Father, father, where are you going O do not walk so fast. Speak father, speak to your little boy Or else I shall be lost, The night was dark no father was there The child was wet with dew. The mire was deep, & the child did weep And away the vapor flew. Отче, отче, где ты родимый? Чадо не покидай! Молви, о молви словечко сыну, Сбиться с пути не дай! Бредёт дитя в ночи без отца И горько слёзы льёт, Роса холодна, и встаёт, как стена, Испарина от болот. (Уильям Блэйк, Потерянный малыш, в переводе Д. Смирнова-Садовского)
***
Той ночью Ремус чувствовал себя таким уставшим, что он спал так, как не спал месяцы до этого, будто его тело отключилось от истощения. Когда он ложится на диван, то накрывает мягкой рукой свои глаза, пытаясь остановить слезы и поток мыслей нежным касанием. Люпин испуганно просыпается несколько раз за ночь, но снова быстро проваливается в сон. Каждый раз, когда он просыпается, его глаза с волнением оглядывают комнату, ища силуэт спящего мужчины в соседней комнате. Его тело слегка болит, болезненность от трансформации оседает на его конечностях. Глубоко внутри он неистово желает увидеть тень мужчины, увидеть его кудрявые локоны и даже темные круги под глазами. Ремус хочет увидеть его и убедиться, что он здесь, жив и с ним. Каждый раз он закрывает глаза в страхе. Утром он просыпается от сладкого запаха еды. Люпин с удивлением оглядывается, пытаясь понять, снился ли ему завтрак. Он выпрямляется на диване, растягивая затекшие мышцы, когда Сириус выходит из кухни, неся в руках три тарелки. — Доброе утро, — говорит Блэк тихо, его улыбка боязливая, будто вот-вот сломается. Почти как будто вместе с этим сломается и Ремус. — Привет, — произносит он в ответ, голос хриплый ото сна. Их взгляды встречаются, совсем ненадолго, а потом расходятся в разные стороны. Если он будет смотреть на мужчину слишком долго, то увидит его, без масок и прочного щита, и тогда Ремус не сможет это проигнорировать. Люпин медленно встает и идет в комнату Гарри, и мальчик открывает дверь в ту же секунду, как он стучит. — Доброе утро, — говорит он, когда мальчик наклоняется вбок, чтобы обнять его за ногу своими маленькими ручками. — Ты хорошо спал? — спрашивает Люпин, поправляя волосы ребенка. Они топорщатся на затылке, спадая на шею колючими густыми волнами. Они чуть более послушные, чем волосы Джеймса, думает Ремус, но по утрам Гарри все равно напоминает крошечного льва. — Да, — сонно отвечает мальчик и продолжает рассказывать свой сон о сахарных облаках и странных огнях, мерцающих вокруг. Они садятся за стол, пока Сириус разливает чай. Его руки трясутся так сильно, что несколько капель проливаются на стол, которые он быстро вытирает, пока Ремус пытается отвести взгляд от его пальцев. Во время еды Гарри выглядит одинаково умиротворенным и беспокойным. Увидев, как его брови нахмурились, а лицо побледнело, Ремус наклоняется к мальчику поближе и кладет себе на тарелку еще одну сосиску. — Что-то не так? Гарри подзывает его и шепчет на ухо: — Он собирается уйти? — Ты хочешь, чтобы он остался? Гарри бросает быстрый взгляд через стол и быстро кивает. — Почему бы тебе не спросить его самому? Гарри на секунду выглядит обеспокоенным, как будто собирается отказаться, но он сглатывает ком в горле и оборачивается к Сириусу. — Ты останешься здесь? — Если ты не против, — говорит Блэк, и его глаза перемещаются между двумя фигурами, которые смотрят на него с робким любопытством, — то да. После завтрака Сириус уходит, обещая Гарри вернуться через несколько часов. Он говорит, что ему нужно забрать кое-какие вещи из своего дома, что наполняет Ремуса странным чувством зависти. Он часто забывает, что Сириус продолжал жить все эти годы. Такое ощущение, что Люпина не существовало со дня смерти Поттеров, и ожил он несколько несчастных дней назад. Они жили вместе на протяжении всего Хогвартса и большую часть войны, пока Ремуса не отправили на миссию. Он смутно помнит, как они говорили о совместной жизни после войны, как они думали, что это будет правильно. В течение многих лет они были настолько гармоничны и совместимы друг с другом, что не могли придумать ничего лучшего. Теперь, легкое напряжение в его животе заставляет его чувствовать себя так, будто он собирается жить с незнакомцем.***
