Чужое счастье

      С утра голова трещала, и Иван дал себе слово больше столько не пить. Насмотрелся уже: у пьющих и чего похуже употребляющих актеров срок не просто короткий, его вообще почти нет. Какое-то время продержаться, конечно, можно. Некоторые и на сцену выходили под мухой, но игра свеч не стоила. Даже среди однокашников Ивана трое уже спились, а четверо — на том свете.       — Доброе утро, Ваня.       Ерёма свеж, выбрит, весь огурцом, рассмотрел Ивана и фыркнул. Ну, хоть поучений читать не стал: не в его характере. «Актеры, — как-то сказал он — они, как дети, конечно, но дети — сукины. Я им не нянька. Каждый решает, как жить, сам». Иван запомнил. И нарешал, конечно. Когда вернулся, ждал, что Ерёма выскажется (сам бы не утерпел), но тот и здесь промолчал. И поставил несколько вводов.       — Ну, спектакль ты помнишь.       Иван помнил. И текст — почти наизусть, и мизансцены. «Горе» ставили под него, он только пришел в театр, горел, не слезал со сцены. Только тогда он был премьером с главной ролью, а теперь, наверное, придется делать усилие, чтобы не путать свой и чужой текст.       — Конечно.       — Тогда давай с первой сцены. Я реплики покидаю.       — Что за оказия! Молчалин, ты, брат?       — Я-с.       Прекрасно. Три реплики в первой сцене. Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры, Ваня. Зато текст не забудешь, там его почти нет. Будешь красиво ходить. Вон сколько Ерёма листает, тут твоих слов нет. Три страницы, четыре.       — Можно? Здравствуйте! Степан Николаич, можно, я посижу?       А вот и наш главный герой. Бодр и весел, даже лохмы свои помыл. Расчесать позабыл, правда, снова челка падает на глаза, а он ее — пятерней.       — А ты чего прибежал? — удивился Ерёма. — Ты же сегодня в вечернем?       — У Нин Санны прогон в два, распеться, на грим. Немножко рано, правда.       — А больше нечем в субботу с утра заняться?       — Нечем, — охотно подтвердил Светик.       — Ну, раз нечем, иди, подавай реплики. С места, где Ваня с коня упал. «Скажите, что у вас с рукой?»       Светик прищурился в текст, хмыкнул и торопливо побежал по ступенькам на сцену, взволнованно причитая:       — Скажите, что у вас с рукой? Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?       Подбежав, вцепился Ивану в локоть и принялся обеспокоенно заглядывать в глаза.       — Пошлемте к доктору, пренебрегать не должно!       Иван стряхнул его с руки и «платком перевязал, не больно мне с тех пор» — просто рявкнул.       Светик огорченно свел брови и посмотрел на Ивана с упреком. Для этого ему пришлось задрать голову, и разница в росте рассерженного Ивана немного утешила. Текст поганец, кстати, шпарил наизусть и девицу изображал безо всякого неудобства.       — Молчалин! будто я себя не принуждала?       Вошли вы, слова не сказала,       При них не смела я дохнуть,       У вас спросить, на вас взглянуть.       — Нет, Софья Павловна, вы слишком откровенны! — Иван говорил, пятясь назад от навязчивой «девушки».       — Так, хорошо, — подбодрил Ерёма из зала. — Дальше! Сцена с Лизонькой.       Светик сверился с текстом, сменил выражение лица с возвышенного на хитрое и приглашающе кивнул Ивану. Тот скрипнул зубами. Ладно. Лизанька, значит. Ок.       Притиснутый к стулу Светик удивленно выдохнул. А вот не надо нарываться, деточка. Иван масляно хихикнул:       — Веселое созданье ты! живое!       И тут же охнул от ощутимого удара в грудь. «Лизанька» вывернулась из рук и отпрыгнула подальше.       — Прошу пустить, и без меня вас двое.       Его злое лицо развеселило Ивана, и он уже с удовольствием принялся гонять партнера по сцене.       — Какое личико твое!       Как я тебя люблю!       — А барышню?       — Ее по должности, тебя…       — От скуки! Прошу подальше руки!       — А ты неплох. В женских ролях, — поддел Светика Иван.       Они ждали, пока Ерёма закончит звонок, и смотрели друг на друга, как боксеры на ринге. Взгляд Светика снова плыл, словно он уже пропустил удар, и Иван раздражался от невозможности понять, куда же тот смотрит.       — Я в разных неплох, — согласился Светик.       Вот это самомнение! Сразу захотелось задеть побольнее, чтобы взбесился и посмотрел, наконец, прямо.       — Что, часто приходилось юбки носить?       — Я у Феодориди служил, — пожал плечами Светик.       Он уселся на стул и вытянул ноги, а Иван немедленно вспомнил спектакли Феодориди, где все герои поголовно играли в юбках и полуголые, и все слухи про тот театр.       — И что же ушел?       — Так сложилось.       Ерёма убрал телефон, и Светик поднялся, снова дергая волосы.       — Дальше сцена с Чацким. И я заодно повторю.       Он положил текст, отошел к кулисе, и Иван немного опешил: «Подарочек» даже в лице изменился, не говоря уже о пластике и осанке. На человека стал похож. На приличного человека.       — Нам, Алексей Степаныч, с вами       Не удалось сказать двух слов.       И правда. Иван подумывал как-нибудь извиниться за вчерашнее, но Светик сделал вид, что ничего не было. Или тоже был пьяный, и позабыл, или отомстит попозже. Лишь бы не на спектакле, а обувь и реквизит Иван решил потщательней проверять. А вообще-то за что ему извиняться? Сказал, что думал. Это он для соплюх из балета свет в окошке, а остальные его любить не обязаны. Ивану-то точно не за что: Светик, небось, спит и видит, как его из театра выжить и снова остаться звездой. Ну, это мы еще поглядим, кто кого. Пободаемся.       Светик, наконец, смотался распеваться, а спустя полчаса и их попросили со сцены: прогоняли вечернюю «Снегурочку». Иван пообедал, погулял и вернулся работать. В «Снегурочке» он, слава богу, не занят, а вот «Горе» уже в пятницу. Осталась неделя — всего-ничего.       Закончили они поздно. Спектакль тоже кончился и у выхода толпилась куча народа. Массовки в «Снегурочке» было много, и сейчас эти «берендеи» толкались, одевались, болтали, прощались и загораживали проход. Иван остановился и потянул из кармана шарф. Тот застрял, пришлось дернуть, из-за резкого движения к Ивану повернулись те, кто стоял рядом, и Вера, глядя куда-то под ноги, громко произнесла:       — Вань, ты с ума сошел?       — Что?       Она молча ткнула пальцем: по полу вокруг Ивана рассыпались шкурки от семечек.       Гул вокруг затих. Все смотрели, кто с ужасом, кто с недоумением, а Вера так, словно он ее изнасиловал.       — Это не… — он махнул шарфом, и проклятые семечки посыпались и оттуда. — Не мое это! Я же не идиот!       — Правда?       Быстро сгребая мусор, Иван гадал, как могла эта гадость попасть в карман. Он уже и забыл их вкус, с первого курса усвоив, что за семечки в театре могут прибить. Если теперь не будет нормальных сборов, кого обвинят? Не Ерёму же. Но откуда?       Он поднялся, высыпал мусор в урну, развернулся, отряхивая колени. Коллеги попятились, как от заразного, и тут у самой двери он разглядел Светика. Тот, в черном пальто и идиотской широкополой шляпе, держался за ручку, как будто готовясь бежать, и с восторгом пялил на происходящее свои зенки. Грим сильно менял его лицо, но уж их точно не перепутаешь. И внезапно Иван понял, откуда взялись семечки. Да оттуда же, откуда и все остальные проблемы. И глазки сейчас не плыли, глядел на дело рук своих довольно и пакостно.       Светик что-то понял по иванову взгляду, крутанулся на месте и вылетел в дверь, громко ее захлопнув. Звук отвлек внимание, все снова загомонили, Вера презрительно фыркнула, обошла Ивана подальше, народ потянулся на улицу, и, наконец, в холле стало пусто.       