Долина Наваждения

(Memories — Daniele Meneghello) Упрямое солнце слепило глаза через белые кружевные занавески, оставляя на лице Лалиты изящные блики. Она поморщилась, протерла глаза и нечаянно обнаружила кольцо на безымянном пальце левой руки. Красивое, дорогое, цвета темного дуба и бурбона со льдом. Воспоминания вчерашнего вечера заскреблись в душе надоедливыми кошками: расфуфыренными, какие были в домах всяких пафосных особ… Лалита уже без нежности провела пальцем по гладкому камню. Не долго думая, сняла кольцо и положила на тумбочку возле кровати. Она порывисто встала, обнаружив в шкафу легкое летнее шелковое платье в мелкий цветок, надела его. В порыве неожиданной злости, она, упершись руками в тумбу туалетного столика, резко взглянула в зеркало, вглядываясь в свои глаза. Она чувствовала себя расстроенной и пристыженной, но не понимала, почему. Беззвучная внутренняя борьба. Глаза Лали вдруг наполнились слезами. Всему виной этот вчерашний корсет. Она вдруг поняла, это этот жест был вовсе не джентельменским, а наоборот, ужасно фамильярным. Он будто бы оставил себе часть ее нижнего белья. Почему она позволила ему смотреть на себя в таком ключе? Как на…бордельную девку! Лали со всех сил треснула рукой по столу, чтобы хоть как-то выплеснуть свою ярость. На грохот в спальне Лалиты отозвался Лиам. Он деликатно постучался и непривычно холодно спросил: — Все в порядке? От его тона по лопатками Лали пробежали мурашки… Она резко открыла дверь. Их взгляды встретились. Его — расстроенный, осуждающий. Ее — отчаянный, молящий о спасении. В этот момент в каждом из них что-то ёкнуло. — Лиам… — едва слышно прошептала Лали сухими бледными губами. — Что с тобой? — Лали, почему ты плачешь? — Из-за вчерашней сцены с корсетом, — вдруг в один голос сказали оба. И оба ужаснулись сказанному. Стена между ними все крепчала. — Значит, ты видел… — первая нарушила тишину Лали. Она медленно выдохнула, опираясь о дверной косяк. — Лиам, я не знаю, как позволила это… мне нравилось его внимание, но не более того. Честно. Я сама не понимаю, как это могло произойти… Я боюсь саму себя! Из ее глаз хлынули слёзы. Она зажала рот рукой, чтобы никто посторонний не услышал ее страданий. (Inside Out — Daniele Meneghello) Лиам вдруг почему-то устало улыбнулся и притянул Лали к себе в тёплые спасительные объятия. — Тотспел, похоже, конкретно пошатнул твоё спокойствие. Извини, что был так резок с тобой. Ты не первая, кто попался на удочку Берта… — Я бордельная девка! — пряча от него лицо, всхлипывала Лалита. Он поймал ее лицо, заглянул в глаза. — Ну какая ты бордельная девка?! Ты моя маленькая наивная ушастая принцесса! Губы Лиама коснулись кончика носа девушки. — Не говори глупости, Лали. И тем более не вини себя в этом. Ничего страшного, ты не виновата. А Берт… это просто Берт. Он всегда такой, ничего удивительного, в общем-то, и не произошло. Лали выдохнула. Он вновь чуть приблизился и прошептал: — Улыбнись. Нет в мире ничего дороже твоей прекрасной улыбки, моя милая Лалита. Уголки ее губ слегка растянулись. Он одарил ее лучезарной улыбкой в ответ. — Мы с сестрицей ждём тебя внизу, вытри слезки и торопись! — сказал он и скрылся за поворотом. Сердце Лали замерло. Она всегда замирало, когда Лиам делал что-то спонтанное. Он делал много чего спонтанно. Кончик носа Лалиты горел от его мимолётного поцелуя, а от этого «улыбнись» и вовсе подкашивались колени. Она решительно смахнула остатки слез с щёк и двинулась на первый этаж. Лиам был, как всегда, прав. Винить было некого. Все произошло так, как произошло. Нужно сделать выводы и идти дальше. (Cartwheels- ibi) На первом этаже уже вовсю кипела работа. Свет сочился сквозь узкие викторианские окна больницы, оставляя блики на влажном полу. Повсюду пахло мылом и средством, с которым мыли стены и полы. Жозефина драила плитку в холле. Увидев приближающуюся Лалиту, она устало улыбнулась. — Доброе утро, милая. Выспалась? — Да! По какому случаю уборка? Жоззи забегала глазами, будто бы ища поддержки. — Завтра годовщина. По этому случаю в гостевом крыле будет небольшой приём. — сказала она, опустив глаза и явно пряча своё отношение к этому событию. — Разве Лиам не говорил тебе? — Не говорил. Что за годовщина? — Одиннадцать лет со дня пожара в поместье. — отчеканила Жозефина. Одиннадцать. Не круглая дата. Значит, они отмечают каждый год. Жозефина оторвалась от мытья пола и, подняв глаза куда-то к небу, сказала: — В этом пожаре погибли наши родители. И родители Лилит и Берта. Лалита молчала, обдумывая услышанное. — Праздник смерти, значит. Жозефина улыбнулась тому, как спокойно Лали это произнесла. — Ну вроде того. Она бросила тряпку в ведро и облокотилась на подоконник. — У вас принято отмечать такое? В Долине Наваждения. Лали рассмеялась, будто это был очень глупый