка со всей силы. Кажется, он перестарался — звук от его нажатия звучал неестественно, будто человек за домом нуждался в помощи. — Слушаю вас, — ответил учтивый женский голос, — дом Смитов. Меня зовут София, я работаю здесь домработницей. Чем могу помочь, сэр? Леви удивился — логично, что в таком большом доме есть помощница, но почему он не видел её, когда проходили похороны, а Смиты остро нуждались в людях, способных обслужить гостей? — Меня зовут Леви. Я друг семьи, — неуверенно отозвался Леви, почему-то в миг растерявший свою решимость. — Ваша фамилия, сэр? — Аккерман. — Мистер Аккерман, простите, но дом Смитов сейчас никого не принимает, — вежливо ответила девушка. Нет, блять. Ты меня уже не остановишь, чертова девчонка. Назад я не уйду. — Мне всё равно, — что взбодрит человека лучше, чем прямое сопротивление? — у меня к Эрвину срочное дело. Я больше не могу ждать. — Мистер Аккерман, поймите, я не могу вас впустить, — несмотря на грубость незнакомца, её голос звучал мягко, — многие хотят проведать мистера Смита, но он не желает никого видеть. Пожалуйста, войдите в мое положение, я не хочу терять работу. Леви нервно почесал затылок — его раздражала эта ситуация. Блядский Эрвин не берет трубку, не появляется на работе, не принимает гостей — отличный набор для саморазрушающего поведения. — Пожалуйста, — решил он говорить начистоту, — пожалуйста, пустите меня. Я его Истинный. Женщина на том конце провода ненадолго замолкла. Леви усмехнулся — простое природное явление было весомым аргументом даже для горничной, не способной пойти на сделку с совестью. — Но… — Если вас уволят, обещаю, слышите? — не дал ей договорить Леви, — обещаю, что возьму вас к себе на работу. У меня собственная клининговая фирма. — Вряд ли вы сможете предложить мне большие деньги… — Может быть, с Эрвином я не сравнюсь, — Леви кивнул, — но мои работники получают хорошую зарплату. Премии, гибкий график, отпуск. Всё, что нужно. Без достатка вы точно не останетесь. Да и поверьте мне… Эрвин вас не уволит. Моральные принципы не позволят ему оставить бедную девушку на произвол судьбы. Горничная снова замолкла — кажется, раздумывала, взвешивая все за и против. Леви хлопнул мокрыми от нервного напряжения ладошками по своим ногам. Пожалуйста, пусть Бог сегодня смилуется над ним. Он раздавил своей гордости горло, чтобы оказаться здесь. Пожалуйста, пусть его визит не окажется напрасным. — Хорошо, — София тяжело вздохнула, — я вас пущу. Леви мысленно ликовал. Из главного входа послышался звук, и Аккерман обратил всё свое внимание туда — из распахнувшейся двери вышла девушка. Молодая и красивая, с рыжими волнистыми волосами, подстриженными под каре. Одетая в маленькое чёрное платье, девушка быстрыми шагами направилась к воротам. София выглядела как типичная горничная из аниме — будь у неё белый фартучек и кошачьи ушки, Леви бы решил, что она спит со своим боссом. Ну и мерзость же приходит ему в голову. — Добро пожаловать, — сказала девушка, по ощущениям омега, открыв ворота с помощью такой же кнопочки на обратной стороне. — Спасибо, — Леви проявлял чудеса обходительности, — спасибо за вашу доброту. — Надеюсь, не ценой собственной работы, — ответила София беззлобно, — я вас провожу. Леви положительно кивнул, и София ускорила шаг, входя в позицию ведущей. Последнее препятствие преодолено. Пиздец. Он сейчас увидит Эрвина. Уже знакомый ему дом встретил холодным уютом. Здесь было чисто, по-прежнему стояли ухоженные цветы, милые безделушки и украшения, но… тут не чувствовалось жизни. Все изменилось со смертью Альмы. — Хистория дома? — решил спросить Леви, планируя наведаться к ней сразу после Эрвина. — Мисс Смит у своей бабушки, сэр. — Армин? — Он лежит в психоневрологическом диспансере, сэр. В голове сразу всплыли обрывки разговора с Хисторией. Она рассказывала, что у брата проблемы с ментальным здоровьем, и тот спит даже в дневное время из-за приёма антидепрессантов. Очевидно, что смерть мамы усугубила положение… бедный мальчик. — Мы пришли, сэр, — оповестила девушка, когда они остановились у бежевой дубовой двери, — я пойду. Не хочу, чтобы мистер Смит знал о моём соучастии в этом преступлении. Скажите, что взяли меня в заложники. София удалилась, и теперь Леви остался… наедине с Ним. Сейчас их разделяла только дверь — стоит омеге открыть, и Эрвин обратит на него взор своих прекрасных, похожих на лазурное море глаз. Может быть, Смит улыбнётся ему? Мягким движением руки пригласит войти? Снова назовёт его по имени? Леви давно не чувствовал трепета. Когда-то в юности, во времена цветущего романа с Каем Аккерманом, внутри тоже всё дрожало, а волнение заполняло собой всю его суть — это была смесь влюблённости, похоти и юношеского желания разделить жизнь с человеком противоположного пола. Нынешние чувства разительно отличались