Чужое счастье

      Ночью позвонили, а потом начали стучать в двери. Пожар, что ли? Иван слетел с кровати и помчался, как был, в одних трусах. Двери выламывал абсолютно косой Светик.       — Что случилось?       — Тебе совсем не понравилось?       Из-под спутанной челки глядели грустные «щенячьи» глаза. Иван вскипел и втащил паразита в коридор, пока соседи не вышли ругаться.       — Ты что творишь? И нечего на меня так смотреть, я тебе не Ирочка!       Светик сморгнул, фокусируя поплывший взгляд уже без диснеевских штучек.       — Ты ушел. Молча. Совсем не понравилось, да?       — Все мне понравилось. Ты чего среди ночи приперся? О своей гениальности поговорить? Мало тебя вчера облизали? Небось, и коллеги хвалили, и фанклуб от восторга рыдал.       — Значит, не понравилось, — вздохнул Светик и принялся раздеваться. — Я сережку принес.       — Оставь себе. Ты чего сейчас делаешь?       — Что-то жарко.       Светик уже разулся и снял пуховик, выставлять в подъезд его было поздно.       — У тебя выпить есть?       — А тебе не хватит?       — Как скажешь.       Когда Иван добрался до кухни, Светик уже торчал в холодильнике и что-то жевал.       — О! А говорил, нету.       Вынырнул с двумя бутылками пива, одну сунул Ивану, другую обнял и уселся на пол.       — Там эти были… как их… от Маски. Будут нас выдвигать.       В двадцать пять получить Золотую Маску — не хило. Есть чему позавидовать. Но и есть за что. Иван вспомнил растерянного воскресшего Лазаря. Именно он сейчас скрючился на холодном полу у него в кухне. Иван даже сморгнул.       — Вот и хорошо. Получишь Маску.       — Я? — хохотнул Светик. — Да никогда в жизни. Алёшенька ляжет костьми. И хрен с ним, пусть лучше Ереме дадут.       — Алёшенька?       — Свет наш Феодориди. Блин, у меня адреналин лупит. Вроде пил-пил, а все равно никак не могу уснуть. Тут надо потрахаться или поговорить. А мне не с кем. Ерему жалко, его Грановский с Антоновной домой повезли.       — А ты с ним планировал что?       — Конечно поговорить! — обиделся Светик.       Иван уже махнул рукой на идиотизм ситуации и начал получать удовольствие.       — Сонечка?       — Сонечка нас послала. Она, видишь ли, считает, что постоянно торчать в театре и репетировать по ночам — дурь.       — Ее можно понять. Анечка?       — Я не смертник! После роз может последовать кактус. Не.       — Ирочка?       — К Ирочке муж приехал. Чего я там буду…       — У Ирочки есть муж?!       — Ну, да. Он в Новосибе в Драме служит. Она не хочет туда, он — сюда. На премьеру, конечно, приехал.       — Высокие отношения.       Светик согласно покивал и открыл пиво.       — У тебя чипсов каких-нибудь нет? Или ты такую гадость не потребляешь? Вань, давно хотел у тебя спросить, — Светик вытянул шею, вытаращил глаза до совсем неприличных размеров и прошептал: — ты, случаем, не за ЗОЖ?       Иван, ожидавший чего угодно, только не этого идиотства, от удивления икнул, и только потом заржал.       Светик засуетился:       — Ты в одних трусах не замерзнешь?       — Хочешь свои предложить? — сквозь смех спросил Иван.       — Не, а я как? — растерялся Светик. — Пойдем лучше спать. У тебя диван есть?       — Нету.       — Ладно, обойдемся.       Светик забыл про пиво и рванул из кухни. Когда Иван отсмеялся и зашел в комнату, тот уже стянул штаны и вылезал из свитера.       — То есть ночевать ты решил здесь?       — Ну да.       — А мы будем говорить или трахаться? — на всякий случай уточнил Иван.       — Ты хозяин, ты выбираешь. Мне лучше с какой стороны?       — Тебе бы лучше домой.       — Не дойду.       — Тогда говорить, — смирился Иван. — Ну-ка расскажи, почему Феодориди на тебя взъелся.       Светик повозился, устраиваясь, стянул на себя одеяло, затих. Иван уже было порадовался, что заснул, ан нет.       — Меня в ГИТИС взяли сразу на второй курс, без блата. Я знаю, про деда болтают. Дед бы никуда не пошел, еще бы меня прибил за просьбу. У меня знаешь какой дед!.. Ну и представь: семнадцать лет. Пузыри в голове. Мозгов нет вообще. Поступил. И сразу — главная роль у мастера. Из всего курса — мне. А ты вообще видел Фео? Это же фейерверк. От него искры летят. И вторая главная роль. И дальше. Я в этих юбках летал, готов был и без них, если мастер скажет.       