—Even losing you (the joking voice, a gesture
I love) I shan’t have lied. It’s evident
the art of losing’s not too hard to master
though it may look like (Write it!) like a disaster.
Тебя теряя (голос твой и жест свободный,
что так люблю), я здесь не буду врать. -
Потерь искусством овладеть не сложно,
но это... (Нет, пиши!),
но это смерти может быть подобно.
(Элизабет Бишоп, Одно искусство, в переводе С. Аркавина)
***
— Ремус, — кто-то дергает его за плечо, сильные руки хватают за потрепанный джемпер. — Тебе придется отпустить его, — говорит кто-то. Ремус не понимает, почему. Его колени утопают в земле и грязи, мелкие камни и колючки впиваются в кожу. Что за тошнотворно-теплая жидкость стекает по его шее? Он не понимает слов, из-за пульсирующей боли в голове окружающее кажется таким сюрреалистичным. Мир превращается в размытую киноленту, и он следит за происходящим лишь издалека, словно парит в воздухе, наблюдая за надвигающейся на его жизнь гибелью. Помогите. Его взгляд, дрожащий и размытый, с трудом различающий фигуры в ночи, снова натыкается на тело перед ним. Его разум кричит «защити», и он так и делает. Он защитит, своим телом, разумом, магией и кровью. Он будет защищать. Ремус хочет закричать. Это не реально. Этого не может быть. Пожалуйста, помогите мне. Он не может заставить себя отойти от изломанного тела, руки прижимаются к груди мужчины, отчаянно пытаясь нащупать ее зыбкое дрожание, чтобы убедиться, что он еще дышит. Мерлин, бог и все остальные, кто слушает, думает он, пожалуйста. Этого не должно происходить. Помогите мне. Авроры жужжат вокруг, как пчелы, люди приходят и уходят, арестовывая павших Пожирателей смерти и заботясь о своих товарищах, и кто-то зовет его по имени, но Ремус не хочет слушать. Лес выглядит таким живым после долгих недель тишины и покоя, таким ярким и настоящим. Он ненавидит его. Кто-нибудь, пожалуйста. Сейчас слишком светло, Ремус не видит звезд. Воздух, земля и жизнь теперь загрязнены, свет теперь загрязнен, он не может увидеть звезды. Его взгляд снова падает на человека на земле. Он не видит звезд. Кто-нибудь, помогите ему, он не может увидеть звезды, кто-нибудь, кто-нибудь, кто-нибудь. Помогите, кто-нибудь. Люди вокруг него, люди вокруг Сириуса, люди вокруг их дома, люди повсюду. Он презирает их. Это было их пространством. Их домом. Их безопасным убежищем, которое теперь запятнано войной, насилием, магией и кровью. Он улыбался и надеялся, что все наладится, надеялся, а теперь посмотрите на него. Кто-нибудь. Помогите. Кто-нибудь. Может ли кто-нибудь помочь ему? Слышит ли кто-нибудь его крики? Сколько лет он глушил эти крики о помощи, что теперь вообще не может кричать? Две железные руки хватают его за плечи и отрывают от Сириуса, Ремус с силой падает назад. Он смотрит вверх, по-идиотски и удивленно, не понимая, что происходит. — Где Гарри? — Дамблдор кричит ему в лицо, его лицо вихрем проносится перед поплывшим зрением. Он выглядит сердитым? Старик не выглядит обиженным, как он, истерично думает Люпин. Он пытается найти следы своей боли на лице мужчины, увидеть, сжимается ли его сердце, как у Ремуса. Нет. — Он у Уизли, — бормочет Ремус, быстро моргая, чтобы прояснить зрение, — он остался на ночь в Норе. Люпин пытается подползти к телу, но руки снова обхватывают его. Что-то режет его ладонь, колени болят, мышцы болят, ему больно. — Ему помогут, парень, — говорит Грюм. Они не понимают. Они не понимают, через какую боль Ремус проходит, иначе они не были бы так грубы с ним. Они не понимают, как его разрывает на части каждый раз, когда его глаза видят тело, лежащее на земле. Они не понимают, как это больно. Они не понимают. Даже он не понимает. Если Ремус потеряет Сириуса после того, как нашел его совсем недавно, если он потеряет его, он не сможет продолжать. Они не понимают, как яростно он сожалеет, что не обращался с ним лучше и не разговаривал с ним, они не понимают, что Сириус лежит на земле из-за него. Пожалуйста. Кто-нибудь, помогите ему. Они не понимают, а у него не осталось слов, чтобы сказать им. — Вы поймали Долохова? — истерично бросает Ремус в ответ Грюму. — Мы поймали всех. — Всех, — повторяет он, и Грюм снова кивает. Он ничего не отвечает и просто наблюдает за целителем, нависшим над Сириусом. — Как ему помочь? — Вы отправитесь в безопасный дом в Саффолке, — сурово говорит Дамблдор. — Авроры будут охранять Нору в течение ночи. — Что с ним? — спрашивает Ремус целителя, не обращая внимания на старика. — Это просто Круциатус, он