Unforgettable

      (Loic Nottet, Raphaella — Wolves)       — Хен, я, кажется, понял, что со мной происходит, — задумчиво бурчит Джисон, выпятив губы и залипнув в экран смартфона. Минхо смотрит на него скептически, но улыбается и замирает в пороге дверей.       — Ну?       — У меня филофобия, — заявляет он с уверенностью врача, и высоко хихикает, шмыгая носом и бегая глазами по строчкам, — Боязнь влюбиться или иметь романтическую привязанность к другому человеку, — он зачитывает первую ссылку гугла, кивая со знанием дела, даже не замечая.       Не замечая ничего, он только бубнит себе под нос, что это определенно про него.       Минхо тоже не замечает. Не замечает, но чувствует, как теряет краски его до этого яркое лицо. Как он скрывается в кухне, намереваясь вложить остатки от остатков сил в готовку.       — Я пойду прогуляюсь с тем парнем из тиндера! — кричит Джисон минутами позже и уже звенит кожаной курткой алого цвета с миллионом заклепок, — Он немного нудный, но у него симпатичное личико, — с усмешкой сообщает он, а Минхо ничего не отвечает, потому что знает — ответ и не нужен. Джисон уже в своем собственном мире из бабочек, иллюзий и прочего фантазийного дерьма, которое хочется растоптать.       Хлопает дверь.       Оставшись один, Минхо включает плейлист дня, но из колонки доносится сплошь заунывная хрень, которая подходит конченной драме или мело-. Может быть, это он конченный? Потому что он без остановки кромсает мясо ножом под грустную музыку, пока его друг детства снова пробивается в чужие сердца и постели?       Уже успев нагреть свою и заскучать в ней.       Минхо не замечает, как шмыгает носом. От резки едкого лука. Плевать, что лука нет ни в рецепте, ни на столе. Это все — лук. Даже если он лежит в холодильнике.       В отличие от Джисона, который шмыгал носом, потому что простыл в слишком легкой одежде, Минхо не был осведомлен о причинах своего расклеенного состояния. Вернее, был, но не хотел об этом думать. Вернее, думал, но все еще не хотел. Он вообще ничего не хотел — больше.       Джисона сломала Италия, Франция, Малайзия, Америка. Даже если в первом, втором и четвертом он был только в качестве онлайн-визитера, смотревшего шоу про путешествия. Минхо не знает, что, но что-то определенно превратило миленького Джисони в беспощадного монстра, стирающего его в порошок каждой улыбкой. С Джисоном что-то было не так. И Минхо как никогда хотелось не просто стать филофобом, но просто не знать никаких чувств.       Не помнить, как они, выпившие, долго целовались на пороге дома, насквозь мокрые от промозглого дождя, потому что начали еще возле подъезда в многоквартирку и обморозили все пальцы, которыми держали подбородки и скулы. Не помнить, как покрасневший Джисон в душном воздухе маленькой комнаты, уже совсем трезвый, несколькими неделями позже дрожал и не затыкался со своим тупым «хен», пока хен расстегивал его рубашку, чтобы не порвать пуговицы. Не помнить, как идеально Его ногти впивались в широкую спину и снимали верхний слой кожи. Не помнить, какой он на вкус. Не помнить, как эти темные живые глаза умеют смотреть, когда ты ласкаешь его на метр ниже. Не помнить, какой ломанной становится интонация и как расщипляется на гласных голос, пробирающий самую душу. Не помнить, как горячо и узко внутри, когда поверх твоей талии обнимают сухие мускулистые бедра, а о фактурный выдающийся нос разбиваются тихие, затем громкие стоны. Не помнить, какими жесткими бывают эти губы, изрисовывающие синяками плечи. Не помнить, как Он напружинивается и перестает дышать за мгновение до оргазма. Не помнить, как Он долго и трепетно обнимает горячими руками, когда все замирает, и в комнате совсем нечем дышать.       Нож с грохотом летит в раковину, широкие ладони глухим ударом опускаются на доску с недорезанным мясом, и Минхо шмыгается носом так громко, зажмурив глаза, что становится физически больно — прямо там, в грудной клетке.       Никогда не помнить, как красиво полосы рыжего рассветного солнца украшают его прикрытые глаза с трепещущими ресницами. Никогда не помнить, как солью горчит его кожа, когда все уже произошло. Никогда не помнить, как изо рта рвалось, но так и не вырвалось глупое признание.       