I love you without knowing how, or when, or from where,
I love you directly without problems or pride:
I love you like this because I don’t know any other way to love,
except in this form in which I am not nor are you,
so close that your hand upon my chest is mine,
so close that your eyes close with my dreams.
Люблю тебя, не знаю как,
откуда та любовь, когда пришла, зачем.
Люблю тебя без гордости, вопросов, откровенно:
Люблю так, потому что не умею по-другому,
так, что когда ты далеко, ты так близка,
что на груди моей лежит твоя рука,
что своим сном твои глаза я закрываю.
(Пабло Неруда, "Сто сонетов о любви", 17-ый сонет, в переводе Татьяны Воронцовой)
***
Ремус пробыл в комнате еще долгое время, глядя на пустые стены, на которых когда-то висели портреты многих поколений Блэков. Он растянулся на полу, слишком уставший, чтобы пошевелить хоть одной конечностью. Ремус прижимается щекой к ворсу старого ковра, пальцы перебирают линии деревянного пола. Ему жаль, что на стене нет портрета Сириуса, на который он мог бы посмотреть, чтобы увидеть знакомое лицо и заглянуть ему в глаза. Но его тут больше нет. На какое-то время даже дышать становится слишком трудно. Ремус лишь сворачивается калачиком и обхватывает руками колени, пытаясь сымитировать тепло чужого тела вокруг своего, так как чувствует, что это глубокое одиночество, поселившееся внутри него, никогда не уйдет. Пролежав так достаточно долго, чтобы почувствовать онемение во всем теле, он возвращается в комнату Гарри. Тот все еще мирно спит на кровати, и мужчина надеется, что мальчик не проснется еще какое-то время, так Ремус сможет немного поплакать. Он не проливает настоящих слез. Они застревают в глазах и горле, Ремусу кажется, что если он перестанет закусывать губу, то начнет кричать; его лицо искажено от боли, но он не плачет. У него небольшая гипервентиляция, его грудь движется слишком быстро. Когда от нехватки воздуха голова начинает кружиться, а зрение подергивается маленькими черными точками, он ложится на кровать рядом с мальчиком. Ремус прикусывает губу, чтобы ребенок не услышал его сухих рыданий, но не думает, что они все же появятся. О чем ему плакать, если он все разрушил собственными руками? Своими руками. Он смотрит на кольцо, смотрит на волка и собаку, на оленя, все еще бегущего по кольцу, и тонкие струйки слез начинают падать ему на щеки. Ремус протягивает дрожащую руку, чтобы погладить волосы мальчика, но они так отчаянно напоминают ему о матери, что он отводит ладонь назад, словно его кожу обожгло. Последнее, что нужно Гарри, — это увидеть, как его единственная система поддержки рушится на кровати рядом с ним. Поэтому он собирает все силы и волю в кулак и поднимается с кровати. Он оставляет дрожащий поцелуй на виске мальчика и выходит из комнаты. Спустившись вниз и растянувшись на диване, Ремус пытается вызвать Патронуса, чтобы волк присмотрел за мальчиком, когда сам Люпин утонет в своих мыслях, хотя бы ненадолго. — Экспекто Патронум, — шепчет он, его голос дрожит, когда он взмахивает палочкой. Тонкая нить белой мерцающей магии кружится вокруг него, а затем исчезает. С четырнадцати лет он не испытывал трудностей с созданием Патронуса. — Экспекто Патронум, — повторяет Ремус еще раз, пытаясь придать голосу больше твердости. Пытаясь найти счастливое воспоминание. Пытается. Размытая фигура выстреливает из кончика его палочки и падает, как одинокая снежинка. — Экспекто, — шепчет он, но его мысли обрываются. Ремус снова смотрит на свое кольцо, кладет руку на шею, словно пытаясь определить, есть ли у него пульс. Жив ли он? Это то, что принесла ему жизнь? Дышит ли он искренне и от всего сердца? Он не проговаривает заклинание до конца. — Экспекто Патронум, — произносит Ремус в