от них — страстные желания плясали где-то далеко и проигрывали нежности. Леви непроизвольно положил ладонь на грудь, прислушиваясь к ритму собственного сердца. Оно не разучилось биться, израненное и намучившееся. Пережив столько бед, разочарований и горестей, оно всё ещё хочет любить. «Все будет хорошо», — подумал Леви. «Мне нужно лишь открыть дверь и действовать интуитивно». Эрвин не обидит его. Кто угодно в этом мире, но не Эрвин Смит, чье имя даже на вкус ощущалось как благородство. Леви несильно дернул ручку, и проход в место, о котором он мечтал больше всего на свете, открылся. Даже через небольшой проем, омега чувствовал его запах — чарующий, терпкий, лучший запах в мире. Как я жил без тебя всё это время? Как существовал, не чувствуя чистоту, исходящую от твоего тела? — София, я просил меня не беспокоить, — в тишине послышался голос. Леви затаил дыхание — пусть Эрвин звучал уставшим, несчастным, разъёбанным всмятку, но он… был так близко. Леви мог слышать, как он разговаривает! — Эрвин, я могу войти? — спросил для приличия Леви, чувствующий, как счастье разливается по телу. Он не знал, почему улыбается без причины, почему ведёт себя так жалко, почему радуется, подобно собачке, услышав пару слов, сказанных Эрвином. Ебучая природа мерзкой Истинности удручала его, но даже осознание собственной жалкости не останавливала от того, чтобы отдать всего себя целиком. — Леви… — альфа звучал растерянным, — входи, конечно. Эрвин ответил слишком быстро, и Леви окончательно распахнул единственную преграду, разделяющую их. Альфа сидел на кровати, поспешно прячущий бутылку спиртного за подушку. Лишённый любого общения со своим Истинным, сейчас омега жадно разглядывал его — Эрвин похудел и потускнел. Под глазами залегли синяки, обычно идеально уложенные волосы сейчас находились в состоянии, кричащем о помощи — возможно, он не расчёсывал их по-человечески с последнего дня похорон. Эрвин разместился полулёжа, будто у него не было сил встать или даже посидеть некоторое время. Леви расстроился уже сейчас, с порога, от одного вида своего Истинного, переживающего непростой период. Он, конечно, ожидал, что Эрвин будет не в лучшей форме, но… не настолько же. — Здравствуй, — едва слышно сказал Леви, сев рядом с Эрвином. Смит тоже разглядывал омегу. Его мутные от алкоголя глаза прояснились — может быть, действовала Истинность, а может обычная человеческая растерянность. Он не казался злым или смущённым. Что же Эрвин чувствовал сейчас? Хотел бы Леви залезть в его голову и разобрать её по частям. — Привет, Леви. На лице мужчины возникла мягкая грустная улыбка. — Ты пришел меня навестить? — спросил Истинный. Я пришел убедиться, что ты жив, чёрт возьми. Леви утвердительно кивнул. — Хотел удостовериться, что тебя ещё не съела моль, старый ты придурок, — неожиданно откровенно выразил мысли Аккерман. — Как видишь, я не в лучшей форме, — Смит пожал плечами и отвёл взгляд, задумавшись о своем. Нет, Эрвин Смит. Ты от меня не убежишь. Больше никогда не убежишь, глупый альфа. Я не дам тебе упиваться и убиваться по святой жёнушке всю оставшуюся жизнь. — Эрвин, — Леви звучал слишком ласково, и ему захотелось ударить самого себя, — я знаю, что происходит. Не буду делать вид, что меня это не беспокоит. Чертовски беспокоит, Эрвин. Я, блять, не знаю, что делать, поэтому решил прийти… и помочь, чем смогу. Неловкое молчание повисло в мертвецки тихой комнате на несколько секунд — Леви стало стыдно за сказанное. Он не умел поддерживать людей, не был силен в коммуникациях и не знал, что значит красиво говорить. Старавшийся держаться гордо, сейчас Леви вынул свою душу и положил перед Эрвином. Делай с ней что хочешь, мой милый. Я весь в твоей власти еще с нашей первой встречи. — Ты не можешь мне помочь, Леви, — отрицательно покачал головой альфа, — и не должен. Я не хочу… выглядеть слабым перед тобой. Желание ударить Эрвина чем-то тяжёлым разгоралось всё пуще. — Уже выглядишь, — решил не отнекиваться Леви, — и это нормально. Эрвин сейчас был близко-близко, и это сводило с ума жалкого, нуждающегося в своем Истинном омежку внутри мудрого Леви. Несмотря на потерю в весе, мистер Смит всё ещё оставался огромным альфой, вызывающим у Аккермана недвусмысленные желания. Как назло первые три пуговицы на его домашней рубашке оказались расстегнутыми, а этот блюститель морали даже не потрудился прикрыться перед замужним омегой. — Я не знаю, как мне жить дальше, Леви, — перестал сопротивляться Эрвин, будто он только и ждал, когда у него спросят о чувствах, — вся жизнь словно… я не знаю, что случилось с моей жизнью. Я не узнаю ни самого себя, ни своих детей. Мы все катимся ко дну. Я тебя понимаю, Эрвин. Я так хорошо понимаю тебя сейчас, когда прошел через кромешный ад в собственной семье. Мысли нынешнего Эрвина полностью совпадали с