принял самый сильный удар. Его жизненные показатели в норме. Такая реакция может быть связана со старой травмой. Ремус на секунду замешкался. Во время войны они все не раз попадали под Круцио, одни сильнее других, но он не помнит, чтобы Сириус так реагировал на что-то подобное. Он не помнит, чтобы тот хоть раз упал на землю со струйкой крови изо рта и остался лежать, как труп. Как будто он мертв. Дамблдор смотрит на него с нежной жалостью в глазах, и когда внезапное осознание приходит к нему, Ремусу кажется, что сейчас он соберет все свои оставшиеся силы и прикончит старика. — Только не говорите мне, что история с Азкабаном была правдой, — говорит он с чистым отвращением. — Не говорите мне, блять, что вы заставили его пройти через это. — Ремус, — мягко отвечает Альбус, — я полагал, что вы двое уже обсудили это. — Что вы с ним сделали? — прошипел Люпин в недоумении. Сириус выглядит таким хрупким, таким сломленным, таким смертельно бледным на земле, что у Ремуса закипает кровь. Затем он вспоминает, что Сириус лежит на земле в первую очередь из-за него, и он думает, что гнев разорвет его на части. Круциатус не убивает. От него больно, больно так, будто каждая косточка в твоем теле сломана, больно так, будто твоя кожа разрывается на части раз за разом, но он не убивает. Иногда заклятие путает твой разум, оно причиняет такую боль, что кажется, будто тебе больше не захочется просыпаться и жить, но ты проснешься. Ты проснешься. — После выхода из Азкабана он был сильно ранен, это могло повлиять на его устойчивость к некоторым проклятиям, — отвечает Альбус просто, спокойно, вежливо. Слегка взволнованно, с этой слабой улыбкой на лице. Как будто он рассказывает историю, сообщает какую-то будничную новость. Сириус никогда не говорил мне, думает Ремус. Он не произнес ни слова. Как он мог? Ремус был таким отстраненным и таким ужасным, будучи черной дырой, которой он является. Он снова становится дырой, засасывая все внутрь, видя конец света. Становясь концом света. — Что мне делать? — отчаянно шепчет Люпин. — Как мне ему помочь? — Отправляйтесь в безопасный дом, — повторяет Дамблдор. — Сейчас же. — Ему нужно в больницу, — задыхается он. Так естественно, так легко винить кого-то, а не себя, и в глубине души Ремус знает, что его гнев не напрасен. День за днем и жизнь за жизнью он продолжает причинять людям боль, хочет он этого или нет. — Ему нужен целитель. — В больнице Святого Мунго ему сейчас никак не помогут. Ему нужно отдохнуть, — отвечает Альбус. — Ты должен обеспечить его безопасность. — Вы всегда так делаете, — сердито бросает Ремус. — Для вас все являются чертовым пешками, не так ли? Остановитесь на секунду и посмотрите, что вы с ним сделали, — кричит он, указывая трясущимся пальцем на тело на земле. — Вы знали, что он невиновен. Почему вы позволили ему пройти через это? — Я уверен, что ты обеспечишь ему самый лучший уход, Ремус. Я попрошу мадам Помфри выслать тебе инструкции, — говорит старик, делает шаг назад и внезапно исчезает в ночи, оставив после себя на секунду следы светлой магии. — Пойдем, — произносит Грюм, заставляя его встать. — Ты должен отвести Блэка домой. — Гарри, — неожиданно говорит Ремус, но Грюм обрывает его. — Я позабочусь о нем. Ремус приседает на землю, осторожно поднимает Сириуса и переносит их в безопасный дом. Он помнит, как оставался здесь на несколько дней во время задания Ордена по изучению популяции оборотней в прибрежных районах. Он кладет тело Сириуса на кровать и чувствует себя настолько безмерно и отчаянно жалким, что падает на кровать рядом с ним. Что ему делать? Так странно видеть Сириуса в таком состоянии. Для Сириуса это не было бы странным, полагает Ремус, ведь именно он зашивал его раны и лечил после превращений. Но видеть, как Сириус беспомощно лежит, жутко. Его плечи и спина всегда кажутся прямыми. Он посылает проклятия, как будто наколдовывает Люмос. Он не получает травм, как Ремус, он не падает на землю. Ремус ненавидит быть тем, кто ждет, особенно, когда он знает, что его трясущиеся руки ничего не могут сделать, и нет способа облегчить чужую боль. Спящий мужчина не выглядит так, будто ему больно, но в его выражении лица есть оттенок дискомфорта. Его кожа выглядит более серой, как будто из нее убрали весь цвет. Он лежит так неподвижно, а его дыхание настолько тихо, что каждые несколько минут Ремус прикладывает ухо к его сердцу, пытаясь сосчитать удары. Вскоре прилетает сова со списком наспех написанных указаний. Он смачивает губы мужчины