***
– Mein lieber August, sie haben keine Ahnung, wie froh ich bin, – говорила я, наливая нам водки. За долгое время я отвыкла от немецкого и говорила с сильным акцентом, но бойко, не сбиваясь, чему я не могла не радоваться. За то время, что мы шли к шинку, крестьяне на него озирались, некоторые даже кланялись, принимая за местного барина, пока он желал каждому встречному доброго дня. – Es ist gegenseitig, meine liebe Elena. Für Sie. – Und für Sie. Август как всегда поморщился от водки и поразился моему умению выпивать залпом. Я зажевала веточкой петрушки и продолжила, припоминая действительно почти забытые слова. – Gut, dass Sie angekommen sind. Hier kann man nicht sogar richtig reden mit niemandem. Obwohl es eine Person gibt. Er ist seit kurzem mein einziger Freund hier, – Гоголь, как вспомнишь, так сразу, спускался по лестнице с постоялого двора, держа путь в мою сторону. – Вот как раз и он. Николай Васильевич Гоголь, дознаватель из Санкт-Петербурга. – Август Гофман, немецкий путешественник, к вашим услугам, – представился тот, когда Гоголь приблизился. – Мой старый приятель. – Елена Леопольдовна, очень нужен ваш отчёт касательно последнего тела. Чёрт возьми, другого времени нельзя было найти? – Николай Васильевич, мы с Августом очень давно не виделись. Нельзя ли подождать до завтра? – К сожалению, нет, это дело не терпит отлагательств. Я думаю, этот мертвец может нас вывести на след всадника. Я вздохнула. Не думаю, что это так, но всё может быть, в нашем-то положении пренебрегать этой версией не стоит. Может, действительно чего интересного узнаем, если осмотрю я этого покойника. Я поднялась из-за стола. – Что ж, пойдёмте. Август, вы… – Могу я поприсутствовать? – он сам почти ответил на вопрос, сидящий у меня на языке. – Помните, ваш отец брал в Петербурге нас с вами в анатомический театр? Это было so interessant! Гоголь еле заметно кивнул. Вот и прекрасно.***
На столе в моём сарае под простынёй лежал мёртвый мужик с ободранным до мяса лицом. Неприятное зрелище, но Гоголь и бровью не повёл, а Август вообще во все глаза наблюдал за моими дальнейшими действиями. Теперь передо мной стояла задача ещё и не ударить в грязь лицом в его присутствии. Всё-таки, он иногда был свидетелем того, как отец обучал меня, надо было не осквернить его память. Что ж, буду служить делу, а не лицам, то бишь на благо расследования, а на Гоголя я всё ещё обижена. – Ну, приступим, – я закатала рукава и наклонилась к тому месту, где у покойника раньше было лицо. – Так, что тут у нас… рваные раны диаметром от двух до пяти дюймов. – Александр Христофорович предположил, что это могло быть нападение волков, – сообщил Гоголь, отворачиваясь. Всё-таки не выдержал, и вряд ли когда-нибудь сможет. – Да какие к чёрту волки? Если бы волки, вы бы данный субъект в целом виде не нашли. Руку, возможно, или голову отдельно. И это, если повезёт, а нет, так остались бы кости одни. Значит, это было убийство. – Скажите, можно хоть по каким-то приметам определить его личность? – спросил Гоголь, все ещё не решаясь повернуться. – Ну, можно по одежде, вот, судя по этой, – я указала на поношенную свитку, – перед нами крестьянин. А вот, посмотрите, какая любопытная деталь. Разбит ноготь. Значит, моя версия верна. – Блестяще, блестяще, mein Freund, – восклицал Август, записывая что-то в блокнот. – Только нам-то что с этого? Мало ли в округе крестьян, если бы мы могли хотя бы определить его род занятий, была бы хоть какая-то польза. Гоголь, боявшийся даже посмотреть в сторону трупа, вдруг выдохнул, будто решаясь на что-то, подошёл к телу и, подумав, положил руку на изорванную в клочья голову мертвеца. И упал на его тело. Я застыла в недоумении. Снова припадок, не иначе. Август хотел помочь ему встать, привести в чувства, но я остановила, выставив руку. Пускай сам очнётся. – Что с вашим Freund? – спросил он всё же. – Ist das ohnmächtig? – Nein. Berühren Sie ihn nicht. Так и произошло. Через несколько секунд Николай Васильевич подскочил, отдёргивая дрожащую руку. – Сапожник… этот человек был сапожником, – задыхаясь, выговорил Гоголь и выбежал из сарая. – Hat er etwas mit dem Kopf? – Ich stelle die gleiche Frage.***
