***
— Вот так, маленькая, а теперь иди на ручки, — парень удобнее перехватил ребенка, подходя к тумбе, где уже стояла готовая бутылочка, — сейчас ты покушаешь, и, знаешь, тебе лучше поспать, потому что дяде Эйдену придется быстренько сбегать за молоком. Ты же не хочешь остаться голодной, ведь так? — Эшли что-то довольно булькнула и, улыбнувшись, потянула маленькие ладошки к посуде. Пилигрим постепенно осваивал родительское ремесло. Да, самым его нелюбимым пунктом была смена пелёнок, но и это он мог потерпеть, ведь кроха вносила немного радости в его жизнь. Пусть он не мог выйти на улицу и пробежаться по знакомым крышам, пусть не мог вновь кинуться в толпу заражённых, чтобы поставить на кон собственную жизнь, появились другие приятные моменты. Ему безумно нравилось наблюдать за шевелением девочки на кровати, когда та пыталась сесть, безумно нравилось корчить ей рожицы, чтобы услышать звонкий смех, целовать в макушку перед сном. Лоан притащила ей детскую одежду, хоть та и была чуть великовата. Теперь проблем с частым переодеванием вообще не было, и за это подруге можно было кланяться в пол. Ведь в местах торговли выживших такие вещи не встречались, ввиду ненадобности, а просто бегать и искать ее по городу в старых квартирах не было возможности. Оставалось только гадать, где девушка ее раздобыла. Эшли сонно зевнула, собираясь отправиться в царство Морфея. Когда-то Хакон попал точно в цель, говоря, что она будет спать после каждого приема пищи. Хакон... Его имя отдавалось в сердце гулкими ударами. Вспоминал ли мужчина о мальчишке? Или все так же держался в своем коконе обиды и недовольства? Это было по-детски глупо, и, хоть пилигрим и признавал свою вину, продолжал молчать, беря пример с напарника. — Эйден, как ты? — голос Лоан хрипами донёсся из рации на поясе, когда юноша уже возвращался домой, перескакивая по нагретым солнцем крышам, — ты там жив хоть? — Да, да. Все в порядке, — он остановился, переводя дыхание от быстрого бега, — Хакон не объявлялся? Вопрос уже дежурный, пропитанный сильнейшим беспокойством. От мужчины не было слышно ничего, и на горизонте он не маячил. Ни у пилигрима, ни в Рыбьем глазе, где частенько пытался подцепить какую-нибудь девчонку на одну ночь и выпить. — Вы так и не поговорили? — подруга звучала крайне недовольно, так ещё и ее громкое дыхание сбивало все мысли, — так и будете друг от друга бегать до того момента, пока наш полуживой мир окончательно не скопытится? — Я не знаю. Прошла уже неделя, а мы так и не связались. Может, уже и смысла нет, — парень раскачивался с носков на пятки, жмурясь от яркого света. Оставаться вот так на улице ему нельзя — девочка дома может в любой момент проснуться. — Скажи мне, ты идиот? — Лоан злилась и, кажется, даже ударила что-то, — Мы живем в то время, когда каждый новый день — праздник. И если ты хочешь растратить драгоценные секунды на глупые обиды, вместо того, чтобы нормально все обсудить, пусть даже с угрозой быть отвергнутым — валяй. Только поверь, ощущения куда хуже, если ты не успеешь высказаться. Помни об этом, Эйден. Конец связи. Рация затихла, позволяя услышать шум улиц Вилледора — гул ветра, редкие хрипы кусак и скрип старого металла. Подруга точно была права, и это следовало принять. Только вот пилигрим пока не готов. Мужчина даже на расстоянии не позволял спокойно жить, постоянно возникая в мыслях. И эта привязанность к какому-то человеку раздражала. Особенно к тому, кто просто развернулся и ушел. Отчего-то думалось, что лучше бы Хакон тогда ударил его. Зализывать раны, неаккуратно оставленные друг другом, им не впервой, а вот такие растянувшиеся на долгий срок молчания ни к чему хорошему не приводили; по крайней мере, в прошлый раз из-за такого они чуть не устроили драку на смерть в церкви. Не хотелось повторять этот опыт, признавать свою неправоту и подавать голос первым — тоже.***