последний раз, плечи распрямляются с силой, а голос звучит тверже, чем раньше, почти как ледяной крик. Ему не нравится слышать сквозь него свою боль. На этот раз волк выпрыгивает из палочки, сильный и материальный. Ремус делает глубокий вдох. В тот самый момент, когда животное оббегает комнату, приближаясь к Ремусу, прежде чем отправиться в комнату Гарри, то, что осталось от ментальных стен вокруг Люпина, рушится от одной трещины. Нет, пытается он убедить себя, но слова Сириуса снова преследуют его. Как будто ты и это можешь контролировать . Ремус думал, что может. Он думал, что успешно подавил все эмоции, все надежды и все мечты. Этого не должно было случиться. Не тогда, когда у него хоть раз все было хорошо. Нет. Слова возвращаются к нему, отскакивая от стен его разума, причиняя боль при каждом ударе о жалкую мысль. Как будто ты и это можешь контролировать . Очевидно, что он не может. Очевидно, что он не такое уж и ничтожество, как ему кажется. Ясно, что он ничего не может контролировать в своей жизни. Он снова смотрит на Патронуса, и белый потрепанный силуэт Бродяги толкает своей головой его колено. Он смотрит на Ремуса, высунув розовый язык, пыхтя и выглядя почти настоящим, если бы он не был абсолютно белым, и Ремусу становится спокойно. Этот Бродяга не ненавидит его. Этот Бродяга здесь. Здесь, с ним. Собака сбегает по лестнице и исчезает за закрытой дверью в спальню Гарри, что становится для него последней каплей. Ремус падает на пол, безудержно рыдая, и не останавливается, пока не начинает дышать нормально, не закрывая глаза. В итоге этот дом и эта жизнь становятся слишком тяжелыми, и Ремус проваливается в кажущийся бесконечным сон.***
Ремус просыпается посреди ночи, испуганный и все еще чувствующий себя так, будто хочет выплакать все сердце. На его плечах лежит одеяло. На секунду он настораживается, думая о Гарри. Как он мог проспать так долго? Прежде чем он бежит в комнату мальчика, его взгляд натыкается на маленькую записку на столике перед диваном.«Гарри снова заснул. Дамблдор вызвал на задание. Я не знаю, когда вернусь. Сириус»
Конечно, Сириуса не будет всего несколько часов, какой бы ни была миссия. Сердце Ремуса болит от мысли, что все может пойти не так, когда Сириус будет Мерлин знает где, делая Мерлин знает что. Лучше подождать его, чтобы, если что-то пойдет не так, Ремус был рядом, чтобы все исправить. Думая так, Люпин не спит всю ночь, уставившись на огромную деревянную дверь, словно ожидая, что она вот-вот распахнется и покажется Сириус. Но этого не происходит. Сириус не возвращается домой в ту ночь. И в следующую тоже.***
Через два дня после исчезновения мужчины он получает еще одну записку.«Все еще на задании. Сириус»
Гарри начинает волноваться, но, словно чувствуя горе мужчины, держится в стороне. Ремус всеми силами пытается не позволить ему нести на себе это бремя, но Гарри, будучи чувствительным и проницательным ребенком, старается вести себя наилучшим образом, даже когда чувствует себя хуже всех. Он ничего не говорит, когда все, что готовит Ремус, подгорает чуть больше, чем обычно, потому что он просто продолжает погружаться в собственные мысли, глядя пустыми глазами на яйца. Гарри ничего не говорит, когда просыпается посреди ночи после кошмара и видит, что Ремус бодрствует на диване с налитыми кровью глазами, уставившись в маленькую бумажку и что-то бормоча себе под нос. Вместо этого он прижимается поближе к груди Ремуса и спрашивает, не хочет ли он послушать историю, которую ему расскажет Гарри. Однажды, борясь со сном, Гарри всеми силами пытается удержать крупные капли слез, падающие на его красные пухлые щеки. Он снимает очки и кладет их на стол, пытаясь вытереть слезы, прежде чем Ремус сможет их увидеть. — Что случилось, малыш? — шепчет Ремус медленно, его голос хриплый. Гарри пожимает плечами, ничего не отвечая. — Ты можешь сказать мне, если чувствуешь, что не в порядке. — Я в порядке, — говорит мальчик, продолжая вытирать слезы тыльной стороной рукава. — Сириус вернется? — Да, да, вернется. Как только сможет. Он не бросил нас, Гарри, — мягко говорит Ремус, выводя круги на его спине в отчаянной попытке успокоить. Он бросил только меня, слабо думает Люпин. — Он вернется к тебе.***
