В нужном месте в нужный час

Катрин набрала в грудь побольше воздуха и демонстративно вздохнула. — Я ведь сказала, что хотела повидать старого знакомого. Неужели этого недостаточно? Гарен с иронией во взоре покосился на неё, дёрнув уголком рта, что, пожалуй, сошло бы за улыбку. — Разумеется! Знакомый, которого навещают под покровом темноты, как правило, или любовник, или злоумышленник. Почему-то я склоняюсь ко второму. — А если и любовник, мессир, откуда вам знать наверняка? — вспыхнула Катрин, тут же сообразив, что выдала себя. — Полноте! — отмахнулся Гарен. — Вы ведь не для того отказывали стольким женихам? Все знают Катрин Легуа как честную и благонравную девицу. Благонравная девица, мучимая стыдом, поёрзала в кресле. Ей стало совершенно ясно, что увильнуть не удастся, Гарен и одним глазом читал по её лицу, как по книге. Придётся рассказать всё начистоту, и кресло с резными подлокотниками станет для неё скамьёй обвиняемого перед судом присяжных. — Я сказала вам правду, мессир. Он действительно мой старый знакомый, его зовут Барнабе, просто Барнабе, среди своих известный как Ракушечник. Он помог моей семье покинуть Париж восемь лет назад. Я обязана ему жизнью, также, как теперь вам. Она умолкла. Роковая апрельская ночь, навсегда поглотившая Мишеля, отозвалась печалью в сердце. Справедливо будет заметить, что Катрин не забывала о погибшей любви ни на день. Тоска с годами стала острее оттого, что девушка поневоле задумывалась, какие отношения связывали Мишеля и Маргариту Бургундскую — недаром юная дофина столь рьяно защищала пажа. Ревность охватывала тогда всё её существо: Мишель де Монсальви никогда не принадлежал и не мог принадлежать дочери золотых дел мастера, девчонке с моста Менял. Гарен по-своему расценил молчание Катрин. — Большой переполох случился в Париже восемь лет назад! Вы ведь дочь того Легуа, казнённого за укрывательство арманьяка? Хозяина «Ковчега обручального кольца»? — Да, но откуда вы узнали? — Катрин, изумлённая его осведомлённостью и сражённая лишним напоминанием о Мишеле, сцепила пальцы в замок. Гарен замешкался, будто подбирая слова, но всё же ответил: — У герцога хорошие осведомители и, конечно, он узнает, что угодно, если заинтересовался вами. Мир золотых дел мастеров достаточно тесен, а имя вашего отца среди них небезызвестно. Катрин вспомнила, что отцом Гарена был придворный ювелир Бургундских герцогов, сумевший выгодно пристроить сына в оруженосцы к графу Неверскому, будущему герцогу Жану. Очевидно, от него Генеральный казначей унаследовал знаменитую страсть к драгоценным камням! Проследив родословную Гарена, Катрин осознала, что оба они происходят из одной среды, что в некоторой степени их объединяло. Она понадеялась даже на перемену темы беседы, но Гарен, побарабанив пальцами по столешнице, велел: — Продолжайте. — Я получила предписание монсеньора, — послушно заговорила Катрин, всё повышая тон. — Знайте, я ничего не имею против вас, но не хочу нашего брака. Потому что я не желаю принадлежать герцогу! Я не рабыня, я даже не его подданная, чтобы покоряться гнусным желаниям! Последние слова она почти выкрикнула. Казначей, ничуть не удивившись, с иронией произнёс: — Сделать простолюдинку знатной дамой, представить ко двору, даровать богатство и власть, какие даже не снились ей в лавке суконщика — какое злодейство, действительно. — Но я люблю другого и не намерена предавать своё сердце ради золотых побрякушек! Гарен не изменился в лице, но рука его непроизвольно сжалась в кулак. — Если вы считаете это достаточным, чтобы герцог отказался от притязаний на вас, то увы... Я ценю ваши проницательность и гордость. Но скажите, вы так уж ненавидите этого Барнабе? — Ненавижу? Я ненавижу Барнабе?! В возмущении Катрин вскочила, взглядом норовя испепелить обидчика. Ненавидеть Барнабе! Старого доброго Ракушечника в плаще пилигрима, заглядывающего в гости к дядюшке Матье, чтобы пропустить стаканчик вина и поделиться последними новостями! Барнабе, рассказывающего какую-нибудь небылицу, раскладывая меж тем по шкатулкам мощи мнимого святого