тем, что думал Аккерман в худший год своей жизни. Леви тоже знал, каково на вкус отчаяние. — Тебе покажется странным, если я скажу, что мне хорошо знакомы твои чувства, — неуверенно проговорил Леви, не отрывая взгляда от Эрвина, — но на самом деле… мне тоже приходилось приходить через подобное. Леви пытался вести себя как нормальный человек, способный поддержать близкого, но внутри мучился терзаниями — есть люди, которых бесят фразочки в духе: «я понимаю твою боль». Он знал, что любая история жизни не похожа ни на одну другую, но порой, чтобы выразить своё участие и показать близость, нам приходится прибегать к общему клише успокоения раненого человека. — Когда у Имир случилась передозировка? По неизвестной причине уточнение резануло Леви. Ему страшно не нравилось пережевывание другими этого травмирующего события без собственного участия. Чёрт возьми, Имир его дочь. Никто не мог обсуждать, сколько таблеток она проглотила в ту злополучную ночь. Откуда Эрвин мог знать? — Почему ты… — Кай рассказал на том ужине, — объяснил Смит, и Леви моментально отпустило. Он облегченно выдохнул — муж проболтался. Эрвину не хотелось посмаковать подробности главной душевной травмы Леви, ему просто вспомнилась деталь из разговора. Он сказал о ней, потому что тоже хотел показать… участие. — И мне казалось, что оправиться невозможно, — Леви пытался найти глазами его взгляд, но Эрвин упорно на него не смотрел, — до того было больно. Не знаю, всё ли рассказал Кай, но болезнь Имир… не единственное, с чем я должен был справиться. В голове подобно киноплёнке пронеслись те ужасные моменты — поехавший Кай, кровь на его бедрах, Имир с закатывающимися глазами и пеной изо рта. Холодок ужаса ощущался где-то в животе, если Леви осмеливался прокрутить ненавистные ему воспоминания в мыслях. Иногда это происходило непроизвольно, и от того становилось хуже. Режешь салат — «Ты мне противен, Леви!». Завариваешь себе любимый чай — «Папа, прости меня». Слушаешь любимую музыку — «Я говорил вам беречь себя от стрессов. Вы сделали всё, чтобы этот ребенок никогда не родился». — Я знаю обо всём, — подал голос Эрвин. Вот как… от его слов сделалось неловко — не выглядит ли он теперь жалким человечишкой в глазах драгоценного альфы? Леви старался казаться крутым омегой, прошедшим испытания жизни с высоко поднятой головой, а не бедняжкой без малейшего везения. Смит ничего не говорил — Леви всей душой ощущал, насколько мужчине непросто. У них никогда не было нормальных диалогов. Если подумать, то что они вообще знали друг о друге? Леви мог улавливать отголоски чувств Эрвина, и тот, в свою очередь, умел то же самое. Их близость основывалась на природном стечении обстоятельств. Не на чувствах, пронесённых сквозь годы. Не на безусловной любви к своему человеку. Пара неловких разговоров, пассивная агрессия Леви и ханжество Эрвина — всё, что они имели на данный момент, и это сильно затрудняло положение. Поэтому Леви не собирался сидеть рядом с ним, глотая слова. Он не хотел наблюдать за тем, как альфу съедает тоска. Леви знал, что может, что должен помочь. Даже если ему придется наступать на собственную гордость снова. Их запахи в закрытом пространстве с закрытыми напрочь окнами смешались. Они стали идеальным сочетанием, как соединяются нотки ароматов в дорогущем парфюме, как сливаются два противоположных начала. Эрвин проявлял чудеса сдержанности, делая вид, что не хочет прямо сейчас опустить этого омегу на свою кровать и оттрахать его до потери сознания. Леви знал, что это так — потому что чувствовал ровно то же. Хотелось раствориться в его крепких руках и утонуть рядом с ним, позволить ему делать всё, что хочет, стать не просто идущим рядом, стать принадлежащим Эрвину. Природа Истинности поражала своей жестокостью — в какой бы пиздец ни скатилась твоя жизнь, если Истинный будет рядом, всё, о чём ты сможешь думать — его ласка. Его губы на твоей шее. Его руки на твоей талии. Леви забрался на кровать с ногами и встретил непонимающий, совершенно растерянный взгляд Эрвина. Унять дрожь в коленках не получилось — одна мысль о том, что Леви собирался сделать, доводила до приступа стыда. Смит, возможно, потерял дар речи — Леви подполз ближе к нему, приподнялся над его бедрами, а затем… сел на них. О боже. О боже, о боже, о боже, о боже. Горячий, как Леви и предполагал, крепкий, как Леви и предполагал, чертовски, блять, ахуительный, как Леви предполагал. Первый секс? Первая прибыль от бизнеса? Выпускной дочери? Сейчас всё потеряло значение по сравнению с этой первобытной радостью, открытой ему от взаимодействия с телом Истинного. Как-то в одной из статей Леви прочитал, что объятия и тесный телесный контакт истинных имеют целительное воздействие на эмоциональный фон, и любую трудность станет переживать проще. Он скинул ссылку на этот материал