15. В Москву! В Москву!
8 апреля 2022 г. в 16:25
— Два спектакля в Москве и один — в Питере, — объявил Ерема. — Через три недели стартуем. Авось все сложится.
И, конечно же, сглазил. Как Грановский умудрился не заметить кота в собственной кухне, а падая, уронить на себя деревянную подставку с ножами? В результате — перелом, спицы в ладонь и запрет напрягать руку.
— Это я удачно упал, — только и сказал потерпевший, помахав забинтованной рукой.
Что ответил Ерема, запикали бы на любом канале.
— Ваня, ты «Лазаря» смотрел? — добавил он, переведя дух.
— Конечно.
Четыре раза, и, как в том анекдоте, «еще пойду».
— Будешь вводиться на игумена. Глеб бы и с гипсом сыграл, но там надо вынимать Светика из петли и тащить на руках. Три сцены, сценография — проще простого, текста, правда, много. За две недели осилишь?
Ух ты, само идет в руки. Как там наше заветное: «В Москву! В Москву!»? Почти сбылось?
— А почему за две?
— Премьеру сыграешь дома, чтоб поспокойней было. Поедешь уже обстрелянным. Как, годится?
— Я постараюсь. — Уж он постарается, не сомневайтесь. — А мента?
— Мента Глеб сыграет. Там руки, в принципе, не нужны. Значит, решили. Учи текст, завтра начнем репетировать. Нина пока без тебя обойдется. И спрашивай Глеба, он, если что, поможет.
Текст Иван выучил за два дня. И не такое учили. Он, на минуточку, профессионал и звезда, вот.
Что там текст. Сложней оказалось не ржать, обращаясь к Светику «сынок» и «мой хороший», а Светик при этом смотрел мутно — из петли снятый — взгляд снова плыл мимо, и веселье как-то срывалось в непонятный страх испортить все себе и ему.
Иван возрастных ролей еще не играл, готовых приемов не было. Пришлось продумывать физику: походку, движения, манеру говорить. Ереме не нравилось: Иван-де снимает Светика с балки, словно игрушку — с елки, и таскает на руках, как артист балета — партнершу, весело и с огоньком. Светик сочувствовал, терпел, что его таскают, мнут и роняют, беспрекословно вешался пятый раз подряд. В общем, партнер мечты.
Иван взял себя в руки и пошел к Грановскому, хотя очень не хотелось. Но тот не стал снисходить и поучать, как Иван опасался, а, со всегдашней прохладцей, показал пару приемов, дал несколько советов, и дело пошло.
Техническая сложность тоже была, даже Грановский отметил: эта хреновина, которую Светик надевал под рубашку — страховка. Вешаясь, он цеплял к ней страховочный трос, а, снимая, Иван должен был его отцепить. Иногда получалось совсем без заминок, щелк — и снял, и Иван надеялся, что привык. Как бы не так: в следующий раз трос опять не давался, и Иван по полминуты дергал проклятую хрень, держа Светика одной рукой на весу. Иван дергал, нервничал, матерился, Светик свисал с руки, как ленивый кот, и стебал:
— Вань, ты же игумен. Святой человек. А ты матом кроешь.
— Виси молча, — огрызался Иван, — а то сейчас плюну, не стану снимать, и сказке конец.
Слезть Светик сам точно не мог: его хоть и не душило, но болтался на сантиметров сорок над полом, не на что опереться. Так что ржать он переставал и висел, как сказали, молча.
Иван от этих тасканий немного поехал: привык. Говорят, так мамочки привыкают к младенцам и иногда качают в руках подушку или игрушку какую, просто машинально. Так и он: снимал, таскал, не замечал тяжести (а Светик был, сука, не легкий), как будто всегда носил. И когда просто стоял рядом, ловил себя на мысли, что руки тянутся поднять и нести.
