...and when two bodies who have found nothing,
disappointed and depressed, roll over;
and when two people who despise each other
have to sleep together in one bed-
That is when loneliness receives the rivers.
…неутолённых тел переплетенье
расторгнется тревожно и брезгливо,
и двое делят скорбно, сиротливо
одну постель и ненависть навеки, —
тогда оно уже не дождь, — разливы... реки...
(Райнер Мария Рильке, Одиночество, в переводе М. Рудницкого)
***
Ремус ненавидит то, как быстро летит время и как короток месяц. Такое чувство, что он только вчера исполосовал свое тело. Его конечности все еще болят от тех ран, но дни сменяют друг друга, и в мгновение ока он снова мрачно смотрит на луну. Скоро она будет полной. Люпин проводит день перед полнолунием, бегая по дому, пытаясь игнорировать пронзительный взгляд другого мужчины, который следует за ним, куда бы он ни пошел. Он устал, измучен даже от чертовой игры в прятки, но прямо сейчас Ремус не видит другого выхода, кроме как бежать. В то утро он входит в комнату Гарри, мальчик только что проснулся. — Привет, малыш, — шепчет Ремус. — Доброе утро, — бормочет он в ответ. Люпин садится рядом с Гарри на кровать. — Ты помнишь, как мне пришлось уйти на один день в прошлом месяце? Время снова пришло. — Ты уходишь? — он надувает губы. Его лицо вытягивается, но он больше ничего не говорит. — Только на один день, — беспомощно говорит Ремус. — Я вернусь раньше, чем ты узнаешь. Скажи Сириусу, чтобы он не волновался, ладно? Гарри кивает и заключает мужчину в объятия. Его маленькие ручки выводят круги на спине мужчины. — Не уходи. — Я должен, — шепчет он еще раз и целует его в макушку. — Я вернусь раньше, чем ты об этом подумаешь. Гарри некоторое время не отпускает его. — Обещаю, — шепчет Люпин еще раз, прежде чем аппарировать. Сейчас только семь утра, у него еще есть время до восхода луны, но он не смог придумать никакого другого способа уйти, чтобы не столкнуться лицом к лицу с Сириусом. Он знает, что Блэк хотел бы пойти с ним, и он знает, что они будут спорить, и Ремус просто слишком устал для всего этого. Воспоминания о разговоре, который у них состоялся несколько дней назад, до сих пор оставляют неприятный привкус во рту. Они сидели на заднем крыльце посреди очередной ночи, не в силах уснуть. Проводить ночи в обществе друг друга в полной тишине стало частью их повседневной жизни. Сириус выглядел лучше, на его лице появилось больше румянца и больше блеска в глазах. Ремус помнит, как лунный свет танцевал на его темных волосах и освещал его лицо, как Люпин был очарован простым удовольствием видеть лицо Сириуса. — Что мы будем делать во время полнолуния? — спросил он Ремуса после долгого молчания. Блэк сворачивал себе сигарету. — Я уйду, — ответил Люпин. — Лунатик, — в отчаянии сказал Сириус, его длинные пальцы замерли на тонкой бумаге. Из-за его умоляющего голоса было слишком трудно смотреть ему в глаза, поэтому Ремус отвернулся к небу, глядя на звезды. В Сибтоне, крошечной уединенной деревеньке, звезды были видны каждую ночь. — Ты останешься с Гарри, — продолжил он. — Он не любит выходить из дома. — Лунатик, — взмолился Сириус еще раз, — не делай этого. — Спокойной ночи, — пробормотал Ремус, прежде чем вернуться в дом. Тогда у него не хватило смелости или сил, чтобы вступить в бой с Блэком. Люпин до сих пор не знал, почему ему надо быть таким упрямым, даже если это причиняет боль ему и всем вокруг. Но, в конце концов, разве это не единственное, что он делал? Он должен пройти через это сам, в одиночку, просто чтобы доказать, что он может. Ремус знает, что будет еще больнее, но он уже давно смирился с мыслью о страданиях. Так он гарантирует, что Гарри останется в безопасности, и