А потом он вернулся, но не один, а с Бинхом и ещё какой-то крестьянской девицей. Наспех объяснил, что это дочь пропавшего сапожника и нужно показать ей тело, вдруг это отец её. Я извинилась перед Августом, ибо не удалось нам пообщаться в единственный день его пребывания здесь. Он человек тактичный и всё понял, не обижаясь. – Покажите ей тело, – Бинх странно посмотрел на нас, будто понял о чём мы говорили. Но говорили-то мы по-немецки. Я подняла простыню и девушка, всхлипывая, бросилась на шею Гоголю, который тут же вывел её из сарая. Узнала. – Mein Gott, бедное дитя, – сочувственно сказал Август. – В столь юном возрасте лишиться Vater… – Так, а это кто? – спросил Бинх, неодобрительно наблюдая за Гофманом. Тот уже открыл рот, чтобы представиться, но я загородила его рукой, останавливая. – Это мой друг, – отчеканила я. Бинху его имя-отчество знать необязательно. – Вас одной-то много, только ваших друзей не хватало, – раздражённо сказал он и вышел из сарая. Я нервно усмехнулась. Ну и нрав, верх берёт как ни крути. Рано радовалась, рано, когда он извиняться приходил. Вот и началось всё по новой.***
Выслушав рассказ этой девицы, Варвары, как я потом узнала, Гоголь с Бинхом поехали к Манилову, помещику, крепостной которого являлась она, её погибший отец и пропавшая сестра Дарья, выяснять, что и как. Вернулись к вечеру, пошли в участок. Я, Гофман и Тесак увязались за ними. Узнали они там что-то неприятное, было видно по их кислым лицам.***
– Почему мы не можем туда поехать? – споря со мной, вопрошал Гоголь, пока доктор с её другом и Тесаком сидели на лавке и наблюдали за нашей перепалкой. – Всадник может быть там, мы сможем взять его и председателя этого общества, тем самым освободив всех девушек, которых там держат! Это же великолепная возможность… – Нет, нет и ещё раз нет! – перебил я. – Почему? Арестуем всех разом! – А что если Манилов понаболтал нам Бог знает чего, а на самом деле там происходят обыкновенные маскарады с участием влиятельных лиц? – я нетерпеливо возразил ему. – А мы ворвёмся туда с оружием наперевес, представляете, какой будет конфуз? – Значит, вы влиятельных людей испугались, да? Я думал, честь для вас дороже. Все втроём, сидящие на лавке, повернулись ко мне. Эти слова полоснули мне по сердцу, но лицом я не дрогнул. Этот писарчук, ничего не зная обо мне, уже рубит с плеча. – А вы, молодой человек, хотите мне прочесть лекцию о чести? – я старался изо всех сил не показать боли, которую возродило в моём сердце неосторожное высказывание Гоголя. – Да будет вам известно: Александр Христофорович в Петербурге за свою честь пострадал! – Тесак подорвался со своего места. Клянусь, когда-нибудь он договорится и я вышвырну его с должности ко всем чертям. – Довольно! Я вас в защитники не приглашал, – прикрикнул я, обрывая его речь и всё ещё прожигая Гоголя взглядом. – Да сядь ты, – прошипела Бомгарт, дёргая Тесака за рукав. – Значит так. Говорю в последний раз: никакого смысла ехать в Чёрный Камень я не вижу и вам, господин дознаватель, категорически запрещаю. Всё, все свободны. Гоголь замер на несколько секунд и, взбешённый и разочарованный во всём на свете, выбежал из кабинета. – Ein Drehbuch, das Goethe selbst würdig ist, – раздался это противный голос, который мне сейчас хотелось слышать меньше всего. – Да уберите вы куда-нибудь этого идиота. Бомгарт, защищая своего дружка, могла бы заорать на меня последними словами, но она лишь неодобрительно взглянула на меня и прошипела: – Я попросила бы вас не оскорблять моих друзей. Или одной меня вам недостаточно? Она вывела его за руку, говоря по-немецки: «Не злитесь, Август, он со всеми так», думая, что я не пойму. Стерва. Я, оставшись в одиночестве, рухнул на стул. Как там в стихе, «Воспоминания горькие, вы снова врываетесь в мой опустелый дом…»? Только не в дом, а в участок.***
После случая в участке я проводила Августа и пошла к Гоголю. Без стука ворвавшись в его комнату, я застала его, нервно собирающегося куда-то. – Елена Леопольдовна, если вы по делу, то давайте скорее, у меня мало времени. – А вы куда? – В Чёрный Камень, – отозвался он и потянулся за пальто. – Если Бинх не собирается помогать, то я сделаю всё сам. То есть возьму с собой Вакулу и Якима… – Погодите, – я движением руки заставила его сесть. – Я с вами. Он на меня посмотрел как на дуру и нервно замотал головой. – Нет, я не могу вас взять, это опасно, – я этого ожидала и уже знала, что ответить. – Знаете, почему я с вами весь день толком не разговаривала? И не заговорила бы, если бы не мертвец, – Гоголь помотал головой. – Вы знаете, я на вас обижена. – За что? – За вашу выдумку, за комендантский час. По вашей милости, если я выйду на улицу вечером, Бинх меня просто загрызёт, – я помолчала. – Хотите, чтобы я вас простила? Он как-то невнятно кивнул. – Тогда возьмите меня с собой. Я могу пригодиться, я очень внимательная и могу быть незаметной. Знаю, что