***
Эйден просыпается крайне довольным, еще и от приятного сладковатого запаха, доносящегося явно с кухни. Встать трудно, но нужно подойти к малышке, для которой мужчина на днях соорудил отдельную кроватку, чтобы она больше не мешала ему вовсю обнимать по ночам пилигрима. Эш спит преспокойно, немного причмокивая губами, и юноша улыбается, касается детской пухлой щечки, и мягко ведет ладонью от шеи до сжатого кулачка, прямо по руке. Может, и не стоит будить ее пока? Максимально тихо ступая по коридору, парень доходит до кухни и выглядывает из-за дверного проема, наблюдая за суетящимся партнером. Он опирается на столешницу, чуть покачивая бедрами из стороны в сторону, и что-то тихо напевает себе под нос. На сковороде шипит масло, и это, пожалуй, единственный звук, который не позволяет расслышать слов. — Я же знаю, что ты стоишь там, малыш, — не оборачивается. Просто констатирует факт, и в голосе его Эйден слышит улыбку. Остается только язык в спину показать обиженно и недоумевать, как его раскрыли, — просто ты топаешь, как слон, — поспешно добавляет таксист, будто мысли читая. Пилигрим подбирается ближе и цепляется за тренированное тело, сцепляя руки в замок на уровне чужого живота. Щека приятно упирается в лопатки, но интерес берет свое, поэтому юноша пытается заглянуть через плечо старшего, только чтобы увидеть стопку поджаристых блинов. — Чего ты так удивленно смотришь? Сомневался в моих кулинарных способностях? — бегун шипит, когда чувствует укус в плечо от младшего, но тот сразу же целует покрасневшую кожу, когда понимает, что другу действительно больно. Ну ничего, профилактика. Чтобы не выделывался. Юноша чуть покачивается вслед за старшим, старается не отвлекать того от важного дела, потому что от его успеха будет зависеть качество еды, которая, Эйден уже предвкушал, скоро попадет к нему в желудок. — Умойся хоть пойди, — и парень улыбается, понимая, что сам мужчина вряд ли совершал это действие сегодня, судя по его растрепанности, но просьбу выполняет, — и от щетины избавься. А то колется неприятно, — фырчит, собираясь крикнуть какую-нибудь колкость по поводу черной бороды таксиста, но опаску находит на полке в ванной и включает воду, глушащую все звуки. Минут через десять все же возвращается, припадая уже гладкой щекой к голой спине и нарочито медленно трется об нее. Хакон мычит довольно и изворачивается в кольце рук, только чтобы коснуться губами влажного лба и забрать тарелку с остывающими блинами. И парень только сейчас смотрит на стол, где уже стоит заваренная ромашка. Ему кажется, что старший скоро начнет кривиться от вкуса напитка, но его самого все устраивает. Банка с медом размещается рядом, и мальчишка обильно поливает им свою порцию свернутых треугольников. А бегун думает о том, что следует раздобыть для него где-нибудь плитку шоколада. Нужно будет поспрашивать у торговцев. Рация противно трещит в спальне, потому облизывавшему пальцы от сладкой желтой жижи пилигриму, что выглядел крайне удовлетворенным и сытым, приходится подорваться с места, чтобы успеть до того момента, когда средство связи разбудит кроху. На противоположном конце раздается голос предводителя ночных бегунов: — Эйден, есть новости по поводу доктора, которого ты разыскивал. Я связался с ней, она готова встретиться с тобой.***
— Это абсурд, малыш! Ты хочешь залезть на объект ВГМ непонятно с кем, и чтобы я, сидя здесь, не переживал при этом? — Хакон встревоженно смотрел на собирающегося парня, который, после слов Фрэнка, внезапно сорвался с места, ища в комнате свои вещи, уже успевшие расположиться на выделенных для них полках. — Эй, успокойся, — мальчишка хватает таксиста за плечи, чуть трясет, дабы привести в чувство. Он не может не улыбнуться сейчас, это ведь успокоит старшего, верно? — У меня, наконец, появилась возможность узнать, кто я такой, и что случилось с Мией. Прошу, Хакон, не останавливай меня, не нужно. Ты ведь знаешь, как это важно. Я буду в