Долина Наваждения

(Lighthouse — Daniele Meneghello) «Солнце встало, загорело. Ты в его лучах согрет. Осторожно, неумело Я рисую твой портрет. Буду помнить, как влюблённо Я за птичим косяком Так бежала окрыленно Через поле босяком… Только ты, в дверях стоящий И в руках твоих букет. Ты один лишь настоящий, Ты один. И твой портрет.» Лист бумаги дрожал вместе с пальцами Лиама. Лали была первая, кто писал для него стихи. Она стояла рядом и улыбалась. Это был какой-то глупый набросок, вовсе не похожий на классические признания в любви. Но он был невероятно искренним и самобытным. Настолько, что у Лиама захватило дух при прочтении. Слова, небрежно набросанные на листке, заставляли сердце замирать. — Лали, как это красиво… — переведя дух, усмехнулся юноша. Он приблизился и заключил девушку в свои порывистые объятия. Лиам прижал Лали к себе так, словно от этого зависели их жизни. Она заглянула в его глаза: яркие, голубые, с сочащимся через них ярким солнечным светом. Этим светом была пропитана вся его душа, словно бы само Солнце поцеловало его. Тонкий ровный носик Лиама коснулся виска Лали, влажные губы оставили нежный поцелуй на острой скуле девушки. Лалита улыбнулась, прикрывая глаза от удовольствия. Каждые прикосновения Лиама вызывали в ней неотвратимое желание проявить нежность в ответ. Она развернулась, все ещё нежно улыбаясь, мягко коснулась щёк юноши и оставила трепетный поцелуй на кончике его носа. — Я напишу тебе ещё сотни стихов, мой милый Лиам, — прошептала она. Она любила его как никого ранее. Любила его голос, нежные объятия, его невероятную улыбку. Любила его пепельные кудри и тонкие пальцы, прикосновения которых прожигали бледную кожу Лали. Любила, как он смеётся, его изящную походку, аристократичный профиль и то, с какой нежностью он на неё смотрит. Сегодня по случаю дня смерти, он был одет в бархатный сливовый блейзер и шелковую лавандовую рубашку. И все это ему невероятно шло. От Лиама пахло корицей, дикой мятой и розами. Лали была влюблена в этот запах. Он вновь притянул ее к себе, впиваясь пальцами в тонкий шелк платья цвета индиго с рукавами-фонариками, которые так изящно смотрелись на Лалите. Внимание юноши зацепилось за слегка выбивающееся из траурного образа девушки ожерелье, которое мелкой россыпью белых ромашек украшало её тонкую шею. Лиам ехидно улыбнулся. — Ромашки? Она кивнула и рассмеялась. — Это траурные цветы в Долине? — с доброй усмешкой спросил он. — Нет конечно! — она шутливо стукнула его по плечу, — Траурные цветы — чёрные лилии. Он хмыкнул. — Как поэтично. — А как иначе… Романтизировать смерть — единственный способ справиться с болью утраты. Лиам на секунду задумался о ее словах. — Ты права, Лали. Кажется, это я всегда и пытался делать, — усмехнулся он. Она сцепила их пальцы и заглянула Лиаму в глаза. — Драяд, провинившихся перед Таром, отправляют в жестокий мир людей, чтобы они поняли свой урок. А когда урок усвоен, они возвращаются обратно в Долину. Или куда-то ещё. — Ты намекаешь на то, что… — На то, что ваши родители сейчас в лучшем мире. В Долине или где-то ещё. У Тара много миров. — А ты как сюда попала? Тоже провинилась перед Таром? Она вздохнула. — Если бы я знала, милый. В любом случае, если я здесь — значит, так нужно. Из открытого окна послышался топот лошадей. Лиам ободряюще улыбнулся. — Пойдём. Лилит и Берт приехали. (Retreat- Justus Rümenapp) Лилит, радостно улыбаясь, кинулась на шею Лали. Лалита обняла ее, тепло прижимая к себе. — Боже, я так скучала! — прошептала она Лали в шею. — Я тоже, Лилит, — шепнула она в ответ, нежно поглаживая спину девушки. Когда объятия были разворованы, взгляд Лали скользнул к Берту. Берт нутром чувствовал эту пропасть между ними, которую он сам и создал, в нечаянном порыве присвоить себе то, что ему никак не могло принадлежать. Он протянул ей руки в знак приветствия, и уже было наклонился, чтобы шепнуть слова извинений, но Лали опередила его, тихо сказав: — Все в порядке, Берт. Я не держу зла. Она впервые назвала его по имени. Пропасть была бесповоротно уничтожена, уступая, наконец, место чистой светлой дружбе, основанной на прощении и взаимном доверии. Они порывисто обнялись, и Лали заметила на себе взгляд Лиама. Добрый, светлый, полный уважения и гордости за неё. Она простила и себя, и Берта, так что теперь совершённые глупости не имели никакого значения. Все довольные и счастливые направились в залу. Зала была украшена траурными чёрными лилиями, были приглашены музыканты. Семья Солсбери, семья Греев и Лалита заняли свои места за столом. Обстановка приобрела несколько излишне траурное настроение, и Лали поспешила исправить это. Встав из-за стола и взяв в руки бокал, она заговорила: — Сегодня, в