Несколько дней назад Ремус отправил сову Молли Уизли, спрашивая, может ли она привести Рона, чтобы он мог встретиться с Гарри. Молли ответила через некоторое время, дав свое согласие. Ремус знает, что Гарри встревожен, но он также знает, что мальчику нужно проводить время с кем-то своего возраста, что ему нужно научиться общаться с людьми, и Люпин слишком волнуется, чтобы позволить Гарри общаться с магловскими детьми из близлежащих деревень. Гарри должен научиться получать удовольствие от общения с кем-то, кто не является так и не выросшим до конца двадцатипятилетним парнем, которому приходится вытирать глаза каждый раз, когда он видит улыбку мальчика, потому что тот так похож на Джеймса. Тем не менее, когда Гарри выбирает себе одежду на день, у него прямо-таки слезятся глаза от раздражения. — Я не хочу, — шепчет он Ремусу, который пытается заставить его надеть джемпер. Мальчик упирает руки в бока, отказываясь позволить мужчине одеть его. — Я знаю, Рон тебе понравится, — говорит Ремус, — я тоже буду там. Гарри пожимает плечами, отказываясь надевать джемпер. — Это было бы как Сохатый и Бродяга, — вновь пытается Люпин с отчаянным вздохом. — Ты мог бы рассказать ему их истории. Малыш позволяет ему надеть джемпер, но все равно выглядит так, будто вот-вот сломается, если Люпин произнесет еще хоть слово, и Ремус начинает подумывать о том, чтобы закрыть двери и задернуть шторы, чтобы обмануть Уизли, заставив их думать, что в доме никто не живет. Может быть, Гарри прав, и он не должен принуждать его. Ремус делает глубокий вдох, собирается с духом и ведет Гарри через дом, бормоча слова ободрения. — Тебе будет так весело, — говорит он в последний раз и искренне надеется, что в его словах есть хоть доля правды. Они выходят на улицу и приветствуют Артура и Рона. Рон — один из самых гиперактивных и жизнерадостных детей, которых Ремус когда-либо видел, и он вовлекает Гарри в игру с ним за считанные секунды. Шаги Гарри немного неохотные, а голос слабый, но вскоре он теряется в бесконечной болтовне Рона. Артур с улыбкой аппарирует, сказав, что придет за сыном через несколько часов. Ремус слишком взволнован, чтобы выпускать мальчиков из виду, поэтому он выносит стул на крыльцо, где они с криками носятся друг за другом. По мере того, как напряжение в плечах Гарри спадает, а лицо приобретает румянец, мальчик начинает выглядеть по-настоящему счастливым, что постепенно ослабляет боль в груди. Небо серое, Люпин читает, поедая печенье Молли с чашкой обжигающе горячего чая, и иногда ловит себя на том, что наблюдает, как дети радостно хихикают, пока Артур вновь не приходит. Оба мальчика расстроены, так как Рону внезапно нужно вернуться домой, но Уизли и Люпин обещают позволить им увидеться как можно скорее. От всей этой беготни и криков Гарри раскраснелся и устал, поэтому он сворачивается калачиком на груди Ремуса, как только они заходят внутрь и садятся на диван. — У Рона пять братьев и сестра, — говорит он Ремусу. — У тебя есть братья или сестры? — Нет, — отвечает Люпин, — я единственный ребенок в семье. — А я единственный ребенок в семье? — спрашивает Гарри. — Да, — отвечает Ремус, и слова обжигают его язык, когда он видит, как лицо мальчика тускнеет. В такие моменты, как этот, он изо всех сил пытается решить, какова его роль в жизни ребенка. Люпин чувствует себя матерью, когда купает его, он чувствует себя отцом, когда кормит его и укладывает в постель. Ремус чувствует, что готов умереть за него, не моргнув глазом. Когда-то давно, много-много лет назад, он думал, что будет дядей Ремусом для мальчика, который время от времени приносил бы ему книги и игрушки, но теперь он думает, что уже слишком поздно. Ремус думает, что, возможно, он мог бы быть старшим братом, если Гарри этого захочет, но в его жизни так много пустых мест, что Люпин не знает, какое из них он должен заполнить. — Некоторые друзья лучше, чем братья и сестры, — говорит он. — Вот увидишь. — Малыш только кивает, прежде чем заснуть у него на груди. Ремус берет книгу, пытаясь развлечь свой разум, но его глаза путаются в словах, а руки машинально гладят Гарри по спине, обнимая его, как будто он никогда его не отпустит.***
