Unforgettable

      — Ты меня слышишь?              Со вздохом Чан резко откидывается на спинку компьютерного кресла и прикладывает пальцы к переносице, растирая ее. Сколько часов он просидел за работой, если Чонин уже стучался в его дверь?              — Чани-хен, ты слышишь меня? — вопрос повторился. Это была их традиция. Чонин знал, что, если темноволосый парень работает, его не нужно беспокоить, пока дверь не будет открыта. Пусть, он все еще не был жильцом крутых апартаментов Бан Кристофер Чана, правила жизни он знал наизусть. И из-за того, что Крис работал дома, от этой чертовой работы не было никакого спасения.              Превозмогая желание растечься по стулу, брюнет поднялся из-за стола и быстрыми шагами достигает двери. Щелчок опускающейся ручки, и Чонин оказывается внутри просторной комнаты, где были панорамные окна.              — Решил забыть про меня? — улыбаясь, поддевает Ян, на что старший только улыбается и качает головой, потягиваясь от долгого положения сидя. Затекала спина и ноги, но он почти что привык обрабатывать дорожки по несколько часов к ряду.              — Немного потерял счет времени за работой, — качает головой брюнет. Чонин кивает, едва заметно улыбаясь. Это было привычно — они оба привыкли. В этом не было ничего особенного — только ощущение чего-то типичного.              — Смогу остаться до утра, — Чан слышит, уже отвернувшись к ноутбуку, чтобы выключить его на остаток сегодняшнего вечера. Перед глазами мелькают бесконечные высокие огни высоток, которые он видел каждый день через панорамные окна своих апартаментов.              Сколько они с Нинни были знакомы? Лет пять, может быть, больше? Из них — год счастливых отношений. Наверное, был резон съехаться, и Крис обещает себе обсудить это вместе со своим светловолосым мальчишкой, который в очередной раз сообщает ему, что переночует в квартире бойфренда.              (Rihanna — Desperado)       Конечно, Чонин решает, что недостаточно одной только фразы. Когда Чан решает избавиться от пары пуговиц в воротничке свободной белой рубашки, чужие руки с черным маникюром накрывают его собственные ладони. К спине прижимается чуть менее крепкая чем у него грудь.              — Я думал, это моя работа, хен, — Чан безошибочно угадывает по голосу и быстрому пульсу. Сегодня кому-то не терпится заполнить таймлайн до утра.              — Чонини куда-то торопится? — улыбаясь, Чан нахмуривается, но позволяет расстегнуть пуговицу за пуговицей — на ощупь.              — А Чани-хен не хочет поторопиться? — короткий игривый выдох ударяется об ухо, которого тут же касаются губы, сбивая с мыслей об остатках работы.              Ян Чонин был юным, максималистичным, пылким и нередко брал инициативу в свои наманикюренные пальцы. Они были одного роста и схожей комплекции, имели схожие пристрастия и привычки в некоторых делах.              До Чонина у Бана был много кто. Он никогда не был затворником, не вел аскетичный образ жизни, не считал нужным искать один раз на всю жизнь. До Чонина у Бан Чана было много. Но только Чонин смог зайти так далеко — в рамках норм и понятий Бан Кристофер Чана. В его жизнь. В его душу. В его дом и его постель на постоянной основе. В его сердце — на вечность. Хотелось бы, чтобы так было всегда.              Они падают на постель, оставляя за ее пределами буквально всю одежду старшего, темный крупно связанный свитер брюнета и его джинсы. Светловолосый Ян за год научился раздевать их на скорость.              Сегодня у Чонина было явно импульсивное настроение: сегодня он напирал так, что спирало дыхание. Чан просто не успевал отвечать на все, что делал светловолосый мальчишка. Его губы перемещались вдвое быстрее, чем руки, он был буквально везде, и впервые в жизни Чан поймался на мысли, что он просто не может успеть. Потому что вдруг он со всем миром в довесок становится таким медленным по сравнению с невозможно сюрреалистичным и быстрым Чонином.              Сидя верхом, быстро поднимая и опуская грудь в частом дыхании, Нин целует брюнета, звонко усмехаясь, когда сильные пальцы сжимаются на его талии, оставляя розовые полосы на коже. Но сегодня не хочется бешено.              Сегодня все совершенно иначе.              Чан измотан работой, и Чонин не хочет показаться излишне требовательным. Кажется, сегодня один из тех вечеров, когда Чану стоит немного отдохнуть. Но Чонин выбирает совсем другой способ отдыха.              