Чужое счастье

      Между утренними и вечерними репетициями Иван бродил по городу — заново обживался. Тут почти ничто не менялось, пока он рос, а потом уезжал учиться. Не изменилось и за время его нынешнего отсутствия. Такая же неустроенность, скука и битый асфальт. Камвольная фабрика еще держалась, и большинство ивановых одноклассников работали как раз на ней, а по вечерам пили и пялились в телек. В театр тут ходили пенсионеры и школьники. Первые — по билетам от собеса, и вторые — с училками литературы.       Ерёма это давно просек и ставил сплошную классику по школьной программе и немножечко сверх, иногда балуя себя и артистов чем-нибудь вроде «Чапаева и Пустоты» или «Одной счастливой деревни», на которые в лучшие дни набиралось пол-зала, зато приезжали ценители из столиц и журналисты. Ивана так и заметили, на «Пустоте», и сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Но, оказалось, лучше быть тощим нервическим алкоголиком, который годится на разные роли, чем конкретным типажом, на который сегодня роль для тебя есть, а завтра — нет.       Возвращение домой не пошло на пользу: как не старался Иван, все не мог забыть столичные славу и обожание. Сколько поклонниц на служебках толпилось! Сколько букетов он домой привозил! Все его хотели — и публика, и режиссеры. А теперь режиссер молчал, на улицах не узнавали, роль — второстепенная. Ну, что за хрень? Он же может. Может Арбенина!       Ужасно все раздражало: сожаления, неустроенность, одиночество, унылая осень с лужами и раскисшей землей под ногами. Репетиции тоже. Звездич казался ему дураком и поверхностным фатом, его никак не получалось для себя оправдать, а, значит, сыграть. Иван видел, что не справляется, злился на себя, партнеров, на режиссера. Ерёма мрачно глядел из зала, не поправлял, не делал замечаний, а Ивану казалось — не обращает внимания, а то и вовсе мстит, хочет, чтобы Иван провалился. Или злится на своего любимчика, а отыгрывается на нем.       Зато с девочками реж еще как работал. И прерывал посреди реплик, и гонял одну сцену по несколько раз, и усаживал с собой рядышком и что-то обстоятельно разъяснял в перерывах.       Нину дали Ире Быстровой, пришедшей в труппу три года назад. Когда Иван увольнялся, она еще бегала в массовке, и вот, доросла до главных ролей. И все равно краснела и кивала на каждое замечание мэтра, как первоклассница, а в перерывах даже что-то записывала в блокнотик. Баронессу играла дама постарше.       Вера Сердечная, насколько помнил Иван, была на диво расчетливой и бессердечной. Проходя мимо, насмешливо посоветовала стараться получше:       — Арбенина тебе не видать, если, конечно, Светика не придушишь. Так что делай роль на совесть, это теперь твой потолок, Ванечка.       И, мило улыбнувшись, защебетала по тексту:       — «Вы правы, жаль мне вас — возьмите мой браслет»       И зашвырнула его подальше, стерва.       — Ой! Извини.       — Ничего, у меня спина еще гнется, — улыбнулся Иван. — Подниму.       Сказал бы он ей, да зачем дразнить гусыню. Тем более, был убежден, что все у него получится. Главное — сейчас хорошо сыграть.       — А пророчица из тебя, Верочка, как из меня Звездич.       Но ладно — эти дурочки. Грановский выводил из себя конкретно. На репетициях не утруждался: «голос я вечером дам», да и играл совершенно неправильно. Холодного, чопорного вельможу, нудного и не удивляющегося ничему. У него это всегда получалось на отлично, но вот именно, что всегда! Каренин, Вильфор, лорд Кавершем — все одной краской. Крокодил какой-то засушенный, а не Арбенин. Где страсти? Где ревность? Ему жена изменила, а он нудит!       Признаваться себе не хотелось, но ела зависть: к Грановскому, полностью уверенному в себе и своем мастерстве, змеище Вере, неведомому поганцу Светику, даже к блаженной Ирочке, хотя уж она-то не Сара Бернар совсем. И как взять себя в руки и не испортить спектакль и персонажа?       Перечитай, Ваня, свое резюме, включи запись московского спекта, вспомни. А вот киношки свои не смотри. Ты в них, конечно, красавец, и не халтурил, но геройский мент тебе сейчас не помощник. И психопат-убийца. Лучше Станиславского перечитай.       — А ноги, и правда…       За кулисами хихикали девочки из балета. Иван не прислушивался: мало ли, чьи там ноги.       — А где? Где?       — Вконтакте, в группе. Прямо под афишей — смертоубийство.       Балет позвали на сцену, а Иван вдруг вспомнил, что так и не видел афишу, хотя обычно придирчиво разглядывал собственные фото на постерах.       Афиша была, но без него — просто общий план сцены с декорациями. Зато под выложенными списками состава, и правда, кипели бои.       «А где Пересвет?»       «Ура! Иван вернулся!»       «Уважаемый админ, можете пояснить, почему такая внезапная замена?»       «Грановский? Арбенина будут возить в кресле?»       «Ванечка вернулся!»       «А почему не Иван Арбениным? Что вообще происходит в театре, кто-нибудь знает?»       Помнят. Приятно. Иван спохватился и перестал улыбаться, но оторваться уже не мог, все искал свое имя в следующих комментариях.       «Где Светик?!!»       «Да на*уй вашего Светика! Ваня лучший!»       «Это чем, позвольте спросить?»       «Бесконечные, стройные ноги…»       «У Светика тоже стройные!»       «Только вдвое короче. Гыгы»       — Любимая пишет? — подмигнул Петька, протискиваясь мимо Ивана к сцене.       — Любимая, — хихикая, подтвердил Иван.       Настроение поднялось. Все-таки здесь его помнят, любят, он нужен. Наверное, не только за ноги? Хотя, пусть любят, за что захотят. Будут ходить на спектакли, разглядят что-нибудь еще. Талант, например.       — Вот что, Ваня… — проговорил Ерёма и надолго замолк, уставившись в свой блокнот.       «Иди-ка ты в жопу с роли» — додумал Иван. Он, в общем-то, был готов и к такому повороту событий. И где-то даже согласен: ну, сколько можно?       — Ты, как я понимаю, решил отойти от образа повесы и ловеласа. Разочарованный, на грани нервного срыва молодой князь. И никто не видит, что он готов взорваться… Такая трактовка имеет смысл. Но злости надо поменьше. Бедная баронесса нервничает: ты на нее волком смотришь, вот-вот завалишь на авансцене. И Грановский идет от тебя. Ты бесишься, он — леденеет. Что значит мастер: понимает, что два вулкана на сцене — много. В общем, твоя версия персонажа мне нравится. Продолжай, но дозируй агрессию, а то зрители разбегутся еще до антракта. Давай с: «Я, право, думать что не знаю»       Иван, и правда, не знал, что думать. То ли Ерёма его пожалел, то ли действительно все выглядело новой трактовкой, но у Ивана вдруг словно выросли крылья. И роль пошла, и коллеги перестали казаться бездарями. И даже погода вроде бы наладилась. Бабье лето в Новоборисовске всегда было ярким — из-за астр на клумбах и множества кленов, насаженных по всему городу и дружно принявшихся краснеть и желтеть листьями. А тут еще Ивана возле служебного входа подкараулили три прежних поклонницы, подарили те же астры и пообещали прийти на премьеру. В паблике снова поминали «бесконечные ноги», «выразительное лицо» и, для разнообразия, «талантливое исполнение ролей». Лиха беда — начало, пусть и второе. Он им еще всем тут покажет, исполнит и выразит все лицом.