Сириус приходит перед обедом со спортивной сумкой в одной руке и пушистым черным котом в другой. — Я не мог оставить ее одну, — тихо говорит Блэк, указывая на кошку, свернувшуюся калачиком у него на руках. Гарри так рад, что в доме теперь есть кот, что Ремус даже не отвечает, только пожимает плечами. Кошка мяукает, элегантно потягивается, гуляет по дому и позволяет Гарри играть с ее мягкими лапами. — Как ее зовут? — спрашивает Ремус через некоторое время. Гарри сидит на полу с кошкой, свернувшейся у его ног, и медленно гладит ее по голове, пока он с Блэком наблюдает за ними из-за обеденного стола. — Мот, — отвечает Сириус с улыбкой, — Бегемот, — и Ремус поднимает голову к потолку, пытаясь скрыть выступившие слезы.***
Ремус просыпается посреди ночи от тихого детского крика. Через секунду голос замолкает. Люпин не думает, когда с трудом поднимается на ноги и слепо бежит в комнату Гарри с палочкой в руке. Впервые за несколько дней он не думает ни о чем, кроме тревожных звоночков в своей голове. Его глаза едва открываются, но он, словно на автопилоте, бежит в свою старую комнату посреди ночи. — Гарри, это я, — говорит он слабым голосом, открывая дверь. Как только Ремус открывает дверь, рядом с ним появляется Сириус, черные кудри растрепаны после сна, а глаза тревожно широко открыты. — Подожди здесь, — тихо говорит Ремус, прежде чем войти в комнату. Сириус открывает рот, чтобы возразить, но дверь, закрывшаяся прямо перед ним, не дает сказать ни слова. Ремус включает свет, но ребенка нигде не видно. Рефлекторно он приседает на пол и обнаруживает маленькую фигурку Гарри, прячущуюся под кроватью, как тот иногда делает, и Люпину кажется, что они вернулись к первому дню. — Гарри, — тихо говорит он, — я здесь. Гарри качает головой и снова всхлипывает. Он сжимает в руках плюшевого мишку, как будто от этого зависит его жизнь. Каждый тихий звук и каждый прерывистый вздох, исходящий от ребенка, разрывает Ремуса на части, напоминая ему, насколько он бесполезен и ужасен. Он снова чувствует безнадежность, уверенный, что уже слишком поздно. Слишком поздно помогать Гарри. Уже слишком поздно делать его счастливым. Слишком поздно, чтобы что-то исправлять. — Все в порядке, малыш, теперь ты в безопасности, — отчаянно пытается Ремус, паника подступает к его горлу. Гарри снова яростно качает головой. — Пожалуйста, выходи, Гарри, — шепчет мужчина. Тот отказывается, и его плач становится громче. — Можно я тогда подойду к тебе поближе? Он не отвечает, но Ремус медленно заползает под кровать. Его высокое и долговязое тело согнуто под странным углом, пытаясь вписаться в небольшую щель. Когда его тело полностью оказывается под кроватью, Гарри бросается вперед к груди Ремуса. Его так сильно трясет, что Ремус обхватывает голову рукой, следя, чтобы он не ударился о перегородки кровати, сотрясаясь от рыданий. Люпин задается вопросом, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этому, видя Гарри в таком состоянии. Он не хочет к этому привыкать. Ремус бы переживал свои худшие кошмары каждую ночь своей оставшейся жизни, если бы это означало, что Гарри сможет хорошо выспаться хотя бы раз. Он с болью вспоминает Сириуса, шрамы на его руках и его кошмары, его кошмары о семье и о годах, которые были потеряны из-за этих ужасных людей. Ремус всегда чувствовал, что тогда сделал недостаточно, чтобы помочь Сириусу. Люпин не