радуйтесь, суки,
ведь ворована радость.
***
Микаса содрала себе кожу. От ссадин всё зудело, и она постоянно похлопывала себя по шёлковому кимоно, стараясь унять своё раздражение — Кацуми хлопала её веером по загривку каждый раз, как она начинала себя чесать, и грозилась: — Если ты будешь так себя вести на холме, я выкину тебя из окна. — Нервничаю. Через несколько дней после (нельзя говорить о том, что было, лучше разделить жизнь на до и после) гейшу и майко на рикше довезли до холма по крутой заснеженной дороге. Микаса куталась в меховую накидку, незаметно от наставницы чесала живот. Белые мухи крупой сыпались ей на голову, делая её волосы сырыми. Она несовершенна во всём, даже внешне, в отличие от Кацуми, хотя натёрла себя мылом несколько раз, чтобы смыть американцев… Нельзя об этом думать! Дорога выровнялась. Женщины спустились с рикши и пошли пешком. Дорогу им освещал дом, окружённый ажурной изгородью — свет из его окон поливал их золотом. Помимо света и изгороди Микаса заметила красивый сад и веранду, и всё в европейской манере. — Люблю я холм, — мурлыкала наставница. — Он такой непохожий на всё в нашем городе. — Внутри так же красиво? — поинтересовалась Микаса, когда они подошли поближе к изгороди. — О, да. Ты увидишь. Там золотые люстры. Двери им открыл старый японец в жилетке. Он же провёл их к порогу, помог снять им их накидки и отвёл к людям. То, что было внутри дома, совсем не походило на чайные церемонии, на которые водили Микасу — это был европейский приём с американским шампанским, американским языком и американскими людьми. Среди американских людей, как цветки, раскрывались гейши из других домов, будто лилии в цветной воде. Они выглядели намного лучше на холме, нежели вне его, потому что выделялись яркими расписными одеждами, высокими причёсками и изящными движениями рук и головы. Японские мужчины же выглядели подобно иностранцам и выделялись лишь своим невысоким ростом. Кацуми отвела Микасу к двум красивым женщинам и представила её, как свою ученицу. Она была слишком увлечена высоким потолком с люстрами, нежели разговором, и её голова почти всегда была запрокинута, пока они общались между собой. Окейа освещалась свечами и лампами. Их дом был таким маленьким, но всё без электричества, потому что его было сложно им снабдить. — Здесь, наверное, дорогие счета, — прошептала Микаса Кацуми на ухо. — У них горят лампочки… Наставница тяжело выдохнула: — Микаса…на шумной и праздничной
улице — прóпасть
Все мужчины говорили на непонятном для неё языке — неяпонском. Когда они подходили к ней и к Кацуми и что-то говорили, наставница приказывала широко улыбаться. Американцы лепетали, лепетали, потом звонко хохотали над ними и уходили. Подходили следующие. Возможно, они оскорбляли их. Микаса никогда ещё не видела такого пренебрежения по отношению к женщине. Из-за этого гейши-лилии увядали — все выглядели такими растерянными, но продолжали давиться улыбками. Краска на их огорчённых лицах скатывалась и обнажала румяные щёки. Холм разочаровал её, потому что был европейским. В итоге, наставница и двое солдат отошли к столу и разложили карты. Кацуми грешила тем, что была очень азартна. Микаса недолго стояла рядом с ними и наблюдала, как женщину дурят, потом отошла в угол. Чайная церемония превратилась в громкую рыночную улицу: выпившие мужчины смеялись, ругались и издевались над гейшами, когда те захмелели. Помимо щёк у них зарумянились носы, и они стали кокетничать в ответ, совершенно не воспринимая незнакомую речь. Весело было всем. Кроме Микасы. Словно дикая лань, она опасливо пробиралась от угла к углу вдоль стены, время от времени поглядывая на Кацуми — наставница обыграла солдат и заставила их ей платить. Никто её не обижал. На веранде было холодно. Свет дома золотил колонны и листву, покрытую инеем, очерчивал стройную Микасу. Небо было почти чёрным. Было видно лишь луну, похожую на каплю молока в наваристом чае; и не было слышно весёлых голосов. Некоторые из гостей выходили на улицу, чтобы покурить, но они огибали веранду с другой стороны и стояли там, где были высокие окна, чтобы оставаться на вечеринке, поэтому майко стояла совсем одна и смотрела на ровную линию горизонта. Там начиналось море, а за морем — всё новое, и где-то среди этого нового была родина её отца. Быть майко трудно, нелегко быть гейшей. Микаса не видела своего будущего дальше вытянутой руки: она знала что, став гейшей, будет выплачивать окейе долг очень долго, а потом станет самостоятельной и будет жить по воспитанию, не зная ничего, кроме игры на сямисэне, каллиграфии, танцев из оперы, долгой чайной церемонии. Или не станет самостоятельной вовсе, и ей придётся жить в окейе дальше, рассчитывая на благосклонность Мамы — эта женщина любила её за приятную внешность, за воду в глазах, за быка внутри неё. «Если бык продолжит упорно работать», — шептала ей Кацуми время от времени: «Мама отдаст ему окейю. И вовсе не потому, что она родилась в год петуха!». Мысли девушки прервал американец — зашёл на её часть веранды. Майко развернулась, чтобы уйти, но он её остановил: — Не убегайте. Я не хотел Вам мешать. Микаса обернулась, чтобы рассмотреть его. Невысокий человек в европейском костюме крутил себе сигарету и почти на неё не смотрел. — Разве Вы не американец? — Я еврей. Он поднял на неё взгляд. У него тоже вода в глазах. Микаса развернулась к нему полностью и, не зная почему, поклонилась. Солдат раскурил свою самокрутку, дождался, когда она расправиться, и спросил: — Ты же та майко?в тебе вызывает лишь
ложное воспоминание,
Микаса прищурилась, стала теребить в руках складку своего кимоно. — Что Вы имеете ввиду? — Во вторник я помог одной девушке. Дым овивал его белым кружевом. Свет от окон освещал этот дым, превращая его в золотую пыль. Микаса побелела.желание пропáсть.
— Я хочу извиниться за тех ребят. И за себя немного. Я должен был проводить тебя до дома. — Я Вас не узнала. — Не страшно. Оба замолчали. Невысокий человек продолжал курить, стоя ближе к углу, чтобы не тревожить юную майко. Микаса старалась на него не смотреть, чтобы не показаться невежливой. Вскоре мужчина докурил и хотел было уйти, но девушка снова заговорила: — Меня зовут Микаса. Я из окейи Чоу Тибы. Вы всегда будете желанным гостем там. Он, недолго думая, низко поклонился ей, потом, всё-таки, ушёл, оставив Микасу смущённой.я тебя предам.