особенный для всех нас день, мы собрались, чтобы почтить память умерших Марты и Оливера Солсбери, Ванессы и Роберта Грей. У нас в Долине существует традиция торжеств по случаю смерти. Основная идея этой традиции заключается в том, что если чистый душой драяд умирает, значит ему суждено отправиться в лучший мир. Если он грешен, он отправится в мир людей для того, чтобы получить урок. Смерть — это всегда освобождение. Она вздохнула и взглянула на Лиама, ища поддержки в его взгляде. Он улыбнулся уголком губ, давая Лали понять, что он рядом и ей нечего бояться. — Конечно, мы с вами не в Долине… Но это только позволяет нам быть уверенными, что умершие сейчас где-то, где им хорошо, — она улыбалась, но в уголках ее глаз стояли слезы. Аккуратно смахнув маленькую слезинку, Лали подняла бокал. — К черту уныние, друзья мои, это грех. Выпьем за душевное спокойствие Марты, Оливера, Ванессы и Роберта. Все подняли бокалы вместе с Лали. И в эту секунду она почувствовала невероятное воодушевление — все присутствующие улыбались ей. Ярко, чисто, освобожденно. Ей удалось. Она победила уныние. Бокалы гулко зазвенели от радостного соприкосновения друг с другом. Раздалась музыка. Начался пир, который запомнили все. Он знаменовал победу. Победу высокого чувства над мелочным человеческим отчаянием. Все ели, пили, танцевали, забыв себя. От танцующих отделились два силуэта и скрылись незамеченными в дверях коридора. (Everywhere You Go — Daniele Meneghello) Четыре ноги уверенно шагали по коридору, лениво стуча каблуками. Две руки, сцепившись в замок, надёжно скрепляли связь двух сердец, которые, с недавнего времени, начали биться в унисон. Сад гостеприимно окутывал их своей дурманящей свежестью. Нежные головки алых роз покачивались в такт музыке, доносящейся из залы, где проходило торжество. Они медленно вышли на поляну. Спокойная музыка звучала тихо и ненавязчиво, отчего проникала в вены гораздо глубже. — Хочу летать. Как птица! — весело хихикая, сказала Лалита. — А что нам мешает? — заговорчески прошептал Лиам. В следующую секунду он развернул ее спиной и прижал к себе. Пальцы юноши скользнули вдоль предплечий девушки, вынуждая ее расправить руки, словно птица, которая собирается отправиться в полёт. Лали весело рассмеялась и подняла глаза к бескрайнему небу, вдыхая прохладный воздух полной грудью. Взгляд Лиама скользил по ее растянутым в улыбке губам, по россыпи веснушек на бледных щеках и тонком носике, по длинным ресницам и горящим глазам. Он наклонился чуть ближе и шепнул: — Готова взлетать? — Да. Мгновение. Он обхватывает ее за талию и поднимает к небу так высоко, как только может. Она сильнее расправляет руки, ее сердце на мгновение замирает. Лиам перехватывает ее поудобнее и начинает кружить на месте. У Лали кружится голова, и дыхание перехватывает от неожиданного прилива счастья. Она весело смеётся, запрокинув голову и раскинув руки в стороны, словно птица, которая летит далеко-далеко, в самые тёплые края и самые дальние страны. Он бережно опускает ее на землю, а она хватается за ворот его блейзера, пытаясь удержать равновесие и все ещё весело смеясь. — Лали… ты прекрасна. Девушка тает под восхищенным взглядом юноши. — А ты как прекрасен… В его глазах мелькает ребяческое ехидство. — Наперегонки до места вчерашнего поцелуя? — Лиам-м! — подкатывает глаза Лали, но юноша уже скрывается за кустами сада. И вот она снова сидит на скамейке. А он напротив. Лали вглядывается в его глаза, пытаясь разгадать, чего он сейчас хочет. (Home — Daniele Meneghello) Лиам опускается перед Лали, берет ее руки в свои. Он почему-то сомневается, но потом говорит: — Я не знаю…могу ли я посягнуть на твою свободу…но я все-таки хочу спросить… Он поднимает на неё глаза, в которых бушует страх перед неизвестностью… Перед неизвестностью чего? Ее ответа на его вопрос? — Моя милая Лалита…ты бы хотела стать моей…женой? Может быть, я тороплю события, просто…рядом с тобой я чувствую себя дома. И мне бы хотелось удержать тебя рядом… Лали прижимает палец к его губам, тепло и нежно улыбаясь. Она наклоняется и шепчет: — Я готова стать для тебя всем, мой милый Лиам. Лицо Лиама озаряет самая светлая улыбка. Он протягивает ей колечко из серебряной проволоки в виде узелка, который напоминает знак бесконечности. Нежно касаясь руки Лали, надевает кольцо на безымянный палец. — Люблю тебя, — шепчет Лиам. — Бесконечно? — улыбается она, глядя на кольцо. — Бесконечно. Лали оставляет невесомый поцелуй на его губах… Внезапно музыка, доносящаяся из залы, стихла. Лали и Лиам переглянулись. Они вихрем ворвались в залу, и на них обернулся неизвестный в фиолетовом балахоне с капюшоном, скрывающим лицо. — Здравствуй, Лалита. Сердце Лалиты замерло. — Тар?..