Наверное, от напряжения: работали целыми днями, спать опять было некогда, а Светик все время торчал рядом, и он-то засыпал где попало, чуть не в петле. Постепенно Ерема перестал ругать и даже скупо похваливал. Ивана похвала окрыляла. Он снова хватал Светика и тащил, как Ильич бревно.
А на премьере он эту страховку вообще не заметил. Заботился только о том, как бы не грохнуть Светика об пол, потому что на репах тот висел расслабленно и как-то даже философски, а на спектакле вдруг оказалось, что напряженное, дрожащее тело нужно еще удержать. Светик задыхался, драл пальцами горло, дергался, норовил свалиться с плеча, а потом расплакался в подол ивановой рясы, да так натурально, что, когда поднял голову, лицо было в мокрых разводах, а голос дрожал.
— Бля, ну ты даешь, сволочь! — выдохнул Иван за кулисами. — Ты на репах что, в полусне играл? Предупреждать надо. И как тебя Грановский таскает? Ему-то не тридцать уже.
— Как-как... нежно! Что ты о нем переживаешь? — отругнулся Светик. — Теперь ты таскаешь, вот и иди от партнера, как в институте учили!
— Эй, ты чего?
— Ничего!
И убежал. Иван почесал в затылке, так и не понял, чем вызвал гнев, и решил плюнуть. Мало ли, может живот болит, или что-то неловко прижал. Отойдет — объяснит, а если нет, то и фиг с ним, видали и не такое. У девочек в ПМС бывают всякие задвиги, а потом отойдут — и ничего.
На разборе Ерема хвалил за натуральность, и пришлось признать, что «от партнера» и дикое дрыганье Светика сработали на Ивана. Сам герой дня сидел в углу, нахохлившись и даже без балерин вокруг. Действительно заболел, что ли?
— Чего это наша звезда не светится? — Вот и Петька заметил. — Ты его там не придушил для верности? Нет? А жаль.
— Что ты его так не любишь? — не сдержался Иван.
Петька скривился.
— Я не баба — его любить, да и без меня есть кому. Ты знаешь, что Либа к нему переехала?
— Да ладно.
— Ага. Может, поэтому он хмурый такой? Вдруг она его бьет? Или насилует?
— Может, спросишь?
— А давай — ты? Ты с ними как-то ближе. Особенно с ней, — Петька гадко заржал. — Ой, ладно! Тебе ж одна польза: Лёдмила твоя отойдет, помиритесь. А Светику ко всякому-разному не привыкать.
Про «всякое-разное» Иван слушать не стал, хотя Петька явно был не прочь поведать. Но дельную мысль высказал: Мила ходила мимо Ивана, как мимо пустого места, а на Либу кидала сердитые взгляды. Может быть, теперь отойдет, смягчится?
До отъезда в Москву налегли на «Сон». Нин Санна гоняла в хвост и в гриву: трое главных героев уезжали на две недели. Без них будут репетировать остальные, а сейчас отдувались они.
До Новосиба ехали в поезде, оттуда — летели. В самолете Ерема с Грановским заснули. Стажеры пялились в телефоны, Светик тоже что-то смотрел, воткнув в уши эйрподсы, а Либа с Ирочкой мирно сидели рядом и тихо чирикали. Вот как у него получается? С одной живет, к другой ходит, и обе мило общаются, вместо того чтобы волосы друг дружке драть. Волшебник какой-то.
Иван еще покрутился в кресле — с его метр девяносто летать всегда было мукой — и решительно пересел к Светику.
— Что смотрим?
— Человек-паук, кончается уже. Хочешь?
Светик вынул один наушник и протянул Ивану. Тот взял, но смотрел в полглаза, больше косился на Светика. Зачем-то рассматривал волосы, рыжеватую щетину на щеке, «счастье» в ухе. Кажется, Светик его с премьеры так и не снимал.
— Ты чего дуешься? — спросил Иван, как только пошли титры. — Я неуважительно тебя таскаю? Не того уровня партнер? Стыдно со мной на одной сцене стоять?