Сириус останется в безопасности. Так его сердце болит чуть меньше. Так он может показать себе, что, что бы ни случилось, он все равно выживет. Один. Так он сможет увидеть, что если он снова переломает себе все кости и если ему снова придется выживать, не жить, и выживать самому, то он сможет это сделать. Ремус должен это сделать, он должен пойти в этот несчастный дом и почувствовать себя крошечной точкой во вселенной. Он должен прочувствовать одиночество до мозга костей и вспомнить, каково это, на всякий случай. На всякий случай. Люпин понимает, что хочет, чтобы ему было больно, не как от того легкого приступа боли, расцветающего в его суставах. Он хочет, чтобы его разум медленно болел, чтобы боль заполняла изгибы и складки его мозга, эхом отражалась от стенок его тела. Люпин хочет почувствовать так глубоко внутри себя то чувство, которое одолеет его и сбросит вниз. Вот так он узнает, что жив. Так Ремус поймет, что все еще чувствует. Он не может вынести того, что Сириус заботится о нем прямо сейчас. Ему дурно от того, что ему приходится чувствовать все эти вещи, которым он не может дать названия и которых он не знает. Что это за чувство внизу живота, медленно бурлящее, жгущее и заставляющее его извиваться? Что он чувствует, когда видит маленького мальчика, свернувшегося калачиком на груди Сириуса, что заставляет его чувствовать себя так, словно он нашел солнце, которое снова согрело его? Нет, ему нужно что-то знакомое, что-то, что уже прочно обосновалось в его душе. Ему нужно что-то чувствовать, но есть так много вещей, которые он знает, как чувствовать: все друг на друге, все запихнуты в самый дальний и маленький уголок его самого. Вот почему Ремус не может вынести, когда Сириусу кажется, будто сейчас он должен помочь, потому что это поставило бы под угрозу ком в горле, из-за которого так трудно дышать рядом с этим человеком. Поэтому ему приходится вообще избегать общения с Блэком, сдерживать крики и слезы. В конце концов, это всего лишь одна ночь, и он пройдет через это так же, как делал много раз до этого. Когда он выходит из дома, то чувствует себя бунтующим подростком, убегающим от своих родителей, тихо крадущимся за закрытыми дверями ни свет ни заря на цыпочках. Люпин почти наслаждается тем небольшим количеством адреналина, которое дает ему эта тривиальная выходка. Знакомый интерьер Хижины встречает его резким утренним холодом, и Ремус ненавидит то, как много он знает об этом месте, каждую трещину на стенах и каждую царапину на полу из-за того, как часто ему приходилось смотреть на них, дрожа. Он ставит свои восстанавливающие зелья на старую каминную полку и сворачивается калачиком на диване с книгой на коленях, постепенно теряя счет времени. Время от времени его мысли прерываются голосами снаружи или внутри него, и он ловит себя на том, что снова и снова перечитывает одно и то же предложение, пытаясь заставить себя забыть о дискомфорте внизу живота и разочарованных глазах Сириуса, которые будут приветствовать его на следующий день. Ремус пытается заставить себя забыть, что Гарри своим тоненьким голоском просил его не уходить. Он пытается заставить себя забыть, как на какое-то время он чувствовал себя таким обнадеженным и таким нормальным. В хаосе их дней Ремус иногда забывал о том, кто он, до тех пор, пока случайно не взглянет на свою кожу или в зеркало. Но солнце садится, а луна восходит, как бы он ни старался забыть этого. Он думает, что находится в мире с самим собой, но не так, как ему хотелось бы, не так, как смотреть в зеркало и наслаждаться видом, и не так, как владеть самим собой, но прошли годы с тех пор, как он сомневался в своей злой судьбе. Он думал, что наконец-то смирился с тем, что