холодной водой и вытирает его лицо от грязи и земли, налипших к коже. На лице собираются мелкие бисеринки пота, и ни одно из заклинаний не снимает его жар. Помфри говорит о времени, терпении и стойкости, а Ремус знает, что его слабые заклинания ничего не дадут, и все же снова и снова пытается успокоить боль Сириуса. Совершенно и абсолютно бесполезный, вот какой он. Проходит время, жар усиливается, и бессознательное тело Сириуса начинает подрагивать. Все его тело сотрясает дрожь, а засохшей крови и грязи слишком много, чтобы Ремус мог очистить их тряпкой. Он поспешно бежит в ванную, чтобы проверить, есть ли там ванна, которую можно наполнить водой. Вернувшись в спальню, он застает Сириуса с полуоткрытыми глазами, белки красные. Ремус зовет его по имени, подбегая к кровати, где лежит мужчина. — Ты меня слышишь? — говорит он, наклоняясь к нему. Сириус моргает, но не открывает рот, чтобы ответить. Ремус снова смачивает свои пересохшие губы. — Я собираюсь левитировать тебя, чтобы ты принял ванну, — говорит он, — ты не против? В ответ Сириус стонет, закрыв глаза. Ремус ведет его в ванную и заставляет сесть на край ванны, упираясь головой и спиной в стену, пока он настраивает воду. Когда Сириус не может сделать это сам, то Ремус снимает с него брюки и рубашку, и когда он опускает тело в воду, то видит черный шрам, расплывшийся по спине. Он похож на черный вихрь, медленно рассеивающийся в стороны, в центре красновато-черная точка, а ветви переходят в более бледный серый цвет. Это самый отчетливый шрам, который Ремус когда-либо видел, он похож на инфекцию, но теперь Люпин знает, что это всего лишь воспоминание о днях, проведенных в Азкабане. Как только тело Сириуса коснулось воды, его глаза открылись, и он начал корчиться, за чем последовал ряд болезненных стонов. Из его горла вырывается булькающий звук, как будто Ремус воткнул нож ему в живот, а потом провернул. — Сириус, — умоляет он, — остановись. Хватит. Мужчина продолжает биться в его руках, его голова судорожно трясется, и он слабо бьет по бортикам ванны. Его ногти впиваются в кожу Ремуса, пока он пытается освободиться. Когда Ремус понимает, что не сможет его успокоить, то он поспешно снимает с себя рубашку и опускается в воду рядом с ним. Его худые длинные ноги едва помещаются в маленькой ванне. Ремус прижимает Сириуса спиной к своей груди и крепко обнимает его, чтобы не дать ему причинить себе боль. — Это я, — взволнованно шепчет он ему на ухо, — Ремус. Это Ремус. Все хорошо. Сириус что-то бормочет, но слишком тихо, чтобы его можно было расслышать. Его тело охватывает дрожь, и Ремусу кажется, что его кожу разрезают лезвиями каждый раз, когда вздрагивающее тело Сириуса ударяется о его грудь. — Все хорошо, — беспомощно бормочет он, гладя его по волосам, тщетно пытаясь утешить. Волнение сковывает грудь, когда Ремус думает о том, таким ли Сириус был после Азкабана. Один в хижине, рядом с ним никого, никто не может позаботиться о нем. Люпин чувствует себя так ужасно из-за каждой мысли, которая приходила ему в голову с момента их воссоединения. Он обвинял Сириуса в том, что тот недостаточно старался и оставил его одного, в то время как он просто пытался выжить. Ремус не может представить, что три месяца Азкабана сделают с ним, и очень восхищается этим человеком. Его разум наполняется безмерной гордостью и удивлением. В то время как он шлялся по пабам и спал на улице, Сириус боролся за свою жизнь. Сейчас Ремус не судит себя так строго за то, как он справлялся со своим горем, все равно это похоже на воспоминания из другой жизни. Тем не менее, осознание того, что не он один страдал, кажется откровением. Его руки нежно касаются кожи Сириуса, когда он счищает с нее грязь. Он перебирает его волосы и обнимает его так сильно, как тогда, когда он обнимал его, когда умер Флимонт Поттер, и как он обнимал его так искренне, когда они выиграли кубок по Квиддичу, не боясь, что чувствует слишком много. Теперь Ремус обнимает его с таким же комфортом и удовлетворением, как будто их тела — части головоломки, дополняющие друг друга. Он чувствует себя намного больше, чем он есть, как будто он может обнять Сириуса и защитить от всего плохого, что только может коснуться его хрупкого тела. Ремус позволяет себе сделать глубокий вдох, когда дрожь мужчины постепенно замедляется и переходит в размеренные стоны. Его голова опускается обратно на шею Ремуса, вписываясь в это пространство, как будто она была сформирована для того, чтобы ее туда положили. Его локоны