— Нет-нет, кроха, это нельзя тянуть в рот, — девочка недовольно буркнула, как только из ее ладошек вытащили край старой подушки. Юноша хотел назвать это ужасом, хотя бы потому, что малышка Эш постоянно капризничала, пыталась все погрызть и почти не спала по ночам, громко рыдая и не давая отдохнуть своему опекуну. Что это было? Эйдену казалось, что до переходного возраста далеко. Но такими темпами его уши скоро уйдут в отставку, левый глаз задергается, а волосы поседеют. Ему же всего двадцать, он слишком молод для таких аттракционов. И самое главное, девочка не унималась. Молчала только во время поглощения пищи, ну и в редкие моменты сна. Ее нельзя было развеселить дурацкими кривляниями, отвлечь увлекательными историями, которые та слушала, будто все понимая. Конечно, пилигриму уже приходилось спать по несколько часов в сутки во время странствий, время которых теперь казалось таким далеким, только вот после большого перерыва вернуться к этому было сложно. Самым страшным чувством, с которым парню довелось столкнуться, стало желание его организма отключиться. Вот такая подстава — если не поспать, то насильно свалить хозяина с ног, чтобы тот хоть чуть-чуть отдохнул от выматывающей рутины. И, юноша должен признать, он не справлялся. Осознание с трудом вламывалось в голову. Слишком уж он самонадеянно поступил, решив, что одолеет все трудности самостоятельно. Может, у него и неплохо выходило утолять базовые потребности ребенка, хоть он частично забывал о собственных, но парню определенно точно стоило вспомнить, что дети болеют. Даже чаще, чем взрослые. И опознать этот недуг он не мог самостоятельно. Зашить рану — пожалуйста. Да, больно. Да, неприятно. Но все будет ровно и красиво. Обмазать пострадавшего медом и ромашкой — еще проще. На этом знания в сфере медицины заканчивались. И что-то подсказывало, что ни одно из этих действий не даст нужного эффекта. В чем проблема отвести Эшли к врачу? В ближайшем кооперативе выживших его не было, пилигрим уже узнавал. Тащить ее куда-то дальше глупо и опасно. Не затыкающийся ни на секунду ребенок определенно привлечет к себе внимание пошатывающихся зомби, да так, что никакой плакальщик не будет нужен, чтобы организовать погоню. Идти на Базар еще глупее. Для этого необходимо проследовать из Сентрал-Луп в старый Вилледор по заполненному ядовитыми испарениями тоннелю. Он там один раз чуть не погиб. Соваться туда еще раз — значит записать себя в список самоубийц. Лоан, как назло, не выходила на связь. Он разозлил ее во время последнего разговора, да. Но это же не повод оставлять несмышленого мальчонку один на один с ужасным полугодовалым чудищем в душной комнатке. Подруга оставалась тем порогом, который отделял его от крайнего варианта. И, кажется, им придется воспользоваться.***
Вдох-выдох. И попытки успокоиться ни к чему не приводят. Больше всего сердце стучит о костяную клетку от мысли, что его прямо сейчас развернут и отправят в долгое пешее по чьим-то гениталиям. Только вот времени на "собраться с мыслями" почти не было, и пришлось как можно скорее нажать на нужную кнопку на рации, дабы вихрь мыслей о возможных концовках этого разговора не остановил пилигрима в очередной раз. — Хакон... Хакон, я знаю, что ты слышишь меня, — пальцы сильнее сжимаются на черном пластиковом корпусе средства связи, дыхание ускоряется, а парню остается лишь надеяться, что на другом конце этого не слышно, — я... хотел извиниться. Знаешь, много лишнего наговорил тебе. Иногда забываю, что без тебя бы телепался на веревке среди базарцев, и мое путешествие по городу завершилось бы, так и не начавшись. Мне жаль. Жаль, что я оттолкнул тебя, понадеявшись на собственные силы, которых, в итоге, не хватило. И