Поэтому, не успевая за нахальным мальчишкой, Бан гнется в спине, когда чужой проворный язык расчерчивает клетку фактурного пресса, заработанного годами тренировок, поэтому он тихо стонет в унисон с младшим, когда чувствует жар и влагу горячего рта. У Чонина бесконечно длинный язык, бесконечно мягкие губы, бесконечно жесткие пальцы держащие его бедра словно в тисках. Чонин вообще совсем не так прост, как кажется.              Друзья Чана наверняка решили бы, что он один из тех милых мальчиков, которые часто волоклись за Кристофером, являющим собой образ дэдди-кинка. Дурной пример заразителен. В итоге, да, так думали все его друзья. Кроме него самого. И кроме Чонина, который, может, и был милым мальчиком, но всякий раз превращался в жесткого и требовательного парня, когда они оставались на пару.              — Чонин, пальцы, — вздыхая, шелестит Бан, и младший немного расслабляет руки, проворно двигая головой и почти болезненно поджимая язык к своему небу.              И это было так хорошо.              Быть может, все дело было в том, что они знают друг друга больше жизни одного несчастного китайского хомячка, но Ян предательски хорошо чувствовал моменты, когда у Чана слишком ускорялось сердце. Когда это происходило, светловолосый подлец останавливался или даже отстранялся от него, ловко играя с чувствительностью. Но было бы ложью говорить, что Бан не делал так же, когда выпадал случай.              Вынужденная передышка даёт старшему пару десятков секунд на отдых. Но он никак не ожидает, что в этот раз Нинни пойдёт другим путем.              Чонин переворачивает его на живот быстро и мягко, напирает сверху, прижимаясь пахом к ягодицам и заставляя вдавиться членом в матрас. Чан едва не скулит, смешивая этот странный звук с выдохом прихрипывающих легких.              — Хочешь сегодня так?              Слыша вопрос хена чуть сбоку, блондин неопределённо мычит, втираясь носом между лопаток, обрамленных сильными мышцами.              — Мне кажется, ты сильно устал, чтобы быть сейчас на моем месте, — слова чередуются с попыткой прикусить плечи в нескольких местах. Это даёт приятное ощущение игры, и, если честно, Бан особо никогда не был падок на нижнюю позицию, но чувствуя острые ровные зубы чуть ближе к скату плеча, подаётся назад, сжимая уже свои зубы, чтобы смолчать. Член ощутимо трется о постельное белье, но чужой приятно жмется к ягодицам сквозь тонкий слой белья.              Он слышит смешливую улыбку в стороне от уха.              — Соглашаешься? — горячо шепчет Чонин, которому достаточно только заметить кивок старшего, чтобы предпринять активные действия.              — Куда ты? — смеется Чан, ощущая холод, прокатившийся за спиной. Младший сидит на постели в паре десятков сантиметров от него. Чан нахмуривается с улыбкой и немым вопросом. Тишина. Молчание. Чонин с улыбкой тянет на себя, опускаясь на ставшие широкими лопатки. Улыбка лукавая. Взгляд хитрый. Язык облизывает покрасневшие губы.              (Jackson Wang — Oxygen)       — Садись, — бровь младшего дергается вверх, и Чан режется об острый угол челюсти и точеные скулы. Умирает в раскосых азиатских глазах.              — Чонин-а… — едва ли Бан улыбается, кажется, немного удивленный. Медлит.              — Я умею больше, чем ты думаешь, — и, усмехнувшись, Чонин не придумывает ничего лучше, кроме как вытянуть свой чертов язык на всю свою чертову длину, пока у Бана почти открывает рот, пораженный. Он что… правда такой длинный?              Темноволосый Чан не помнит, как оказался сидящим прямо над чужим лицом, но точно знал: ему потом будет стыдно, а Чонин не забудет провернуть это еще раз.              Чужие пальцы плотно держат за бедра: даже снизу этот подлец хорошо контролирует его тело. Подумать только, младший, а настолько привык командовать… кажется, за время их союза, Чанни-хен разбаловал его. Главное не провалиться в подпол от блеснувшего в глазах смущения.              Первое прикосновение языка внизу ощущается легким, почти игривым. Чану не в первый раз, но в первый — с Чонином, который, кажется, обзавелся целью, трахнуть его всеми доступными способами.              