рассыпаются по груди, когда Ремус осторожно моет затылок теплой водой, очищая от того, что осталось от сегодняшнего вечера. Ноющая боль в затылке напоминает Люпину, что заклинание онемения, которое он наложил на свою рану, ослабевает, но он не возражает. Они остаются в воде, дрожащие и прислонившиеся друг к другу. Ремус снова и снова шепчет ему на ухо то, о чем Сириус все равно не вспомнит. Когда вода становится мутной от грязи и крови, Ремус помогает Сириусу выбраться из ванны. Он находит в одном из ящиков старое полотенце и осторожно вытирает Блэка насухо, словно фарфоровую куклу. Ремус колеблется, когда тянется к его спине, но Сириус спокойно молчит, позволяя Люпину вытереть старый шрам. Он расчесывает пальцами волосы и укладывает его обратно на кровать. Блэк издает душераздирающий стон, как будто мягкая постель режет его кожу, и Ремус ничего не может сделать, лишь шепчет ему на ухо ласковые слова. Он слепо вытирает собственную кровь и возвращается к кровати, сознательно игнорируя слезы на глазах и боль в затылке. Лицо Сириуса выглядит таким же бледным, как и подушки вокруг него, в окружении иссиня-черных волос. Ремус впервые понимает, почему Сириус так сильно хочет быть рядом с ним во время превращений. Он не знает как. Он не знает, способен ли вообще. Но в эту секунду Ремус обещает себе, Сириусу и всем остальным людям, окружающим его, что он не позволит этому случиться снова. Он не позволит снова причинить человеку такую боль. Он не позволит. Он не сможет. Сириус выглядит мирно спящим, и Ремус пытается найти в этом утешение, ожидая, ожидая и ожидая, прежде чем провалиться в тяжелый сон. Он проходит через десятки, десятки и десятки кошмаров, втиснутых в его крошечный сон, не в состоянии проснуться ни после одного из них, и когда его разум медленно пробуждается, он до краев наполнен тлеющим чувством тысячи смертей, оставленных на его губах. Ремус чувствует движение, и его глаза открываются. Он в тревоге оглядывается вокруг и понимает, что Сириус проснулся и растерянно смотрит по сторонам. — Я умер? — удивленно спрашивает Блэк, оглядывая странную и незнакомую комнату. — Блять, нет, — с досадой поднимается Ремус, но его голос все еще срывается. Даже от этих слов у него щемит сердце. Ему хочется кричать и вопить, угрожать Сириусу и выть, но он лишь жалобно шепчет. — Ты в порядке? — Просто немного больно, — говорит он, и Ремус знает, что Блэк лжет. Тем не менее, он без слов встает, чтобы принести ему зелья от Помфри, и его сердце наконец успокаивается. Он очнулся. С ним все будет в порядке. — Что с твоей головой? — спрашивает Сириус, вытирая рот от остатков зелья. Ремус инстинктивно поднимает руку, чтобы потрогать рану на затылке. Он понимает, что кровотечение остановилось, но вокруг есть крошечная шишка и порез. Ничего страшного, думает он, удивляясь, с чего бы Сириусу вообще беспокоиться об этом, ведь это он лежит в кровати. — Все в порядке, — бормочет он. — Просто царапина. — Давай я вылечу, — говорит Блэк не очень внятно. Он оглядывается вокруг в поисках своей палочки, пытаясь встать с кровати. Когда его лицо корчится от боли, а зубы впиваются в нижнюю губу, Ремус прыгает вперед, чтобы опустить его обратно на кровать. — Не двигайся, — просит он взволнованно, пытаясь уложить мужчину обратно под одеяло. — Я в порядке, — отвечает Блэк, его голос звучит прерывисто. — Ты чуть не умер, Сириус, — говорит Ремус и снова начинает сомневаться в своем здравомыслии. Неужели он единственный, кто видел, как этот человек упал на землю? Неужели он единственный, кто видел, как цвет медленно сходит с его лица, как он лежит на земле, изломанный? Неужели он единственный, кто думал, что умрет от мучений, если серые глаза Сириуса больше никогда не откроются? Он пожимает плечами. Просто. — Зачем ты это сделал? — спрашивает Ремус, и он безумно боится ответа, который получит. — Что сделал? — Почему ты прыгнул передо мной? — Ты бы сделал то же самое, — спокойно говорит он, и они оба знают, что это правда. Ремус, несомненно, сейчас же наложит на него проклятие, но это не поможет от чувства вины и тревоги, которые нарастали внутри него. Он бы сделал то же самое с того дня, как они встретились, но сомневается, что любое проклятие могло бы причинить ему такую боль. Его голос понижается до мягкого гула, когда он спрашивает: — Откуда у тебя шрам? — Азкабан, — коротко отвечает Сириус, и его лицо выглядит взволнованным. — Расскажи, — умоляет Ремус, он чувствует себя измученным, истощенным до глубины души и