порядке, когда вернусь, и, черт, у меня ощущение, что через такое мы уже проходили, только сейчас ролями поменялись. Верь мне, — юноша припадает к чужим искусанным от волнения губам, пальцами в темные волосы зарывается и чувствует, как мужчина его куртку сжимает от безысходности, отпускать не желает. Но приходится. Он цепляет пилигриму на пояс рацию, берет слово выходить на связь периодически, чтобы он не извелся и окончательно не поседел. И уходит на кухню за бутылочкой для Эш, с тоской поглядывая на мчащегося по коридору Эйдена. Девочка хмурит пока еще светлые брови, но видя мужчину, довольно лепечет что-то на своем детском и тянет ладони в первую очередь не к предоставленной еде, а к старшему, будто здороваясь и желая доброго утра. Но у Хакона нет сил даже улыбнуться в ответ все время светящейся изнутри малышке, точно получившей эту способность от своего опекуна. Что-то подсказывало ему, что спокойная жизнь начинала заканчиваться, так и не начавшись толком.***
Хрипы из первый раз подавшей голос рации настигли его в тот момент, когда они с крохой сидели на потертом ковре на полу и перебирали разноцветные пластиковые кубики. Мальчишка так и не вышел на связь, хотя в городе творилось черт знает что. На пару зданий в центре Сентрал-Луп обрушились ракетные удары, и таксисту, наверное, следовало перебраться вместе с подопечной в подвал, но там он ни разу не был, поэтому спускаться было опрометчиво. — Хакон, черт тебя дери, скажи мне, ты у себя? — из динамика послышался искаженный голос девушки, который был опознан не сразу. Она шипела, будто тащила на себе что-то тяжелое, да и в принципе дышала крайне загнанно. — Лоан, вот уж кого не ожидал услышать, — Эшли отвлеклась от игрушки и заинтересовалась говорящей коробочкой, уже таща к ней свои ладошки и что-то радостно щебеча. Мужчине пришлось срочно придумать, как вернуть ее внимание к цветным фигуркам, да так, чтобы обиженный ребенок не утроил истерику, — Да, я дома, оставленный на произвол судьбы с маленьким монстром, — последняя недовольно пискнула, словно поняла, что о ней нелестно отзывались, и кинула в няньку кубик. — Отлично. Я тащу к тебе Эйдена, — рация затихла, но бегун уже подорвался с места, вскакивая на ноги. — Что?! Он жив? Ранен? Что с ним случилось, — шквал вопросов был вывален в средство связи, но на том конце молчали. Наконец, спустя долгую минуту послышался удрученный вздох, а после подруга, если ее можно так назвать, выдала: — Жив. Придется подлатать немного и отмыть от грязи, но ничего серьезного. Мне неудобно говорить, Хакон, потому что твой парень очень и очень тяжелый. Жди. Я буду у тебя где-то через час. Мужчина осел обратно на пол, откладывая рацию подальше от любопытных глаз малышки, и притянул девочку к себе, зарываясь носом в теплую макушку. — Ну что, Эш... Похоже, у нас проблемы...***
Девушка вламывается без стука, скидывая на пол безвольное тело пилигрима. Он грязный, весь в крови, и неверующий бегун молится всем богам, чтобы эта красная жидкость принадлежала не парню. Лоан окидывает его взглядом и проходит дальше по коридору, откуда выбежал мужчина, по пути заходя в ванную и моя руки, чтобы затем отправиться к Эшли, все так же увлеченно играющей с кубиками. Хакон от Эйдена не отходит, пальцами грязную порванную куртку стаскивает и отмечает на футболке несколько кровавых пятен, проверяет кости на наличие трещин и переломов, которых не оказывается, что странно. — Так что, все-таки, случилось? — кричит он, ведь не хочет оставлять мальчишку, а тащить его в таком виде в спальню — значит, комплектом получить еще и возможность устроить уборку. — Ракета прилетела в купол, где он находился. Не знаю, как это чудо осталось живым, но Вероника мертва. Подробности узнаешь от него самого, когда очнется, — она вздыхает довольно громко и, мужчина знает наверняка, жмурит глаза, слово от боли. Неприятной, пульсирующей, пожирающей все внутри, — Я нашла их под завалами. Вальц ушел, прихватил