Иван поглядел на шарф, пощупал карман, выгреб оттуда еще пол горсти семечек, и вышел. Снаружи уже никого не было. На той стороне парковки Светик усаживал в машину штук пять балерин разом. Они хихикали и щебетали на всю улицу. Иван поискал глазами палку или камень — хоть вслед кинуть — не нашел, конечно; расстроился. Этой сволочи хотелось набить морду, но у них спектакли, причем у Светика почти каждый день. Немного попредставляв, как сломает вредной гадине нос, Иван вздохнул и поплелся по улице. Машину он купил и продал еще в Москве, а тут она была не нужна: Иван жил на соседней улице и на работу ходил пешком.       Ерёма приболел, и вместо репетиции Иван угодил на утренник. Давали «Недоросля», Антоновна звездила среди стажеров. Ее госпожа Простакова была вне конкуренции уже много лет, и Иван с удовольствием смотрел, как она гоняет молодняк, вяловатый на ее фоне. Аплодировал Иван искренне, но в гримерки не пошел, чтобы не путаться под ногами; остался в зале.       В дверь просочился Светик с собачкой Антоновны на руках. Несуразный пес трясся, жался к нему и косил глазами, и Иван снова поразился сходству. Оба — лохматые, тощие и недобрые, оба уставились на Ивана, как на врага. Он даже шагнул назад: а ну — покусают?       — Хорошая тактика, одобряю.       Светик, не отрываясь от возни с шавкой, вопросительно поднял брови.       — Любишь хозяйку, люби и ее собачку, и воздастся тебе сторицей. «Частенько там мы покровительство находим, где не метим»?       — «Я езжу к женщинам, да только не за этим» — задушевно поведал гаденыш, скользнул взглядом мимо Ивана и расплылся в улыбке.       — Репетируете, мальчики? — одобрительно прогудела Антоновна, и тут же засюсюкала: — Мое солнышко, иди к мамочке!       Светик послушно подался вперед, и Иван оторопел было от такой откровенности, но Антоновна подхватила собачку, а Светика потрепала по щеке.       — Спасибо, милый! Надеюсь, Тутти не слишком капризничал?       — Он — просто чудо, — заверил Светик. — Прекрасно себя вел, мы погуляли, поели и немного вздремнули в гримерке.       — Какие молодцы! Тутти, скажи «пока» Светику!       — Пока, Тутти!       Антоновна поплыла к выходу. Иван дождался, когда она отойдет подальше, и заржал, даже не пытаясь сдерживаться.       — «Мы прекрасно себя вели!» И куда Ерёма смотрит? Под носом ходит такой Молчалин. Или он боится, что не потянешь?       — Я универсал, — заявил Светик, нагло улыбаясь, — я потяну, что угодно. Не нужно завидовать.       Ах ты, сука такая! Чему завидовать? Да он себя в зеркале видел? Но не ругаться же при стажерах.       — Иди пирожные ешь, — посоветовал Иван сквозь зубы, — пока Тутти все не скормили.       — А тебя не угощают? — посочувствовал Светик. — Хочешь, принесу парочку?       — Я как представлю, за что они тебе достаются, так в рот не полезут.       — Ничего, Вань, тут главное привыкнуть и не давиться.       — Тебе виднее.       — Светик!.. Ой, Иван, здравствуйте!       Как эта пигалица вовремя. Уже руки чесались схватить гаденыша за грудки и потрясти хорошенько.       — Светик, ты обещал.       За одной стояли еще две подружки.       — Сейчас, Нин Санна вас отпустит, и поедем.       — А Иван не поедет с нами?       — А у него нет времени, — опередил Светик открывшего было рот Ивана. — И, вообще, настоящие герои маникюр не делают.       — Правда? — уставились на Ивана стажерки.       — Спасибо, девочки, у меня репетиция, — запоздало отказался он. — В другой раз. Присмотрите за Пересветом, а то вдруг он решит покраситься — последние волосы потеряет.       Гаденыш за спиной хихикнул и пожелал удачи. Вот же сука какая! Иван еще семечки не забыл, а счет все растет.