Иакова! Самая мысль о ненависти казалась ей кощунственной. Как можно вообразить что-нибудь подобное! Катрин хотела тут же высказать всё, что думает, губы её дрогнули, готовясь разомкнуться. Невозмутимый Гарен жестом повелел ей сесть. Девушка, загипнотизированная его волей, машинально подчинилась. — Тех, кого любят, не отправляют на верную смерть, — произнёс казначей таким ледяным тоном, что Катрин невольно поёжилась. — А вы искали его гибели, подбив на чёрное дело. — Я надеялась, что он подскажет способ расстроить свадьбу, навязанную мне против воли! — парировала Катрин. — При чём здесь смерть Барнабе? — Для свадьбы нужны двое. Убрать одного — вот наиболее верный способ! Если Барнабе неглуп, то поймёт, что добровольно я не отступлюсь, мне тоже, видите ли, не хочется ссоры с герцогом. И если вы ему действительно дороги… — он внимательно посмотрел на притихшую Катрин и закончил. — Но я не езжу один по ночам, а мои слуги вооружены. Напоминание о промашке подействовало на Катрин подобно пощёчине, вызвав прилив отчаяния и стыда. Она склонила голову, плечи задрожали. — Я не хотела зла Барнабе. Сознаюсь, я думала об убийстве, но сейчас понимаю, как глупа и жестока была, и раскаиваюсь. Вы вправе возненавидеть меня… Я… Поднявшись, Гарен приблизился к ней, положил руки ей на плечи. — Ну же, не нужно плакать, мадемуазель. Я охотно вас прощаю, ибо вы сами не ведали, что творили. Поверьте, я не держу на вас зла. В голосе его впервые прозвучала ласка. Катрин слушала, уже не сопротивляясь — она растеряла волю к дальнейшей борьбе. Гарен обладал непоколебимой уверенностью, ей оставалось только принимать его правоту. И ещё хотелось, чтобы он не убирал руки, дарующие ощущение защиты, но казначей отступил. — Ни одному из нас нет выгоды противиться желаниям монсеньора. Возможно, они не так и гнусны, как кажутся. И потом, даже если меня не станет, монсеньор найдёт вам другого жениха. Раз уж он постановил соединить наши судьбы, мы должны выполнить приказ и впредь быть откровенны друг с другом, если хотим спастись от взаимной вражды. — Тогда ответьте откровенно: вашей гордости не претит всю жизнь делить с другим женщину и давать своё имя бастардам? — бросила она, надеясь проникнуть под маску показной спеси. Гарен пожал плечами. — Не всю жизнь, полагаю, настроения монсеньора переменчивы, однажды другие разделят нашу участь и почтут это за честь. Я — не сочту, я лишь подчиняюсь приказу и стараюсь извлечь из него выгоду. Но я утомил вас. Отдыхайте, у нас ещё будет время всё обсудить. Сохранить за собою высокую должность и приумножить без того немалое состояние — вот его выгода, поняла Катрин. Ей не хотелось, чтобы он сейчас ушёл, оставив в одиночестве в чужой комнате, в незнакомом доме наедине с пережитым страхом. — Останьтесь, мессир, — сказала Катрин, опустив очи долу и сделавшись самою кротостью. Гарен знал Катрин Легуа ещё меньше, чем мэтр Готерен, и не успел привыкнуть к её переменчивым желаниям. Он замер посреди комнаты, не зная, уйти ему, или остаться. Видя колебания Гарена, Катрин сама приблизилась, прижавшись к его груди, подняла лицо в ожидании поцелуя. Она не ощущала ни необоримого влечения, подобного тому, что испытывала к Арно, ни волнения, как в присутствии Мишеля. Но всё же мессир де Бразе внушал ей спокойствие и уверенность. Притом он спас ей жизнь. Хотя бы это заслуживало благодарности. Однако Гарен вновь отстранился, Катрин кольнуло лёгкое разочарование. — Не нужно, — коротко сказал он. Лиловые глаза, в скудном освещении приобретавшие наиболее глубокий оттенок, смотрели с детским недоумением. — Но почему, мессир? Ведь наша свадьба предрешена. — Не в том дело, — с печалью ответил казначей. — Вы видели девиз на карнизе моего дома? — Да. Что он означает? — Катрин озадаченно прикусила губу, как обычно делала, сидя над пожелтевшими страницами конторских книг. — Никогда. — Это отказ кому-то или чему-то? — Так… Напоминание глупцу о его глупости. Доброй ночи, Катрин! Произнеся столь загадочную фразу, мессир де Бразе ушёл, оставив невесту в одиночестве коротать время до утра.