ворвался в его дом и не изуродовал лицо Вальбурги Блэк когтями. Он не загнал Ориона Блэка в угол, как представлял себе миллион раз, и он позволил Сириусу страдать там. Теперь Гарри плачет в его объятиях с той же болью и тоской, и Ремусу кажется, что он разрушил бы ради него весь мир, и этого все равно было бы недостаточно. Ремус выползает из-под кровати, держа Гарри на руках. Он кричит и пинается, когда Ремус вылезает, и отчаяние настолько велико, что Ремусу кажется, будто оно разрывает его надвое. — Нет, — кричит Гарри, когда его ноги бьют по воздуху, вырываясь из сильных рук мужчины. — Пожалуйста, пожалуйста, Гарри, — умоляет он, — посмотри на меня. Ты в безопасности. Я здесь. Ты в безопасности. Никто не сможет добраться до тебя здесь. В его сознании довольно много воспоминаний, которые становятся ночными кошмарами. Гарри думает о Дурслях, просыпается посреди ночи, с мыслями, что он все еще в их доме. Он думает о своем двоюродном брате и о том, как бы тот его ударил. Гарри думает и о других вещах. Он думает о той ночи. В одну из таких ночей Гарри вкратце рассказал ему о своем кошмаре. Он видит зеленый свет, и на полу лежит тело, много вспышек и криков, кто-то говорит. Затем Гарри произносит «уф», потирая красный шрам на прикрытом волосами лбу. Ремус предполагает, что это ночь на 31 октября, но он не понимает, насколько отчетливо Гарри мог вспомнить тот день. Ему едва исполнился год. Люпин предполагает, что магия, магия, достаточно сильная, чтобы убить двух самых могущественных волшебников их поколений и убить его, оставляет след. — Мама ушла, — шепчет мальчик, — папа тоже ушел. — Я знаю, малыш, — отвечает Ремус, раскачиваясь взад-вперед, пытаясь успокоить его. Гарри не выглядит более умиротворенным, но он так устал от всех этих содроганий и криков, что его тело обмякло в руках Ремуса. Его лицо лишено всякого цвета, и он выглядит младше, чем есть на самом деле, с глазами лани и надутыми губами. Его глаза выглядят старше, старше, чем должны быть, и Ремус думает, что сделает все, что в его силах, чтобы они снова засияли светом. — Мне так жаль, — говорит Ремус, когда больше ничего не остается. Ему так жаль, глубоко жаль, что смерть забрала Лили и Джеймса раньше него. Ему так жаль, что они пережили войну и провели последние дни и мгновения своей жизни в страхе и отчаянии. Ему так жаль, что Гарри помнит это, помнит тот день, когда они ушли. Ему так мучительно жаль, что Гарри никогда не увидит, какой очаровательной и милой была Лили и как сильно он похож на Джеймса. Ему так жаль, просто так безумно и бесповоротно жаль. — Прости, — бормочет Ремус еще раз, но боль от этого не становится меньше. — У тебя есть я, — говорит он, и ему хочется рассмеяться над собственными словами. Вместо любящих родителей у тебя есть чудовище. У тебя есть я, разочарование и живой кошмар вместо Лили и Джеймса. «У тебя есть я, кровавый монстр, вместо твоей матери, которая пела бы тебе колыбельные, и твоего отца, который учил бы тебя квиддичу», - думает он, но ничего не говорит. Ремус будет ими для Гарри. Он будет ими, его родителями и многим другим. Он будет любить его так, что хватит на целую армию, и воспитает как короля. Мальчик будет делать все, что сделал бы любой другой ребенок, и будет счастливее их всех. Он будет жить, и жить, и жить, и наслаждаться пробуждением каждый день. Ремус не знает никаких колыбельных, но он мог бы выучить их, думает мужчина, например, так же, как он читает сказки, чтобы рассказать малышу на ночь. Ремус не может быть Лили и Джеймсом, но он может быть скалой, на которую можно опереться. Может быть, Сириус научит его летать на метле, а Люпин научится печь праздничные торты. Он не может быть ими, Мерлин знает, что не может, но он может постараться изо всех сил. — У тебя есть мы, — повторяет Ремус, — у тебя есть я, Сириус, Молли, Рон и мисс Фигг. У тебя есть мы и многие другие, — шепчет он. — Я всегда буду здесь, Гарри, — говорит