И только Крис успевает подумать, что это будет достаточно простой и не жестокой лаской, как Чонин тянет его ягодицы в стороны и скользит языком внутрь, вышибая из груди хена такой вздох… который прокатывается по самому Ян Чонину настоящим удовольствием. Даже с поплывшим зрением Бан замечает, как по ногам малолетнего изверга бегут мурашки от услышанного. Кажется, Чонин слишком много мечтал и фантазировал про его голос.              Будто чувствуя необходимость, Ян сгибает одну ногу в колене, позволяя Чану опереться на нее рукой. И, медленно, но так чувственно раскачиваясь языком внутри, сжимает его член наманикюренными длинными пальцами весьма жестко для того, кто выглядел как милый мальчик. Чан ахает, вздрагивая и на мгновение зажимаясь от жгучего прикосновения к самой головке и из-за этого чувствуя горячий скользкий язык внутри еще сильнее.              Он быстро понимает, что ласка становится пыткой: примерно когда осознает, что язык Ян Чонина, мать его, бесконечный. Примерно, когда понимает, что его хриплые пристанывания заставляют младшего сдавленно мычать за спиной. Примерно, когда до него доходит, что Чонину нравится управлять его телом, потому что каждый раз, когда брюнет подавался назад тазом, младший отклонял голову, а в какой-то момент и вовсе отстранился, больно впившись пальцами в ягодицы.              — Так неинтересно, хен, — громкое дыхание младшего опрокинуло на Бан Чан ведро мурашек. Отчего-то такой Ян Чонин выбивал его напрочь из колеи, — Ты не можешь всегда быть главным, сегодня моя очередь.              Чонин умело мстил: за свои слезливые сухие оргазмы, за мучительную дрочку с оттяжкой, за безостановочный второй раунд после первого бурного финиша, когда его чувствительность прошибала стены этажей выше. Чонин мстил ему за все то, что Крис делал с его телом.              Чонин мстил ему за то, что наутро болели все мышцы и сердце каждый раз уходило за сто пятьдесят.              Чонин бессовестно трахал его языком, разминая пальцами яйца, даже не собираясь щадить и совершенно не реагируя на попытки Чана податься ближе к чужому милому лицу.              И он тянул не зря. Потому что, когда разомлевший, забывший про сдержанные стоны Чан с прилипшими влажными кончиками волос не ожидал этого, маленький наглец потянул его на себя с такой силой, что весь собственный вес оказался на почти согнутых ногах, создавая тем самым такое напряжение во всех тазовых мышцах…              Чан протяжно застонал, обнажая все кубики пресса. Чонин был ужасно глубоко для римминга, уперевшись лицом прямо в его промежность и предупреждающе вцепившись пальцами в бедра. Чан изнемогал, умирал, мучился, но знал, что должен держать свой вес на ногах, но господи, как же это было сложно, когда чертов мальчишка буквально измывался над ним, скользя сильным языком глубоко внутри и практически чавкая собственной слюной и внезапно добавленной им же смазкой из прозрачного тюбика.              Это было вульгарно. Это было пошло. Изнывающий Чан почти не заметил, как начал едва заметно покачиваться на языке в попытке получить больше или меньше — он уже не знал.              Это была заведомо провальная тактика, потому что нельзя было кончить только от языка, и Чонин это знал. Поэтому он больше не трогал Его: не ласкал длинными, будто созданными для этого пальцами член, не касался мошонки. Он методично доводил его нервные окончания до взрыва, не собираясь сдаваться даже тогда, когда Чан произнес его имя.              Крис понял, чего дожидался младший, только когда провел параллели. Он выскользнул из него и исчез, вновь опуская лопатками на постель, только когда у Чана мелко затряслись ноги, грозя подвести и просто обрушить его на младшего.              — Понравилось? — очередная смена позиций, и Чонин наваливается сверху: грудью к чужой спине, небрежно целует в губы старшего, вовремя повернувшего голову. Бан чувствует распухшие губы брюнета и привкус смазки на его языке.              — Ты ведь мучил меня, — Чан произносит после вздоха, наполненного моральной вытраханностью. Чонин на мгновение засматривается на уже измотанного мужчину, но то ли еще будет. Он не собирался останавливаться здесь.              — Ты ведь знал, что так будет, — усмехнувшись, Чонин, кажется, даже не смущаясь этого, скользит проворным языком по хрящику уха и, не давая опомниться, толкает внутрь два мокрых плотно сложенных пальца, наслаждаясь чужим влажным вздохом.              — Нинни превратился в капризного любителя командовать, — усмехается Чан, немного разводя ноги шире и подаваясь на пальцы до упора. Возможно, ему было немного стыдно признать, но ему нравилось то, насколько длинные и чувственные пальцы у Ян Чонина.              — Просто мой хен очень любит, когда я держу его за шею, сидя верхом, — выдыхает Йен в ухо и с наигранным вздохом сильно давит на внутреннюю стенку, срывая с губ Чана неожиданный стон. Глаза закатываются в одну секунду.              — О… — Ян делает удивленные глаза и почти заглядывает в лицо раскрасневшемуся мужчине.              — Думаешь... я как-то отличаюсь от тебя? — усмехается Чан, сглатывая слюну, — Я чувствую то же самое, когда ты трогаешь меня.              — Нет, хен, дело не в этом, — Чонин замолкает и, чуть выведя пальцы, снова толкает их внутрь и давит в том же месте, опять получая ответный стон и даже небольшую попытку приподнять таз, — Просто ты… — он улыбается, вздыхая, и, кажется, немного краснеет, — Такой громкий.              То, что Чонину понравились все его реакции, было видно невооруженным глазом, потому что, как только понял, что сходу нашел нужный угол, он начал просто выбивать из Криса стоны пальцами, в какой-то момент доведя их число до трех.              Чан был одновременно дико возбужден, зол, натянут, как струна и дико распален. И все из-за одного чертового Ян Чонина, который находил забавным то, как хен вздрагивал и простанывал от такой наглой и откровенной стимуляции простаты.              — Нинни… — задыхаясь, Чан, под которым смялась простыня, зовет его, но даже это не отвлекает младшего от своего занятия, от которого у Чана перед глазами идут контурные цветные пятна, — Чони-ин… — зажмуриваясь, Бан сцепляет зубы и охает, когда, подавшись вперед в попытке уменьшить давление пальцев, чувствительно проезжается открывшейся от крайней плоти головкой члена по простыне.              — Хен? — кажется, Чонин, которого никто не ласкал и не трогал, и сам был на какой-то своеобразной грани.              — Я кончу, если не прекратишь, — смотря абсолютно плывущими глазами, Чан говорит, тем не менее, крайне уверенно, прекрасно зная собственные возможности. И они подходили к концу, потому что у Яна было какое-то чертовское интуитивное знание его тела.              — Ты хочешь, — быстро облизав губы, Чонин вдруг заливается розовой краской по скулам и кончикам ушей, — Ты хочешь, чтобы я оказался внутри?              Вопрос вдруг ставит Чана в настоящий тупик, потому что с самого начала ему казалось, что это — конечная цель Ян Чонина и его самого. С самого первого поцелуя в постели и игривых подначек Яна он думал, что блондин хочет именно этого, а кто он такой, чтобы отказать?              — А ты разве не хочешь? — Бан спрашивает даже немного удивленно. Чонин глупо смаргивает несколько раз. А потом говорит то, что приводит старшего в настоящий восторг.              (Rosenfeld — Like U)       — Хочу, чтобы ты раскатал мне резинку, — как ни забавно, Чонин отводит глаза, говоря это, как будто чувствует горячий стыд. И это после того, как Бан сидел на его лице, господи бог…              Конечно, Кристофер не может отказать себе в удовольствии, и, стянув чужую крайнюю плоть, несколько раз скользит по головке члена сжатым кулаком с рельефом пальцев, с упоением наблюдая, как у Чонина закатываются глаза и обнажается напряженный до упора красивый пресс, как он захлебывается вздохом и льнет к руке.              Он медленно раскатывает презерватив, быстро бегая пальцами по стволу и собирая каждую вздутую венку. Чонин тихо стонет. Так высоко. Выше, чем мог бы мечтать Бан Кристофер.              Бог знает, почему Чонин снова выбирает эту позицию, уложив Чана на живот и навалившись сверху, кажется, мальчику просто нравилось держать все под полным контролем? Чан вдруг задумался, что этот светловолосый чертонок успел нахвататься чего-то и у него, но мысли в одночасье покидают его голову, как только Чонин хватает его за руку и заводит ее назад.              — Хен, помоги мне.              Чан с ухмылкой, заблаговременно готовый провалиться под землю, кивает и сам оттягивает свою плотную накаченную ягодицу. И давится стоном, когда, на краткий миг прижавшись головкой, Чонин медленно, но безотказно заполняет его, вытягивая из собственной груди гулкий стон и в конце концов вжимаясь гладко выбритым лобком в ягодицы.              