все это я веду к тому, что мне тебя не хватает, — ну вот, уже и голос задрожал, осталось только разрыдаться позорно, чтобы мужчина простил его чисто из жалости, — Я скучаю, старик. И если бы ты мог... В общем, я был бы рад увидеть тебя сегодня. Наверное, нам есть, о чем поговорить, — юноша прекращает говорить, ждет с минуту, надеясь хоть на какой-то звук со стороны напарника, — Вот черт, — он трет глаза, немного задерживается на переносице, и нервный смешок сам вырывается из горла, — надеюсь, что произнес это не в пустоту, иначе... — Эйден, — и мальчишка задерживает дыхание, слыша, наконец, этот голос впервые за столько дней. Плевать, что его только что бесцеремонно перебили, он был рад. Рад, что хоть кто-то все еще оставался с ним, а то, что этим кем-то стал нужный мужчина, приносило счастье вдвойне, — я приду, — как-то слишком сухо это вышло, еще и подкрепилось неприятными хрипами рации. Но это было хоть что-то. Пилигрим осел на пол, крепко сжимая прибор в ладони. Осталось только дождаться таксиста и поговорить нормально, чтоб глаза в глаза. Избавиться от недомолвок и закрыть некоторые темы раз и навсегда. Желудок протяжно заурчал, и юноша вспомнил, что ничего не ел еще со вчерашнего утра. Это нужно было немного поправить, раз у него имеется возможность по-быстрому привести себя в порядок. К тому же, если верить отражению в осколках зеркала, висящих на стене в ванной, он мог уже преспокойно спускаться вниз к кусакам — его бы приняли, как родного. Уж слишком сильно темные круги под глазами контрастировали с его кожей, а чуть впавшие щеки определенно кричали о недоедании.***
Час медленно сменялся другим, и вот уже солнце начинало укатываться за далекую линию горизонта. Все настырнее в голову закрадывались мысли, что ночной бегун не придет. Ведь времени уже не мало прошло, а его фигура даже не маячила где-то вдалеке. Эшли снова плакала, добавляя к плохому настроению пилигрима еще пару баллов, переводя его по шкале к "Слушай, мелкая, а можно я к тебе присоединюсь?". Парень подхватил девочку на руки, слегка покачивая и пытаясь напеть незатейливую мелодию, пусть и фальшивя. У Хакона же получалось. Но, из него, видимо, певец никакой, потому что в поведении малышки ничего не изменилось. Все те же чуть влажные ресницы, зажмуренные глаза, покрасневшее лицо и сжатые кулачки, которыми она размахивала во все стороны. Следовало всерьез задуматься над звукоизоляцией. Эти крики могли привлечь нежелательных посетителей, что точно не могло быть безопасным. Нет, проблему с этими истериками тоже нужно было как-то решать, но аргументы о невозможности этого в данный момент ни разу не изменились. Продолжая ходить по маленькой комнате, Эйден прекратил петь, но ритмично покачивать ребенка продолжил. Предложить девочке соску сейчас равнялось вновь искать ее где-то на дощатом полу. Они могли бы так переговариваться. А что? Неплохой собеседник в лице малышки мог выслушать, яро поддерживая громкими криками. Перебивал бы, конечно, но хоть есть кому высказаться. — Эй, Эш, я понимаю, что условия здесь не самые лучшие, но, давай признаем, страдаешь тут отнюдь не ты. Может быть вашему высочеству пришла бы в голову чудная мысль, побуждающая его уснуть, — это натерпевшиеся уши пилигрима ушли в отставку, или плач действительно уменьшился в громкости?, — вот я тоже спать хочу, и спина у меня болит, а еще я с друзьями не могу поговорить, потому что Лоан бесится, а Хакон обижен, но я же не плачу. Бери пример с дяди Эйдена, — и ведь действительно, кроха затихла, вслушиваясь в голос опекуна, и смотрела на него чуть покрасневшими светлыми глазами. — Давай с тобой договоримся, — парень заговорщическим шепотом обратился к малышке, чуть склоняя к ней лицо, из-за чего к нему тут же потянулись две мягкие ладошки, — ты не сведешь