Люпин, и это правда. Он обманет смерть и пройдет через врата ада, если понадобится, но он будет рядом с ребенком. — Здесь с тобой Лунатик, Бродяга и Бегемот, — говорит Ремус еще раз и кладет ему руку на сердце. — Сохатый и Лили тоже всегда будут здесь. Мальчик медленно кивает. — Я люблю тебя, Рем, — говорит Гарри впервые, и Ремус шмыгает носом, вытирая глаза. — Я тоже тебя люблю, — шепчет мужчина, понимая, как сильно скучал по этим словам, слетающим с его языка. Люпин тихо выходит из комнаты после того, как мальчик засыпает, и чувствует себя на десять лет старше, чем когда вошел. Он уже собирается на цыпочках подкрасться к дивану и рухнуть, когда замечает Сириуса, сидящего рядом с дверью и выглядящего несчастным. Со вздохом он догадывается, что сейчас самое время поговорить. — Я поставлю чайник, — шепчет он. Сириус кивает и идет в свою комнату, а Ремус направляется на кухню. Он заваривает чай вручную, когда понимает, что забыл свою палочку в комнате Гарри. Сириус появляется позади него со своей кожаной курткой через несколько минут. Они выходят и садятся на деревянный пол крыльца. Сириус молча протягивает ему куртку, когда холодный ночной ветерок заставляет его дрожать. Он надевает куртку. Блэк берет маленький чайник и трясущимися руками наливает им чай. Ремус не может отвести от них глаз. На пальцах, как всегда, несколько золотых колец. Люпин думает, что одно из них подарил Джеймс. Ремус смутно помнит, как однажды Сириусу подарили фамильный перстень Блэков, замысловатое серебряное кольцо с блестящим рубином посередине. Он отказался его носить. Только золотые кольца. Ремус смотрит на пальцы мужчины, целые и невредимые, длинные и сильные в лунном свете. Длинные, изящные пальцы, дрожащие, когда они обхватывают чайную чашку. Тем не менее, выглядит как настоящая рука, рука человека и рука джентльмена, в отличие от его собственных когтей. Его изуродованные, обезображенные руки, белые и красные от всех этих шрамов. На его пальцах хорошо бы смотрелось серебро, думает Ремус, в отличие от моих. Его пальцы не превратятся в пепел и тлеющие угли, бледная кожа будет сиять в отблесках серебра. — У тебя трясутся руки, — тихо говорит Ремус наконец. Его голос хрипит в попытке удержаться от слез. Сириус прячет ладони между колен, пытаясь унять дрожь. — Подарок после трех месяцев в Азкабане, — медленно произносит он, как будто произнесение этого слова причиняет ему боль. — Мне жаль, — бормочет Ремус. — Мне тоже. Некоторое время они пьют чай в тишине, пока Ремус искоса наблюдает за Сириусом, пока выражение его лица не становится таким, как будто он больше не может держать это в себе. — Что, — заикается Блэк, — что не так с Гарри? Ремус чувствует, как его охватывает странное желание защитить, и он хочет ничего не говорить, но он знает, что больше не может убегать от этого разговора. — Кое-что, — говорит Ремус наконец, — многое. — Ему снятся кошмары, — уточняет Сириус. — Он знает, — повторяет Люпин. — Гарри помнит ту ночь. В ту ночь. Он помнит Лили и Джеймса... Ремус останавливается, чтобы сделать прерывистый вдох. Он пытается сказать это еще раз, но его разум отказывается. — Ему снятся кошмары о той ночи, — говорит Люпин наконец, — о той ночи, а иногда и о Дурслях. — Дурсли? — недоверчиво переспрашивает Сириус. — Почему ему снятся кошмары о Дурслях? Ремус ненавидит то, что ему, а не кому-то другому, приходится вести этот разговор. Он ненавидит, что ему придется рассказать и наблюдать за тем, как лицо Блэка искажается от боли и шока, и Люпин ненавидит, что увидит разочарование на его лице, когда Сириус поймет, что Ремус позволил этому случиться. — Они плохо с ним обращались, — в отчаянии говорит Люпин. Несмотря ни на что, ему нужно рассказать об этом. Ему нужен кто-то еще, кто бы знал, и кто-то еще, кто бы помог ему. Он чувствует себя таким одиноким и таким бесполезным, ему нужен кто-то еще, чтобы быть рядом, для Гарри и для него. — Они действительно