1. Здравствуй, родина
25 марта 2022 г. в 16:59
В родимом Новоборисовске все было, как всегда. Даже огромная лужа посреди вокзальной площади никуда не делась. Разве что, рожа местного алкоголика Васьки стала еще круглее и ярче: солнце румянило опухшего страдальца снаружи, выпитое — изнутри.
— Мужик, а мужик! — потянулся Васька, и разулыбался, опознав. — Иваня! В гости, или насовсем?
— Как получится, — буркнул Иван, оглядываясь.
Хоть бы не сфоткал никто. Напишут потом: «Звезда спилась и тусует с бомжами».
Но послать и сбежать как-то неприлично: Васька когда-то работал школьным сторожем, и помнил всех мальчишек, которых гонял за курево и драки. Его даже полиция не трогала — жалела.
— Как там Москва?
— Стоит Москва, а что ей сделается? Ладно, дядь Вась, я пойду. На вот тебе.
Торопливо сунув алкашу сотку, Иван зашагал к остановке.
— Спасибо, Ванюша! — донеслось вслед.
Ну, здравствуй, родина.
Квартиру тетка ему отмыла, еды наготовила. Сама прийти отказалась: завтра уезжала в санаторий, собраться еще, приготовиться. «Приеду — поговорим». Иван поглазел на разросшиеся клены, хрущевку напротив, повернулся к окну спиной и окончательно понял, что вернулся надолго. Как бы не навсегда. Ладно, посмотрим. Какие наши годы? Хрен с ней — со столицей, а то и с обеими. Зато здесь он звезда, звездее уж точно нет.
Официально, конечно, все еще были в отпуске. Но мало кто из коллег уезжал дальше тещиной дачи или местного озера. Разве что главреж и прима могли себе позволить какие-нибудь моря: один получал еще и зарплату худрука, а муж второй работал в администрации.
— Петька, привет!
Петька Солин — безобидный парень и отменный лентяй по жизни. Этому вообще отпуск не нужен: почти не занят в репертуаре, зато мэрский племянник. Хочу — хожу играть свое «кушать подано», нет настроения — звоню главрежу и кашляю в трубку. Зато «актер драматического театра», «служитель муз» — на девиц действовало убойно. Ну, плюс красная Феррари. В родимом Мухосранске все еще — золотая мечта и хит.
— Ваня! — Петька отбросил сигарету. — Вернулся-таки?
— На родину потянуло.
— Ну-ну.
— Чего тут у вас? Коллеги все кости мне перемыли?
— Да тут и без тебя есть кому, — оживился Петька. — Даже твое возвращение затмил.
Кольнуло полузабытой ревностью. Затмил его? Ну-ка, ну-ка.
— Та-ак, рассказывай.
— Как, говоришь?
Знавал Иван всяких Елисеев и Ростиславов, но, чтобы так поиздеваться над ребенком…
— Пересвет, прикинь. Наши дамы Светиком кличут. И ахают, как над дитем. Говорят, Антоновна лично пирожными кормит. В гримерке. После спектаклей.
Петька сплетничал даже не из «любви к искусству» — просто язык — помело. А у Ивана сразу перед глазами встала престарелая прима с трясущейся хохлатой собачкой под мышкой. Псину как раз и кормили пирожными, а еще сюсюкали и целовали в острую морду. Значит, теперь кормят мальчика. И кличку уже собачью дали. И какой он после этого конкурент? Ха!
— Ты бы про Антоновну все-таки… — предупредил Иван.
— Да я только тебе. Ввести, так сказать, в курс.
— Петь, я ценю. А буфет работает?
Буфет не работал, пришлось забежать в магазин и взять кофе и пирожок с собой.
— Кури в сторону, — попросил Иван, и Петька замахал рукой, разгоняя дым. — А что у нас с репертуаром?
Он, конечно, полазил по сайту, ничего нового не заметил и узнавал на всякий случай: из дому видней. Петька пожал плечами:
— Как ты уехал, половину спектаклей сняли, через полгода часть вернули, когда Светик на нас свалился. И остальное твое отдали.