меня в могилу, а я, так уж и быть, если застану тот момент, когда ты подрастешь, буду заплетать тебе косички, я умею, наверное, и про звезды могу рассказать, и... что там еще девчонки любят? Как тебе? — только вот под конец монолога Эшли уже обмякла в крепких руках пилигрима и задремала. Юноша тихо выдохнул и подошел ближе к кровати, стараясь не наступать на редкие скрипящие доски. У стены уже была выложена подушками зона для крохи, как и в первую ее ночь здесь, только вот теперь ко всему этому добавлялось еще и маленькое розовое одеяльце, которое Эйден в свое время забрал из подвала, чтобы по малышке не проходился холодный воздух с улицы, когда парень выползал туда ночью понаблюдать за звездами, если не мог долго заснуть. Еще простуды им не хватало. Только можно было спокойно прилечь, как дверь кто-то толкнул, но из-за закрытого замка та не поддалась. Ну и кого там могло принести? Схватив рядом валявшийся кусок металлической трубы, пилигрим аккуратно отодвинул засов, и уже было занес руку для удара, как в проеме появилась черная коротко стриженная макушка знакомого мужчины. Из груди вырвался возмущенный хрип, и, выйдя на улицу, парень схватил несопротивляющегося таксиста за куртку в районе ребер и толкнул к стене, больно впечатывая лопатками. Что-то в образе друга было не так. Лихорадочно блестящие черные глаза, чуть замыленный взгляд, нездоровый румянец на щеках и глупая улыбочка на сухих обветренных губах. — Я так рад видеть тебя, Эйден, — таксист приглашающе расставляет руки, пусть и находится в не удобном для объятий положении, а у мальчишки глаз дергается, и волна негодования поднимается откуда-то изнутри. — Ты пьян, Хакон, — тот только мычит что-то нечленораздельное в ответ и веки прикрывает, опуская, наконец, ладони на чужие запястья, — Придурок, на кой черт тебя сюда принесло в таком виде?! Парень уже собирался высказать все свое недовольство, вывалить его на поплывшего друга, который вообще не понятно, как сюда добрался в этом состоянии, только вот ночной бегун сам пресек это желание на корню, медленно теряя опору в ногах и сползая вниз по стене. — Эй, эй, эй, ты чего? — первым порывом было подхватить его, чтобы помочь удержаться на своих двоих, но бессознательному телу это было не нужно. В голубых глазах мелькнули сначала беспокойство, а затем усталость вперемешку с обреченностью, — Черт, — попытки пару раз хлопнуть горе-пьяницу по щекам тоже не помогли привести его в чувство. Пилигрим посмотрел на небо, чувствуя огромную тяжесть последних дней, неумолимо давящую на плечи. Нужно было вынести другу спальник, чтобы он не замерз. Все-таки тащить его внутрь — создавать лишний шум, а, значит, разбудить Эш. Здесь ему будет разве что холодно, но и эта проблема решаема. Зараженные сюда не залезут из-за кучи УФ-ламп, кто-то более живой и не менее опасный просто сюда не пойдет. Пусть спит тут. Все же, на ночевку таксиста не звал никто.***
Но беспокойное сердце просто не позволяло уйти, не давало уснуть своим быстрым стуком. Пришлось выйти на крышу и умоститься на самом краю, спиной к спящему товарищу. Ему бы так сейчас отключиться на несколько часов, только вот оставалось лишь смотреть на далекие мерцающие точки, которые не давали ровным счетом ничего. Ни покоя, ни света, ни определенности. Подмигивали издалека, не обращая внимание на людские чувства и проблемы. Да и зачем им это все? Тело сзади закопошилось, хрустя жесткой тканью спального мешка, а после послышались приглушенный стон и шаркающие шаги. Оборачиваться не хотелось, как и не хотелось чувствовать, что таксист присел рядом, полностью копируя позу парня. Мальчишка не заговорил первым, даже не взглянул на мужчину, точно делал вид, что его здесь и нет. Хотя, старший тоже не совершал никаких действий, только дышал тихо и пальцами