плохо обращались с ним. Они, — Ремус пытается говорить сквозь напряжение, нарастающее в его горле, — они били его. Ему кажется, что он идет босиком по битому стеклу, когда украдкой бросает взгляд на пораженное лицо Сириуса. Хуже всего то, что он выглядит сломленным, и Ремус знает, что Блэк понимает прошлое ребенка лучше, чем он. Сириус прошел через это, через ту же борьбу и ту же боль, и теперь ему приходится наблюдать, как через это проходит крошечный мальчик, которого он поклялся защищать ценой своей жизни. — Дамблдор сказал мне, что с ним все в порядке, — недоверчиво говорит Сириус. — Он сказал мне, что с ним все в порядке, и что Гарри счастлив. — Я знаю, — шепчет Ремус, когда понимает, что им сказали одну и ту же ложь. — Я тоже не знал. — Что еще? Ремус говорит о еде и домашних делах так много, как ему позволяет его хриплый голос. Он сам не знает всех подробностей, Гарри отказывается говорить об этом, но он рассказывает все, что знает. Сириус некоторое время молчит, что разрывает Ремуса на части. Он не может этого вынести, он не может вынести, чтобы еще один человек ненавидел его. — Прости, — выпаливает Люпин в отчаянии. — Прости, Сириус, я не мог найти его раньше. — Я его крестный отец, — говорит Блэк с ошеломленным выражением лица. Он больше разговаривает сам с собой, чем с Ремусом. — Я должен был что-то сделать. — Как ты мог что-то сделать? — бормочет он. Они ничего не говорят, глядя в темноту. Ночь медленно превращается в утро, когда первые лучи солнца танцуют на деревьях за заборами. Им нужно слишком многое переварить, прежде чем они снова смогут заговорить. Внезапно, наблюдая за мерцанием лучей на утренней росе, Ремус вспоминает, что забыл послать Патронуса в комнату Гарри. Он всегда посылает Патронуса после его кошмаров, чтобы убедиться, что кто-то присматривает за Гарри, пока тот спит. Ремус шепчет: — Черт, — лихорадочно ищет свою палочку в карманах, но вспоминает, что оставил ее в комнате Гарри. — Что не так? — спрашивает Сириус, внезапно встревоженный. — Ты можешь, — говорит Ремус смущенно и замолкает. — Ты можешь послать Патронуса в комнату Гарри? Я не могу найти свою палочку. — Не могу, — шепчет мужчина, и Ремус ошеломлен ответом. Сириус ненавидит меня, думает он. Он ненавидит меня так сильно, что даже не хочет помогать Гарри, и Ремус чувствует, как в груди поднимается тревога. Его разум затуманивается, и он может думать только о том, сколько ненависти может вынести его хрупкий разум. Прежде чем Люпин успевает пробормотать ответ, Сириус шепчет: — Я больше не могу вызывать Патронуса, Ремус. — Что? — После Азкабана, Лили и Джеймса. Я не могу, — Блэк в отчаянии замолкает на секунду, — я не могу этого сделать. Сириус выглядит таким отчаявшимся и грустным, глядя на Ремуса своими усталыми глазами. Он не похож на ребенка, который разыгрывал своих профессоров на отработках. Он не похож на мальчика, который заставлял Люпина танцевать в Гриффиндорской башне, и он больше не похож на себя. Теперь он похож на Ремуса, Ремуса-оболочку. Впервые Сириус выглядит опустошенным, и Ремус понимает, как агония не подходит его искусным чертам лица. Сириус так похож на него, что смотреть в его измученные глаза — все равно что смотреть в зеркало. — Я, — заикается Люпин, но не может найти других слов, чтобы продолжить. Затем он смотрит на оболочку перед собой, оболочку человека, который раньше держал его, когда он плакал от боли на полу Визжащей Хижины, и который принимал на себя дюжину проклятий за Люпина во многих миссиях Ордена. Ремус смотрит на него и обнимает его так, как они делали, когда были маленькими. Он чувствует себя сильнее и больше, чем есть на самом деле, как будто его руки действительно могут остановить боль и защитить от зла окружающего мира. Они стоят там, обняв друг друга, неподвижные, как статуи, деля на двоих свое тепло, боль и существование. Ремус в какой-то момент думает, что дыра в его груди больше не болит так сильно.