Сползая вниз и приседая на корточки, Минхо сжимает кулаки и всхлипывает так. В пропасть, разверзшуюся в груди, проваливается он сам. И больше не может справиться с этим.       Этот Джисон… этот глупый, вечно живой и невыносимый Джисон.       «Хен, все ведь по-прежнему?», — спрашивает Хан наутро, когда они разлепляют заспанные глаза, так и не покинув джисоновой спальни. Не говоря ничего, вдохнувший было Минхо только кивает, совершенно забыв про выдох. С тех пор он больше никогда не заходил в эту комнату.       «Я знал, что ты лучший», — с улыбкой, Джисон падает на него с объятиями, а Минхо хочется в душ, и чтобы его не трогали. В особенности — тот, кто звал его всю ночь до утра.       На удивление, Джисон быстро чувствует что-то абстрактное и отлепляется от него, посчитав такие объятия достаточными. Ли благодарен. Благодарен за то, что больше не будет чувствовать этого унижения перед самим собой.       О, Минхо-я. Как же ты влип.       «Да, дружище, ты влип», — кивает незадачливо Чан, когда однажды Минхо придумывает историю про парня из тиндера, с которым все зашло далеко, но вышло — ему же вышло — таким боком, что хочется лезть в петлю. Конечно, он не говорит, что речь о Джисоне.       Чан понимающе кивает, даже дает пару дельных советов. И, конечно, не говорит, что все слизано со своего опыта. Конечно, не говорит, что его новый сосед, Со Чанбин, не идет ни в какое сравнение с Ян Чонином, который не пишет ему уже третий месяц и будто пропал.       У Чонина все хорошо.       Это ведь не он наделал ошибок, растеряв остатки хрупко-стеклянной дружбы. Чонин ведь не Чан. Чонин ведь не признавался в любви своему маленькому любимому хлебушку-макнэ. Конечно, нет. Это сделал Бан Кристофер Чан. И потерял его. А потом его потеряли все, кроме Минхо. Чонин неожиданно для всех прервал все контакты и перестал объявляться на общих тусовках. И только Чанбин знал, что у Чана был годовой запас снотворного и онлайн-сессии с психологом, на которого, если честно, проще было забить болт размером с пизанскую башню, потому что он помогал только в одном — в процессе исчезновения денег с банковского счета, но больше ни в чем.       Но это все было совершенно неважно. Важно было то, что, кажется, Джисон не признавал само существование любви, а Минхо был ужасно влюблен. Важно было то, что они по глупости решили просто заняться сексом, и Джисону понравилось, а Минхо погряз в своей любви так, что готов был прожарить себя вместо говядины на ужин. Важно было то, что Джисон ходил на свидания с парнями из тиндера, а Минхо ревел, уткнувшись головой в ящики кухонного гарнитура.       — Хен! — Ли слышит встревоженный голос и грохот валящихся на пол ботинок Хана будто сквозь пелену, — Хен, что случилось?!       Джисон падает на колени прямо рядом, за ним, замечая шинкованное мясо и грязный нож в мойке. Минхо корит себя за несдержанность, но не может остановиться и снова всхлипывает, пока жгучие слезы разъедают глаза.       — Хен, ты порезался? — обнимая со спины со всей своей теплой мягкостью, Джисон прижимается щекой между чужих лопаток, и сидит прямо так, на полу, покачивая обнятого им Минхо, которому становится еще более мерзко, от того, что он не может вытолкать этого мелкого идиота за двери и съехать от него к черту на рога, чтобы сохранить остатки своей души целыми.       — Может, бинты, хен? — шепчет в его спину Джисон, растирая чужие плечи, но Минхо только отрицательно качает головой, прижатой к гарнитурным ящикам с кухонной утварью. Его руки совершенно целы.       Как жаль, что он не оказался этим парнем из тиндера, на свидание с которым Джисон, кажется, опаздывал, потому что, наверное, забыл бумажник или телефон и потому вернулся домой. Может быть, хотя бы тогда у него был хоть какой-нибудь шанс?       — Хен, ну чего ты… — вздыхая, уже совсем тихо и медово мурлычет Джисон, разворачивая старшего, опустившегося на колени, и прижимая его голову к своей груди. Минхо хватается за его мокрую от дождя куртку, как за спасительную соломинку и замирает вот так, абсолютно поверженный.       Абсолютно проигравший себе.