Светик хмыкнул и убрал наушники в бокс.
— Вань, у тебя триггер? Ты после этой фразы мне уже в глаз съездил. Сейчас тоже бить будешь?
— Нет.
— Хочешь об этом поговорить?
Опять издевается, гад. И смотрит с веселым прищуром. Нет, бить Иван его не будет, а вот поговорить...
— Ну, давай! Я напоминаю тебе...
— Точно, напоминаешь. Тот тоже был такой... питерский.
— Мы в Питере все такие. Или хтонь, или гей.
— Я бы сказал — пидорас, — определился Иван. — Мне, говорит, с тобой — сиволапым пнем из Зажопинска — стыдно на одной сцене стоять.
— А ты?
— А я взял за шкирку и переставил в зал, пусть не мучается.
— А он?
— А он оказался племянником худрука.
— Да, неудачно. Но чтобы траблмейкер? Из-за одной стычки? Про тебя такое писали, я думал, ты пол-театра зарезал, а остальных перетрахал, а тут...
Светик болтал, а с соседнего ряда на него влюбленно смотрели Либа с Ирой. Вот дуры-бабы. Иван вдруг понял, что сам пялится точно так же. Как дуры-бабы, как Вика, блин. Как малолетка. Хорошо, что Светик не замечал: возмущался. Зато перестал дуться.
— Нет, ну я еще режиссеру врезал. А что он? — вскинулся Иван на недоверчивый взгляд. — Сопляк, меня младше, а на заслуженных, как на прислугу орет. Митрохина даже в гримерке рыдала, а Вороновой, прикинь, сказал, что ей нужно подъезды мыть. Сам — бездарь, зять Михайловского, а гонору — будто Мейерхольд с Чеховым в обнимку. Ну я и...
— Врезал, — кивнул Светик. — Понятно. Ну, ты, Вань, даешь.
В Москве стало понятно, почему Светик нервничал: оказалось, принимали их в театре Феодориди. Там — оба спектакля, да еще между ними — юбилей худрука. Вот, угодили, с корабля прямо на бал, и увернуться не выйдет: их сразу как дорогих гостей пригласили. Ну, то есть пригласили, конечно, Ерему с Грановским, а остальных типа: «ну, и ты, Малыш, заходи».
Пока толкались на рецепшн, Ерема что-то шепотом толковал Светику, а тот явно был готов поорать. Коллеги и Иван наблюдали со стороны. Хотя подробностей никто не знал, «Херманн и Феодориди» сразу вызывало сплетни разной степени фэнтезийности, и было понятно одно — этих рядом лучше не ставить.
Ерема отмахнулся от Светика и объявил:
— Заселяемся. Девочки — вместе, Глеб — со мной, Иван — Свет, остальные — в два общих, сами там разбирайтесь.
Техники и стажеры двинулись к лестнице. Их отель был второсортной гостиницей: экономили на чем только можно. По уму и контракту Грановскому полагался отдельный номер, как и Ереме, но они селились вместе, поэтому и остальные не спорили, отправляясь в шести — что ли — местные номера.
Иван задержался, завязывая шнурок, и так удобно присел за колонной, что замешкавшиеся Ерема с Грановским решили, что остались одни.
— ... а куда его? — огрызнулся Ерема. — К Либе?
— Ну, судя по последним новостям — почему бы и нет? Или давай, я — к Ване, а он — с тобой. Хоть присмотришь.
— Со мной примется корчить героя. А с Ваней, может, ему полегче будет, они, вроде, подружились.
— Нож к горлу — у тебя «подружились»? Ну, класс.
— Так по пьяни. Не будет сейчас Светик пить, я уверен. Ему дело чести Лешку умыть.
— А Иван?
Иван потихоньку уполз в сторону лестницы, пока не заметили. Нет, пить он, конечно, не станет. А Светика даже жаль. Непросто ему будет вот прямо завтра с утра, когда пойдут репетировать.