На них опускается еще одна ночь, и недовольная боль в его груди перетекает в тихий гнев. Где он, черт возьми? Где он? О, Мерлин, где он, когда Ремус так отчаянно в нем нуждается? Он должен вернуться, ради Гарри и ради него. Он должен вернуться, чтобы мальчик не думал, что еще один человек в его жизни отказался от него. Он должен вернуться, чтобы Ремус смог снова глубоко вздохнуть, ведь прошло столько времени, и он знает, что его легкие, разум и сердце скоро разрушатся. Ремус берет записку и со злостью черкает на ней. Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Он продолжает истерично писать одни и те же слова, пока на бумаге не остается свободного места. Он хочет спросить Сириуса и о других вещах. Почему ты оставил нас? Почему ты бросил меня? Ремус хочет поговорить с ним, он хочет говорить, ему нужно услышать его голос. Где ты? Он пишет еще раз. Пожалуйста. Пожалуйста. Вернись ко мне. Пожалуйста.***
На следующий день у входной двери появляется письмо вместе с его запиской. Увидев выцарапанные на обратной стороне буквы, Ремусу приходится схватиться за дверную раму, чтобы не упасть. Ремусу Джону Люпину от Сириуса Ориона Блэка. 1981. Это не просто письмо, мрачно осознает он, это то самое письмо. Письмо, которое Сириус написал во время войны, чтобы передать Ремусу в случае, если он умрет. На всякий случай. Его сердце бьется так быстро, что руки немеют, письмо выскальзывает из пальцев. Затем он читает маленькую записку сверху. Сириус всегда такой заботливый, думает Ремус, даже если не показывает этого. Не бойся. Написано торопливыми буквами, чернила выглядят свежими. Вот письмо, запоздавшее на четыре года. Я буду дома ночью. Он делает глубокий вдох и опирается на косяк, чтобы прочитать письмо.***
Июль, 1981 Доставить Ремусу Джону Люпину, сыну Лайелла и Хоуп Люпинов, в случае моей, Сириуса Ориона Блэка, безвременной кончины. Настоящим я подтверждаю, что все мое имущество должно быть распределено в равных долях между г-ном Р. Д. Люпином, дочерью моей кузины Нимфадорой Тонкс и моим крестным сыном Гарри Джеймсом Поттером. Прощаюсь со всеми, моя жизнь стоила того только из-за вас. Как сказал мой дядя, не смейте рыдать, меня надо вспоминать только с улыбкой и радостью. Бродяга, Сириус Блэк, или кто я там для вас. Шалость удалась.***
Ремус, Я не знаю, как пишутся эти письма. Ты, как никто другой, должен знать, как упорно я отказывался делать это до этого самого момента. Как ты можешь говорить людям жить, смеяться и лелеять свои безнадежные воспоминания, когда ты погребен под землей? Почему меня вообще должно волновать, что будет, когда я оставлю позади себя эту проклятую землю и войну? Боюсь, что ответы на эти вопросы уже не даются так легко. Дай мне объяснить, но, пожалуйста, помни, что я никогда не владел словами так, как ты, и это лишь жалкая вынужденная попытка, потому что мысль о чем-либо другом уже просто невыносима. Вчера вечером я получил новости от Лили. Марлен МакКиннон умерла. После того, как на твоих глазах пало столько людей, после того, как ты видел столько грязи, крови и магии, ты думаешь, что будешь невосприимчив к такой боли. Жгучей. Жгучей. Я чувствую, как будто внутри меня что-то скребет, как раскаленный факел. Это другой тип боли, такое