Чан задыхается горячим воздухом. Так давно забытые чувства. Тем более, учитывая то, что, как бы там ни было, Чонин был совсем не маленьким мальчиком. Он фактурно и сильно чувствовался внутри, крепко распирал его тугие стенки, будучи едва ли не более горячим, чем сам Чан.              — Хен, ты такой… — тяжело дыша и чуть ли не падая на широкую спину Криса, блондин пытается не упасть в обморок от быстрого дыхания, — Такой…              — Пожалуйста, Нинни, — и это — все, что может произнести абсолютно морально растраханный Бан, член которого неприятно ноет от дикого возбуждения.              Чонина не нужно просить несколько раз: он срывается на какой-то чудовищный ритм почти сразу.              Они оба стонали почти на каждой фрикции, идеально попадая в единую тональность. Кровать громко скрипела под напором двух тяжелых тел, внизу сильно хлюпало, но все, о чем хотелось думать сейчас — это оргазм и невозможное желание обессилено лежать на постели.              Внутри Чана все смешивалось метафорически. Ужасно было осознавать, что вот этот маленький мальчишка, крошка Нинни, который так долго был его милым донсеном, сейчас делал с ним такие ужасные вещи. Как бы это ни звучало, и как бы стыдно это ни было признавать, его тело было слишком красноречивым: изнутри выбивало дрожь с каждой секундой все сильнее и больше, стояли покрасневшие соски, из груди рвались стоны, вздохи, тяжелое дыхание, перед глазами опасно плыло. Его тело не принадлежало ему и больше того — предавало его, подаваясь к чужим жестким бедрам.              Чонин же, красный, мокрый, задыхающийся и, кажется, смущенный происходящим, все же не останавливается и даже не думает сделать этого. Едва ли он испытывал такую гамму чувств раньше. Чан, лежащий на животе под ним, совсем не казался ему слабым: это было сильно, красиво, почти удушливо прекрасно. Чонину казалось, что он может испытать оргазм прямо здесь, сейчас, от одного взгляда на темноволосого хена, такого чувственного — в первый раз.              Чонин смазанно помнил предыдущий: они оба были выпившими, и все, что осело в его голове — это желание повторить интересный опыт. Он горячо любил, когда его горячо брали на любой удобной поверхности, но иногда интерес пересиливал, и он пытался взять верх. Как сейчас. И сейчас он был на грани, в восторге. Ритмичность все сильнее подводила его, а тело все чаще и чаще дергалось слишком сильно, вгоняя настолько, насколько возможно, заполняя комнату звонкими шлепками кожи о кожу.              Чонини едва держался на руках, боясь, что в самый неподходящий момент его покинут силы, но силы брались черт его знает откуда, подгоняя и подгоняя его к концу.              Первым закончил Чан: он ненадолго замер, перестав дышать, а потом сорвался на быстрые вздохи, граничащие со стонами, переходящими в них, и Чонин почувствовал, как его круто сжало внутри, заскулил, заскребся по спине хена и кончил почти сразу же, будучи просто не в силах двигаться в этой жаркой тесноте.              Кажется, он плакал, но эта короткая вспышка эйфории была такой сильной, что не заметил этого, распластавшись тяжелым телом на плечах парня под ним. Послеоргазменный блюр никак не хотел возвращать его в реальность. Сердце билось гулко, прямо в горле и ушах. Он чувствовал себя где-то между землей и небом.              — Малыш, ты в порядке? — судя по голосу, Чан едва ли способен спросить.              — Не думаю, что смогу встать… — хрипло шепчет Чонин, едва разлепляя губы для слов.              — Если обещаешь мне снять презерватив, можешь спать прямо на моей спине, — смеется брюнет, прекрасно зная, что младший не откажется. Они любили спать в странных позах, но больше всего любили друг друга, много позволяя себе, как партнерам.              Наверное, поэтому сейчас было так хорошо?              Бан Чан бы солгал, сказав, что не колебался, принимая скорое решение, пойти ли до конца с Ян Чонином сегодня, но не пожалел. Да, в каком-то смысле, с Ним — это был новый опыт. Лучший опыт, который у него был.              Чонин душно выдохнул ему на ухо и внутри зашевелилось что-то удушливо теплое.              Кажется, это были остатки той эйфории, которая была следствием их отношений, неумолимо крепших и оседающих новой истиной.