мял ткань куртки. И почему они так любят попадать в такие ситуации, где их вечный спутник в лице крайне неловкого молчания тут же заявлял о своем присутствии? Эйдену хотелось исчезнуть. Взять и убежать, скопировать действия напарника с неделю назад, потому что вся эта вязкость окружающего пространства неприятно оседала горечью на языке. И нужно было говорить, говорить, говорить... Знать бы еще, что именно, и кому следует сделать первые неуверенные шаги, чтобы второй подхватил. — Ты плохо выглядишь, малыш, — удивительно, но голос мужчины звучал слишком четко для человека, который всего пару часов назад свалился с ног под дверью чужого дома в состоянии алкогольного опьянения. — А ты разучился делать комплименты, старик, — пилигрим поворачивается на друга, но осознает, что его даже не удостоили взглядом, ведь тот все так же смотрит на небесные тела. Обида неприятно колется маленькими иголочками где-то внутри. — Ха, зато ты не разучился язвить, — смешок вырвался печальный, но он продолжил, — я боялся, что мы больше не увидимся, — пальцы стали искать чужую ладонь — как немую поддержку, как средство собственного успокоения, — я боялся, что мы больше не увидимся. — Так сильно боялся, что даже не подавал никакого знака, будто тебя и не существовало никогда, — Эйден заламывает густые брови, позволяет хмурости захватить свое лицо. Тяжелым взглядом на бегуна смотрит из-под опущенных ресниц и головой в разные стороны покачивает, показывая так свое неверие. — А разве я должен был сделать это первым? Помнится мне, это не я начал разбрасываться оскорблениями. Только фактами. И оказался неправ? Ты ведь никуда и не выбирался за это время, что я и пытался донести до тебя, — мужчина всегда был максимально тактильным и не изменял своим привычкам даже сейчас, чуть поглаживая большим пальцем тыльную сторону мальчишечьей ладони, на которой осталась пара старых шрамов от экспериментов. — И, несмотря на это ты здесь. Можешь винить меня за мои выборы относительно девочки, пожалуйста, я не против. Но ты сам вернулся, никто не тащил тебя сюда насильно. И, самое главное, ты знал, что решений своих я не изменю. И это действие совершено только тобой, ответственность за него тоже на тебе, только на твоих плечах, — пилигрим вздыхает и, закинув ноги обратно на крышу, поворачивается к собеседнику всем телом, — Каковы мотивы твоих действий, Хакон? Я совершенно не понимаю, чем ты руководствуешься, и что происходит в твоей голове. — Как и я, малыш. Иногда мне кажется, что я схожу с ума, — голос безэмоциональный, хриплый, — знаю только, что ты стал дорог мне. Дорог настолько, что вообще кажешься единственной ценностью, что имеется у меня в этом городе, пытающемся сожрать меня. Поэтому я хочу сбежать отсюда. Чтобы зажить, наконец, нормально; чтобы никто не бросал на меня косые взгляды. Только вот без тебя мои мечты стали неполноценными. Я спас тебя на Базаре, чтобы ты мог увести меня отсюда. Но со временем я привязался, настолько крепко, что, если ты захочешь остаться здесь, я готов пожертвовать всем, лишь бы быть рядом. Но, как я уже сказал, море или океан более хороши для моего проживания там, — рука сильнее сжимается на чужой ладони, и Хакон все же поворачивает голову, смотря на юношу, — Я вернулся, хотя мог этого не делать. И да, несомненно, я сам этого хотел. Только успел столько проблем внести в твою жизнь, что мне придется заслуживать твоего доверия, в очередной раз. И мне бы хотелось задержаться рядом с тобой, хотя предательства всегда будут стоять между нами невидимой чертой. — Это ведь только слова. Красивые фразы, — сердце потихоньку оттаивает из-за них, но не признаваться же в этом мужчине. — И ты опять не видишь вложенный в них смысл, малыш, — бегун вздыхает, качает головой, словно копирует недавние действия