каждой своей косточки. Он так бесчеловечно вымотался прошлой ночью, что у него даже нет сил спорить с Сириусом. Ремус упадет на землю и будет умолять его, если это то, что ему нужно. — Дементоры не могут чувствовать собак так, как людей, но они все равно чувствуют жизнь. Для собаки все проще. Она не понимает и не борется с этим. Это все равно, что поймать проклятье, — начинает он. Его серые глаза выглядят мрачными, поскольку они сосредоточены на чем угодно, на чем угодно, только не на Ремусе. — Когда я добрался до берега, я был уже без сил и обратился обратно в себя, не думая, что дементоры все еще могут почувствовать меня там, на скалах. Они почувствовали и пришли туда же. — Как ты выжил? — Дамблдор нашел меня, — говорит он. — Я не помню. — Сириус, — испуганно бормочет Ремус. Он не может поверить, что после всего, через что ему пришлось пройти, он все еще решил спасти его, и Ремуса охватывает горячая ярость. Как он мог так мало думать о себе, так мало ценить собственную жизнь, в то время как Ремус умер бы за него в мгновение ока? Как он мог так пренебрежительно рассказывать свою историю, как будто его жизнь не является самой ценной вещью, как будто не благодаря ей они все сейчас выживают? — Ты мог умереть, — говорит Люпин с недоверием. — Значит, я бы умер, — просто отвечает Сириус. — Заткнись, — огрызается Ремус. — Мы больше не на войне. Тебе не надо приносить себя в жертву. — Ты бы сделал то же самое, — повторяет он. — Мне все равно, — кричит Ремус, теряя самообладание. — Ты мог умереть, Сириус. Ты мог умереть, и я бы снова остался один. Я был бы тем, кто сказал Гарри, что ты умер. Я бы организовывал твои похороны, мне пришлось бы послать Андромеде письмо с сообщением о твоей смерти и написать надгробную речь. Я бы снова стал тем, кто остался. Ты понимаешь это? Сириус без слов уставился в потолок. — Я бы пережил Круцио, и если меня сейчас ударят, я все равно переживу его, — продолжает Ремус. Он делает последнюю паузу. — Я переживу это и любое другое проклятие, как и ты, потому что я обещал Гарри, что никуда не уйду. Так что в следующий раз попробуй использовать защитные чары, потому что ты тоже никуда не денешься в ближайшее время, — прорычал Ремус, прежде чем захлопнуть дверь и выйти из дома. Некоторое время он бездумно бродит, пытаясь отвлечься от мыслей о яде, который только что пролился с его губ. Когда ему кажется, что он достаточно засиделся, и когда ему становится слишком беспокойно, чтобы оставаться одному, он аппарирует в Нору, окруженную аврорами, наблюдающими за ним из разных углов. Ремус бормочет Молли слабое «привет», и она со слезами на глазах обнимает его. Он изо всех сил старается не плакать. Во что превратилась его жизнь? — Мне так жаль, — говорит он. — Ни слова, — шепчет она и заставляет его замолчать. Она отдает ему два контейнера с едой и немного печенья, еще раз обнимает его, а затем машет ему рукой. — Скажи мне, если тебе что-нибудь понадобится, — произносит Молли, и Ремус пренебрежительно кивает. — Нет, — сурово настаивает она. — Я серьезно. Расскажи нам, Ремус, пожалуйста. Он обещает, и дыра в его груди понемногу затягивается. Все будет хорошо, думает он. Может быть. Может быть, они смогут сделать так, чтобы все было хорошо, не он, а они все вместе. С небольшой помощью. — Мы некоторое время поживем в другом доме, — пытается объяснить он Гарри, пока они совершают короткую прогулку к своему новому дому. Ребенок просто хочет рассказать о своей ночи у Уизли, почти не слушая его. Ремус держит его маленькую руку в своих пальцах, не осознавая, насколько тверда его хватка, боясь, что мальчик в любую секунду выскользнет из его рук. — Совсем не долго. Гарри некоторое время шокировано его разглядывает, прежде чем ответить. Он и так выглядит неловко и испуганно, и Ремус видит, как на его глаза наворачиваются слезы. — Почему? — Гарри спрашивает в разочаровании, и Ремус знает, что он ненавидит все это. Гарри ненавидит перемены, и он только привык к дому и их распорядку. А Ремус ненавидит разочаровывать его, но он чувствует, что на этот раз, как песчинки выскальзывают из его пальцев, он не может удержать их от падения и не может это контролировать. — Я не хочу туда идти, — упрямо твердит Гарри. — Мне жаль, малыш, — мягко отвечает он. — Я обещаю, что мы скоро вернемся. — Почему? — снова спрашивает мальчик, и его тоненький голосок звучит надломлено. — В доме крысы, — оправдывается Люпин, чувствуя острую боль, поскольку не может придумать ни одной причины, по которой рассказать мальчику всю правду было бы не ужасно, — мы хотим избавиться от них. — Мот их поймает, — тихо предлагает Гарри. — Слишком много крыс, — отчаянно. — Слишком много крыс, чтобы Мот могла с ними справиться.***