опасно, но, помните, вы сами говорили, что кому жить, а кому умирать, – я кивнула наверх, – ему принимать решение. Тем более, по вашей же теории, всадник убивает простых крестьянок, а я, в некотором роде, горожанка. – Логично, но вы… не придёте же вы в таком виде. Вам лучше не ехать. – Да что ж такое, Николай Васильевич, опять не слава Богу! – я поднялась с места и сделала пару шагов по комнате. – Ну, хотите, я для вашего же успокоения переоденусь мужчиной? – Так вы ведь уже, – Гоголь указал на моё мужское платье. – То есть волосы спрячу и грудь как-нибудь уберу. А по лицу никто не разберёт. Ну? Идёт? – Елена Леопольдовна, я ведь себе просто не прощу, если с вами что-то случится! – Что судьбой положено, то и будет! – я подошла к нему ближе и заглянула в глаза, светящиеся тревогой. – Вы моего характера не знаете. Если вы мне что-то запретите, если Бинх мне что-то запретит, я всё равно сделаю так, как буду считать нужным. Я ведь хочу помочь. Мне интересно, что будет. Я же вам – друг? Гоголь замялся. Я дожму его обязательно – кое-какие тайны человеческой души мне известны, и я знаю о правильном их использовании. – Хорошо. Я зайду за вами через полчаса. Есть, поддался! Я с самым благодарным видом пожала ему руку и вышла прочь.***
– Эх, Елена Леопольдовна, на верную смерть ведь идёте, – причитал Фёдор, приматывая какой-то тряпкой мою грудь к телу. – Оно вам надо? – Крепче давай, всё равно видно, – ощущения были сравнимы с туго затянутым корсетом, но надо терпеть. – Против судьбы не пойдёшь, ничего не изменить. Я другу помочь хочу душегуба поймать. Если получится, нам всё село спасибо скажет. А ты, коли так волнуешься, помолись за меня, лишним не будет. Фёдор закончил, ещё раз упрекнул меня в том, что я лезу на рожон, и ушёл. Я оделась, разделив волосы на косой пробор, стянула их в хвост, запихнула их под рубашку и наглухо застегнула пальто. Вынула из ушей серьги-колечки. Вроде ничего не заметно. Нервы были на взводе, я не могла сидеть на месте, но, к моему счастью, в дверь постучали. Это были Гоголь, Яким, почему-то Варвара и Вакула. Быстро время прошло. – Готовы? – спросил Николай Васильевич. – Да, идёмте, – я вышла, закрыв дверь. – У вас есть план?***
План я услышала в общих чертах и не очень поняла, как это сработает. Кроме того Варвара подвергается сильной опасности. Гоголь посоветовал мне просто подождать и они всё сделают сами. На лесной дороге мы (с огромной помощью Вакулы) остановили карету с несколькими членами, как я поняла, того общества, о котором упомянул Николай Васильевич. Все в звериных масках. Вакула сел на козлы, Варвара села рядом а мы с Гоголем и Якимом в темноте стали стягивать маски с четырёх человек. Одного я узнала и дёрнула Гоголя за рукав. – Николай Васильевич, это губернский обер-полицмейстер Шпекин, – я указала на старика со ссадиной на лбу, оставленной Вакулой. – Отец его в том году пиявками лечил. – Понятно, почему Бинх не поехал. А ведь он прав. Теперь мне всё ясно. Яким, впридачу к маске, забрал себе одежду одного из членов общества, объясняя, что его «затрапезная» одежда непотребна для «господского собрания». Сидя в карете, он сказал мне: – Храбрая вы девка, Елена Леопольдовна, я думал, что все немцы – народ трусоватый. Не дай Бог вам с нами воевать. – Яким! – Гоголь приструнил слугу. Тот начал выбирать себе маску, в то время, как мы с Николаем Васильевичем уже надели их. У меня была маска медведя, у Гоголя – ворона. А Яким сгоряча заграбастал себе целых две: свиньи и козла. – Что, Яким, не можешь решить, козёл ты или свинья? – спросила я, усмехаясь. Не глядя на меня, он сделал выбор, и маска козла осталась на сиденье. – А почему свинья? – Вам, немцам, не понять. В России лучше быть свиньёй, чем козлом. Я, подскочив, прокричала: – Да если хочешь знать, душой я, может быть, даже в сто раз больше русская, чем ты! – Господа, не надо, не время ссориться, – Гоголь потянул меня за руку на место. Карета остановилась.***