парня, и улыбается своим мыслям, — это не просто слова, чтобы рассказать, что я люблю тебя, Эйден, — таксист усмехается и заглядывает в самую душу сидящего напротив. Щеки окрашиваются в насыщенный малиновый. Слышать желанные слова было приятно. Особенно, если учесть, что у самого пилигрима было ощущение, что получить их он не сможет никогда. Только вот внутри поднимается крайне важный и актуальный вопрос "Что делать дальше?". Ситуация патовая для самого мальчишки, который никогда в подобных не оказывался. И видя замешательство на лице младшего, Хакон берет все в свое руки, причем буквально. Хватает несопротивляющегося парня за плечи и притягивает к себе для объятий, всего на несколько секунд. А затем, мягко ведя одну из своих ладоней вдоль позвоночника, поднимается к затылку, ероша короткие шоколадные волосы, и чуть толкает ею голову юноши, который не знает, куда деть собственные руки и не находит варианта лучше, чем коснуться ими груди напарника, скрытой множеством слоев одежды. Без всякого напора, только бы не напугать зажатого собственными предрассудками друга. И, наконец, касается губ. Так нежно-нежно, что даже сам себя не узнает, ведь привык к более страстным, чувственным, поспешным поцелуям где-нибудь в темных углах людных мест. Сейчас же торопиться не хочется, проявлять свой животный пыл — тоже. Больше прочувствовать этот момент, чуть сильнее прижать к себе горячее тело Эйдена, зажмурившего глаза и сжимающего пальцами штопанную накидку. Вложить в это прикосновение все чувства, что зрели внутри так долго. Мужчина отстраняется и осматривает беспокойно пилигрима, который только ладонями шевелит, проводит вверх-вниз. Он не напуган, не растерян, не зол — такое ощущение, что ему вообще никак. Ведь в темноте не видно легкой улыбки, блуждающей на устах, а в глазах слабой дымки задумчивости. — Давно мечтал это услышать, Хакон, — парень отмирает и благодарно глядит на друга (а друга ли теперь?). — От меня или в цел... — От тебя, — мальчишка жмется сильнее, размещает свои ладони где-то на спине, а щекой касается того места, где все еще фантомной болью отдает шрам от Лазаря, и отсчитывает удары взволнованного сердца. И не видит, как на лице мужчины расплывается широкая улыбка, как он мечтательно закатывает глаза и осознает это неловкое завуалированное признание от пилигрима.***
— У тебя есть ромашка? — пытаясь перекричать в очередной раз плачущую Эшли и водружая на плиту необходимую посуду с водой, спрашивает таксист. — Обижаешь. И ромашка, и лаванда, и мак, и еще что-то, — парень отрывается от девчушки и ныряет руками в сумку, стараясь отыскать запрошенное растение. Высохшие, они находятся быстро, потому сразу извлекаются на свет и передаются напарнику для дальнейших операций, — только я не могу понять, зачем она тебе. — Хах, малыш, странно, что ты не заметил. Особенно учитывая широко разинутый рот мелкой, — он рассмеялся, оборачиваясь на воркующего над "дочкой" пилигрима, а затем чуть серьезнее добавил, — у нее режутся зубы, процесс не из приятных. Не уверен, что где-то остались еще не просроченные подходящие таблетки, поэтому будем изощряться. Ромашка должна унять боль, — сняв с плиты кипящую воду, он залил ею небольшое количество цветов и дал понять, что придется немного подождать. Травяной запах приятно поплыл по помещению и ударил в нос сладковато-медовым ароматом. Эш была отобрана у уставшего парня, которого тут же уложили на кровать и коснулись губами влажноватого от пота, выступившего в душной комнате, виска. Бегун выпрямился и, что-то шепча на ухо девочке, пошел в ванную, чтобы чуть-чуть приглушить закрытой дверью ее плач, позволяя мальчишке остаться в тишине. Эйден облегченно выдохнул. Неужели у него появилась возможность забыться сном, не боясь быть разбуженным в любую секунду?