Оставив Гарри в доме с обещанием вернуться как можно скорее, он возвращается в Сибтон. Ремус предупреждает Гарри, что Сириус чувствует себя немного уставшим, но тот не спит и, как только они приземляются с громким хлопком, он зовет его по имени со своей кровати, прося подойти к нему. Ремус отворачивается и исчезает, прежде чем Гарри успевает ответить и встретиться с ним взглядом. Район вокруг старого убежища кишит представителями Министерства и репортерами, и Ремусу едва удается войти в дом незамеченным. Он собирает сумки для себя, Сириуса и Гарри, наполняя их одеждой и игрушками. Когда он небрежно оглядывается вокруг, его взгляд задерживается на книжной полке. Люпин торопливо подходит к ней, берет с полки несколько книг, и ему становится противно от того, как это напоминает войну: каждый раз они собирают вещи, как будто в последний раз, готовые к отправке, вся жизнь засунута в крошечные вещмешки. Он прикасается к одеялам, будто в последний раз, прежде чем упаковать и их. Когда Ремус видит на столе бутылку оставшегося огневиски, его пальцы чешутся от предвкушения того, как он прикоснется к ней, вытащит пробку и выпьет все одним глотком. Ему отчаянно необходимо почувствовать, как голова начинает гудеть, а в крови разливается тепло алкоголя, ведь сейчас ему кажется, что он никогда не согреется. Он просто хочет выпить, как в старые добрые времена, до Сириуса, до Гарри, до Долохова и до всего остального. Он хочет потерять рассудок от алкоголя, не помнить ни секунды завтрашнего дня и гадать, что же, блять, произошло вчера. Ремус осторожно прикасается к бутылке, почти боясь того, что сделает дальше. Затем, не задумываясь, он берет бутылку в руки. Он не выпускает ее из рук, пока ходит по дому, ища следы Бегемот. Не слышно скрипа половиц под ее мягкими лапами, в доме стоит мертвая тишина, но, пройдя миллион кругов, Ремус находит кошку, свернувшуюся калачиком под кроватью Гарри, ее желтые глаза с широкими зрачками смотрят на него. Секунду она выглядит взъерошенной и ворчливой, пока настороженно обнюхивает мужчину, пытаясь понять, не является ли он частью опасности. Наконец, она потягивается и идет к нему, узнав его знакомый запах. Ремус неохотно ставит бутылку рядом с собой на пол. — Привет, — шепчет он, наклоняясь вперед, чтобы быть на одном уровне с маленьким существом. — Ты в порядке? Мот запрыгивает к нему на колени и начинает мурлыкать, словно подтверждая его слова. Он начинает гладить ее шерсть дрожащими руками, и когда она ласково лижет ему тыльную сторону ладони, Ремус начинает судорожно всхлипывать, выпуская наружу все эмоции, которые он пытался сдержать в себе последние пару недель. Мот подталкивает его, упираясь лапами ему в грудь, словно пытаясь взять на себя часть его боли. Пока он плачет навзрыд, то не может оторвать глаз от бутылки с алкоголем, стараясь всеми силами не поддаваться своим желаниям. Прошлая ночь стала его переломным моментом, осознает Ремус. Было просто слишком, слишком много боли, много страданий и любви накопилось внутри него, чтобы он мог молча справиться с ними. Он не может продолжать в том же духе, и прошлая ночь напомнила ему об этом. На какое-то время Люпин забыл, насколько хрупка человеческая жизнь, неважно, волшебник это или нет. Он позволил своим трагедиям завладеть его разумом, прежде чем понял, что находится на грани создания новой. — Я стану лучше ради него, — шепчет он Мот, когда она прижимается к его щеке. — Я стану лучше ради себя, — добавляет он и почесывает ее за ушами. Они стоят так некоторое время (столько, сколько Ремус может выдержать, не привлекая внимания людей) и молча утешают друг друга. — Все будет хорошо, — говорит он, вытирая последние слезы и вставая. — Я обещаю. Он доходит до дома с Мот в одной руке и тремя сумками в другой. В доме стоит мертвая тишина. Он ходит по дому в поисках Гарри, пока Бегемот спрыгивает вниз и начинает обнюхивать все вокруг. Ремус смотрит на Сириуса через дверной проем и видит крепко спящего Гарри, свернувшегося калачиком рядом с Сириусом. Блэк прижимает его к груди одной рукой, а другую положил под голову. Вместе они выглядят умиротворенными. Люпин не понимает, как долго он наблюдал за ними, пока темнота наконец не заставила его моргнуть, и он позволил ночи окутать их.***