Надвинув маску до конца, я вышла из кареты. Снова страшно. Ладно, что будет, то будет, тем более я не одна. Маски оказались очень на руку, теперь точно никто не узнает мой пол. Войдя, мы увидели множество мужчин в масках животных и птиц, увлечённых разговорами (и не только) с полуобнажёнными девушками. Вот вам и «обыкновенный маскарад с участием влиятельных лиц»! Гоголь напомнил Варваре план: – Если вас заберут, постарайтесь найти свою сестру, мы вас вытащим. Та кивнула, боязливо косясь на присутствующих. Будто услышав эту фразу, к нам подошёл человек в маске зайца. – Это ваше подношение? Давайте, – он забрал у Якима верёвку, привязанную к шее девушки, и увёл за собой. Потом к нам подошла девица с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским. Яким взял, а мы с Гоголем вежливо отказались. Тем более мне, чтобы выпить, надо было бы поднять маску. – Как хорошо, что вы меня с собой взяли, – сказал слуга, выпив. – Милое местечко, – заметила я. – Мы здесь не для этого. Ходите, прислушивайтесь к разговорам. В это время на лестницу вышел председатель в маске быка, произнёс речь, содержание которой я описывать не хочу. Все зааплодировали, мы, для приличия, тоже. Николай Васильевич ушёл. Что делать дальше, я не знала. Так и быть, пойду пройдусь, когда мне ещё придётся побывать в чём-то вроде борделя, ещё и в роли мужчины. Я пересекла залу, проходя мимо гостей и настойчивых девиц, так и старающихся привлечь моё внимание, и зашла в какую-то дверь у дальней стены. Она вела в подвал, судя по полумраку и запаху сырости. Спустившись по полуосвещённой лесенке, я увидела жутковатую картину: длинный проход, справа две смежные клетки, в одной были большие собаки на тяжёлых цепях, в другой – около десятка или больше девушек, таких же полуобнажённых как и наверху. Ладно там тепло, но здесь, внизу, даже меня бросило в дрожь. Сидевшие поднялись, обнимая себя руками, все они испуганно смотрели на меня, а собаки рычали на них. – Почему вы здесь, а не наверху? – понизив голос, спросила я. – Так не наш ведь черёд сегодня, барин, – робко ответила высокая черноволосая девушка со ссадиной над бровью. Так. Значит, пока одни там господ ублажают, другие в клетке ночуют. – Кто это тебя так? – Дя я сама виновата, не угодила, – она, смутившись, тронула запёкшуюся кровь кончиками пальцев. – У кого ключ от клетки? – Не знаем, барин. Он в маске заячьей ходит. Его лица не видывали. – Потерпите, милые, мы вас вытащим, – я последний раз окинула несчастных взглядом и пошла прочь.***
По дороге к Гоголю я не оставляла размышлений о том, как спаси девушек. Ключи во что бы то не стало надо добыть. Главный вопрос – где найти ключника. Народу в масках куча, поместье огромное, попробуй отыщи. Не буду же я по всем комнатам шариться. Надо думать. К тому же, когда мы возьмём председателя, показания и ключника, и всех пленниц будут полезны. Из размышлений меня вырвала очередная местная красавица, преградив мне путь. – Я давно вас заметила, а вы всё один, – приторным голосом проворковала она, кладя руку мне на плечо. – Вот и я одна… Отлично, этого только не хватало. – …Я вам не нравлюсь? Господи, вот смех-то. Кому рассказать – не поверят. Ещё раз убеждаюсь, что маска, особенно на всё лицо, просто спасает меня. Чтобы освободить себе путь, пришлось нести наскоро выдуманный бред: – Что вы, милая, вы прелесть, я обязательно уделю внимание и вам, и всем вашим подругам, сколько бы их тут не было, но позже, – я взяла у проходящей мимо девицы шампанское и протянула неудачливой соблазнительнице. – Прошу. Дождётесь меня? – Буду ждать. Она отсалютовала мне бокалом, а я, посмеиваясь под маской, послала ей воздушный поцелуй и добралась наконец до Гоголя. – Николай Васильевич, я нашёл этих лесных оборотней, – говорить о себе пришлось в мужском роде и очень тихо, чтоб не догадались. – Это собаки редкой породы – алабаи, очень дорогие, таких покупают у персов. Они живут в подвале, в клетках, там же держат и девушек. Их надо спасти. Ключи у человека в маске зайца. – Понял. Я слышал, как один из гостей, – Гоголь посмотрел по сторонам, – пытался выкупить у председателя семерых девушек. Может это и есть всадник. В Диканьке объявили особое положение, и ему добраться до деревенских девиц нелегко, а этих даже искать никто не станет. Думаю, ему отдадут несколько тех, кто в клетке. Председатель отложил это дело до разъезда гостей, так что время есть. Постарайтесь найти этого человека с ключами. Николай Васильевич ушёл. Прямо рядом со мной один из гостей прижимал к колонне совсем обнажённую девушку. Мне стало мерзко, поэтому я решила тихонько последовать за другом.***