ключ, — девушка что-то говорит тихо, обращаясь к Эшли, к которой успела привязаться за те пару визитов, что она совершала, — Вытащила Эйдена с территории комплекса, оттянула в укрытие. А когда он очнулся... — Лоан замолкает, сглатывает ком в горле, чтобы голос не задрожал, — отскочил от меня, будто от прокаженной, и... Черт, Хакон, я никогда не видела его таким напуганным. Этот придурок собирался уйти из города, прямо так, налегке, ни с кем не попрощавшись, потому что посчитал, что представляет опасность для нас всех. Я же не нашла выхода лучше, чем вырубить его и притащить сюда. Будь добр, вправь ему мозги. Потому что если он кого и послушает, то это будешь именно ты. Молчание повисает на несколько минут, и только лишь в спальне слышны тихие "переговоры" девушки с малышкой. Таксист гладит чужую шевелюру, пачкая руки не засохшей до конца кровью. Глупый, глупый малец, что он опять себе надумал? Мальчишка кряхтит и неохотно глаза разлепляет, выглядя немного одурманенным; видимо, Лоан неплохо ему по голове приложила. Пытается сообразить, где он, лихорадочно осматривая все вокруг, а затем взгляд на сгорбившейся над ним фигуре останавливает и стонет тихо, пытаясь отползти вдоль стены подальше. — Эй, малыш, ты чего? Это же я, — бегун руку тянет к его лицу, но Эйден еще больше подбирается, смотрит загнанно, попав в угол, и уходит от прикосновения. И сейчас старший понимает, о чем говорила подруга. Этот страх, плещущийся в лазурных глазах, направленный, в первую очередь, на себя, а не на окружающих. Боится причинить боль, навредить. — Отойди... — и голос дрожит, сопровождается свистящими хрипами из горла, — умоляю, Хакон, не подходи... Пожалуйста, — пилигрим вытягивает вперед раскрытую ладонь, пресекая все попытки подвинуться к нему, только мужчине плевать. Он подползает аккуратно, совершает максимально плавные движения, чтобы не спугнуть, и мозолистыми пальцами щиколотки касается и обувь стягивает, ползет ладонью ближе к колену, придвигаясь постепенно и корпусом. Хочет обнять мальчонку, но тогда одежда испачкается. Не то что бы это волнует сейчас, но юноша сам шарахается, пытается уйти в сторону, когда понимает, что чужое тело подобралось максимально близко, недопустимо для им же придуманных границ. Он дрожит и хнычет от безысходности, себя руками обнимает, осознавая, что никуда от касаний не денется. Ведет себя, как маленький ребенок. Но Хакон понимал. Юноша много пережил за сегодня, да еще и не известно, что он мог накопать в той самой базе данных ВГМ, ради которой это все и было совершено. Только смотрит, как забившийся в угол парень раскачивается из стороны в сторону, а реагировать на зов никак не хочет. Глядит в одну точку, будто никого больше и нет рядом. Мужчина дверной замок проворачивает, на всякий случай препятствуя побегу пилигрима, и бежит, чтобы поспешно вставить затычку в ванну и включить теплую воду. Пусть парень сейчас и не в состоянии, его необходимо отмыть, напоить ромашкой и уложить спать, закутав в теплое одеяло и крепко обняв. Возвращается к Эйдену, подхватывает несопротивляющееся тело на руки, и несет в нужную комнату, сажая там на ящик, служивший местом для вещей, дабы не искать, куда их водрузить на время купания. Хакон не знает, с какой стороны подступиться, чтобы начать стягивать с младшего одежду. Закрывает кран, чтобы вода не начала выливаться за край. Все же решается и тянет за конец чужой выцветшей футболки, пытаясь снять ее максимально аккуратно, чтобы не тревожить раны на бледном теле. Следом за ней отправляются джоггеры с нижним бельем, которые еще можно попытаться отстирать, в отличие от куртки. И мужчина пытается выгнать из головы все пошлые мысли, пытается не разглядывать обнаженное тело, увиденное впервые — мальчишка бы точно не оценил такую наглость, пребывай он в нормальном состоянии. Сейчас все желания таксиста не важны, особенно развратные. Потом, они обязательно успеют. Аккуратно погружает пилигрима в