ощущение, что она никогда не закончится. Ты поймешь это лучше всех, Лунатик. Марлен мертва. Не только она, но и вся ее семья, исчезла одним махом, как будто их никогда и не было. Слишком легко умирать, не находишь? Тебе не кажется, что улететь из этого мира так легко, как будто тебя никогда не существовало? Исчезнуть, я думаю. Исчезнуть, как ветер. Передо мной на столе рядом с открытой бутылкой одного из твоих маггловских вин лежит пачка писем, все написанные Марлен. Она хотела, чтобы я сохранил их. На всякий случай. Я никогда бы и не подумал, что мне придется их отправлять. Возможно, ты думаешь, что это глубокое чувство скорби произрастающее из моей любви к Марлен, что в некотором смысле правда. Я любил Марлен всем сердцем, почти так же сильно, как я любил тебя, а она любила Доркас. Марлен писала письма, как ты и все остальные люди. Записки, скорее. Есть одна для меня, очень короткая и смазанная, в которой говорится только о том, что она снова меня опередила. Так и есть. Правда. Ее письма к Доркас, с другой стороны, это страницы, страницы и страницы тоски, которые мне довелось услышать за эти годы. Самое болезненное то, что она действительно собиралась сказать ей, что любит ее. Она писала письма на всякий случай и настаивала, что не хочет, чтобы их первые дни вместе были запятнаны войной, поэтому она ждала, но она теряла рассудок и собиралась вот-вот сказать ей. Я не знаю, что хуже. Ты бы хотел умереть сразу после того, как наконец признаешься в чувствах любви всей своей жизни, или умереть, зная, что у тебя никогда не будет шанса встретиться с ней? Это такая странная вещь — любить кого-то вот так, и я думаю, что именно поэтому мы с Марлен так подходили друг другу. Я предполагаю, что раз ты держишь в руках это письмо, то я окончательно и бесповоротно мертв, поэтому для меня нормально кричать во всю мощь своих легких, что я, Сириус, мать его, Блэк, влюблен в тебя. Я бы не хотел обременять тебя этим, если бы не был так уверен, что мои чувства не взаимны и что ты никогда не поверишь, что тебя так глубоко любят и заботятся о тебе. Мне жаль, что у меня никогда не было возможности сказать это тебе в лицо. Тем не менее, я знаю, что ты знаешь, как сильно я заботился о тебе как о друге. Ужасная мысль, которая иногда приходит мне в голову, заключается в том, что я, к сожалению, являюсь ребенком своей матери в самом маленьком смысле этого слова. Я не знаю, смог бы я когда-нибудь показать, как много ты для меня значишь, поэтому здесь приводится суммарный итог всего, что я когда-либо чувствовал. Я должен поблагодарить Марлен за то, что она заставила меня написать это, без нее, я думаю, я бы никогда не набрался смелости. Когда ты мертв, легче думать о том, что жалеть не о чем. Я не могу сказать, когда я это понял. Я не могу сказать, что это был конкретный момент, день или даже жизнь. Я попытаюсь, просто чтобы ты знал, что это по-настоящему. Это самое настоящее, что я когда-либо чувствовал, Лунатик, самое настоящее, чем я когда-либо был. Ты — якорь, привязывающий меня к реальности. Ты и есть реальность. Иногда, когда всего этого становится слишком много, и я чувствую, что теряю рассудок, ты — то, о чем я думаю. Прости, что вываливаю все это на тебя, и я хотел бы, чтобы ты знал, что я никогда и ничего не ждал и не буду ждать от тебя. Конечно, если ты читаешь эти строки, я предполагаю, что это значит, что у меня никогда не будет тебя, с чем я уже давно смирился. Я бы предпочел, чтобы ты вечно ничего не знал рядом со мной, чем если бы я заставил тебя чувствовать себя беспокойно в моей компании. На протяжении многих лет даже самые незначительные вещи казались мне целым миром. Ты подарил мне «Портрет Дориана Грея». Я никогда бы не подумал, что смогу так глубоко