Как оказалось, я сделала это не зря. Произошло то, чего я никак не могла ожидать: Гоголь зашёл в какой-то кабинет, а через минуту туда вошёл Август! Это он был председателем, он говорил речь на лестнице, он, чёрт возьми, был под маской быка! Теперь он вошёл в кабинет с заряженным арбалетом. А там был Гоголь совершенно без средств защиты. Примерный план у меня созрел мгновенно: я метнулась к лестнице, взяла оттуда пустой подсвечник, вернулась к кабинету, прислушалась. Потом заглянула в приоткрытую дверь – Гофман был ко мне спиной, а стоявший у стены со шкафом Николай Васильевич на секунду встретился со мной взглядом. Я поднесла палец к губам, и он понял. Ступая на носочки, подкралась совсем близко… – …Как говорил мой любимый Гёте: “Stirb und werde ein anderer” Я со всей силы ударила его подсвечником по голове. – Николай Васильевич, это же Август! – прошептала я, когда Гоголь пришёл в себя. – Надо торопится, – хорош друг, мог бы спасибо сказать. Но он предпочёл молча выйти со мной и закрыть дверь.***
– Остановите их! – мы даже не успели спуститься по лестнице, как на её верху появился Август с арбалетом, но уже без маски. Слабовато я его стукнула. – Задержите ворона и медведя, это шпионы! Меня тут же схватили двое человек, а Гоголя сбил с ног, ударив, ещё один. Яким тоже был задержан. Я попыталась вырваться, но сделала самой себе только хуже: я так сильно мотнула головой, что у меня из под рубашки выбились волосы. Один из державших меня человек, в маске зайца, тот самый, что забрал Варвару, стянул с меня маску и удивлённо воскликнул: – Вот те на! Девка! – С ней делайте, что хотите, а их – во двор! – скомандовал Август, указав на Гоголя и Якима. Я задрожала. Вот и пришла расплата за мою излишнюю смелость. Заяц потащил меня вверх по лестнице, но ноги, кажется, несли меня чисто механически. Хотелось кричать и плакать, но этим делу не поможешь, и я продолжала попытки вырваться из чужих рук. – Давай, пошли! – кричал он, заталкивая меня в свободную комнату. Тут меня как осенило – это же прекрасная возможность стянуть у него ключи! Не заперев дверь, он накинулся на меня, толкнув на кровать. Я зашипела, придавленная его весом: – Да пусти ты! Сама я. Сама, – и в доказательство своих слов стала расстёгивать пальто, пока шарила глазами по комнате в поисках чего потяжелее. – Чего возишься! – заревел он и сам потянулся к пуговицам. – Разве не видишь – стесняюсь я! – я отбросила его руки. – Отвернись! – Живей давай! – Да я мигом. Он повёлся и, сев на край кровати, повернулся спиной. Увидев краем глаза подсвечник, стоящий на тумбе рядом, я, не долго думая, дотянулась до него и (второй раз за вечер!) ударила им Зайца. Так же, как Гофмана. В левый висок. Он скатился с кровати вниз. Когда он лежал на полу на левом боку, я, свесившись с кровати, увидела под его головой расползающуюся лужу крови. Убила. Я вскочила с кровати и, забыв о своём первоначальном намерении, попятилась к окну. Взявшись руками за подоконник, я постаралась унять разошедшееся не на шутку сердце и стёрла холодный пот со лба. Чёрт. Чёрт! Не так всё должно было быть, не так! Вот уж его-то стоило приложить послабже! Теперь я к нему точно не подойду. Дверь раскрылась, появился Бинх, растрёпанный и запыхавшийся. Он, скользнув глазами по телу на полу, в три широких шага преодолел расстояние между нами и ударил меня пощёчиной. – Дура! – я машинально схватилась за щёку. – Какого чёрта вы здесь забыли?! Жить надоело?! Я вздрогнула. Это были слова из моего кошмарного сна. У меня что-то защекотало под носом и я потёрла там тыльной стороной ладони. В ушах зазвенело. Я, отняв руку от щеки, схватилась покрепче за подоконник и опустила взгляд. – Елена Леопольдовна, вы слышите? – Бинх взял меня за плечи. – У вас кровь носом идёт! Я глянула на свою руку, что была над верхней губой – кровь. Вжавшись в подоконник ещё сильнее, будто желая уйти ещё дальше, дрожащей рукой я в спешке вытащила из пальто платок и постаралась одновременно остановить кровь и стереть её с руки. Вроде получилось. Поднеся к носу чистый участок платка и убедившись, что кровь больше не идёт, я прикрыла глаза. – Пойдёмте отсюда. – Нет, надо… там у него ключи от клетки, где девушки. Вы могли бы… Он понял без слов и, наклонившись, обшарил его карманы. Я подняла глаза, только услышав глухой удар об пол. – Эти? – Наверное. – Больше у него нет. Возьмите. Я сунула тяжёлый холодный ключ в карман, всё ещё держа занемевшими пальцами платок у носа. – Надо идти. Он подал мне левую руку. Я, сама того не понимая, подала ему ту же самую, ибо правая была не совсем чиста от крови. Он вошёл в моё положение и, взяв мою руку, перекинул её через свою правую так, что моя кисть оказалась на его локте. Когда мы выходили, я постаралась не смотреть на тело. В зале больше не было народу, только казаки стояли у входа, который и охранять-то, думаю, было не от кого. Я слышала до этого шум и беготню, но уж не думала, что так быстро здесь не останется никаких следов произошедшего собрания. Действительно, если не знать, что тут было, можно