теплую воду, проводит пальцами по коже и ищет глазами мыло. Грязь и кровь, может,и размокнут, если полежать здесь немного, но нет никаких гарантий, что состояние юноши не усугубится. Поэтому бегун торопится, мягко пену распределяет и уделяет особое внимание волосам, массируя голову. И Эйдена прорывает. Он рыдает оглушительно громко, содрогается от собственной боли, роняя слезы в уже грязную воду, пытается так избавиться от накатившего отчаяния, давящего на грудную клетку. И Хакон обнимает его, наплевав на стремительно намокающую на нем одежду, прижимает к себе плачущего мальчишку, что взвалил на себя огромную ношу, которая оказалась непосильной. — Тише, тише, солнышко, — и хочется рыдать вместе с ним в своеобразной поддержке, сжимать чужие ладони в собственных и целовать каждый сантиметр кожи, — ну же малыш, я с тобой. И теперь все хорошо. — Я убил ее... — разобрать слова тяжело из-за всхлипов, и даже Лоан стучится в дверь, спрашивая, все ли у них в порядке, — Я убил Веронику, Хакон. Разорвал собственными руками... — и в глаза не смотрит, стыдясь сделать это. А может, боясь увидеть осуждение в вечно теплом взгляде. — Успокойся, родной, — и мужчина все же всхлипывает, тут же затыкая себе рот рукой — не хватало еще дать понять мальчишке, что он чем-то опечален, — Я уверен, что ты сделал это не специально и, черт, не знаю, как уверить тебя в том, что все будет хорошо. Но хочу, чтобы ты знал, что я не оставлю тебя. Больше нет. Парень цепляется за него, и продолжает беззвучно содрогаться от собственной печали, но внезапно замирает и краснеет, осознавая, в каком положении он сидит, перед кем и где. Когда до бегуна доходит, в чем дело, он наклоняется ближе к юноше, полностью замершему. И как старший мог забыть их разговор, в ходе которого выяснилось, что у Эйдена никогда и не было партнера?***
— Ох, а мне она понравилась, — мужчина еще раз смотрит на отдаляющуюся от них женскую фигуру, — так бы и зажал ее в каком-нибудь углу. Или для такой лучше комнату взять? — теперь он полностью оторвался от девушки, поворачиваясь к товарищу. В "Рыбьем глазе" сегодня на удивление тихо, настолько, что в баре слышно легкое бряцание стаканов, которые натирает Николас, и даже можно прислушаться к разговору сидящей в другом конце помещения компании. От слов таксиста у Эйдена в сердце что-то болезненно сжимается, хотя всего несколько минут назад он счастливо улыбался, слушая байки о мире до Падения. — Похотливый старик, тебе больше заняться нечем? — парень глаза закатывает и цокает недовольно; на лице не осталось и тени прежней улыбки, но бегун, уже прилично выпивший, такой перемены не замечает, — Да и что в ней такого? Посмотри по сторонам — таких куча. И почти все одинаковые. — Ничего ты, малыш, не понимаешь... Зачем мне что-то искать в ней, если я уже наигрался в семейную жизнь? Помогли друг другу, получили удовольствие и разбежались, — интересно, сказал бы это таксист, будь он трезвым сейчас? — И в чем тогда смысл? — мальчишка хмурится в непонимании. Ему бы уйти отсюда, ведь не хочется слышать монологи Хакона в таком ключе. Они ведь еще раз доказывают, что на него, Эйдена, он никогда не посмотрит. — Говоришь так, будто у тебя никогда девушки не было, — мужчина улыбается, считая, что сейчас пилигрим покачает головой, назовет его дураком, и скажет, что быть такого не могло; но тот лишь тушуется еще больше и наклоняется, чтобы скрыть упавшей на лицо тенью свои красные щеки, — Серьезно, что ли? Прямо-таки ни разу? А целовался хоть? — Не твое дело, — юноша еще что-то говорит, но расслышать это не представляется возможным. — Значит нет. И как так получилось, что такой видный, довольно симпатичный парень никого не привлек? — старший ехидствует, смущает напарника еще больше, любуясь результатами своей работы, в виде покрасневших теперь еще и кончиков ушей. — Знаешь, когда ежедневно проходишь сотни километров и добираешься до какого-то поселения, тебе особо нет дела до секса; обычно думаешь, как бы спать завалиться побыстрее и каким маршрутом дальше пойти...***