его нельзя исправить, не зная, что это ломает его в первую очередь. Он думает, что смирился с тем, что волк — часть его самого, которая никуда не денется, но сейчас ему снова есть что терять, и он ненавидит это. Ремус ненавидит то, что Артуру Уизли никогда не приходится бросать своих детей раз в месяц, чтобы пойти и содрать с себя кожу. Он ненавидит, насколько безупречна и идеальна кожа Сириуса, и как он может проводить каждый день с Гарри, не беспокоясь о том, что его тело возьмет верх над его разумом. Ремус ненавидит себя за то, что он такой эгоистичный, и обвиняет их всех в том, что они не сломлены. Люпин пытается сделать глубокий вдох и очистить свой разум, в то время как слова расплываются перед его лицом в тусклом свете. Он расхаживает по полутемному дому, накладывая заклинания за заклинаниями на двери, проходы и комнаты. Когда приходит время, он заползает в свой ящик, как будто заползает в гроб. Ремус моргает, и волк берет верх. Остаток ночи проходит как в тумане, он бьется всем телом о стенки ящика, пытаясь вырваться, это лишь заставляет его тело зайтись в агонии. Он ломает левую стенку, что плохо сказывается на его правом плече. Возможно, вывих, думает Ремус. Тупая боль в горле говорит ему о том, что он выл. Он выползает из ящика, когда боль становится более терпимой, но все же встать он не может. Ремус приподнимается на одной руке и ползет по полу к своей палочке и зельям. Его неповрежденная рука хватает палочку с каминной полки, оставляя на дереве бледные кровавые отпечатки пальцев. Сначала он вправляет плечо, и это получается у него ужасно. Вывихнутая кость торчит под странным углом и посылает судороги по всему телу при каждом движении, но на первое время хватит. Люпин пытается очистить руки от грязи, осколков и крови, но не может произнести еще одно заклинание, чтобы вылечить их. Все в порядке, думает Ремус. Просто иди домой. Все будет хорошо. Он проглатывает неприличное количество восстанавливающего зелья и внезапно чувствует себя так, словно в него ударила молния, наполнила достаточной энергией, чтобы он мог захватить мир и разнести это место на части. Вместо этого мужчина аппарирует в лес неподалеку от безопасного дома. Как только Ремус ступает на землю, он падает, и его рвет на кусты рядом с ним, окрашивая коричневую траву в нежно-малиновый цвет. Искусственное ощущение власти и силы исчезает почти сразу после появления. Он заставляет себя подняться еще раз, опираясь на ствол дерева, чтобы не упасть. Люпин возвращается домой очень осторожно, зная, что малейшее отвлечение внимания или легкий ветерок собьет его с ног. Такое ощущение, что он выпил слишком много вина: такая же неприятная сухость во рту и желудке. Только немного болезненнее. Он проходит через поставленные им чары, и как только кладет руку на дверную ручку, разъяренный Сириус распахивает дверь. Первое, что приходит в голову Ремусу, это то, как хорошо выглядит Блэк. На нем пижамные штаны и выцветшая футболка с черной полоской, которая вызывает такую болезненную ностальгию, напоминая Ремусу об их ночах в Хогвартсе. Он выглядит молодым и похожим на самого себя. Не Сириус-оболочка. Живой, здоровый и человек. Похож на Бродягу, если не считать смесь ярости и отвращения на его лице. У Ремуса кружится голова от сна и зелья, поэтому он мягко улыбается мужчине, который смотрит на него так, словно он самое презренное создание во всем мире, которое когда-либо существовало. У Сириуса под глазами темные мешки, и он выглядит мертвенно-бледными. Его рот кривится от гнева, когда он беззвучно говорит: — Какого хрена ты, по-твоему, делаешь? — Привет, — говорит Ремус неловко. — Я просыпаюсь, а тебя нет. Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти, пока Гарри не сказал мне, что ты ушел? Ремус готов ко всему, с чем ему предстоит столкнуться, потому что он знает, что поступил неправильно, поэтому он просто молча ждет, пока Сириус справится со своей волной гнева. Люпин почти с нетерпением ждет этого, он хочет услышать ярость в голосе этого человека и обвинить себя, он хочет увидеть, насколько он ошибался и как он сглупил. Он хочет, чтобы Блэк кричал во всю глотку. — Ты аппарировал сюда? — шепчет Сириус вместо этого. Ремус кивает. — Ты пытаешься убить себя, Ремус? — Я в порядке, — невнятно произносит Люпин. Он хочет упасть на диван и спать до тех пор, пока не забудет свое имя. Он понимает, что Сириус искренне беспокоится о нем, но Блэк, кажется, забывает, что тот провел уже слишком много лун без него. Ремус был один так много ночей, столько раз рвал на себе кожу, а утром просыпался в полном одиночестве, чтобы аппарировать обратно в своё адское подобие комнаты. Ни боль, ни одиночество не являются для него чем-то новым. — Ты мог расщепить себя, — недоверчиво говорит Сириус. Ремус думает, что он скажет что-то еще, но как только Блэк открывает рот, колени Ремуса подгибаются, и он падает на пол. В глазах темнеет от удара при падении, он видит линии ковра перед собой. Сириус мгновенно подается вперед, чтобы подхватить его слабеющее тело. Люпин резко выдыхает, когда мужчина хватает его за руки, чтобы не дать упасть. — Плечо, — шипит он, — вывихнуто. Руки Блэка на его плечах теплые, но Люпин чувствует холодный металл его колец, когда пальцы Сириуса впиваются в его кожу, пытаясь удержать Ремуса на ногах. Одна рука обхватывает Ремуса за талию, а голова безвольно падает на плечо мужчины, позволяя увлечь тело вперед. Сириус несет его в свою комнату, и Ремус слишком устал, чтобы отказываться. Он смотрит на закрытую дверь Гарри, но острое жжение в плече заставляет его разум отключиться, прежде чем он успевает заговорить. Люпин все еще чувствует на себе действие зелья и видит размытый силуэт Сириуса, бегающего вокруг после того, как он опускает его на кровать. Ремус дрожит, лёжа на мягкой кровати, белые одеяла, обернутые вокруг него, кажутся холоднее льда. Такое ощущение, что это не его собственная кожа, так как внешний слой его мягкой плоти — всего лишь пышущая жаром оболочка, и он вздрагивает от удивления, когда жжение утихает каждый раз после чьего-то прикосновения. — Ты в порядке? — спрашивает Сириус, и гнев в его глазах сменяется страхом. Внезапно Ремус чувствует себя хуже. Он заставил Сириуса грустить. Он разозлил его и заставил испугаться. Ради чего, хочет спросить Ремус. Ради кого? — Просто устал, — шепчет Люпин. Его стошнит, если он скажет еще хоть слово. Он хватает одеяло правой рукой и натягивает его на свое тело. — С Гарри все в порядке? — Он заснул всего несколько часов назад, — говорит Сириус, осторожно прикасаясь к его раненому плечу. — Он хотел дождаться тебя. — Хороший мальчик, — произносит Ремус. Он закрывает глаза, ожидая услышать медленно удаляющиеся шаги, но его встречает полная тишина. — Иди спать, — говорит он, когда мужчина пододвигает стул к кровати. Сириус молчит, залечивая его раны. Он слегка хмурит брови от его слов, но линия его губ остается неподвижной, когда он игнорирует слабые протесты Люпина. Блэк держит его бледную, окровавленную руку в своих руках, фиксируя каждый сломанный палец и перевязывая каждый порез. Ремус не может смотреть на него. Он смотрит в потолок, и внутри него рождается чувство, более яркое и сильное, чем он когда-либо должен был себе позволить. Чувство, чувство чего-то, от чего у него почти щиплет глаза. Больно видеть, как нежно Сириус обращается с его ранами, кончики пальцев касаются его покрытой