решить, что это самая обычная зала в приличном доме. Сзади послышались тихие голоса и быстрые, беспокойные шаги. Я обернулась – поддерживая друг друга за руки, шли две девушки. Одну я узнала. – Варвара! – высвободив руку, я подошла к ним. – Вы, вижу, нашли сестру. – Да, вот, нашла, – улыбнулась та, а сестра её поклонилась мне. – Как вас зовут? – Дарьей, барышня. Я поморщилась. – Господи, да какая я барышня... Ладно, вот, – я махнула рукой и протянула ей ключ от клетки. – Идите в подвал и освободите своих подруг, потом ведите их сюда и ждите, вам помогут. Будет обыск, так что, думаю, и одежду вашу найдут. А пока найдите чем укрыться, похолодает скоро. – Спасибо, бар… спасибо! Храни вас Господь, – сказала с чувством Дарья, и я пропустила их вниз по лестнице.***
Сидели мы в участке: Гофман, придерживая кое-как перевязанную руку (в саду, когда он хотел скрыться, мы вовремя его нагнали, а я, выпросив у Бинха пистолет и пообещав не допустить убийство, выстрелила, попав в кисть), Гоголь, раскладывающий маски по столу, я, сидя на лавке и стирая с руки подсохшую кровь, и Бинх. – Я приехал сюда около года назад, – говорил мой бывший друг. – И организовал это общество. Пожертвования приносили мне приличный доход, и я как-то расслабился и допустил две ошибки: первая – сапожник. Мы не удосужились избавиться от тела, решили, что всё спишут на диких зверей. Но вы начали копать и, чтобы быть в курсе расследования, пришлось навестить дочь старого пьяницы Бомгарта, этого позора немецкой нации. Да и она недалеко пошла. Разве стала бы приличная девушка носить мужское платье… – Вы, кажется, уже получили от неё сегодня, так что выражайтесь короче! – Бинх остановил череду высказываний Гофмана в мою сторону, за что я не могла не быть благодарна ему. – В чём вторая ошибка? – Вторая… я был уверен, что никто не посмеет нарушить ваш запрет и сунуться ко мне в поместье. Но насчёт вас я ошибся.***
Потом в участок явился Шпекин, покричал на Бинха за самоуправство, что, по-моему, было несправедливо, и увёл с собой Гофмана. Гоголь тоже ушёл, а я всё сидела на лавке, выпав из реальности, переваривая в голове все сегодняшние события. – Да, хорош у вас друг, – с иронией сказал мне Бинх. – Ничего не скажешь. – Послушайте, перестаньте издеваться! Я ведь ещё по дороге сюда извинилась перед вами за всё, что говорила касательно его, – я почти застонала от обиды. Теперь он будет припоминать мне это сто лет. – Что вам ещё нужно? – Что мне нужно? – он задумался, облокотившись на стол. – Пойдёмте выпьем, Елена Леопольдовна. Мне не послышалось, хотя могло, но он действительно это сказал. Я, поначалу списав всё на гудящий от усталости мозг, удивлённо подняла на него взгляд. – Что, простите? – Не притворяйтесь, всё вы слышали. Я подумал, вам нужно успокоить нервы после пережитого. Не пойду же я пить в одиночестве, это, сами понимаете, на что похоже. – Ладно, идёмте, – я поднялась с лавки, отмечая, что голова у меня опять побежала, и встала у двери, дожидаясь Бинха.***
– Между прочим, из-за таких, как Шпекин, я здесь и оказался, – говорил он, наливая мне водки. – Шельма канцелярская. – Александр Христофорович, скажите, что случилось в Петербурге? – спросила я, приняв у него стакан. Бинх уставился на меня холодным взглядом, выпил, отвернулся в сторону и начал: – Я был молод, влюблён, помолвлен с очаровательной девушкой из прекрасной семьи. Мне светила хорошая военная карьера. Однажды на моего друга был написан ложный донос с обвинением в растрате. Расследование ничего не показало, но один особо упёртый правдолюб всё никак не мог успокоиться и распускал оскорбительные слухи. Мой друг, естественно, вызвал его на дуэль. Мне выпала роль секунданта. За несколько дней до дуэли мой друг поранил руку и попросил меня стреляться вместо него. Я, разумеется, согласился. И убил противника, даже не дав ему прицелиться. Поступил, как дурак. – Почему? – Мой друг действительно был повинен в растрате, – ответил Бинх, наконец решившись посмотреть на меня. – Попался на очередной махинации и сбежал. На самом деле, руку он не ранил, только прикинулся. Потому что понимал, что стрелок из меня куда лучше, чем из него. Таким образом, моей рукой он убил совершенно неповинного человека. За дуэль меня разжаловали и послали воевать на Кавказ, а спустя четыре года сослали сюда. О причине с вашего позволения умолчу. – И… долго вам здесь осталось? – Да какая теперь разница, всё равно уж никуда отсюда не денусь. – Вам не хочется в Петербург? – А вам? Я не нашлась, что ответить, а он продолжил: – Вот видите. Вы сама ведь не ссыльная, но вернуться не хотите. Может быть, вы считаете своим долгом оставаться, или просто привыкли, не знаю, отгадчик из меня неважный, – помолчал немного, поворачивая стакан на столе. – На престоле новый царь, и я уж не знаю как там и что в Петербурге. Даже если бы я и вернулся, то это уже не тот город, который я знал и любил. Так что всё. Довольно с меня скитаний, я хочу спокойно дожить то, что мне осталось. Набегался. Я опустила взгляд, разглядывая нарезы на стакане, но, на самом деле, пытаясь подавить ужасное желание взять его за руку, хоть как-то поддержать, показать, что он не один и мне не всё равно. – Что вы так погрустнели? – Мне жаль вас. И только не говорите, что не стоит, не то солжёте, – но Бинх ничего не сказал. – С тех пор я предпочитаю не доверять людям. «Занимайся своим делом и не высовывайся» – вот мой принцип. – Но, поехав сегодня в Чёрный Камень, вы изменили своему принципу. Вы спасли Гоголя, – заявила я, доливая себе водки. Бинх, по-доброму усмехнувшись, задержал взгляд на моих глазах и отпил из стакана. Наверное, сейчас будет меня разубеждать, интересно, чем. – Я решил, что, если с ним что-то случится, у меня будут ещё большие неприятности. Да и за допущение смерти единственного доктора в селе, то бишь вас, мне бы спасибо не сказали. Я выбирал из двух зол меньшее. Он улыбнулся, а я рассмеялась, покачав головой и чокаясь с ним. – А, вообще, он должен благодарить госпожу Данишевскую. Это она настучала. – Елизавета Андреевна? – Да, она. Откуда-то прознала, явилась в слезах, чуть ли не на коленях умоляла поехать туда за ним. По-хорошему, ему бы оставить даму в покое. – Вы правы, он ведь рано или поздно уедет в Петербург. – Елена Леопольдовна, вот вы всё говорите, что я прав, – сказал Бинх, помолчав. – Но почему же я был, по-вашему, неправ, когда запретил ехать в Чёрный Камень? Я заправила волосы за ухо и, выдохнув, ответила: – Я посчитала идею Гоголя правильной, хотела помочь расследованию, но потом, не буду врать, едва не поплатилась за свою излишнюю смелость. – Вы поступили глупо, необдуманно. Всадник не пойман, а вас могли… снасильничать, – он замялся на этом слове, а мне стало тошно. – Или даже убить. Неизвестно на что пошёл бы ваш Гофман. Ещё и комендантский час нарушили. – Зато мы раскрыли общество, неволившее девушек. – А почему, когда у вас пошла кровь, вы, будто… испугались что ли? Но вы ведь врач, не должны её бояться. Меня передёрнуло. Бинх разворотил воспоминание, которое уже готово было совсем зажить, зарасти, а он содрал с него корку времени, пускай и прошло чуть больше полугода. Я рвано вздохнула и допила водку со дна стакана. – Я не боюсь никакой крови, кроме своей. Смерть отца настолько повлияла на моё душевное состояние, что я едва не покончила с собой. Он сдвинул брови, глядя на меня. – Как? – А вот так… …Войдя в стылую за несколько дней баню, я сильней запахнула пальто. Темно. Одно только задёрнутое окошке подслеповато светило ледяным январским солнцем. Взяв с полога маленький ушат на длинной ручке, я зачерпнула из бочки воду. Холодная. Ничего, когда я всё сделаю, станет теплее. Черпая, наполнила до краёв потемневшую от времени лохань. Присела на закапанный водой полог рядом, скинула пальто и засучила левый рукав. Лучше пока с одной стороны, там посмотрим. В кармане у меня холодела отцовская бритва. Ему теперь ни к чему и он не увидит ничего. Просунув пальцы под ворот рубашки, потянула за цепочку и сняла крест. Хороший, золотой. Будет ли грехом его продать? Пусть Фёдор решает. Вытащила и разогнула бритву, взяла в правую руку поудобней. Уже не страшно, уже как-то всё равно, но сердце всё равно пробивало мне грудь. – Господи, прости меня, – зашептала я быстро, поднеся лезвие к синей венке на запястье, – знаю, что грех на себя беру страшный, но не могу я больше. Одной не справиться. Отца люблю, Ты и сам видишь, никак мне без него… – Елена Леопольдовна, вы чего в нетопленую… Господи! – Фёдор вошёл неслышно и неожиданно, а у меня рука соскользнула вместе с лезвием, оставляя алую полосу. – Что ж вы делаете! Бога побойтесь, бросьте! Он, воспользовавшись моей растерянностью и зажмуренными от боли глазами, выбил у меня из руки бритву, с грохотом опрокинул лохань и полез в карман моего скинутого пальто, зная, что там у меня всегда лежит платок. Перед глазами у меня поплыло его лицо, шевелящаяся от слов короткая чёрная борода, пока он перевязывал мне руку, а кровь сочилась через ткань. – Зачем ты? Зачем остановил? Я к отцу хочу, – сказала, откидывая