Конечно мальчишка смущается. Это и понятно. Таксист помнит себя, когда впервые разделся перед девчонкой. Кажется, тогда ему было шестнадцать. Только в их, прошлом, мире это воспринималось по-другому. Тогда были медосмотры, обследования и прочие извращения, поэтому обнажаться перед кем-то было не так стыдно. — Тебе не о чем переживать, малыш, ты прекрасен, — Хакон ведет носом по шее, шепча приятные слова о красоте пилигрима, несмотря на полностью укрытое шрамами тело, и ладонями блуждает по коже, не покрытой слоем воды. Эйдена все ещё трясет, но он подставляется под чужие ласки, чувствуя от них некоторое успокоение, стонет тихо от размашистых поцелуев по коже, и чувствует, как чужие руки подбираются ближе к пояснице, ближе к кромке клубов пены, скрывающей от взора все, что нужно, чтобы не устроить соревнования с помидором "За лучший оттенок красного". Пальцы старшего грубые, покрытые старыми мозолями, но чересчур нежны в своих действиях, и этот контраст просто сногсшибателен. Или с юношей что-то не так. Они прокладывают дорожку к низу живота, ближе к паху, цепляют старые рубцы и новые, еще не зажившие царапины, обхватывают чужой возбужденный орган. — Х-Хакон, пожалуйста, — голос не слушается от новых, безусловно приятных, ощущений, когда мужчина делает движение вверх-вниз на пробу и наблюдает за реакцией парня. И ему нравится то, что он видит. Мальчишка стонет в голос, жмурит глаза и подается бедрами навстречу ладони, создавая слабые всплески воды. И таксист сцеловывает с его губ свое имя, стараясь немного заглушить издаваемые младшим звуки, чтобы потом, выйдя из комнаты, не ловить ехидные улыбочки от слышавшей все Лоан. Эйден держится еще несколько мгновений, а затем закатывает глаза, видя перед ними яркие вспышки, и стонет так непристойно, как мужчина и представить себе не мог ни в одной из своих фантазий, чувствует от последнего поцелуй в висок с явной улыбкой и контроль над телом теряет, начиная падать куда-то назад — уж слишком много чувств и ощущений за последний день. Сильные руки подхватывают его за плечи и вытаскивают из воды, тут же оборачивая в мягкое полотенце, чтобы юноша не замерз, пока Хакон бежит в комнату за вещами для младшего и открывает пробку в ванной, чтобы дать грязной воде утечь в положенное ей место — канализацию. Глаза предательски не хотят ни на чем фокусироваться, но мальчишка старается сосредоточиться на темной макушке бегуна, пытающегося одеть его безвольную тушку. И ему становится стыдно. Ведь пилигриму перевалило за двадцать, он странствовал по миру в течение четырех лет, не ожидая ни от кого помощи, а теперь расслабился настолько, что одежду на него приходится натягивать кому-то другому. Пытается совершить слабое движение руками, оттолкнуть спецназовца, но тело не хочет его слушать. А сам мужчина, чувствуя легкое сопротивление своим действиям усмехается и целует острую коленку, смотря на юношу. — Тише, малыш. Ты не в состоянии для свершений сейчас. Позволь мне позаботиться о тебе, — старший быстро натягивает на него свою чуть великоватую футболку, потому что понятия не имел, где и как лежали вещи на полках пилигрима, и спортивные штаны, оставленные младшим сегодня утром на изголовье кровати. Как правило, он спал в них, что его, собственно, и ждет в скором времени, поэтому Хакон посчитал это лучшим вариантом. И Эйден расслабляется, разрешая отнести себя на кухню, чтобы там таксист усадил его к себе на колени и вручил в руки кружку с ромашковым чаем. И этот запах дал понять — он дома. Беспокоиться не о чем, ведь рядом дорогие ему люди. Кстати об этом... — Мне будет лучше уйти, — младший стучит зубами о металл и глотает терпкий напиток, нарочно обжигая горло, чтобы привести себя в чувство. — Не неси чепухи, — таксист устало закатывает глаза, раздраженно и чересчур быстро в коротко стриженную влажную макушку дышит, — Кому