Ремус осторожно будит Сириуса посреди ночи, когда приходит время принять очередную порцию лекарства. Цвет его лица все еще тусклый, а в глазах уже нет прежней бодрости. Ремус помогает ему опереться на кровать у стены, но тот едва держится на ногах. Его голова откидывается назад, обнажая голую шею и линию очень старого шрама. Ремус вливает ему в рот зелья маленькими ложечками, когда ему удается раздвинуть губы, пытаясь не дать мужчине уснуть между приемами лекарств. Сириус выглядит одновременно обеспокоенным и уставшим, он кривится, когда Ремус пытается влить ему в рот еще одну ложку. — Спать, — шепчет он хриплым голосом. Его глаза едва открыты, а кожа блестит от пота. Ремус не отвечает, но когда мужчина больше не может стоять и снова падает, то он забирается на кровать рядом с ним и заставляет Сириуса опереться на его грудь, а не на стену. — Сейчас станет легче, — шепчет Люпин, когда его собственное сердце начинает колотиться. Он обхватывает рукой торс мужчины, прижимая его к себе. Ремус натягивает одеяло, чтобы слегка прикрыть Сириуса, и вливает ему в рот еще немного зелья. Когда маленький пузырек опустел, он отставляет его в сторону и, прежде чем Ремус успевает осознать, что делает, то руками нежно убирает черные волосы с лица. Пальцы задевают горячий лоб. — Ты в порядке? — спрашивает Ремус, просто чтобы не дать Блэку снова заснуть. Он должен бодрствовать некоторое время, чтобы зелье подействовало. Сириус что-то мычит и кладет голову на шею Ремуса. Точно так же, как в ванне, Ремус чувствует притяжение, почти как магнит, как недостающий блок, нашедший свое место. Он напрягается лишь на секунду, боясь, что каким-то образом причинит Сириусу боль, но поддается теплу, исходящему от него, сердце и дыхание замедляются. — Тебе нужно еще немного продержаться в сознании, — шепчет он, бездумно расчесывая пальцами его влажные кудри. Расстроенное лицо Сириуса выглядит так, будто он борется со сном, проникающим в его тело. Ремус чувствует себя ужасно, он должен был лучше заботиться о нем. Может быть, Сириусу не стоило проводить так много времени с Гарри, это, должно быть, вымотало его. — Ты злишься? — спрашивает Сириус, пытаясь поднять голову, чтобы увидеть лицо мужчины. Рука Ремуса замирает у него в волосах. — Нет, — наконец отвечает он, стараясь, чтобы его голос звучал убедительно. Люпин зол, зол так, что ему хочется выбить окна и сломать стены, но это последнее, что нужно Блэку, когда он выглядит таким хрупким в его объятиях. Следующие слова слетают с его губ совсем тихо, но Ремус почти видит следы грустной улыбки, задерживающейся на его губах. — Я же вижу, когда ты лжешь. — Я в ярости, — говорит Ремус, чувствуя себя немного неловко от того, что промах в маске выдал его ложь, — Я чертовски зол. Злее, чем когда-либо. Но это не важно. — Странно признаваться в этом с такой легкостью. — Это важно, — возражает Сириус, кладя слабую руку на колено мужчины, скользит по его груди и упирается между ног Ремуса, положив голову ему на грудь. Его холодные пальцы проникают сквозь тонкую пижаму Ремуса, и Люпин берет его ледяные пальцы в свою руку, прежде чем разум успевает остановить его. Они словно осколки стекла в его руках, такие холодные, что больно. — Мне не все равно, что ты чувствуешь. — Сейчас не время говорить об этом, — отвечает Ремус, поглаживая кожу мужчины теплыми пальцами. — Я забочусь о тебе, — настаивает он, его голос едва слышен. — Тогда в следующий раз позаботься и о себе получше, — отзывается Ремус, но ему не удается заставить эти слова звучать так угрожающе, как ему хотелось. Они слабые, почти испуганные, умоляющие. Они мягкие, как его руки вокруг Сириуса. — Постарайся остаться в живых. Постарайся. Когда мужчина не отвечает в течение нескольких секунд, Ремус легонько тычет его рукой. — Сириус? — он только хрипит, издавая гортанный и болезненный звук, и не произносит больше ни слова. — Сириус, еще некоторое время спать нельзя, — говорит Люпин с оттенком нервозности, потирая плечи мужчины, чтобы разбудить его. — Устал, — Сириус наконец отвечает, голос хрипит. — Я знаю. Это для того, чтобы зелье подействовало. Еще немного, — ему вспоминается страдальческое выражение лица Гарри, когда у него была лихорадка, и он бессознательно обнимает мужчину, прижимая его к груди. — Расскажи мне что-нибудь, — говорит Сириус из последних сил. Ремус замирает на секунду, пытаясь понять, может ли он найти в своем сознании хоть что-то, чтобы рассказать этому человеку. — Иногда я скучаю по своей жизни до всего