— И что, всё — ему? — не поверил Иван.
Он-то главные роли играл, потому что типажно герой, даже чересчур: метр девяносто, блондин, красавец. Но в труппе и других мужиков навалом. Что ж это там за Светик такой, что все роли захапал? Или правда с Антоновной спит?
— А кому? — хмыкнул Петька. — Петров в Ёбург слинял, Григорьянцы — в Самару. Верховенский уволился, что-то с режем не поделили. Как ты ушел, как-то все расползлись. Так что Светик спустился с неба подарком судьбы.
Да уж, подарочек. Иван, если честно, надеялся на радушный прием. Все-таки, у них не Москва, чтобы перебирать актерами. Тем более в резюме теперь значились съемки в трех фильмах, участие в конкурсе на Первом канале и антреприза у известного режиссера. А тут, оказывается, свои звезды с небес, мухосранские. Ладно, посмотрим еще на этого подарка судьбы. Кстати, надо бы поузнавать, откуда он в наши леса и болота.
Идти к режу с документами было стыдно: Иван свалил посреди сезона, точно зная, что заменить его некому. Но большое кино ждать не станет, а мотаться со съемок на спектакли не стал сам Иван. Ему тогда голову снесло от перспектив. Как же: полный метр! Главная роль! Теперь-то его точно заметят! Ерёма почему-то смотрел с сожалением и, подписывая «по собственному», обронил: «Надумаешь — возвращайся. Возьму». Иван тогда едва не фыркнул ему в лицо. Возвращаться? Сюда? И вот сидит в том же кресле и рассматривает пол. А потому что стыдно смотреть Ерёме в глаза.
— Пока так. Потом введешься куда-нибудь. А забирать у парня его спектакли я не могу, ни по контракту, ни по совести.
— Я понимаю.
По совести, Ивану сейчас вводиться в какое-нибудь «кушать подано». Не с премьером труппы спектакли делить, а на побегушки к Петьке. Только совесть-совестью, а самолюбие рвет и мечет: «Да кто такой этот ваш Светик? Да я! Да в самой Москве!..» Стоп, Иваня. Тут тебе не Москва, а незаменимых, как оказалось, нет. Спасибо, вообще взяли назад блудного сына.
— Я понимаю, Степан Николаевич.
— Вот и молодец. В понедельник — сбор труппы, и — с богом. Иди пока.
В фойе Иван притормозил у стены с портретами. Он этого подарка на сайте уже нашел, пофыркал от сочетания ФИО, подивился родителям: это ж надо — при папе Антоне и фамилии Херманн, обозвать сыночку Пересветом. Что у людей в головах?
А теперь стоял и рассматривал портрет. Надо же, висит не в «молодежном» ряду, а между Антоновной и бессменным столпом — Грановским. Целится в проходящих взглядом. А глазищи странные, диковатые. Наверное, ракурс удачный. Камера таких любит. Ивану так же операторы говорили. И что Иван красив настоящей, мужественной красотой. Героический типаж на все времена. А этот? Сладковатый, носастый, черты лица мелкие, подбородок острый. Совсем другой тип, кукольный, мечта первокурсниц. Германн — допустим, Покровский, ну Ипполит. Не герой, совсем не герой. Неужели Ерёма не видит? Ну, ничего. Поставят их на одну линейку, и всем все станет ясно. Светик, конечно, их спас, но видно же: с голодухи на парня кинулись. А теперь вернулся настоящий герой.
Сбор труппы — это всегда немного первое сентября. Школьная линейка для взрослых. Иван каждый раз волновался, так, не всерьез, слегка. Одевался чуть тщательнее, в зеркале себе нравился, позы разные принимал — дурачился.