Ханджи — та прочитала сообщение и не отвечала ничего восемь часов, пока не прочесала все возможные упоминания явления. Выяснив уровень научной доказательности, Ханджи статью одобрила. Тогда в его не особо умной голове возникла идея — если Леви не силён в словах и активной поддержке, то хотя бы так, возможно, сможет сделать его ношу легче. Эрвин задышал чаще. Он не просил Леви встать, прекратить непотребные действия, которыми тот вздумал заняться, а вошел в позицию наблюдающего. Леви стало почти физически стыдно — в штанах потвердело, и Эрвин мог легко заметить, если бы бросил взгляд вниз. Может быть, он не смел отвести глаз, потому что… у него потвердело тоже. Леви едва пересилил в себе желание закрыть лицо ладошками — из-за разницы в размерах не заметить бугор Эрвина оказалось невозможным. Это худший день в жизни Леви. Это лучший день в жизни Леви? Леви прижался к нему теснее, следуя инстинктам (у людей их, вообще-то, не было, но как еще он мог себя оправдать?). Грудь к груди, лицо к лицу — Леви получил то, чего так сильно хотел, о чём мечтал перед сном, лихорадочно дроча под одеялом и терзаясь чувством вины от осознания, что он, вообще-то, дрочит на чужого мужчину в их общей с супругом спальне. Словно подросток, впервые открывший для себя близость чужого тела, Леви неспешно провел ладонями по его крепкому животу. Эрвин дрожал, будучи не способным ни ответить на ласку своего Истинного, ни оттолкнуть его. Когда падаешь в этот испепеляющий огонь, поддаешься связи, скрепленной самими небесами, то вынырнуть из него уже не так просто — всё равно, что нещадно давить себя тяжёлым ботинком. Леви знал, что поступал нечестно. Омега не имел дурных намерений и не собирался заходить слишком далеко — он просто проявил небольшую слабость, поддавшись порыву. Оторвав пальцы от живота, Леви разместил их на его плечах, легонько поглаживая, пытаясь таким незамысловатым способом успокоить Эрвина. Мой милый Эрвин. Самый красивый, самый драгоценный, самый лучший альфа. Видеть твоё лицо, наконец, показавшее мне истинность чувств, тянущих тебя в болото из боли и ненависти к миру — наивысшее благословение из всех, что я мог получить. — Я знаю, мой дорогой, — Леви удивился самому себе, когда из его уст вылетело мерзкое дешевое словечко, — сейчас всё кажется безнадёжным. Это нормально, хорошо? Пожалуйста, послушай, что я тебе скажу. Эрвин положительно кивнул. — Это нормально, что тебе больно. Нормально, если кажется, словно жизни больше не будет. Мне тоже так казалось. У всех, кто терял близких, были такие мысли. В этом, наверное, отчасти наша природа. Мы все порой… погружаемся в чувство безнадёжности. Эрвин слушал, как завороженный, и Леви осмелился переложить руки на его лицо. — Но понимаешь, Эрвин? Нет ничего, что не смог бы пережить человек. Таковы люди по своему устройству — как бы больно сейчас ни было, сердце всегда найдет способ… Леви замер, осознавая, насколько их общие мгновения совершенные — он собирался запомнить каждую секунду. Ему, как ребенку, захотелось расплакаться, думая о том, что это закончится. Нужно… запечатлеть навсегда… Каково прижиматься к Эрвину Смиту, каково прикасаться к нему, каково быть так близко, чувствовать его горячее прерывистое дыхание, слышать биение сердца. Эта прекрасная иллюзия, будто Леви мог… будто у Леви был шанс стать кем-то большим для этого прекрасного мужчины захватила разум целиком, как ни сопротивляйся. Леви старался не мечтать о человеке, с которым у него по определению ничего бы не получилось. Мотивационные книги учили не сдаваться перед любой преградой, верить в себя и следовать зову сердца. В теории это звучало прекрасно, но, прожив хоть какую-то жизнь, Леви пришел к важному выводу — мечты, на самом деле, отравляют человеческие сердца. Но разве можно… безумно любить человека и не надеяться на счастливое будущее с ним? — Сердце всегда найдет способ исцелиться, — завершил свою мысль Леви, позволив себе прикоснуться губами к его горячему лбу. Эрвин вздрогнул от неожиданности, но Леви и не думал извиняться. Сейчас он делал всё, что хотел сделать с их первой встречи, пусть и прикрывался благими намерениями. В конце концов, за любой нашей помощью есть доля эгоизма. Леви не был исключением. — Она не попрощалась с детьми, — наконец, зазвучал хриплый голос альфы, — если бы я настоял… запретил ей всей этой ерундой заниматься… Может быть, непроизвольно, но руки Эрвина потянулись к его бедрам и притянули омегу ближе. Леви не успел удивиться — он был так счастлив и несчастен одновременно, что все чувства запутались, превратившись в сплошную мешанину. Не осталось ни удивления, ни здравого смысла. Посреди просторной тёмной комнаты их тела словно светились золотистым свечением. — Ты не виноват, — поспешил ответить Леви строгим уверенным голосом, — ты не имел