синяками кожи совсем невесомо. Блэк не торопится и не позволяет Ремусу убрать руку. Он напевает мелодию песни, которую Ремус никогда не слышал, и лечит его. Его пальцы, его ногти, его руки. Он выглядит беспечным, рассеянным и в то же время сосредоточенным, как будто может закрыть глаза и продолжить взмахивать палочкой. — Почему ты так поступаешь с собой, Лунатик? — спрашивает он через некоторое время. — Так безопаснее всего, — невнятно произносит Ремус, слова застревают у него в горле, им некуда идти. Он хотел бы, чтобы его сморил сон, прежде чем Сириус спросит еще раз. — Ты знаешь, что это неправда. — Так будет лучше для всех, — поправляет Ремус себя. — Но не для тебя, — говорит Сириус, поливая особенно большую рану бадьяном. — Я переживу. Сириус раздраженно выдыхает. — Почему ты не позволяешь мне помочь тебе? Почему ты не позволяешь нам помочь тебе? — Я не хочу, — говорит Ремус, но желчи, подступающей к его горлу, становится слишком много. Он поворачивается всем телом, отчего его раненое плечо начинает пульсировать, и его начинает рвать. Сириус тянется к ведру рядом с ним и убирает волосы с лица, когда его тошнит. Жизнь превратилась в полный цикл дежавю, думает Ремус. Это кажется таким до боли знакомым. Блэк помогает ему лечь обратно на матрас и натягивает на него одеяло, едва касаясь кожи, чтобы проверить, нет ли у него температуры. — Мы поговорим об этом позже, — говорит Сириус. Ремус хочет открыть рот и позвать его по имени, но во рту слишком сухо, чтобы произнести его имя. — Не надо, — говорит Люпин через некоторое время, — не позволяй Гарри видеть меня таким. Сириус не двигается, не моргает, Ремус чувствует, как в глазах мужчины он съеживается в постели, становится все меньше и меньше до тех пор, пока Блэк больше не может его увидеть и пока он больше не сможет его выносить. Ремус не хочет лежать в этой комнате один, отчаянно пытаясь провалиться в сон без сновидений. Он хотел бы, чтобы кто-нибудь читал ему сказки и рассказывал истории, как он это делает с Гарри. Ремус хочет больше не чувствовать себя так. Гнилым. Мертвым. — Не делай этого с собой, — снова тихо произносит Сириус. — Меня не волнует, насколько опасным ты себя считаешь. Меня не волнует, как ты выглядишь. Мне плевать на всех, кроме тебя, Лунатик. Ты. Только ты. Позволь мне помочь тебе. Позволь мне позаботиться о тебе. — Это того не стоит, — шепчет Ремус с закрытыми глазами. Комната кружится за его закрытыми веками. Он хочет, чтобы тьма поглотила его. — Не правда, — шепчет он в ответ, вытирая его лицо влажной салфеткой, голос Сириуса такой тихий, что Ремус задается вопросом, не почудилось ли ему это. — Это всегда было ради тебя. У Ремуса нет ответа, который он мог бы ему дать.***
Когда Люпин просыпается, рядом с ним стоит миска с бульоном. Должно быть, уже полдень, думает он. Солнце выглядит красивым и ярким, светя сквозь наполовину задернутые шторы. Прежде чем он успевает остановиться и подумать, Ремус заставляет себя встать с постели. Он бросает взгляд на закрытую дверь и спускает ноги с кровати, медленно вставая и опираясь на стены для поддержки. Он подходит к зеркалу на дверце шкафа и смотрит на себя, одетого только в пижамные штаны, его грудь красная, опухшая и голая. Его шрамы. У него их очень много. Ремус чувствует себя по-детски взволнованным, когда смотрит на свое отражение, осторожно двигая конечностями, как будто хочет посмотреть, сделает ли отражение то же самое. На его плече расцветает бледно-фиолетовый синяк, но он знает, что тот скоро исчезнет. Люпин видит, что больших шрамов нет. Только несколько царапин тут и там, несколько царапин на пальцах. Впервые с тех пор, как это случилось, он наклоняется ближе и осторожно касается