этого, — говорит он наконец и сам удивляется своим словам. — Я никогда бы не подумал, что так будет. — Мне жаль, — шепчет мужчина, и это что-то ломает в Люпине. Он чувствует, как чувство вины нарастает в голосе Сириуса, заставляя его звучать так, будто он мучается. — Нет, — поспешно добавляет Ремус, — не в этом смысле. Я бы не променял ни секунды здесь ни на что. Он говорит серьезно. Ремус не променял бы ни минуты из того времени, которое он провел с Гарри и Сириусом, на свою жизнь в течение последних четырех лет, но в то же время иногда он необъяснимым образом вспоминает время, проведенное в книжном магазине. На улицах. В барах. Он не хочет возвращаться, не хочет, но теперь, когда воспоминания достаточно остыли, они почти ощущаются как хорошие. — Я скучаю по книжному магазину, — говорит Ремус, видя, как опускаются веки Сириуса. — Это было прекрасное место. Айра был милым. — Айра? — переспрашивает он. — Он был владельцем. Тем, кто дал мне работу. И книги, — и еду, и одежду, и больше дней отдыха, чем ему когда-либо понадобится. Айра, возможно, был единственной частью его прежней жизни, по которой он искренне скучает, и Ремус надеется, что человек с золотым сердцем не забыл о нем. Когда-нибудь он навестит его, взволнованно думает Люпин. Когда ему не придется думать о проклятиях и оборотнях. — Он познакомил меня со стихами. — Ты всегда любил стихи. — Не такие, — отвечает Ремус и не может удержаться от слез, зудящих в глазах. Хотя он всегда любил книги и литературу, стихи и Айра были для него чем-то другим. Стихи, рифмы, эти слова и фразы, и то, как люди так волшебно играют с ними без единой капли магии, поражало его. Стихи были рядом, когда он слишком боялся говорить о своих эмоциях, понимая и рассказывая его историю лучше, чем он когда-либо мог. Когда у него в жизни не было настоящей любви, некому было обнять его и некому было любить его, некому было успокоить его и не за что было держаться, слова женщины, умершей пятьдесят лет назад на другом конце света, помогли ему больше, чем любое количество выпивки и сладких наркотиков под языком. Когда у него больше ничего не было в жизни и он был уверен, что больше никогда и ничему не сможет доверять, как когда-то, когда он был так уверен, что никогда не сможет полюбить то, что может потерять, эти жалкие слова были рядом. — Что ты делал в магазине? — Все. Учет, уборка, расстановка книг. Там никогда не было слишком много работы. Айра разрешал мне сидеть и читать большую часть времени. — Звучит неплохо, — Сириусу пришлось напрячься, чтобы ответить. — Однажды я отведу тебя туда, — говорит Ремус, сверяя время по старым часам. — Расскажи мне стихотворение, когда я смогу его вспомнить, — шепчет Блэк рассеянно. — Твое любимое. Ремус задумывается на некоторое время, случайные строки и слова мелькают в его голове. Какое стихотворение он мог бы ему прочитать? Может быть, о тоске. Одно из красивых и замысловатых произведений Джебрана. Люпин знает, что Сириус знаком с Уайльдом. Может быть, он прочтет его строки о том, как все убивают. Может быть, потом Ремус расскажет, сколько лет он убил, когда Сириуса не было. Как много лесов он сжег, и как много раз он стоял там и смотрел. Или о жизни. Он не так много знает о ней, может быть, он сможет рассказать о ней, когда, наконец, узнает, в чем ее суть. Он идет в правильном направлении, уверенно, маленькими, но верными шагами, так что, возможно, когда он однажды проснется и узнает, что такое жизнь, он сможет рассказать об этом Сириусу. У него есть одно стихотворение на примете, которое он боится рассказывать. Он еще не может заставить себя поверить в слова. Впервые за много лет они начинают обретать смысл, только очень легкий. Может быть, однажды он поверит в них и прокричит их во все горло. Может быть, Сириус тоже поверит в них. А если нет, может быть, он прочитает ему о любви. — Спи, — шепнул Ремус ему в ухо, не получив ответа. — Теперь можно. — Спокойной ночи, Лунатик, — отвечает Сириус тихо, почти неслышно. Ремус убеждается, что теплое одеяло покрывает мужчину полностью, прежде чем наконец сделать глубокий вдох. Как бы ему ни хотелось, он не двигается и не спит всю ночь. Он просто лежит как статуя, держа Сириуса за руку, прижавшись грудью к его спине, считая его ровные вдохи, его ровное сердцебиение, убеждаясь, что с ним все в порядке. Наслаждаясь медленно окутывающим его теплом. Ремус не спит в ту ночь, но утром на его губах все еще играет призрак улыбки, и он не чувствует ни малейшей усталости в своем теле.