права решать за другого человека. Разве Альму можно было заставить что-то делать? Она жила как птица. Только делала вид, что тебя слушает, на деле поступала, как хотела. Эрвин действительно прислушивался к словам Леви. Он заметил по глазам — эмоции в них менялись с молниеносной скоростью, несмотря на свойственное Эрвину хладнокровие. Леви повезло увидеть нечто… сокровенное, скрытое от всего мира… Увидеть уязвимого Эрвина. От этой близости кружилась голова. Сейчас, когда их губы разделяла пара сантиметров, запах Эрвина особенно сильно бил по носу. Мысли не вязались в цельную цепочку… Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. — Я по ней очень скучаю, — признался Эрвин, а затем, в следующее мгновение, прижался носом к его загривку. Он принюхался к коже Леви, и тому стало щекотно. Блять. Мурашки пробежались по телу гадким табуном. — Это естественно, — сказал Леви, используя фразы, совершенно ему не свойственные. Он ощущал себя стереотипным психологом, сидящим в офисном кресле на колёсиках, — тоска однажды пройдёт, а воспоминания станут отзываться приятным чувством в груди. Леви многое хотелось сказать, и в то же время каждое слово останавливалось невидимым барьером — как это повлияет на Эрвина? Не сделает ли Леви хуже? Он не мог допустить, чтобы человеку, сидящему в добровольном отшельничестве, вдруг поплохело. Судя по спрятанной бутылке, у него уже есть проблемы с алкоголем. За своими размышлениями Леви не сразу ощутил, как его рубашка сделалась влажной. Он мягко приподнял голову Эрвина, чтобы увидеть его лицо. Голубые глаза блестели от влаги, а на щеках виднелись дорожки слез. Его дорогой Эрвин плакал как большой ребенок. Маска вечно спокойного, разумного главы семейства упала и с треском разбилась о пол. Сегодня каждый из них пошёл на сделку с самим собой — Леви ощущал, что альфе тяжело даётся самоконтроль рядом со своим Истинным. Ебанутая смесь из печали и сексуального возбуждения окутала их, подобно невидимому магическому облаку. Эрвин обхватил руками талию Леви и прижался головой к его груди. Леви подумал, что так и ощущается рай — руки этого чудесного альфы и его горячее дыхание совсем близко. Что во всём мире могло быть лучше? Тело Эрвина мелко подрагивало — он окончательно дал волю боли, копившейся со дня смерти Альмы. Мягким прикосновением пальцев Леви гладил его по волосам, боясь даже дышать слишком громко… лишь бы не спугнуть Эрвина, начавшего процесс проживания горя. — Её больше нет, и это никогда не изменится, — прошептал Смит. Леви прижал его к себе крепче, не осознавая собственных действий и отдаваясь чувствам полностью. — Она больше не войдет в эту комнату. Не расскажет, какие простыни выбирала пять часов. Не встретит меня, когда я приду с работы, — продолжал Эрвин, шмыгнув носом, — у меня не ладилось с ней как с супругой… но Альма была потрясающим другом. Моей поддержкой во всём. Леви ему верил. Он знал удивительную Альму Смит всего ничего, но воспоминаний хватало на всю жизнь вперед — какая ещё женщина будет просить соперника выйти замуж за собственного супруга? Такие люди как гром среди ясного неба — мерцают ярко и завораживающе, порой пугающе, но совсем не долго. Несправедливость мира удручала, пусть речь и шла об омеге, которой он проиграл главную войну своей жизни. — Я не знаю, что не так с моими детьми. Альмы нет уже больше месяца, но они не хотят говорить со мной. Я чувствую, что схожу с ума, потому что моя семья разделилась на лагеря. Поведение отпрысков Смита вызывало в Леви однозначно негативные эмоции. На первых порах он проникся к ним пониманием — нелегко столкнуться со смертью мамы, ещё хуже — когда от тебя скрывали её болезнь. Им не дали возможности попрощаться, свыкнуться с мыслью, принять неизбежное — просто поставили перед фактом. Но это не было поводом оставлять отца в одиночестве. Если сопляков Леви ещё мог оправдать в своей голове, то Эрен… его уронили в детстве или типа того? — Всё наладится, Эрвин, — Леви под влиянием атмосферы тоже перешёл на шёпот, — не бойся быть с ними пожёстче. Знаю, что ты жалеешь их из-за ситуации, но это ничем не поможет. Ты должен оставаться отцом, несмотря ни на что. Быть отцом порой значит быть неудобным, неприятным и странным типом. Для общего блага. Леви не знал, насколько он полезен. В искусстве утешения он мог похвастаться званием худшего саппорта. Но сказать «я не умею поддерживать» и держаться в сторонке — самый лёгкий путь из всех возможных. Как правило, люди не ждут от нас уровня психолога. Самый лучший способ поддержки — делать, что можешь. И Леви делал, подавив в себе страх звучать глупо или жалко. — Ты очень красивый сегодня, Леви, — сказал Эрвин, подняв на омегу глаза. Нет, нет, нет. Как они к этому пришли? Почему Эрвин резко сменил тему? Нельзя нервничать. В данный момент, он — не тот, кто