И ты любишь меня

***

       Лука двинулся к дому и Джой бросилась за ним. — Ты не можешь наказать его, потому что… Он остановился от ее рук, что легли на его сильную грудь. — Кто говорит о наказании мальчика? Это тебя я хочу наказать, Джоя. Ты та, кто будет платить, а если ты не можешь предложить мне наличные, тебе придется рассчитаться со мной натурой. Какой-то онемевший ужас, казалось, взял Джой в свои тиски, а полная неспособность рассуждать логически овладела разумом. Тревога обвила ее, из-за которой она не могла стряхнуть с себя чары, вызванные голосом Луки, что плел вокруг нее, как сеть паутины. Все, что она знала в этот миг, так это то, что у Луки была физическая сила, чтобы причинить вред ее ребенку. Инстинктивно она не могла позволить этому случится, прямо или косвенно. — Лука, я прошу тебя… — Джой схватила его за руку и он грубо скинул ее. — Прошу. — О чем ты просишь? Пощадить твоего сына? Но какой ценой, Джоя? Она рассеянно пожала плечами, бегая глазами по его острым чертам. Лука встречно вглядывался в ее тем проницательным взглядом, прежде чем разомкнуть уста и сказать: — Насколько я знаю, ты закончила курсы секретарей: уже умеешь печатать, стенографировать, сшивать ебучие папки и вести подсчеты? Джой слабо кивнула, озадаченная как его вопросом, так и тем фактом, что он так много о ней знает. Его жвала заходили в размышлениях, интенсивнее переминая зубочистку. — Ты придешь работать на меня, здесь, в Бирмингеме, на Changretta Co. Джой подняла брови: — Работать на тебя? Кем? Секретарем? — Изначально, — он на мгновение смолк и многозначительно добавил, — И моей личной бесстыжей потаскушкой, которой я буду делать авансы. Кровь прилила к лицу Джой, когда Лука посмотрел на нее, оценивая и раздевая с той звонкой вожделенной ухмылкой, которая когда-то казалась ей самой обаятельной на свете, дополняя смысл сказанного. — Никогда! Горькое отрицание отразилось между ними. Глаза Луки потемнели, стали холодными и злыми, когда он шумно вытолкнул через ноздри горячий воздух, приближаясь к губам Джой: — Подумай еще раз, cara… И, подумай хорошенько. Джой яростно фыркнула. — Думать не о чем: я не буду работать на тебя и тр… — Трахаться? Конечно будешь, ведь ты уже так делала: со мной и с жирным сучьим сыном Данте. — Лука поджал губы после реплики, — Мне нужен твой ответ, и я хочу его сейчас, Джоя, иначе твой мальчик… Джой взмолилась. — Лука, не заставляй меня делать это… Я не могу вот так, ты же знаешь… и Лео… — ее голос ослаб. — А как ты можешь, Джоя? — их враждебные взгляды встретились, — Не пытайся убедить меня, что Данте был последним мужчиной в твоей жизни. — он поймал ее запястье, когда она выгнулась к его лицу, болезненно сжав и заставив ее вскрикнуть от онемевшей агонии, которая пронзила ее руку. — Такая шленда, как ты, которая, вскакивая с одного члена, тут же бежит усаживаться на другой… — Ты делаешь больно. — прошипела Джой, перебив его. — Решайся, cara. Либо ты придешь ко мне и позволишь мне использовать тебя, либо отвечать будет твой сын. Какой у нее действительно был выбор? Само ее молчание подтверждало ее покорность, и когда она подняла глаза и увидела торжествующее сияние в глазах Луки, она поняла, что или она никогда не знала его по-настоящему, или человек, которого она знала, остался в прошлом. Разве это не ее вина в том, кем, казалось, стал Лука — холодным, суровым незнакомцем, который так спокойно говорил о мести и заставлял ее платить, человеком, в жизни которого, казалось, не было места ни жалости, ни состраданию? Казалось, что Лука так и думал, и она вздрогнула, отчасти от боли, отчасти от страха, недоумевая, как она могла просчитаться столько лет назад. Есть ли смысл ненавидеть себя за прошлое? Она посмотрела ему в лицо, и ее осенила мысль, что, возможно, если она останется, то сможет все исправить, дать Луке понять, что-то, что она сделала было не для того, чтобы причинить ему боль. Джой вцепилась в эту слабую надежду: — Хорошо, Лука… Мы вернемся в Бирмингем, но мне нужно найти, где остановиться… я не знаю, какая-нибудь гостиница. И…и этой осенью Лео пойдет в школу, он… Лука осознанно поддакнул. — Да, и вопрос в том, что не так с местной гимназией для мальчиков — недостаточно хороша? Сын Данте хочет учиться в Хэмпстоне, как мне сказали, но, конечно же, родственники твоего мужчины не помогают тебе материально, чтобы отправить наследника в государственную школу, не так ли? Джой промолчала, следя за тем, как Лука возвращается к машине, оглядываясь на нее через плечо: — Не трать время на поиск гостиницы. — заверил он и, увидев выражение ее глаз, улыбнулся. — Да, это вызовет настоящий переполох в Бирмингеме, но не тот, который поднимем мы, cara… В его глазах была горечь, и Джой почувствовала, что Лука все еще живет тем, что давно миновало. — Я вернусь завтра, чтобы отвезти тебя и мальчика в дом. Не пытайся