голову на верхний полог. – Да ведь видит он всё оттуда, а вы при нём такой грех учиняете! Бедная вы моя, ну ничего, мы с вами и одни как-нибудь проживём… …Я, отодвинув рукав пальто, расстегнула манжет на левой руке и выставила косую белую полоску, перечеркнувшую запястье. – После этого у него виски поседели. Он забрал из моей комнаты все острые предметы, даже перья, – я плеснула себе водки до краёв, залпом выпила и вытерла рот ладонью. – Обычно я спокойней реагирую на свою кровь, но, представляете, в каком состоянии были мои нервы? Я убила человека своей рукой. – Простите, что напомнил, – Бинх потянулся за бутылкой, то же самое сделала и я. Случайно у нас столкнулись руки, мы одновременно их отняли. Но, когда я снова потянулась к бутылке, история повторилась, и мы рассмеялись. – Давайте вы. – Давайте вместе, – предложила я. – Давайте, – он снова заглянул мне в глаза и мне снова не захотелось отвести взгляд. – Я прекрасно понимаю. Когда я убил того, о ком уже говорил сегодня, он мне неделю в кошмарах снился. Der erste Tod ist wie die erste Liebe. – Warum? – Du wirst es nie vergessen. Sie sprechen gut Deutsch, haben Sie es von Kindheit an unterrichtet? – Ja, das ist meine zweite Muttersprache, – ответила я с нескрываемой гордостью. – Dann werden ihr nichts dagegen haben, dass wir darüber reden. – Wie Sie wollen, – я дёрнула плечом.***
– Давно хотел вас спросить, – начал я по-русски, когда мне надоело ломать язык, отвыкший от произношения, – вот много в селе добрых казаков, и непьющих, и работящих, и многие по вам, прямо скажем, сохнут… – Ну, ни с тем, ни с другим, ни с третьим я не спорю. Продолжайте. – Вы с вашей проницательностью могли бы получить любого. Много среди них достойных. Почему ж замуж не идёте? Елена Леопольдовна усмехнулась, поведя бровями. – А зачем? – Неужели вам за два года никто из них так и не пришёлся по нраву? – Вы не поняли. Все они хороши, но не для меня, мы слишком разны. Дай бог им хороших невест, а я замуж за крестьянина не выйду. Поверьте, я слишком хорошо знаю, что меня ждёт в таком браке, и не желаю, чтобы кто-то стоял над душой, указывал, что делать, что не делать, и, простите, поколачивал. Гордость моя ещё при мне. Я видел, что разговор этот ей неприятен, да и сам уже пожалел о затронутом – всё водка, чтоб её, – поэтому не стал больше приставать с этой темой. Она достала часы и, глянув на время, протянула: – Засиделась я с вами, а мне домой пора. Фёдор там с ума сходит, всё-таки первый час ночи. – Я вас провожу. – Извольте. – Я вот что подумал: раз у вас такое рвение к расследованию, то вы можете иногда нарушать комендантский час, – сказал я, поднимаясь с лавки. – Но только если для благих целей, только если будете предупреждать о ваших действиях и не будете ходить в одиночестве и по лесу. Это мои условия. Знаю: есть ли у вас моё позволение, нет ли – вам не много разницы, но лучше, чтобы было. Договорились? – Даже так? Ладно, договорились, – ответила Бомгарт, запнувшись за лавку и выругавшись шёпотом. – Но, заметьте, не я это предложила, и учтите, когда меня возьмут за горло – я к вам приду за помощью. – Всегда рад. Мы шли, шурша сапогами по мёрзлой земле, глядя на низкое тёмное небо с проколами звёзд и слушая далёкий лай собак за околицей. Спокойно было на душе впервые за долгое время. Я уже немного пожалел, что позволил Елене Леопольдовне нарушать комендантский час. Бог знает, что она натворить может, желая помочь своему припадочному другу. Мне очень хотелось сказать, чтобы она берегла себя и не лезла на рожон, что мне будет не всё равно, если с ней что-то случится, что мне небезразлична её жизнь. Но она сделает всё по-своему так или иначе. Видали, знаем. Характер её мне известен очень хорошо, будь она мужчиной, ей бы на войне командовать, а не мертвяков потрошить. Есть в ней что-то от Жанны д’Арк. Она, войдя на двор, закрыла калитку, и мы подошли к её крыльцу, освещённому жёлтым фонарём. – Елена Леопольдовна, я хочу вам сказать, – я, вот уже собрался, но слова всё не выходили из горла. – Что? Вот те раз, да испугался я что ли? На войне врагов бил не глядя а тут, кретин, двух слов перед женщиной связать не могу. Но глаза её – вот уж действительно дьявольские – вперились мне в самую душу так, что она, наверное, уж сама там всё разглядела. – Я замёрзла. Слепой только не увидит, как её била мелкая дрожь и она запахивала пальто сильнее, выпуская струйки пара изо рта. – Впрочем, я скажу вам после, идите. Я пожал её руку и она, забрав фонарь, ушла. Меня накрыла тихая тьма. Ну и идиот же я.