понять Бэзила, в то время как в глазах всех я был Дорианом. Я бы хотел, чтобы ты знал, что даже если для всего мира я был Дорианом, для тебя я всегда был Бэзилом. Хорошим и плохим. Я не знаю, кем бы ты был в этой истории или в какой-либо другой. Я не думаю, что какая-либо песня, какая-либо книга, какие-либо слова могут передать то, что я чувствую к тебе. Ни одна история никогда не сможет быть такой глубокой, как ты, такой хорошей, как ты, такой прекрасной, как ты. Вот почему мы ограничимся моими идиотскими бреднями. Моя самая большая гордость в жизни — это день, когда я впервые стал анимагом. Было странно — быть Бродягой; все так радостно, так мелко, а в голове так тихо, но мне это нравилось. Еще больше мне нравилось следующее. Когда я снова стал самим собой, ты смотрел на меня так, словно я был единственным человеком в мире. Как будто я имею значение. Как будто я был кем-то. В тот момент я понял, что пройду через это снова — зелье, лист мандрагоры и миллиард других вещей, только чтобы увидеть, как мерцают твои глаза. Чтобы увидеть, что я сделал тебя счастливым. Я гордился тем, что на следующее утро после твоего превращения в полнолуние я увидел, что с тобой все в порядке, нет ни царапин, ни кровавых подтеков, ни непреодолимой боли. Ты был в полном порядке, уставший, но красивый. Ты был цел и невредим, хоть раз тебе не было больно, Лунатик, и я подумал про себя, что сделаю все, чтобы продлить этот миг. Я знаю, что мне не удалось. Мне было трудно принять то, что я чувствую, и то, кто я есть. Я ненавидел себя и ненавидел тебя за то, как сильно ты заставлял меня чувствовать, что даже я не мог игнорировать. Так началась наша история с Марлен. Сначала, видя, какая она умная, милая, добрая и веселая, я думал, что у нас все получится. Мне нравилось проводить с ней время. Она мне нравилась. Мне нравилось говорить с ней о тебе почти так же, как ей нравилось говорить о Медоуз. Так мы оба и поняли. Я думаю, в глубине души мы с первого дня знали, что не сможем сделать друг друга счастливыми, но нам обоим так отчаянно хотелось забыть об этом, что мы все равно пытались сделать это явью. Марлен была рядом, когда никого другого не было, и когда я думал, что никто другой никогда не сможет быть рядом со мной. Теперь это кошмар — думать, что ее больше нет. Может быть, именно поэтому, помимо страха умереть, прежде чем рассказать тебе, я пишу это письмо. Теперь, когда ее нет рядом, чтобы выслушать, мне нужно кому-то рассказать. Мне нужно выплеснуть это из своей груди. Мне нужно почтить ее память и сделать то, что она боялась сделать слишком долго. Рассказать тебе. И я клянусь, когда эта проклятая война закончится, когда мы снова вернемся к обычной жизни, я расскажу тебе, и нам не понадобится это чертово письмо. Когда я найду способ рассказать тебе о своих чувствах так, чтобы это не было слишком больно и не отпугнуло тебя, клянусь, я расскажу тебе. На всякий случай, если ты читаешь это письмо, а меня уже нет, прости меня. Ты же знаешь, я всегда был чертовым трусом. Ремус. Я не знаю, что сказать. Кроме того, чем бы это ни было, что бы я тебе ни сказал, я надеюсь, что ты действительно счастлив, когда читаешь это. Я надеюсь, что тебе шестьдесят, у тебя есть внуки и коттедж с книгами. Я надеюсь, что ты в безопасности, война закончилась и все идет хорошо. Я надеюсь, что когда ты это прочитаешь, то это не сильно напугает тебя и не заставит возненавидеть меня. Надеюсь, это не изменит твоих чувств ко мне, потому что, прежде всего, ты останешься единственным человеком, который удержит меня на земле, когда мир развалится на части, и я бы не захотел променять это на всю любовь остальных людей в мире. Ты единственный человек, с которым я хотел бы смотреть, как рушится