сбежать от меня, Джоя, потому что я найду тебя. И когда найду, то уже не буду столь великодушным. Шорох колес поднял вверх пыль и щебень, прежде чем автомобиль скрылся с периметра улицы. Кусая губы, Джой вошла в дом, в праведном гневе швыряя в стену попавшую под руку чашку с давно остывшим чаем, разбив тишину кухни дребезгом мелких осколков. — Черт! Черт! — прошипела Джой, судорожно хватая полотенце и стирая им грязный влажный след с выбеленной стены, пока слезы бурным потоком наполняли ее голубые глаза. Услышав, как Лео спустился вниз, она стерла блестящие капли, закидывая осколки в мусорное ведро. Джой неуверенно улыбнулась, когда мальчик подошел к ней и, обняв ее со спины, опустил голову на лопатки. — Ты разбила чашку, мама? Она выпрямилась и взъерошила волосы, прижимая Лео к груди. — Может, это к счастью? Малыш поиграл плечами, такой похожий на отца своей тихой серьезностью во взгляде, что у нее сжалось сердце. — Может. А тот человек ушел? Джой утвердительно моргнула. — И он ничегошеньки не знает? — полюбопытствовал Лео. Что-то в его тоне насторожило Джой, какой-то внутренний голос призвал ее действовать осторожно. — О чем он не знает, милый? Лео посмотрел прямо на нее. — Что он мой отец, правда же? — прошептал он почти неслышно. — Ты не сказала ему, что он мне папа? Джой широко раскрыла глаза. — С чего ты взял, глупый? Лео слез с колен матери и, схватив со стола печенье, похрустел им. — Ну, все люди на улице так говорят: вылитый Чангретта, Чангретта вдоль и поперек, как плевок изо рта его отца, и все такое. Сначала они проходят мимо и спрашивают — чей я и откуда приехал? А потом, когда узнают имя моей мамочки и фамилию, начинают… — Лео смолк и, откусив еще немного, продолжил. — Что значит «плевок изо рта»? Джой зарыла лицо в руки на несколько секунд: она знала, что не стоило ей приезжать сюда, не стоило. Проведя в Бирмингеме всего два дня, ее пятилетний сын узнает, что Лука Чангретта является его отцом. Язык скользнул по пересохшим губам Джой, прежде чем она взяла сына за руку. — Это значит, что вы очень схожи. Лео покривил. — Значит, моего папу не покусали дикие собаки и он не умер от бешенства? Его не переехал автобус и бандиты не увезли его в Тимбукту? Джой рассмеялась, отрицательно покачав головой. — Боже, нет. Зная его характер, он сам кого угодно отправит в Тимбукту. — Но, я видел у него шрамы, такие полоски… — Лео изобразил их расположение на своем лице. — Ты знаешь, откуда они? Джой быстро качнула головой. Еще бы! Она знала историю всех его шрамов лучше, чем кто-либо на этой планете, возможно, даже больше, чем его родная мать. Но разве она могла рассказать Лео о тюрьме с ее законами естественного отбора? И о том, как Луке пришлось отбиваться от двух заключенных, которым заказали содрать с его лица шкуру? Или начать с того, как он вернулся после трех лет отсидки, и первое, что ему пришло в голову, это прижать ее к стене и грязно поцеловать у изножья лестницы, бесцеремонно запустив язык ей в рот, в этом самом проклятом доме? — Расскажи мне, — настаивал Лео. Джой полагала, что должна сделать это, если они собирались остаться здесь. Если? Будто у нее был выбор? И почему она так скоро сдалась? Джой села, на мгновение погрузившись в собственные мысли, чтобы отвечать на вопросы сына. Уезжая из Бирмингема, она поклялась, что выкинет Луку из головы, но разве она смогла это сделать? Почему она вообще позволила себе написать ему письмо первой? Зачем она послала ту самодельную пасхальную открытку в Бруклинскую тюрьму с чертовски невинным пожеланием «всего наилучшего», несмотря на правила Клана, запрещающие общаться с мужчинами. Лука был тронут, и именно с того часа у них завязалась переписка, молниеносно ставшая строжайшей тайной. Сначала они держали строгую семейную официальность, пока Лука не попросил у нее фотографию, чтобы увидеть, как Джой выросла с последней их встречи. Получив ее снимок, где Джой была изображена шестнадцатилетней, в школьной юбке и белой рубашке, достаточно скромно и оттого более притягательно, заставив его фантазию включится в игру. Тогда-то их общение живо сменило курс на более непринужденное, местами игривое, позволяя Луке подпитываться девичьей слабостью по мужскому обществу. Теперь Джой понимала, почему отреагировала именно так, как только увидела его. Она все еще любила его. Она знала, что такое любовь. Уж точно не эта нелепая подавляющая эмоция; то юношеское самопожертвование, которое она испытала в юности, — это было преклонение перед героем и обожание. Она не была равнодушна к Луке, об этом ей говорили ее чувства, и ей хотелось бы стереть из его сердца те горечь и яростное негодование. — Давай, мам, рассказывай уже! Мне нужна вся история, — предупредил ее Лео. — Хорошо, тогда… — она взглянула на своего сына, такого похожего на его отца, несмотря на то, что Лука не смог этого видеть.