К концу института я уже в театре премьер, знаменитость. Фанклуб, поклонники, все дела. За спиной шипят, в глаза — улыбаются, руки жмут. На Маску эту клятую номинируют. И вот тут оказалось, любовь мастера надо бы компенсировать. А то ведь можно с ролей слететь, вон сколько талантливой молодежи кругом — пруд пруди. И, веришь, Вань, в семнадцать я бы особо и не раздумывал: мастер — боженька, и выбрал меня, счастье какое! А теперь глазки-то подраскрылись. Пузыри полопались, мозг немного отрос. И даже тут бы все срослось, если бы по-человечески. Но Алешенька — дрессировщик по сути. Хочет, чтоб его слушались. Или бьет. А я же звезда! Я же не в подворотне нашелся! Штрафы посыпались, с ролей стали снимать, на съемки не отпускали. Ну, и… все. Не знаю, что они там решили с Еремой, но сидеть я буду здесь, пока шах или ишак не сдохнет.       — То есть Ерема тебя выкупил?       — Думаю, меня подарили. Алешенька у Еремы на курсе учился, против мастера не пошел. Сделал красивый жест напоследок: крайнего Иисуса дал отыграть и уволил по собственному, а не как грозил — за несоответствие. Вот и вся сказка на ночь. Что-то я, похоже, наговорился. Давай спать? Завтра будешь меня хвалить.       И тут же засопел. Иван встал, принес себе еще одеяло, долго слушал дыхание за спиной, согрелся, незаметно задышал в такт и тоже уснул.       Утром заорал телефон. Иван спросонья схватил свой, потупил в темный экран и вспомнил, что у него гость буквально в постели. Светик тем временем, не открывая глаз, пробубнил:       — Мы спим еще. Все в порядке. Вань, скажи…       Иван взял трубку, на автомате сказал: «Все в порядке», отключился и только потом сообразил.       — Твою мать! Это кто был?       Светик зарылся с головой в одеяло и всхрапнул.       — Эй! Это с кем ты сейчас?..       — Не я, а мы, — прогудносил Светик и натянул подушку на голову. — Дай поспать.       — Мы. Сейчас. С кем. Разговаривали? — докопался Иван.       Докопался буквально: отнял подушку и развернул одеяло. Обиженный Светик уселся, прикрывая глаза рукой.       — Вот так ты с гостями, да?       — Какие гости, такое и обращение. Так кому ты нас сдал, блаженный? Чего ждать?       — А ты, смотрю, пуганый, — ухмыльнулся Светик. — Это Ирка. Сам посмотреть не мог, обязательно надо будить?       — У тебя там пароль, а пуганый я?       — Раунд. Чур, я первый в ванную! Кофе тебе, так и быть, сварю, в благодарность за кров и ночлег.       Иван, помня утренний шухер у Дели, подготовился: достал джезву, банку с кофе, даже ложку и сахар. Светик довольно потер руки и тут же рассыпал спички. Иван молча собрал и зажег газ сам. Кофе, правда, получился приличным, и сахар почти не просыпали.       — Слушай, я вчера чего нес? — спросил Светик, жмурясь.       День был солнечный, а окна — без занавесок: Иван не любил их стирать и давно снял.       — Разное.       — В любви тебе не признавался? Вообще ничего не помню. Сто лет так не напивался, еще со студентов, веришь?       Иван пожал плечами:       — Печень — твоя.       Может быть и не помнил, а может, лукавил. Все-таки, насколько Ивану известно, про терки с Феодориди мало кто знал. Иван тоже мемуары писать не собирался, поэтому подыграл: не помнишь, значит не говорил.       — А что говорил… Обещал подарить машину и купить кольца. Но я подозреваю, что тебе квартира моя нужна, а не я сам.       — Ну что ты, Ванечка! Я б тебя голым и босым… Так, стоп. Срочно бросаю пить.       — Значит, все это по пьяни? — резвился Иван. — Получил свое, и в кусты? Ну, знаешь…       — Меня Мила придушит.       — Да я тебя сам придушу. Еще раз среди ночи пьяным припрешься — и придушу.       — А если трезвым?       Светик оценил степень радушия во взгляде хозяина, и засобирался. Уже на пороге все-таки спросил:       — Вань, а премьера-то как?       — Круто, — ответил Иван честно. — Пока больше не скажу, нужно сформулировать. Но это правда, круто. Даже без «Маски». Вы с Еремой — монстры.       