вопрос. — Конечно! По случаю смерти у нас закатывают такие торжества! — Торжества? — непонимающе взглянула на неё Жозефина. — Ну конечно! У вас разве не так? Глаза Лали загорелись увлечением. — Сначала, конечно, успошего отпевают в храме Великого Тара, но потом начинается все самое интересное: широченный пир, столы, которые ломятся от еды, меда и вин, традиционные песнопения, ну и, конечно, танцы! — с этими словами Лали взяла Жозефину за руки и закружила в танце, весело смеясь. Жозефина тоже не могла сдержать смеха. Они плавно остановились, и Лали взялась за тряпку. Жозефина же задумчиво стояла у стены, наблюдая за ловкими движениями девушки. — Это совсем не похоже на праздник смерти. У нас принято отмечать его с трауром. — С трауром? — тряпка со звонким шлепком плюхнулась в ведро, разбрызгивая капли на пыльную плитку. — Подожди, как так? Ведь всякий, кто чист душой, отправляется в лучший мир. Но нет лучше мира, чем славная Valle Deliria. Когда у нас умирает кто-то из драяд, он перерождается и возвращается в Долину снова. — А кто не чист? Лали поняла, что это вопрос с подвохом. Как будто Жоззи спрашивает про саму себя… — Ну…кто не чист…того Тар отправляет в другой мир, для того, чтобы он усвоил свой урок. — Усвоил урок… а знаешь, — она решительно подошла к Лалите и улыбнулась. — Давай отметим это так, как отмечают у вас? — Давай! Уборку они закончили уже на закате. Мокрая уставшая Лалита быстро приняла душ, переоделась и вышла в сад, чтобы вдохнуть вечернюю прохладу. (Hiding Place — Daniele Meneghello) Солнце совсем уже село и в саду царил приятный сумрак. Над цветами кружились светлячки в каком-то причудливом танце. Лали тихо шла по тропинкам, вдыхая ароматы роз, мяты и жасмина. В каждом миллиметре сада царило спокойствие и гармония. Она присела на лавочку и запрокинула голову, поднимая взгляд к бескрайнему небу. Когда-то в Долине она так же сидела в саду возле храма Великого Тара и разглядывала созвездия. Как же там было спокойно… Такую роскошь, как спокойствие, в Тотспеле можно было себе позволить довольно редко. Вот и сейчас Лали сидела, впитывая эту гармонию каждым миллиметром своего тела. Вдруг она почувствовала нежное прикосновение на своей щеке, чуть приподняла голову и встретилась с изучающим взглядом Лиама. Он стоял к ней вплотную, держа в руках небольшой, но очень изящный букет ромашек. Уголки губ девушки поползли вверх. — Это вместо поля? — Это аванс, — ласково улыбнулся он. Лали приподняла одну бровь. — Что такое аванс? — Это когда перед тем как подарить целое поле, приносят всего лишь небольшой букет. Лали потянулась за букетом, намеренно задерживая свои ладони на его руках дольше нужного. Изящные полевые ромашки были аккуратно перевязаны небесно-голубой лентой. Лали на секунду замерла, разглядывая цветы. Поднесла букет поближе, чтобы понюхать. — Пахнут? — хитро улыбаясь, поинтересовался Лиам. Лали с самым наивным лицом отстранилось от ромашек, как бы приглашая его понюхать, но при этом оставляя их на таком уровне, чтобы Лиаму пришлось наклониться. Он наклонился, упершись одной рукой в спинку скамейки, зарываясь носом в цветы. Поднял ехидный взгляд на Лали, как бы говоря «Обманщица!» (Bagliori — Daniele Meneghello) В этот момент Лалита решительно сокращает несчастные несколько сантиметров между ними и нежно касается губ Лиама, увлекая в трепетный сладкий поцелуй. Пальцы путаются в пепельных кудрях, голова ужасно кружится и все, кажется, с каждой секундой меркнет… … и загорается с новой силой. Он ей отвечает. С ещё большим трепетом. Да, это оно. То самое чувство, о котором пишут в сказках. Чувство бесконечной безмерной любви к одной единственной душе во всех существующих мирах. Лиам резко разрывает поцелуй и отходит назад, прижав пальцы к губам и тихо, но очень довольно смеётся. Лали медленно подходит к нему, пытаясь разглядеть его глаза в кромешной тьме полночного сада. Едва касаясь подушечками пальцев кожи на его запястье, ведёт вниз и сцепляет их руки. Лиам притягивает ее к себе и они вновь сливаются в поцелуе. Второй поцелуй получился более напористым, отчаянным, полным гораздо большего трепета и гораздо более сильных чувств. Они уже не боялись спугнуть друг друга — они представали вывернутыми наизнанку, со всеми своими переживаниями наружу. Лали отстранилась, а Лиам поцеловал ее в нос и прошептал: — Всем хорошим девочкам давно пора спать. Она улыбнулась. — Проводишь? — Прямо до постели? — Прямо до царства Морфея. — Для тебя все, что угодно, моя милая Лалита. В памяти Лали прочно отпечатался этот вечер, ромашки и нежный поцелуй тёплых влажных губ… Это было самое живое, самое настоящее из всего, что она когда либо испытывала. Она знала, что при воспоминании этого вечера все ее существо будет трепетать, как никогда ранее. Ведь такое бывает всего лишь раз в жизни.