В номере Светика уже не было. Лежал чемодан, в шкафу висел пуховик, а хозяин успел куда-то смотаться. Иван разобрал вещи, умылся, посидел в телефоне и лег спать. Утром сосед в кровати уже был, но когда вернулся, Иван не видел, а откуда именно, было любопытно. У Либы полночи торчал? А Ира тогда где?
Ерема с Грановским уже уехали. Техники вообще протопотали по коридору часов в восемь утра. Так что в театр выдвигались ввосьмером — премьеры и массовка, одной кучей.
За свою бытность в Москве Иван научился ориентироваться в метро, остальной транспорт повергал его в ступор. Помогали навигаторы, но в этот раз навигатором отлично сработал Светик. Он зевал, тер глаза, дремал в автобусе, не читал указателей в переходах, но вывел их к театру быстрее, чем если бы они добирались по картам.
Театр впечатлял: здание на набережной, стеклянный вход, мраморные лестницы, зеркала. Иван тут был пару раз зрителем, как раз «Саломею» и «Де Сада» смотрел, правда, Светика там не помнил.
— Что-то тихо здесь.
— Этот зал отдали нам, остальные на Малой сцене, через дорогу. Там буфета нет, посмотришь, в обед набегут.
Предсказание сбылось на все сто. К обеду в театре засновали любопытные «феодорики». Иван со стороны смотрел, как со Светиком здороваются и не здороваются, и сочувствовал. Даже если он не жалеет, что уехал в ебеня (а он стопудово жалеет), тут все-таки бывшие коллеги, в каком-то смысле — почти семья. Однополчане. И здесь он был премьером, а теперь в гостях на пару спектаклей. И это еще Феодориди не приходил.
Они поорали в зал — проверить акустику, полазили за кулисами, посмотрели гримерки. На сцене уже ставили декорации. Сегодня прогон, завтра — второй, и спектакль.
— Условия царские, — наткнулся на них Ерема. — Обычно утром — приехал, вечером — играешь, ночью домой. А тут выспитесь, два прогона — лафа! Свет, Ваня — никаких старых знакомых и «выпить за встречу». Узнаю — убью, вот честное слово. Успеете пообщаться, а пока — дело. Остальным тоже не пить.
Массовка сделала серьезные лица, и Ерема махнул рукой.
— Через час начинаем.
За час они успели пошататься по ближайшим улицам и пообедать. А прогонялись на фоне техников, их шума, уворачиваясь от падающих кусков декораций. Все как обычно, только в Москве, и это придавало предспектаклевому волнению особый, столичный, чтоб его, шарм.
Феодориди пришел, когда Светика снимали с балки. Один, без свиты, присел к Ереме и внимательно смотрел на сцену. Иван и заметил его, потому что Светик одеревенел и перестал гнуться вообще, как бревно.
— Перерыв!
Спасибо Ереме: заговорил с хозяином, а им помахал рукой — подойти.
— Здравствуйте.
— Это Иван Швырев. Пересвета ты знаешь.
— Знаю.
Феодориди притягивал к себе взгляды. Как Светик говорил: от него искры летели. И обаянию не мешали ни орлиный нос, ни сведенные в единую линию брови. На снимках Фео казался старше, на деле же — легкий и тонкий — выглядел едва на тридцать пять. На Ивана он не смотрел.
— Светик, ты на себя не похож. Подурнел. Пьешь или болеешь?
Светик, конечно, был бледноват и небрит, но это не повод хамить. Вот ведь гад: вроде и оскорбил, а вроде и переживает.
— Пью.
— Мы с ним вместе пьем, — выдал Иван, не успев подумать. — Третьим будете?
Вот теперь его заметили:
— Воздержусь.
Больше внимания им не досталось: Феодориди общался только с Еремой, как будто тут никого не было, и быстро ушел.
Ерема отозвал Светика:
— В порядке? Дальше репетируем?