Светик как-то криво оскалился, кивнул и закрыл за собой дверь. Не помнит он. Как же, ага.       Сформулировать удалось не сразу, но когда Ерема спросил, Ивана как прорвало. Вот Светику так и не сказал, а тот и не спрашивал. У него началась вторая звездная жизнь. Проснулся, так сказать, знаменитым. Их с Еремой приглашали на местное телевидение, брали интервью для новосибирского канала Культура, и показали его потом по Культуре центральной. Коллеги хвалили и улыбались, а сам герой что-то затих, не бегал, не голосил. Сидел в гримерке или вообще непонятно где пропадал. Может быть, в кабинете Еремы, Иван не интересовался. Не хочет звезда с ним, смертным, общаться — ее право. Антоновне же по-прежнему ручки целует, балетных девиц за ноги под видом растяжки лапает, значит, все у него путем.       — …завидует. — Петька увидел Ивана и, не меняя интонаций, продолжил: — А я считаю — муть все это. Чего Ваньке завидовать? Он сам еще покруче звезда. Да, Вань?       Иван усмехнулся. Про «завидует» разговоры пошли сразу же после премьеры. Не простили ему коллеги демонстративного, как оказалось, ухода. Ушел, не поздравил, значит, завидует, песий сын. Ну что? Сам виноват. В другой раз будет умней.       — Конечно завидую. А как же? — чистую правду сказал, прямо Светику и остальным в глаза. — За такую роль и зарезать можно.       Стажеры переглянулись и уползли за дверь.       — А я-то так доверчиво спал, — укоряюще протянул Светик.       — Это где? — тут же прищурился Петька.       — Да везде! Он везде доверчиво спит, — поспешил Иван. — Где присядет, там и спит.       — Да, я доверяю коллегам!       — Переодевайся, доверчивый, скоро антракт закончится.       Сам Иван не тормозил: снял сюртук и рубашку, развесил и потянулся за следующим комплектом. На открывшуюся дверь он не обратил внимания, и напрасно. Обернулся на странный звук и уронил вешалку. Сашенька-Людоедка взвизнула от восторга и нацелила на него телефон. Оля округлила глаза и лезла в карман за своим. Класс. Полуголые фото в телефонах школьниц — этого еще не хватало. Иван только и успевал — моргнуть, но за секунду до вспышки Светик вскочил со стула и буквально прикрыл его грудью, в которую ткнулся телефон вместе с рукой Сашеньки. Светик еще их и ладонью прихлопнул, как комаров.       — Это что такое?       От злого вопроса Иван даже поежился и сразу вышел из ступора. Так Светик на его памяти еще ни с кем не разговаривал.       — Ой! Мы заблудились! — бодро поведала Сашенька. — Иван Александрович, мы буфет искали. А можно фото?       — Нельзя, — отрезал Светик.       Оля судорожно запихивала свой телефон поглубже в карман.       — А можно…       — В зал.       — Иван Александрович! — попробовала дозваться Сашенька, но Светик повторил:       — В зал идите.       Он отпустил Сашеньку, та шарахнулась, натолкнулась на Олю и обе вымелись в коридор.       — А ты что стоишь? Одевайся, вдруг еще вернутся.       — Ну, ты суров, — восхитился Иван, натягивая рубашку. — Зачем детей-то пугать? Ну, заблудились…       — Ага, — покивал Светик. — Как удобно быть детьми. «Я такая дурочка! Я заблудилась!» — и можно лезть, куда угодно.       — А твои не такие?       — Кстати! — Светик набрал номер. — Тош, почему «иваночки» без присмотра?.. Да, будь добра, проведи им ликбез… Хорошо.       — То есть ты сейчас буквально устроил дедовщину? Натравил свою главнокомандующую на моих новобранцев? — не то возмутился, не то восхитился Иван.       — Хуже не будет. Ты хоть раз видел, чтобы кто-то из моих шлялся по театру и лез к мужикам в гримерки?       За спиной заржал Петька:       — А Фрося? По водосточной трубе?       — Чего? — обалдел Иван.       — Того!       — Это когда было! — Светик отвернулся к зеркалу и схватился за кисточки. — Теперь-то не лазают.       — Ты, Вань, аккуратней с подрастающим поколением. Пойдешь отлить, а на тебя там выпрыгнут и…       — Что «и»?       — Ну, не «и», но сфоткают точно. Замаешься объясняться.       Это надо было переварить. Помогла трансляция:       «Актерам, занятым во втором акте, просьба пройти на сцену»       Иван так рванул, что забыл сюртук. Спасибо, Петька принес.       