мир, Лунатик. Ты — единственный человек, с которым я хотел бы быть рядом, когда буду падать на землю. Ты — единственный человек для меня, когда вокруг не остается ничего другого, и ты всегда был им, до и после. И всегда будешь. С того момента, как я увидел тебя. С тех пор, как ты дал мне первую пощечину, с тех пор, как ты насмехался надо мной, с тех пор, как ты увидел меня в первый раз. С тех пор, как ты впервые улыбнулся. С тех пор, как ты заговорил со мной. С вечности. Это всегда был ты. Я бы хотел, чтобы мы могли прожить тысячу жизней вместе, где я только молча оставался бы рядом с тобой. Я бы ничего от тебя не требовал. Только мы вместе, в безопасности в другом мире. Возможно, мы будем вместе, когда война закончится и нам не придется сражаться, бежать или скорбеть. Я бы хотел, чтобы мы могли осуществить наши мечты. Даже самые маленькие. Я бы хотел, чтобы у меня была библиотека. Я бы хотел подарить тебе твоих родителей. Я хотел бы вырвать куски из моей собственной жизни и отдать их тебе, просто чтобы увидеть, как ты живешь и радуешься. Я хотел бы сделать тебя счастливым. Я думаю, однажды ты будешь счастлив. Я знаю, что сейчас это не так, как бы ты ни старался это скрыть. Я думаю, мы все иногда забываем, что то, как хорошо мы себя ведем, не всегда хорошо воспринимается другими. Эффи сказала мне об этом в ту ночь, когда я пришел к Поттерам после того, как сбежал. Я вижу, что за твоими улыбками что-то скрывается. Я знаю, что ты мне не скажешь, будь то миссия Дамблдора, оборотни или что-то еще. Мне бы хотелось, чтобы ты это сделал, но все в порядке. Не мучай себя больше. Я говорю тебе это просто для того, чтобы ты знал. Я вижу, Лунатик. Я знаю, что тебе плохо. Я вижу тебя, и я знаю, что ты не хочешь, чтобы с тобой разговаривали, но, чтобы ты знал, я вижу тебя. Я всегда тебя видел. Не буду врать, ты ведешь себя лучше, чем любой из нас. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, как отличить твои случайные улыбки от тех, которые ты натягиваешь, они до смешного похожи. Я стал следить за твоими глазами, они обычно ускользают. Сейчас они часто опускаются. Я не буду спрашивать тебя, не буду приставать, не буду заставлять, но я надеюсь, что у тебя все хорошо. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я знаю, что тебе больно, и мне жаль, что я не могу помочь, но ты не один. Я здесь. Я всегда буду здесь. И когда война закончится и мы все переедем к Поттерам, я думаю, ты будешь счастлив. Тогда все будет хорошо. Когда мы снова будем вместе. Мы будем вместе растить ребенка, Лунатик. Мы, четверо придурков. Какого хрена мы так быстро выросли? Когда война закончится, все будет хорошо. Ты снова будешь счастлив. Я снова буду спокоен. У нас все будет хорошо. А если нет, я надеюсь, что хотя бы у тебя все будет хорошо. Я надеюсь, что ты все еще найдешь способ быть счастливым. Я надеюсь, что ты знаешь, что заслуживаешь этого, что ты должен быть самым счастливым человеком на земле, счастливее, чем кто-либо другой. Я не знаю, прожил ли я достаточно долго, чтобы быть с тобой, Лунатик. Надеюсь, что да, потому что вместе мы или нет, у нас слишком много дней, чтобы провести их вместе, слишком много вещей, чтобы поговорить о них, слишком много еще жизни осталось в нас. Однако, если это не так, я надеюсь, что тебя это не печалит. Надеюсь, ты будешь вспоминать меня в хорошем свете даже после всего того дерьма, через которое я заставил тебя пройти. Прости меня за все, что я сделал. Прости за Снейпа. Прости, что я не всегда был добр к тебе, я отчаянно пытался скрыть, как сильно ты сводил меня с ума. Прости, что иногда я был груб с тобой. Я не могу вспомнить сейчас ни одной секунды, но я знаю, что так было, и я знаю, что глубоко внутри ты был