я тебя предам. я тебя предам. я тебя пре-
Здесь все сидели на стульях и за столами. Пол был очень холодный, но по потолку гулял тёплый воздух. Микаса, поджав ноги, пригрелась и почти засыпала, слушая монотонную неяпонскую речь. Всё её нутро отторгала грязное, даже язык её отца. Она бы хотела, чтобы это приключение поскорее закончилось — нужно только навестить мать, извиниться за своё легкомыслие (он сидит прямо напротив!) и вернуться в окейю, чтобы служить долгу дальше. Но волею судьбы они оказываются здесь за одним столом и ждут горячую лапшу с наваристым бульоном. Это что-то большее, чем случайности. — Вы знаете, зачем я здесь, — начала Микаса, отвлекая Леви. Он разглядывал собственные руки. — А для чего приехали сюда Вы? — Когда-то давно здесь жил мой очень хороший друг. — Вы приехали, чтобы навестить его? — К сожалению, он умер, когда мы были достаточно молоды. Майко прижала рукам к губам. Снова ляпнула! — Прошу, извините. Сегодня я говорю много лишнего… — Твоей матери тоже нет в живых, верно? Не пойми меня неправильно, но стала бы ты той, кем являешься сейчас, будь она жива? Дзукари обнажил всё. Вся чернь девушки всплыла наверх. Микаса почувствовала себя нагой, но её это не напугало — всё это останется здесь, в вечном поселении таких же хафу, как и она сама. Ей бы исповедоваться. — Она умерла. Давно. Она жила в городе. Её обучала госпожа Кацуми. Потом она влюбилась в моего отца. С моим рождением ей пришлось переехать из города в Дзукари. Я выросла здесь. Это моя родина, — девушка стала трепать рукава пальцами. — Госпожа Кацуми — её верная подруга. Она согласилась забрать меня незадолго до того, как матери не стало. — Я узнал хафу на холме, — Леви усмехнулся. — У хафу, обычно, большой нос и рот. Микаса нахмурилась, покраснела, прижала пальцы к лицу, ощупывая себя. Леви мягко её успокоил: — Большой нос для японки. А так — аккуратный и маленький. Вскоре им принесли лапшу в наваристом бульоне, и они больше не болтали. Поев и отогревшись, солдат и майко оделись и вышли на улицу. Затем Леви проводил Микасу до кладбища в конце деревни и остался ждать её у входа. Где-то на этой нечистой земле лежит и Фарлан. «Пройдёт время, и я вырвусь в город», — гордо говорил он: «Я и ты встретимся на богатой земле, Леви, Дзукари станет заброшенной деревней. Таким, как я, здесь больше не будет надобности жить!». Но время шло. Уже пятнадцать лет, как шло. Фарлана нет на богатой земле, а Дзукари не увядает. Вянет, но живёт. Найдя склеп матери, Микаса села перед ним на колени на сырую землю, достала благовония и, дрожащими пальцами, зажгла их. — Путь мой неизменен, мама, — шептала она, дрожа. — Я не изменю тебе и своей цели. А цель моя — возродить твой дух через твоё дело. Сегодня я майко, мама, но пройдут ещё две недели, и я стану гейшей. Она наклонилась, прижалась лбом к холодной плите и, вдруг, расплакалась. — Это так нечестно, мама. Благовония отсырели.***
Эта поездка закончилась быстро: после того, как Микаса поговорила с матерью, Леви отвёл её в чайную, попросил для неё горячего чая и сладкое и оставил её до вечера. Когда на улице стемнело, а снег из золотистого стал лазурным, солдат вернулся за ней, и они отправились к вокзалу. В тёплом вагоне ни она, ни он не пытались заговорить, и несколько часов ехали в угрюмой тишине. Лишь в городе, провожая её к окейе, Леви остановился недалеко от её дома и сказал: — Ты рассказала мне о себе. Разреши, я расскажу тебе про себя. Микаса кивнула. Они присели на каменную ограду. Леви скрутил себе самокрутку и начал рассказывать: — Большую часть своей жизни я прожил с дядей. Он был то браконьером, то ещё кем-то. Мы мотались от города к городу, от страны к стране. Дела его как-то привели в Дзюкари. Он там делал для отчаявшихся поддельные документы. Свидетельства для детей, например, ненастоящие, где отец указывался японцем. Это помогало некоторым хафу, больше похожим на японцев, выбраться в люди. Он повернулся к майко и внимательно на неё посмотрел. — Не исключено, что твоя мать и мой дядя были знакомы. Какая у тебя фамилия, Микаса? — Такаяма. — А настоящая? Микаса некоторое время молчала. Потом прошептала: — Аккерман. Леви хмыкнул. Он ничего не сказал, только затянулся хорошенько и, подождав, продолжил: — Фарлан был одним из таких детей. Его мать хотела провернуть крупную афёру — выставить его внебрачным ребёнком японского судьи и с его помощью выбиться в чистый мир, но всё пошло по пизде. За подделку документов дядьку чуть не посадили, а мать Фарлана сбежала из Дзукари в ещё более глухое поселение, и её ребёнок остался один. Я долго жил там с дядей. Он залёг на дно, а я стал учиться зарабатывать деньги: крупно наёбывал, прямо как он. Потом мы стали старше, прошло побольше времени, пора было уезжать. И мы уехали. А Фарлан умер. — Как умер? — Микаса побелела. — От голода? — Я бы хотел узнать. — выпрямившись, Леви докурил, затем бросил окурок в заснеженное ведро и помог Микасе слезть с ограды. — Ты, выходец Дзукари, должна ценить свою судьбу. Не всем везёт так, как повезло тебе. Затем он довёл её до окейи и они попрощались. Стоя у порога, она наблюдала, как его смазанный силуэт поднимается по улице и расплывается в голубых сугробах. Это путешествие было коротким, и оно ни к чему не привело. Девушка ещё больше заинтересовалась американским солдатом. Ночью её мать кричала, словно раненое животное, стоя на песчаном берегу. А Микаса сидела в тонущей лодке вместе с Леви.