На служаке команда Светика вежливо Ивана поздравила и отползла в сторону своего кумира. С ним остались Оля, Фрося и Сашенька.       — А сфотаться можно? — пролепетала Оля.       — Нет. Хватит уже на сегодня.       Фрося шагнула вперед.       — Иван Александрович, простите пожалуйста за…       — С Фроськой сфотайтесь, — перебила Сашенька, глядя в сторону, — она ни при чем ваще. Я придумала, и Ольку я потащила. А Фроське мы ваще не сказали. В общем, идея была — отстой и ваще кринж.       — Что, прости?       — Ну, это… Мне стыдно. Со мной не фотайтесь. А Фроську-то за что? Ольку тоже жалко. Она вам подарок готовила, а теперь…       Оля, и правда, держала в руках пакет с чем-то объемным и плоским.       — Не хлюпай, в другой раз подаришь. В общем, я извиняюсь…       — Мы, — пискнула Оля.       — Мы. Когда можно будет, вы Фроське скажите.       — Что можно? — не понял Иван.       — Ну, прийти. Подарить.       — А что там у вас?       Оля зашуршала пакетом и достала картинку в самодельной рамке и без стекла. Просто рисунок.       — Ух ты.       Иван повернулся к свету, чтоб рассмотреть получше. Он мало понимал в рисовании, но тут точно был какой-то свой стиль. Оля рисовала мазками, ярко и резко. Его черты безошибочно узнавались даже в размывающейся по краям фигуре.       — Ты хорошо рисуешь.       — Так художник! — похвасталась за подругу Сашенька, тут же забыв, что она «извиняется». — У нас все классные! Фроська — спортсменка, Олька с Машкой — артеры.       — А ты?       Сашенька осеклась.       — Я? Ну, я… Ой, ладно!       И дернула в сторону остановок.       — Чего это она? — не понял Иван.       — Она фанфики пишет, — пояснил подошедший Светик. — Ну, все, пока, девочки!       «Девочки» немедленно рассосались. Иван все еще держал в руках портрет.       — Красиво, — одобрил Светик. — Когда она меня рисовала, все время выходили какие-то лешие и водяные. А ты — сразу видно — прекрасный рыцарь.       — А Людоедка, тьфу, Александра чего сбежала?       — Увидела, как я подхожу, и смылась. Говорю же — фанфики пишет.       — Так Антон тоже пишет, — не понял Иван.       — Антон пишет ориджи, и только про меня. Я у нее то ангел, то демон, то вообще вампир. Недавно вон был римским патрицием. Местами смешно, но прилично. И джен.       — А Саша?       — А Саша твоя пишет исключительно Ивансвет. А до этого — Херманниди. Пояснить?       — Спасибо, не надо.       С концепцией пейрингов Иван был знаком и про слеш слышал.       — И ты это все читаешь?       — Конечно нет. Просто стараюсь быть в курсе.       — Поэтому ты на нее и рявкнул?       — Рявкнул я потому, что она еще и коллажи бы наляпала под свои опусы с твоим голым торсом. Я-то у нее на все случаи жизни есть.       — Тоже караулила?       — Нет, со спектаклей.       Иван вспомнил спектакли Феодориди. Да уж, оттуда можно на порнокомиксы в десять томов натянуть.       — Ну, спасибо за помощь.       — Обращайся. Ладно, тебя подвезти?       — Дойду.       — Ну, пока.       У светофора Иван догнал Антошу. Та шла, о чем-то задумавшись, и пинала ногой ледышку.       — Я думал, вы уже дома все.       — Я Фроську провожала. Ей родители не разрешают одной поздно ходить.       — А тебе?       — А я говорю, что меня провожают.       — Врешь, значит?       — А вы мне еще про грех расскажите и про «почитай родителей» — съязвила она.       — Ну, тут ты эксперт, я думаю; меня уж точно покруче. Пошли, провожу. Одним грехом меньше будет.       Они побрели рядом, перепинывая ледышку друг другу. Иван как будто лет десять скинул. Была бы у него сестра, интересно, они бы дружили?       — А правда, что Фрося лазила по водосточной трубе?       — Ага. — Антон упнула ледышку в сугроб, почесала нос и доставать не полезла. — К нам театр Ермоловой приезжал. С «Королем Лиром». Сам Меньшов! Цены страшенные, билеты расхватали за полдня и проходки запретили давать — полный же зал. Пересвет нам окно в гримерке оставил открытым, ну мы и полезли.       — Там же второй этаж!       — Ну да.       — И сколько вас было?       — Мы с Фроськой вдвоем. Адель купила билет, остальные зассали. Испугались, в смысле.       — Я понял. Ну, и?       — Ну, мы влезли, думали, там пусто, а там — Меньшов!       — Да ладно!       — Ага! Что-то случилось в премьерской гримерке и его посадили туда. Мы от страха такие: «Извините, мы к Светику! А, его нет? Тогда мы пойдем», и полезли обратно. Он нас не пустил, с ума, говорит, посходили, и запер окно. Светика вызвали, он прилетел, давай на нас типа орать: «Какое позорище! Да как вам не стыдно!», а сам к двери подпихивает. Меньшов слушал, слушал, и говорит: «Молодой человек, ну совсем запугали девушек. Я бы на вашем месте радовался: не ко всякому артисту поклонники в окна лазят. Давайте мы их отпустим?» Светик такой: «Я прослежу!», вытолкнул нас из гримерки и провел в зал. Спектакль мы посмотрели, среди артистов прославились. Вошли в историю театра, так сказать.       Когда Иван отсмеялся, они как раз подошли к подъезду.       — Спасибо, что проводили.       — Спокойной ночи.       Домой Иван шел бодрей: подзамерз и повеселел. Надо же, какие глубины бывают в людях. Поповская дочка Антон и отличница Фрося. Пингвинчик Оля и Сашенька-Людоедка. Каждая какой-то киндер сюрприз. Поглубже копни, и… А лучше и не копать, мало ли, какая там Мория и что проснется. В окно, по водосточной трубе… Вот это любовь к искусству.       В этот раз что-то шло не так. Но понять — что, не получалось из-за тумана и пятен перед глазами. Проморгавшись, Иван разглядел, что выперся на сцену почему-то один, а здесь, вроде бы, должен быть Светик. Что-то они про нож говорили ведь… А, вот, кстати, и нож — лежит в красной лужице, ехидно сверкает. Острый, бродяга. Иван ойкнул и с интересом посмотрел, как из пальца потекла кровь. Такая же красная. Ух ты. Так, что там про нож? И пауза, пауза-то какая. Прямо мхатовская, как завещали отцы… Какие отцы? Почему так темно? У них же финал, вон, кровать стоит. Нога торчит. Чья? Настасьи Филипповны, которую ты зарезал. А, вот почему нож красный! И липкий какой-то. Руки все перемазал. И голова болит.       Иван потер лоб рукой, рассмотрел ладонь, вытер об одеяло, и тут на него выскочил Светик, странный, как будто бежал и с размаху влетел в столб.       — Ва-а… Парфен, что ты…       Глаза Светика так расширились, что Ивану показалось — сейчас покатятся по полу. Это было ужасно смешно, и Иван засмеялся. Светик мазнул взглядом по пятну на одеяле, посмотрел на нож, зыркнул в сторону зала и медленно двинулся к кровати.       — А Настасья Филипповна здесь?       — Здесь, — подтвердил Иван, присмотревшись.       Конечно здесь. Нога, как торчала, так и торчит. И Светик зачем-то эту ногу дрожащей рукой полапал. Повернулся, выдохнул.       — Парфен, так ты ее что, этим ножом?       Иван огляделся. Конечно. Других-то тут нет. Вот, спрашивает ерунду.       — Этим. Гляди, какой острый.       Светик шарахнулся, как будто бежать, но остановился.       — Ну, ты чего? Боишься, что и тебя зарежу?       Мысль показалась смешной. Светик замер, как заяц, даже ловить не надо. Иван погладил его по волосам. Какие мягкие. А на вид — мочалка-мочалкой. И как удобно сжать в кулаке и подтянуть к себе.       — Боишься?       — Нет, Парфен, — от ножа на коже странный светлый отблеск. Опять закружилась голова, и Иван сжал пальцы сильней. — Я верю в доброе в сердце твоем.       Снова смешно: это текст из Карамазовых. Надо же, спутал! Светик сглотнул, прямо рядом с острием опасно прокатилось яблоко кадыка.       — А вот и прав, не зарежу.       Иван отбросил нож, отпустил Светика и тут же поймал — оседающего.       — А ноги тебя не держат. И весь ты дрожишь, как было перед припадком. И не придумаю, что теперь с тобой буду делать…       Светик скосил глаза под ноги. Нож ищет, догадался Иван. Точно, ногой, вон, пнул и загнал куда-то под кровать.       — Потому, как если твоя болезнь, и припадок, то, пожалуй, с улицы аль со двора кто и услышит; станут стучать, войдут… потому они все думают, что меня дома нет. Я и свечи не зажег, чтобы с улицы аль со двора не догадались.       — Постой; что же ты теперь, Парфен, как же хочешь?       А смотрит-то как. На Ивана сроду с такой надеждой никто не смотрел.       — Да вот сумлеваюсь на тебя, что ты всё дрожишь. Ночь мы здесь заночуем, вместе. Вот тут, у занавески, рядом и постелю, и тебе и мне, так чтобы вместе… и я с тобой… и будем слушать… потому я, парень, еще не знаю, так и тебе заранее говорю, чтобы ты всё про это заранее знал…       Светика пришлось вести и укладывать силой. Он натурально трясся и упирался. Иван прямо восхитился: гляди, как играет, по Станиславскому, через себя.       — … На музыке, хлестнула, помнишь, ха-ха-ха! Еще кадет… кадет… кадет подскочил…       Иван уже привычно покорялся рукам Светика, знал, что не вырвется; откуда только этот заморыш силы берет. По лицу и по голове тот гладил осторожно и нежно. Иван даже вспомнил маму. Его сто лет никто не гладил по голове. Мила не слишком любила нежности, а Иван любил. Затихнув, он подставлялся ласке, вытягивал шею, даже чмокнул ладонь, прошедшуюся по лицу. В затемнение совсем расслабился, и, когда поворотным кругом их вынесло за сцену, разулыбался, открывая глаза. И зря. Потому что Светик вскочил, дождался, когда встанет Иван, и врезал ему в лицо коротким сильным ударом.       — За что? — поинтересовался Иван, все еще улыбаясь.       К ним уже подбегали техники и массовка.       — За что?! — сдавленно заорал Светик.       Его оттащил балетный и что-то горячо зашептал в ухо.       — Так. Посмотри на меня.       Иван радостно уставился, как приказали.       — Ты красивый.       — И что делать? — просил «красивый» не у него, а у балеруна.       — Сейчас.       Тот куда-то смотался. Все остальные побежали на поклоны, Светик остался. Балетный принес в кулаке пару капсул.       — Глотай.       — Пересвет! Иван! На поклоны! — помреж прибежала сама и тоже орала шепотом.       — Ивану нехорошо, — пояснил Светик.       — Иди, я с ним посижу, — вызвалась откуда-то взявшаяся Либа.       Иван сел, потом прилег к ней на колени, моргнул, и, последнее, что воспринял не сном — удивленное лицо Милы. А дальше провалился в темноту, подсвеченную бликами стали на светлой коже и яркими пятнами крови на одеяле и на полу.       Очухивался Иван частями. Сперва почувствовал, что болит голова, унюхал запах кофе, и чуть не вывернуло. Потом заслезились глаза, но Иван заставил из оставаться открытыми. Он был дома, в постели, на кухне кто-то позвякивал. Мила? Хорошо бы, но вряд ли.       — Светик?       — Очнулся наш принц, — хмуро кивнул Светик, показавшись в дверях. — Глотай уголь, пей воду, я сейчас.       Иван еще боролся с собой, пытаясь не вытошнить таблетки, а Светик уже вернулся. Сел напротив кровати и уставился обвиняющим взглядом.       — Спектакль не сорвал? — спросил Иван, не доверяя памяти.       Потому что она показывала какие-то совсем уж дурные картинки: Светик с ножом у горла, крепкие сиськи Либы... Бред.       — Не сорвал, — успокоил Светик. — Официальная версия: ты выпил водки, а потом, сверху, таблетки от головы. И так среагировал организм.       — Ясно. А на самом деле?       — А на самом деле — ты мне скажи. Вань, ты был обдолбан в хлам. Зрачки с точку. И я не понял, когда ты успел, и, главное, блядь, зачем?!       — Я? Да ты что? Как? — растерялся Иван.       — Вот именно! Как?       — Не ори, а?       Голова разболелась еще сильнее. Где-то у него был пенталгин.       — Стой, ты куда? — Иван объяснил. — Никаких таблеток. Вспоминай, что ты пил, ел, кого облизывал. Ну?       Иван напряг больные мозги.       — Воду пил. Из бутылки. В гримерке стояла.       — Открытая?       — Не помню. Слушай... А я, правда, тебя — ножом, или показалось?       Светик зло оскалился:       — Показалось ему! Да я там чуть не обосрался! Хочешь знать, как оно смотрелось со стороны? Иду за кулису, смотрю — ты на сцене уже. Блядь, думаю, опоздал, Ванька время тянет. Вылетаю. Ванька с ножом, рожа в крови, на кровати пятно. Думаю, все, капец. Ваня спятил, Верку уже порешил и меня поджидает. И тут ты мои догадки пошел воплощать в жизнь. А, главное, все, сволочь, по тексту, все от зубов прямо! Думал — выживу, убью гада. Жаль, не успел, ты сам отвалился.       — А зачем ты Верку за ногу хватал?       Молодец, Ваня, самое главное спросил, самое важное.       — Ну, когда она мне кулак из-за занавески показала, я как-то немного выдохнул. — Светик потер лоб. — Ладно. В итоге у нас: зрители не заметили, или решили, что импровизация, а от Еремы я тебя собственной грудью прикрыл.       — А ты-то при чем?       — Он с какого-то фига решил, что мы с тобой напились и буянили.       — Сильно орал?       Светик понурился.       — Так орал, что лучше бы бил. Но приличней быть алкашом, чем наркошей, так что, выговором отделаемся. Ты никакие таблетки пока не жри, лучше воду пей. Вот, еще Сашка дал.       — Какой Сашка? — не понял Иван, разглядывая две капсулы. — И зачем дал? Сам говоришь: таблеток не жрать.       — Сашка Зотов. Балетный. Это он к тебе пригляделся. Это абсорбент какой-то усиленный.       — А у него откуда?       — А ты думаешь, четыре спектакля в день балетным раз плюнуть оттанцевать?       Иван ужаснулся видению обдолбанного балета. Светик покачал головой и поднялся.       — Не вздумай к ним приставать. Наркоманов в театре теперь нету, кроме тебя, конечно.       — Теперь?       — Теперь. Интересно — у Еремы спроси.       — А ты и тут каким-то боком?       — А я везде, — ухмыльнулся Светик. — Помнишь, я говорил, мне всегда первому предлагают? Когда он стажерам стал предлагать, я просто к Ереме сходил. Так, всё, раз ты уже живой, я пойду. Только...       Светик вернулся в комнату уже в куртке.       — С Милой придется мириться, Вань.       — А что не так?       — Понимаешь... Когда я с поклонов вернулся, ты лежал на коленях у Либы.       — Ну.       — Лапал ее за грудь и пытался поцеловать.       — Что?!       Стыд какой. Просто позорище.       — А Мила стояла рядом и все это наблюдала. Ва-ань?       Иван положил на лицо подушку и серьезно обдумывал перспективу уволиться и сбежать в лес.       — Вань, может, мне остаться? Ты что задумал? — волновался Светик.       Лучше бы волновался, что его чуть не зарезали под наркотой, так нет, изображает родную мать.       — Повешусь, пожалуй.       — Не выйдет. Люстра тебя не выдержит, а трубы короткие.       — С балкона выкинусь.       — Давай, целый второй этаж.       — Ты злой. Как сейчас запульну подушкой.       — Я добрый. Стал бы злой тебя выгораживать, на горбу тащить и укладывать? Кстати, матрас у тебя — дрянь. Вся спина болит.       — Я сменю, — пообещал Иван. — Спасибо за помощь.       — Не понял, — фыркнул Светик, застегиваясь. — Это что, приглашение? Ты попробуй все-таки сперва с Милой поговорить. А уж если пошлет, тогда звони. Все! Ушел!       — «Обнимаю» забыл.       Светик подошел и пристально вгляделся в Ивана, словно доктор в неизлечимо больного.       — Вань, обнимаю тебя персонально, но голову все-таки полечи. Я ушел.       Иван крикнул «пока!», выпил воды и уткнулся в подушку. Сегодня понедельник, какое счастье. А ведь бутылка стояла не у Светика, у него. Неизвестный шутник объект для шуток сменил или что?       От Еремы конечно, влетело. Мало того, что они со Светиком «напились», они еще и «подрались». Фингал у Ивана был не хуже того, от Дикой двери, и ему пришлось выслушать все, что пропустил, без сознания обжимаясь с Либой. Отстранили от двух «Маскарадов» и одного «Горя». Арбенина забрал Грановский, Молчалина — неожиданно — Петька. А вот Светика заменять было некем, его просто оштрафовали. Иван предложил заплатить, раз его вина, но Светик скривился и в который уже раз напомнил не пить из чего попало:       — Козленочком станешь, Вань. Следи за посудой.       Иван и сам приспособился таскать собственную бутылку с собой и не выпускать из поля зрения. Ну, на всякий случай.       А еще пришлось пережить Антоновну. Прима усадила Ивана перед собой, вздохнула и припечатала:       — Ваня, нужно шиться.       — Что? — не понял Иван.       — Зашиваться. Если уж до такого дошло...       Иван прослушал про «лучше пить в коллективе, чем в одиночку. Но, если уж совсем попал в сети алкоголизма, нужно бороться, и коллеги всегда помогут».       — Да я не пью!       — На людях не пьешь, — согласилась Антоновна. — Но раз тебя с двух-трех стопок так рубит, тут виден стаж. И до белочки недалеко. Я не хочу, Ванечка, по всему театру спасаться, когда тебя в очередной раз переклинит. К тому же ты едва не испортил спектакль. И бедного Светика вообще на сцене чуть не зарезал, а у нас дети и старики в зале. Это не дело, Ванечка, дружок.       — Да Светик...       — Знаю, ты его не любишь, но это же не повод. А пить нужно бросать. Вот, ты трезвым говоришь: «его надо зарезать», а потом выпил, в голову что-то дало, и тащишь на сцену нож. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, Ванечка. Не обижайся на старую женщину, я к тебе от души. Бросить ты уже вряд ли сможешь, значит — только зашиться. Хочешь, координаты доктора дам? Никто ничего не узнает, а всем станет спокойней — тебе самому, в первую очередь.       Вот это да. Телефон доктора Иван взял просто от обалдения. Спорить не мог, глотал воздух и хлопал глазами. Антоновна ласково кивала, гладила по рукаву и предлагала пирожные. И все «Ванечка, Ванечка». А Ванечка не знал, как сдержаться и не заржать. Или не заорать на старую дуру. Она же от души. Переживает ведь. Все-таки всунула кусок пирога в руки, Иван, пока до зала дошел, съел.       Ерема закончил разбор, пригладил волосы и помахал блокнотом:       — А теперь о хорошем: «Лазаря» пригласили на «Сердце».       Все радостно загудели и захлопали. «Сердце театра», конечно, не «Золотая маска», но тоже ничего себе премия. И ехать недалеко — в Новосибирск.       — Если там все сложится — тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить — дальше поедем. В столицы.       — Ишь ты, — бормотнул Петька, — как мальчику подвезло. Домой прокатится, к мамке.       Иван даже слушать не стал. Он тоже завидовал, еще бы — такая роль, — но нужно и меру знать. Ни Петька, ни Иван бы так не сыграли. Грановский, наверное, смог бы, и то не жужжит.       — Опять бутылку забыл! — Светик кинул этой бутылкой в Ивана, тот едва успел подхватить. — Блин, Вань! Вот как тебя тут оставить?       — Нормально, — рассмеялся Иван: Светик так забавно переживал. — Хватит мамочку корчить. Я тебя старше на сколько? Пять? Шесть лет?       — Все в рост ушло, — отмахнулся Светик. — Хоть говори, хоть нет. Два дня без меня продержишься?       — Даже не знаю.       — И Милу теперь не попросишь.       Первым делом Иван извинился перед Либой. Вызвал ее из гримерки и попросил прощения за дебош. Рыжая хмыкнула, фыркнула и простила. А вот с Милой так просто не получилось, и обижалась она до сих пор.       — А, может, еще попробуешь? Цветы там, конфеты. На коленях красиво постой.       — А то я не пробовал, — обсуждать это Иван даже со Светиком не собирался. — Пока нет.       И, видимо, долго еще будет «нет». Потому что Мила, как Антоновна, твердила то же: «Что у трезвого на уме...», и была уверена, что Иван Либу давно хотел, но из порядочности не пытался, а вот когда перепил, сразу полез, наплевав на все. И как убедить, что это не так, Иван не знал.       Все-таки Светик много о себе думал: эти два дня Иван замечал, что гастролеров нет, только, подняв на руки вместо Либы Нин Санну. А Петьке и того хуже пришлось: он проникновенно признавался в любви Катьке Швабриной, и та, кажется, впечатлилась настолько, что строила ему глазки и после реп.       Либа показывала награждение в прямом эфире, и они смотрели втроем в гримерке. Втроем и отметили еремино и светиково «сердца». Потом уже повторили со всей труппой, но под пронзительным взглядом Антоновны Иван пить не решался и на празднике скучал.       Ерема помолодел, Светик светился, в инстах театра и двух героев отметились такие люди, что аж страшно. И Феодориди, действительно, пролайкал все фоточки Светика, даже те, где его беглый ученик целовался с партнершами крупным планом.       Иван себя чертовым сталкером чувствовал, когда в десятый раз смотрел, как ведущая вручает Светику статуэтку, тот прижимает приз к груди, окидывает зал королевским взором и показывает рокерскую «козу». Хренов неформал.