может позволить себе эмоции. Нужно создавать иллюзию контроля… не позволять Эрвину натворить дел, способных в будущем заставить альфу терзаться самобичеванием… Но Леви… тоже человек. И желанный альфа назвал его очень красивым, поэтому он позволил себе улыбнуться ему. — Ты очень красивый всегда, Эрвин, — слова вылетели изо рта скорее, чем сложились в голове. — Я постоянно отталкивал тебя, а ты пришел меня поддержать. Спасибо, Леви. Леви захлопал глазами, не веря своим ушам. Эрвин осознал, как несправедливо поступал с ним. Эрвин впервые говорил искренне. Леви, будучи самым глупым человеком на свете, осознал — он влюблён в этого мужчину. Сердце не выдерживало клетки. Разве Леви… не заслуживал маленького счастья? Разумная часть, оставшаяся где-то позади, смеялась над всеми остальными частями, управляющими его бедной душой и телом. Как мало тебе нужно для радости — услышать пару добрых слов от Эрвина Смита. — Я всегда буду рядом! — выпалил он громче обычного, и Смит посмотрел на него удивленно, — извини. Я имел ввиду… всегда буду здесь, если понадоблюсь. Всегда помогу тебе. Всегда выслушаю тебя. Ты можешь положиться на меня, Эрвин. Я всегда… я всегда пойду за тобой, даже если ты приведёшь меня в ад. Он понял, что сболтнул лишнего, когда Эрвин ласково улыбнулся. Улыбка его вышла снисходительной, такой обычно улыбаются глупому симпатичному ребенку, боясь его обидеть. Эрвин не отрывал от Леви своих рук, и они обнимались некоторое время. В действительность происходящего не верилось. Омеге захотелось ущипнуть себя, чтобы осознать наверняка — это происходит на самом деле. Эрвин на самом деле обнимал Леви, прижимаясь всем телом. Леви на самом деле наговорил ему глупостей. Их души на самом деле стали ближе сегодня. — Леви. Это ведь ничего, да? — Что именно, мой дорогой? — Объятия с тобой. Обниматься с омегой… это ведь не значит быть предателем, верно? Случаются порой моменты, когда жизнь неожиданно возносит тебя до небес и так же быстро возвращает на землю, стремясь напомнить о твоём месте в системе мироздания. С Леви сейчас произошло то же самое. Он не знал, почему вдруг заболело в груди. Леви захотелось схватиться за сердце, благо, последние остатки самообладания позволили не опозориться перед Эрвином окончательно. — Верно, — выдавил из себя Леви, чувствующий, как слезы подступают к горлу, — все люди обнимаются. Объятия — это нормально. Потерпи, Леви. В статье было написано, что скоро ему захочется спать, и тогда ты уйдешь. Еще немного, Леви. Ты попадешь домой, где сможешь плакать до тех пор, пока не вырубишься от эмоционального истощения. — Спасибо, Леви, — ответил он, мягко улыбнувшись, — у меня глаза слипаются… Аккерман требовательно отлепил обмякшие руки альфы от своего тела и встал с него, подавляя желание окончательно уничтожить гордость и остаться с Эрвином. Он помог альфе лечь, заботливо положив его голову на подушку. Смит не был способен бороться со внезапной сонливостью, поэтому не до конца осознавал, что происходит. Леви этим нагло пользовался, собираясь уйти, не попрощавшись. Когда альфа засопел, Аккерман выдохнул — теперь можно выйти отсюда. Он ещё раз окинул комнату взглядом и втянул воздух ноздрями, принюхиваясь. Леви старался запомнить запах Эрвина, его мирное лицо, запомнить всё, что случилось между ними сегодня. Страшное желание охватило омегу, и он не стал ему противиться — если не сделает задуманное, то будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Леви наклонился над кроватью альфы и осторожно коснулся его губ своими. Это был робкий, почти неосязаемый, но поцелуй. В самые страшные дни воспоминание о губах Эрвина будет согревать его подобно кружке горячего какао. Оставалось ещё кое-что — осторожными движениями он вынул пустую бутылку из-под подушки, а затем открыл шкафчик, где своего часа дожидался десяток таких же сосудов. Омега ощутил презрение — он эти ебучие бутылки перебьёт, блять, к чёртовой матери. Схватив их в охапку, Леви вышел, осторожно закрыв за собой дверь. Ну вот и всё. Омега ускорил шаги, не боясь разбить дорогущее вино в остальных частях дома. София пыталась остановить его, крича вслед: «Мистер Аккерман, я собиралась вас накормить!», но Леви не видел в её гостеприимности никакого смысла. Хотелось поскорее попасть в безопасное место, в свой дом, где не придётся притворяться, будто он в порядке. Выйдя во двор, омега принялся разбивать бутылки одну за другой — звук бьющегося стекла стал музыкой для ушей, потому что Леви не знал, куда деть необоснованный гнев. Их идеально выстриженный газон теперь выглядел как место следствия, будто здесь убили не меньше сотни людей. Это показалось Леви забавным. — Я вызову полицию, если вы не уйдёте прямо сейчас, — предупредила София, когда в его руках осталась одна бутылка. Она смотрела разочарованно — в