будет лучше? Тебе? А о нас ты подумал? — Я обращаюсь, Хакон. Но не это самое страшное, — голос слишком тихий и печальный, будто решение, которое сейчас озвучивается — вынужденное, а разговор нежеланный. Хотелось обойтись без него, но кто виноват, что пилигриму достался самый лучший, и по совместительству самый упрямый мужчина в Вилледоре, — Я не могу контролировать себя, а такие... моменты происходят все чаще и чаще. Не хочу никому навредить. — Эй, слышишь, малыш, мы узнаем, как остановить это все, точно тебе говорю, — старший поворачивает к себе мальчишку, смотрит прямо в глаза, чтобы дать понять, что он не врет, не пытается обнадежить, а сам уверен в сказанном, — Ты только не оставляй меня. Сам посуди, как я без тебя тут справлюсь, солнышко? Ты же не хочешь разбить мне сердце, верно? — он вздрагивает, когда Эйден утыкается ему в шею и трясется в немых рыданиях. Руки сами собой перемещаются на спину, поглаживают, чтобы успокоить, — ты только помни, что я люблю тебя, а с остальным мы обязательно разберемся... Не удивительно, что у пилигрима сдают нервы. С момента его прихода в город у него не было ни одного спокойного дня, когда бы уставший организм мог полноценно отдохнуть. И помимо извечного недосыпа и прочих поручений от не жалеющих его жителей имелись еще и собственные переживания, окончательно выбивавшие из колеи. Такой удар, как убийство, мог серьезно сказаться на неокрепшем разуме, но Хакон был готов сделать все, что угодно, дабы вернуть друга в строй.***
— Ты же полежишь рядом со мной? — Эйден ныряет под одеяло почти с головой и бормочет тихо, утыкаясь лицом в мягкую подушку. Старший шикает на сидящую в углу Лоан, которая пытается укачать Эшли, минут пятнадцать назад поевшую, а, значит, крайне довольную. Лицо девушки искажено в невероятно широкой улыбке, смысла которой бегун не понимает — то ли она искренне счастлива за этих двоих, то ли откровенно глумится и потешается над вполне серьезной просьбой юноши. — Конечно, малыш, засыпай, — Хакон обхватывает его руками, пристраиваясь со спины, и гладит одной ладонью встрепанные волосы. Так когда-то, крайне давно, делала его мама, и если верить воспоминаниям, в детстве его всегда это успокаивало. Вот и сейчас он надеялся, что пилигриму это поможет отправиться в объятия сна. И от потревоженной памяти веет тоской и недовольством. Он о семье давно не вспоминал. Да и нечего толком было. Ни братьев, ни сестер. Одинокое детство, в котором мальчишки со двора никогда не пускали его поиграть с ними. А так хотелось. Отец пил, относился к родственникам с пренебрежением и частенько изменял матери, которая терпела, но не оставляла его. Тогда Хакону не хотелось развала своей ячейки общества, но сейчас он четко понимает, что со стороны женщины это решение было крайне глупым. Но, несмотря на него, ее нельзя было не уважать и не любить. Ведь все счастливые моменты из детства связаны именно с мамой. Когда ему было пять, они вместе наряжали маленькую елку в углу дома и оставляли на ночь стакан молока и печенье для Санты. И малец всегда загадывал, чтобы родители больше не ругались. И думал, что чудо обязательно произойдет — Рождество ведь. Только его не было. Ни в первый год, ни в третий, ни в пятый. К десяти Хакон перестал верить во все это и стал надеяться только на себя. Когда он пошел в школу, мама тоже была рядом. В тот же год ушел отец. Решил, что они ему не нужны. Просто пришел после работы, закинул свои вещи в сумку, оставил половину полученной тогда зарплаты и ушел. Больше мальчик его не видел. Матушка тяжело переживала это, но ей быстро пришлось взять себя в руки и найти более высооплачиваемую работу — сына теперь нужно было поднимать самостоятельно. С того дня он больше не видел в ней прежнего человека. Да и ее не видел, в принципе. Только утром перед школой и вечером перед сном. В четырнадцать, не зная, куда излить собственное отчаяние, Хакон вдарился в поэзию. Еще через год связался с плохой