— Да.
Иван сделал вид, что не слышит: отвернулся и пялился в зал.
— Вань, ты бы не нарывался. Оно злопамятное, шописец.
Светик брился в гримерной. Голову уже вымыл и напоминал мокрую, тревожную мышь.
— Я же из лучших побуждений. Бревно из провинции. Обалдел от сияния, вот это вот все.
— Ну-ну.
— Ты где ночуешь-то? — поинтересовался Иван максимально нейтральным тоном. — Я к тому, что, если Ирочке негде спать, пусть приходит. Обещаю не приставать.
Светик покачал головой.
— Спасибо, конечно, но не надо.
— То есть сил на обеих хватает?
Сначала спросил, а потом подумал, чего он лезет? Взрослые люди, решат как-нибудь сами. Тройничок пока не уголовное преступление, в конце концов.
— Хочешь в компанию? — предположил Светик. — Или завидуешь?
— Конечно завидую, — согласился Иван. — Главная роль — у тебя, бабы все — у тебя, режиссёры по тебе сохнут. А я — так: сними, отнеси, пожалей.
Светик хотел что-то сказать, но передумал и вышел.
Иван со вздохом уселся за стол: пора было гримироваться, а гримеров с собой не взяли, тоже из экономии. Так-то каждый артист сам себе рисует нужный грим, но конкретно с бородами и усами Иван еще не работал. Дома ему показали, как что лепить, он покивал и в предпремьерной суете немедленно забыл. К кому бы пристать? Слева гримировался Грановский, и Иван уже было открыл рот попросить о помощи, как дверь с грохотом открылась, впуская Светика и двух девиц. Где только успел подцепить, и зачем приволок в гримерку?
— Девочки, — скомандовал Светик, — вот это Ваня. Его нужно сделать старым и страшным, потому что он красивый и я завидую.
«Девочки» похихикали и повернулись к Ивану.
— Где ты их взял?
Иван повертел головой, потрогал бороду — вроде держится.
— Это девочки из гримцеха. Просто попросил помочь.
— Наверное, нужно им заплатить? Они же работали.
— Не, — довольно хмыкнул Светик. — Мы договорились.
Иван припомнил счастливые лица девиц и махнул рукой.
— Даже знать не хочу.
— Пересвет Антонович!
Грановский, успевший загримироваться и переодеться, занял диван и снисходительно смотрел на молодежь.
— Да, Глеб Александрович?
— Ваши бравурные появления в обществе дам начинают печально напоминать водевиль.
— Напрасно вы так, Глеб Александрович. Знаете… — Светик манерно вскинул руки и гнусаво напел: — Мне не нужно женщины, мне нужна лишь те-ема…
— Допускаю, — кивнул Грановский. — Но все же. Точнее нужно быть, тоньше. Придите с одной, но — королевой, вот тогда все ахнут. А в цветнике вы, уж извините, напоминаете мухомор.
У Ивана отвисла челюсть. Грановский, эта ледяная скала — трех слов не дождешься — вдруг раздает советы, да еще и такие. Что ему Светик плохого сделал, чтобы перед спектаклем так по полу возить? А тот вместо того, чтобы обидеться, изобразил поклон:
— Благодарю за науку!
— Пожалуйста, — ворчливо отозвался Грановский. — Ваня, расслабьтесь, мы шутим.
Иван оглянулся на Светика, увидел, что тот ржет, и почувствовал себя дураком.
Аплодировали им стоя, и цветов Светику надарили столько, что он не унес. Складывал на пол, брал новые, опять складывал. Иван вчера почитал форумы — все предвкушали, искали лишний билетик, а то «Когда еще Пересвета в Москве увидишь! А я не успела купить на московские, еду в Питер. Отзыв напишу, как вернусь».
Про Ивана тоже пару раз вспомнили. Он не в обиде, без цветов не остался, а на служаке его обступили уже не дети; некоторых поклонниц он даже узнал.