конце концов, странный незнакомец умолял впустить его, а теперь испортил главное достояние покойной Альмы Смит. Через полминуты Леви уже был за воротами. Теперь, когда никто его не видел, мужчина дал волю слезам — они текли ручьем, противно щипля глаза. Леви вызвал Убер, мечтая попасть домой как можно скорее. Машина приехала ровно к обещанному времени ожидания, и он сел, повернувшись к окну. Леви, наконец, всё понял. Он всегда будет на втором месте. Леви не знал, как вылечит кровоточащую рану, оставленную ему ещё в тот день, когда Эрвин впервые его отверг, теперь разросшуюся до огромной дыры. Водитель не задавал вопросов, несмотря на судорожные всхлипы пассажира. Глупый Леви поверил, что Эрвин может посмотреть на него по-другому. Глупый Леви подумал, что у него есть крохотный шанс изменить отношения между ними! Леви поражался своей наивности — что взять с омег, если, пройдя огонь и воду, они всё равно будут становиться лужицами перед альфами, которых любят? Гнев смешался с отчаянием. Он ненавидел Эрвина, позволившего ему раскрыть душу. Он ненавидел Альму, укравшую у него любимого. Он ненавидел себя, приехавшего к Смиту с непонятной целью. Он ненавидел всё вокруг — за несправедливость, с которой снова столкнулся, позволив себе открыться. — Сэр, мы приехали, — оповестил таксист, вырвавший Леви из бездны эмоций. Он расплатился и вышел, направляясь ко входу в дом с бутылкой, которую собирался выпить. Надраться до потери сознания — старый и деструктивный способ справиться с душевной болью, и если обычно Леви старался не потакать низменным порокам, то сейчас безразличие к принципам перевешивало. Имир ушла с ночевкой к своему близкому другу Райнеру, и поэтому не оставалось факторов, способных удержать Леви от перспективы пьяного свинства. Почему Леви, известный скупостью эмоций, называемый всеми холодным и отчужденным, сейчас так легко бросался из крайности в крайность? Почему грудную клетку заполнили чувства самых разных оттенков, о существовании которых он раньше и не подозревал? Разве одна Истинность способна перевернуть жизнь человека, превратив его в клубок противоречий? Может быть, с Леви всегда что-то было не так? Может быть, Истинность — всего лишь рычаг, запустивший болезненный, но необходимый процесс знакомства с самим собой? Леви не знал. Он, будучи тридцатисемилетним мужчиной, совершенно ничего в себе не понимал. Какой Леви? О чем болит сердце Леви, пока он делает вид, что у него всё в порядке? Разве причина в одном Эрвине? Леви сунул ключ в дверной проем, но она открылась сама собой. В сердце тревожно ухнуло — Имир точно не могла быть дома, потому что совсем недавно скинула ему фотку с другом, а значит пришёл незваный гость. Леви сжал бутылку сильнее, готовясь расправиться с потенциальным грабителем. В коридоре никого не оказалось, и Аккерман двинулся в сторону спальни, где стоял сейф с его сбережениями. Где-то в глубине души он обрадовался такому раскладу событий — агрессия просилась наружу. Стукнуть подлеца, посмевшего ворваться в его дом — чем не способ терапии? Однако войдя в спальню, Леви обнаружил не бесчестного преступника, а хорошо знакомого человека. Кай Аккерман, как ни в чем не бывало, развешивал свою одежду в их общем шкафу. Видимо, услышав шаги, Кай обернулся и улыбнулся в ответ на ошалелый взгляд заплаканного супруга. — Привет, Леви, — сказал он спокойно, подходя к омеге семимильными шагами, — я вернулся. Это что за блядский день сегодня, а? Почему-то захотелось рассмеяться во весь голос. Тупоголовый Кай думал, что всё так просто — можно пропасть из их жизни на несколько месяцев, а потом заявиться, подобно герою. Где он был всё это время? Почему не отвечал на сообщения? А самое главное — какого хуя он решил, что имеет право играть в ебучие эмоциональные качели с Леви? — Жаль, что я не сменил замки. Ощутив всю силу презрения мужа, Кай недовольно поёжился. Какой нежный — неужели ожидал, что Леви сойдет с ума от счастья от одного вида пропавшего альфы? — Леви, я понимаю твою злость, — голос Кая принял тон, каким обычно говорят с детьми, — но так нельзя. — Нельзя как? — спросил Леви. Хотелось сказать, что нельзя оставлять мужа в уязвимом состоянии. Нельзя пускать на самотёк общение с обиженной дочерью, переживающей из-за возможного развода родителей. Нельзя не интересоваться, чем живёт твой супруг, где он проводит время и с кем. — Разрушать семью, — уточнил Кай, взяв Леви за руку. Альфа переплел пальцы омеги со своими, смотря на супруга взглядом покорного пса. Руки Кая теперь ощущались противными, предательскими и совершенно не теми. После прикосновений Эрвина, правильных и чистых, даже телесный контакт с мужем потерял любую ценность, и это заставляло Леви подавить в себе порыв тошноты, рвущийся наружу. Сейчас он окончательно осознал, что пропал. Потому что ни