компанией, чуть не бросил школу, но, видя разочарование в таких же черных, как у него самого, глазах, взял себя в руки, вернулся к стихам и прилежной учебе. "Друзья" даже избили его тогда пару раз, за то, что он решил их кинуть. Уже тогда за ним закрепилось звание предателя в образовательном учреждении. На свой выпускной он не пошел — отмечал дома с матерью, поедая любимое фисташковое мороженое. Потом решил не поступать в колледж, отправился в армию, продлил контракт и задержался там. А в это время, дома, мама серьезно заболела. И ни слова ему не сказала. Глупое, глупое решение. В последнем ее телефонном звонке она стребовала с сына обещание найти хорошую жену. Ох, как бы она расстроилась, узнав, что он тогда соврал. Ведь ни с одним из трех браков не задалось, ни с одной из множества пассий не получилось построить ничего серьезного, а теперь он вообще влюбился в парня, когда ему почти под сорок. Хотя Эйден такое солнышко, что мама, наверное, подулась бы, а потом приняла его. О ее смерти он узнал в двадцать два, когда позвонили из больницы по оставленному ею на случай такой ситуации телефону. Тогда он рыдал, срывая голос, не боясь осуждения со стороны товарищей. Кто-то сочувствовал ему, кто-то смотрел с презрением за такое явное проявление эмоций. И только Киллиан сидел рядом, ничего не говоря поначалу, а потом, когда истерика поутихла, говорил с ним обо всем на свете, чтобы отвлечь. Хакон только тогда понял, что за весь пройденный им путь этот добряк стал его первым, после мамы, настоящим другом. В носу неприятно засвербило, и таксист почесал его, как делал всегда, когда волновался. И тут было задремавший Эйден закопошился по одеялом и вынырнул на свет, смотря сонными глазами на партнера. А затем прижался к его груди, когда подполз достаточно близко. — А я свою фамилию узнал. Не вся подноготная, но хоть что-то... — Да? И как же тебя величать теперь? — бегун сжимает чужую ладонь под одеялом и упирается подбородком в мальчишечий затылок. — Эйден Колдуэлл, — и зевает протяжно, словно предлагая присоединиться ко сну. Трется щекой, чем мнет серую футболку на старшем и улыбается довольно. — Отлично, возьму ее после свадьбы, — не то чтобы сейчас место для этих шуточек, но Хакон не может не сказать этого — уж слишком навязчиво фраза вертится на языке. — Ты же подавал на развод, — стреляет голубыми глазами-огоньками откуда-то из темноты одеяла и показывает на лице все свое ехидство, которое никакими испытаниями из него не выбить. — Считай, что мы начнем все с чистого листа, — мужчина блаженно выдыхает и прикрывает веки, чувствуя, что мальчишка носом тычется в ребра, — А вообще, только попробуй сбежать от меня, малыш. В таком случае я найду способ привязать тебя к себе так, что ты еще будешь думать, как от меня избавиться. Только юноша уже спит, очаровательно посапывая в счастливом неведении о том, какая мысль пришла в голову его непутевому великовозрастному возлюбленному, у которого, кажется, все еще не отплясало детство в заднице. — Лоан, если хочешь остаться, спальный мешок в шкафу, — Хакон разглядывает девушку, перекладывающую Эш в кроватку. — Извини, но вынуждена отказаться от твоего гостеприимства. И так задержалась тут. Нужно наведаться в "Рыбий глаз" и узнать, как дела в городе, — она потягивается, разминая затекшие мышцы, поправляет плед, укрывающий малышку, и направляется к выходу, — я подсуну ключ по дверь. — Не стоит. У меня есть запасной. А этот забери с собой. Отдашь потом при случае. А то мало ли, нашего пилигрима сподвигнет на ночные похождения, — Хакон с любовью оглядывает спящего парня и кивает на прощание скрывающейся в дверном проеме подруге. Нужно будет все-таки сбежать на днях и раздобыть где-то шоколад. Он наверняка пригодится для осуществления его задумки. Теперь было желание заморочиться, от осознания серьезности происходящего и собственных намерений. И бегун засыпает с улыбкой на губах под сопение двух самых дорогих ему людей.