слишком мил, чтобы сказать об этом. Я бы хотел, чтобы ты просто ударил меня по лицу. Мне жаль, что чертовы чернила расплылись, потому что я не могу перестать плакать. Иногда все это становится слишком тяжело переносить. Я бы хотел, чтобы ты был здесь со мной. Как бы я хотел, чтобы ты был здесь. Я бы хотел, чтобы ты был со мной. Я эгоистичный кусок дерьма и буду им до конца своих дней по отношению ко всем, за исключением тебя. Вот почему, вопреки своему здравому смыслу, я прошу тебя не печалиться ни секунды, если ты когда-нибудь увидишь это письмо. Я жил и умер с удовольствием, я знал тебя, и я бы не изменил ни секунды. Если это правда и меня здесь больше нет, позволь другим научиться видеть, какой ты. Не страдай в одиночестве. Не плачь в одиночестве. Мы все здесь ради тебя, как и всегда. Зови Джеймса, Лили, Доркас и других. Они будут рядом с тобой. Не прячься, Лунатик, потому что, клянусь, тогда я сам приду и буду преследовать тебя. Это мое единственное напутствие для тебя. Будь счастлив. Я люблю тебя. В последний раз. Я люблю тебя, каждую твою частичку, твое лицо, твои волосы, тебя, твой разум, тебя, тебя, тебя, тебя, тебя. Я люблю твои руки и то, как ты держишь свою палочку, как твои пальцы обвиваются вокруг нее, и как ты просто двигаешь ею, с какой силой получаются твои заклинания. Ты можешь запросто прикончить всех нас, Лунатик. Я рад, что мы на одной стороне. Я люблю твои руки, Мерлин, как я люблю твои руки. Я люблю, как они несут все твои книги и как они касаются моего лица. Ты единственный, кто когда-либо избавлял меня от головной боли. Единственный. Эти руки, эти пальцы, должно быть, волшебные. Они делают то, что не могут сделать ни заклинания, ни лекарства, ни зелья. Я люблю тебя, Лунатик, и мне хочется кричать об этом со всей силы. Я люблю тебя так, как никогда не любил никого другого. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Я всегда буду любить тебя. Чертовы слова, которые так трудно произнести вслух. Хотел бы я быть наполовину таким же храбрым, как ты. Просто чтобы ты знал, и чтобы это дошло до твоей тупой головы. Я люблю тебя.***
Ремус, Перо никак не уляжется в моей ладони. Я ненавижу каждое написанное мной слово, мне трудно излагать все на бумаге. Тем не менее, я рад, что начал это делать, пока не стало слишком поздно. Даже если это письмо не будет закончено, тебе все равно будет что почитать перед сном. Я рад, что сразу же отправил письма, которые писала Марлен. Я только что получил известие, что Доркас Медоуз умерла. Полагаю, это ответ на загадочный вопрос: хочешь ли ты умереть, любя в одиночестве, или умереть, потеряв всю эту любовь. Ты просто умираешь, неважно, что ты делаешь и как ты это делаешь. Вот так.***
Ремус, Легче писать, когда я пьян, а тебя здесь нет, и вино заставляет мое сердце биться быстрее, думая, что ты умрешь на своем задании, а я даже не замечу, если усну. Поэтому я не могу заснуть. Тебя все время нет, ты Мерлин знает где. Мы все волнуемся. Беспокоимся, тревожимся и все время несчастны. Завтра полнолуние, Лунатик. Что ты собираешься делать? А еще мне легче писать, когда я думаю, что это мой дневник. Ремус, Ремус. Ремус. Как бы я хотел, чтобы ты был здесь. Единственная радость в моей жизни — это возможность видеть Гарри сейчас. Гарри лепечет, Гарри ползает, Гарри существует. Это заставляет меня надеяться, почти. Почти. Я не могу, когда вокруг столько смерти, разрушения и ужаса. Люди умирают каждый день. Падают на землю, как чертовы камни. Кого я должен поминать? Кого я должен оплакивать? Сколько смертей может выдержать один человек? Я должен сказать тебе, пока не сошел с ума. Я уверен, что война никогда не закончится, и мы все умрем здесь. Да упокоимся мы с миром.***