рукой шрама на щеке. В этом месте кожа чуть бледнее. Она мерцает в мягком солнечном свете. Он выглядит по-другому, с удивлением осознает Ремус. Люпин не заметил, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел свое собственное лицо. Его волосы выглядят длиннее и ярче, чем он помнит, пряди спереди достаточно длинные, чтобы касаться его глаз. Его рука касается шрама, и где-то глубоко внутри него отзывается боль. Что-то горит, как будто горят тысячи деревьев и рушатся горы, но в то же время это напоминает ему о том, сколько жизни он вкусил и сколько пережил. Шрам напоминает Ремусу о Гарри и Сириусе, и об этом маленьком коттедже, о месте, которое он называл домом, и о том, что он сделал своей жизнью. Своей. Он смотрит на линию на своем горле и вспоминает о ребенке, который жил много лет назад. Вспоминает о Сириусе. Когда его глаза бегают по коже, животу и ребрам, Ремус чувствует, что заново переживает свою жизнь через свои шрамы. Это, говорит он себе, с четвертого курса Хогвартса, смотря на две параллельные линии рядом с его бедрами. Это от проклятия, вспоминает он, глядя на линии, пересекающие его предплечье. У Джеймса тоже был такой. Этот, думает он и почти улыбается при виде маленького шрама на своем теле, крошечного пореза на брови, от падения со стола в гостиной Гриффиндора, когда он был пьян. Ремусу это нравится, ему нравится то, что шрамы заставляют его помнить и чувствовать, ему нравится знать, что ему посчастливилось пережить это. Когда воспоминания становятся невыносимыми, Люпин возвращается в кровать, прячась под одеялом, не желая больше смотреть на свою кожу. Он осторожно пьет бульон, когда слышит приглушенные голоса снаружи. — Боюсь, ты не сможешь его сейчас увидеть, — слышит он бормотание Сириуса за дверью. — Ремус немного болен. — Я хочу его увидеть, — настаивает мальчик. Ремус приподнимается на локтях и садится на кровати. — Я проснулся, — кричит он в сторону гостиной, его голос хриплый со сна. Гарри открывает дверь и подбегает к кровати. — Иди сюда, малыш, — говорит Ремус, когда мальчик неловко останавливается перед кроватью. Гарри указывает на его руку и плечо, покрытые шелковистыми бинтами. — Все в порядке, это даже не больно. Гарри с помощью Сириуса забирается на кровать и садится рядом с мужчиной. — Вам, ребята, было весело прошлой ночью? — Мы играли, — говорит Гарри, прежде чем кивнуть, и осторожно касается его бинтов. — Ты в порядке? Он убедительно кивает головой. — Конечно. — Что случилось? — мальчик что-то бормочет, и его маленькие пальчики начинают вырисовывать круги на ладони. Ремус думал об этом в течение последнего месяца, и он решил, что Гарри был достаточно добр и мудр, чтобы услышать смягченную правду. — Ты знаешь, как Сириус становится Бродягой, верно? — спрашивает он. Гарри кивает в знак согласия. — Когда восходит полная луна, — Ремус указывает на окно, — я становлюсь, — его голос внезапно замолкает. Он кашляет, как будто это может помочь, и пытается снова. — Я становлюсь, — говорит он еще раз. Сириус смотрит ему в глаза, и когда он медленно кивает в знак подтверждения, Блэк говорит: — Лунатик становится волком, как я становлюсь Бродягой. — Большая собака, — добавляет Гарри, что заставляет Сириуса усмехнуться. — Волк причиняет тебе боль? — говорит он Ремусу, и он выглядит настолько злым, насколько может быть злым малыш. — Он не специально, — говорит Сириус, прислоняясь к дверному проему. — Плохой пёсик, — произносит Гарри сквозь стиснутые зубы, выглядя так, словно он пытается разглядеть волка внутри Ремуса. — Действительно плохой пес, — соглашается Ремус с искренней улыбкой и крепче обнимает мальчика, наконец-то чувствуя себя непринужденно. Плохой, очень плохой пёсик.