вид мужа, ни его касания, ни взгляд виноватых глаз не вызывали в нем добрых чувств. — Я хочу, чтобы ты ушел, — сказал Леви совершенно искренне. Он долго думал, как пройдет их неизбежный последний разговор. В идеале, Леви надеялся, что они принесут друг другу извинения и останутся друзьями — в конце концов, неважно, сколько лет вашему ребенку, он всегда будет связывать вас незримой нитью. Но их диалог сейчас не мог походить на нормальный — Кай повел себя нагло, а Леви только что пережил эмоциональное потрясение, поэтому у Аккерманов не осталось и шанса. — Ты был у него, да? — вдруг спросил Кай, начавший терять терпение. — Это не твое дело теперь, где я был. Тебя всё это время не волновало, чем занят твой муж. Может быть, меня пустили по кругу самые симпатичные альфы этого острова, пока тебя не было. Наблюдать, как на лице Кая появляются признаки злости, оказалось уморительным. Леви не узнавал самого себя сейчас — откуда в нём столько яда? Старые обиды на мужа вскрылись, словно болячки? — От тебя разит запахом Эрвина за версту, — прошипел Кай, смотря на Леви с подозрением, — неужели ты с ним спал? — Нет, что ты, — Леви наигранно махнул рукой, — я посидел на нем, потрогал его, а потом поцеловал. Кстати, у него встал. Глаза Кая потемнели. Его брови насупились, а на лбу образовались морщины. — Я очень расстроен твоим поведением. — Мне всё равно. — Я пришел сюда, чтобы помириться. — Мне всё равно. Леви никогда не ценил слова — он считал их пылью, брошенной для хвастовства. Кай же любил много говорить и ничего не делать. Он всегда таким был — просто Леви не хотел замечать, утонув в своей идеалистической мечте о прекрасной семье. — Мы могли бы жить как прежде. Отпустить Имир во взрослую жизнь и заняться как следует нашим браком. Возможно… Кай погладил его по щеке и замер на мгновение. — Мы могли бы завести ещё одного ребенка. Леви ощутил, как холодок прошелся по коже — Кай говорил безумные вещи. Он не мог и мысли допустить о втором ребенке с человеком, не способным выстроить нормальные отношения с уже родившейся дочерью. От одной мысли стало мерзко, больно и страшно — Леви вспомнил, как оборвалась его вторая беременность, и злость на Кая только усилилась. — Я не хочу детей от тебя, — ответил Леви, не пытаясь облечь свои мысли в более мягкую форму. Старания Кая были обречены на провал, потому что он не удосужился извиниться. Зная своего мужа лучше всех, Леви мог с уверенностью сказать — Кай не чувствовал своей вины, поэтому, будучи человеком предельно искренним, не мог выдавить из себя слова извинения. Леви же всем сердцем нуждался в них. — Тот, для кого ты родил бы столько детей, сколько ему потребуется, никогда не станет заводить их с тобой, — бросил Кай жестокую фразу в своей обычной пренебрежительной манере. От неожиданности Леви выронил бутылку. Он понимал, что слова Кая — это лишь защитная реакция, результат обиды и ревности, но его манипулятивный супруг попал в яблочко. Кай умел ранить людей, когда хотел. — Как там у вас с Ханджи было? — Кай задумался, — точно! Правда этого мира! Нежный голос подруги зазвучал в голове: Правда этого мира, что я люблю тебя, Леви. Правда этого мира, что пауки красивые, Леви. Правда этого мира, что ты всё выдержишь, Леви. Правда этого мира, что ты самый сильный человек на всём белом свете, Леви. Правда этого мира, что я всегда буду на твоей стороне, Леви. — Правда этого мира, что Эрвин Смит никогда в жизни не выберет тебя, — сказал Кай голосом, полным притворного сочувствия, — правда этого мира в том, что ты ему не интересен, Леви. Правда этого мира в том, что ты никогда не будешь ему принадлежать. Правда этого мира в том, что он никогда не будет принадлежать тебе. Кай Аккерман посмел оскорбить самое сокровенное — их с Ханджи способ выражения чувств, поэтому Леви ударил его по лицу. Альфа схватился за щеку, потирая красный след от маленькой омежьей ладони. — Выметайся из моего дома! — Леви подошел к шкафу и выкинул на пол всю развешенную Каем одежду, — забери свой ёбаный хлам и никогда больше здесь не появляйся! Страшные слова резали, подобно кинжалу, и Леви умолял себя не запоминать их, не прокручивать в голове, не останавливать на них своё внимание, но слезы капали сами собой, и Леви ничего не мог поделать. Оскорблённый и униженный, Кай сунул свои вещи обратно в чемодан и поспешно покинул их бывшее любовное гнездышко, ставшее свидетелем разрыва. Леви едва дополз до кровати и провалился в неё, крепко сжав руками подушку. В холодной комнате (Кай успел открыть окно), пропитанной безнадёжной печалью, его тело содрогалось от беззвучных рыданий. Безуспешно вытирая новые дорожки с глаз, он чувствовал, как осознание накрывает с головой — Кай был прав. И Леви отключился, полный решимости забыть его. Того, кто заставил сердце безнадёжно истекать кровью.