Ремус, Я хотел бы начать с того, что мне жаль. Я знаю, что никакие извинения не помогут, но мне все равно очень, очень, очень жаль. Я сожалею настолько, насколько позволяет мне мое сердце. Я не знаю и половины того, насколько сильно это ударит по тебе. Прости меня. Я не считаю тебя предателем, ты должен это знать. Никто из нас не считает. Мы просто должны быть осторожны. Ради Гарри. Гарри. Ты так давно его не видел. Он такой маленький, такой красивый и так нуждается в защите. Мы должны были сделать это ради Гарри. Мне жаль. Я не думаю, что ты предатель. Ты просто ушел. Так будет безопаснее. Они не будут этого ожидать. Вот почему я не мог сказать тебе. Прости. Разве это важно, если я люблю тебя по-прежнему? Разве важно, если я всегда буду любить тебя так же? Лунатик, имеет ли значение, что я все еще любил бы тебя, если бы предателем был ты? Наверное, это моя слабость. Прости. Они могут играть с твоим разумом, когда ты далеко и когда ты один. Они могут проклясть тебя. Они могут мучить тебя. Они могут причинить тебе боль. Ты не причинишь нам боль. Я знаю, что не причинишь, и знаю, что ты не встанешь на сторону Сивого или кого-то еще, но я должен думать обо всем. Я должен думать обо всем. Я должен убедиться, что они в безопасности, ты понимаешь? Я должен что-то сделать. Я должен. Мне жаль. Теперь ты понимаешь, почему мы должны были это сделать? Посмотри, куда ведет нас это проклятое письмо. Я просто хотел рассказать тебе историю. Посмотри, куда завела нас эта проклятая жизнь. Я не знаю, как изменить маршрут, как избежать этого кошмара. Я бы хотел, чтобы ты был здесь. Я бы хотел, чтобы нас здесь не было. Я бы хотел, чтобы этого не было. Прости меня. Я бы хотел, чтобы был способ все исправить. Теперь я могу лишь просить прощения.***
Ремус, Я знаю, что продолжаю говорить, что это последний раз, но, наверное, только сейчас я понимаю, как мне страшно, что он может быть последним. Что мы здесь делаем? За что мы платим? Что я сделал не так, Ремус? Что мне теперь делать? Как можно закончить войну? Я больше не хочу бояться. Я не хочу сражаться. Я не хочу больше думать о безопасности и хранителях, о проклятиях и темных лордах. Иногда слова теряют свой смысл. Надеюсь, не эти. Я люблю тебя, Ремус. Правда, люблю.***
Ремус, У меня заканчивается бумага, и зловещий голос говорит мне, что это не единственное, что у меня заканчивается. Это не прощание. Пожалуйста, не позволяй этому быть прощанием. Я еще не могу сказать «прощай». Как я смогу попрощаться с тобой? Как я оставлю тебя? Это не прощание. И не должно им быть. Я не смогу этого вынести. Лунатик, ты должен что-то сделать. Ты должен выжить, потому что я клянусь всеми божествами, которые когда-либо существовали, что если ты не выживешь, я найду способ оживить тебя. Я отказываюсь заканчивать эту историю здесь, ты слышишь меня? У меня заканчиваются чернила, Лунатик, но это не конец. Этого не может быть.***
Ремус, моргнув, оседает на пол. Письмо слегка зажато между его пальцами, и он держит его близко к сердцу, как будто может открыть свою грудь и положить его внутрь. Он не ожидает, что слова придут так легко, но они приходят. — Я люблю тебя, — шепчет он бумаге, словно разговаривая с призраком того человека. Он любит, любит и любит, как будто его грудь собирается взорваться, и как сама жизнь, продолжает вращаться, жить и гореть. Он любит, как лесной пожар, который невозможно сдержать и остановить. Он любит его. Он любит всей своей жизнью и всем своим изломанным «я», своими проклятыми руками, которые больше не являются чертовыми когтями, руками, которые просто плоть и кости, как у Сириуса, руками и сердцем, и осунувшимся лицом, и слезящимися глазами. Он любит его. Черт возьми. Он любит его. Он любит его как безумец. Он любит его.