Улыбался, а сам оценивал: кто отдохнувший-загорелый, кто похудел-поправился, у кого новая прическа, кто с кем садится в зале. О многом говорило, если задуматься и не принимать на веру щедрых обнимашек-поцелуйчиков улыбающихся коллег. А сегодня было вдвойне волнительно. Как его примут, сбежавшего и, что еще хуже, не пропавшего в Москве? Простят и пожалеют, как неудачника? Или с милой улыбкой съедят за то, что хоть ненадолго, но ухватил Фортуну за платье, и может задирать нос и хвастаться крутым резюме? Он, конечно, не самоубийца, но коллегам же много не надо. Только моргни недостаточно уважительно, и все — ты остывающий труп.
Поэтому в зал Иван входил со счастливой улыбкой, а дрожащие руки занял охапкой цветов.
— Здравствуйте!
На него обернулись, и Иван незаметно поежился под любопытными взглядами. Вот он дурак! Нужно было прийти пораньше, чтобы не стоять перед всеми, как школьник в учительской.
— Ванечка! Ты насовсем или так, навестить? — Антоновна строго глядела на него сквозь нарощенные ресницы, но руку для поцелуя уже протянула, и Иван поспешил приложиться.
— Ну куда же я от вас, — с облегчением выдохнул он. — Так скучал, так скучал! Но вот контракт закончился, и я у ваших ног. Примите милосердно беглеца и его подношения!
На розы пришлось раскошелиться, Антоновна других цветов не признавала. Остальные, к счастью, были попроще. Иван пошел вдоль рядов, раздавая дамам герберы. С ним здоровались, благосклонно принимали цветы, мужчины жали руку, говорили что-то вроде «молодец, что вернулся» и «рады видеть». За спиной, правда, сразу принимались шептаться, но, главное, в лицо дезертиром и предателем не называли, а после благословения Антоновны уже и не назовут.
— На этом официальную часть объявляю закрытой.
— А неофициальную — открытой!
Петькин возглас все поддержали смехом и аплодисментами.
— Открытой, — подтвердил главреж и махнул рукой в сторону выхода. — Валите! Иван, задержись ненадолго.
Под любопытными взглядами коллег Иван поднялся на сцену. Ерёма, прищурившись, смотрел в зал.
— Ваня, ты «Маскарад» помнишь?
«Маскарад»? Еще бы. Именно «Маскарад» они и играли, когда Ивана поманила московская мечта. Удрал, не оглядываясь. Правда, потом узнавал: ввелся Верховенский, и вроде справились.
— Арбенина?
— Звездича. Арбенина Грановский сыграет. Будет старым пнем при молодой жене. Смешно, но на один раз сойдет.
— А кто не может?
Вроде бы на «линейке» были все. Только новичка Иван не увидел, хотя очень хотелось уже познакомиться. Неужели ему и такое Ерёма спускает? Тут впору подумать, что Светик спит не с примой, а сразу с главрежем.
Иван едва сдержал дурацкий смешок. Про Ерёму с его скрепными ценностями такое подумать — фантазии не хватит. Скорее уж этот Светик ему незаконный сын.
— Херманн не может.
Ну, точно. На сбор не явился, на первый спектакль в сезоне «не может». Кто другой уже с роли слетел бы, а этого аж Грановский заменит, не переломится.
Интересно, почему ему Звездича, а не Арбенина? Грановский, конечно, патриарх, но Иван же здесь, можно было не тревожить святые мощи. А Звездича, вон, и Петька сыграл бы. Или Ерёма его так воспитывает?
— Звезда в запое? — не сдержался Иван.
— Звезда в лесу.
— Что?
— Они на натуре, в тайге, а там какая-то хрень с погодой, никто не летает. Сидят, ждут. Прогнозы неблагоприятные.
— Врет, — убежденно заявил Иван. — Какие прогнозы! Бухают в три горла всей группой с летчиками.
— Я, конечно, твоему опыту верю, — вздохнул Ерёма, спускаясь со сцены. — Однако, сообщение от МЧС тоже, вроде, не липа. Так что давай, повторяй текст, завтра начнем.
Ерёма ушел, а Иван побродил по сцене, сел на краю, погладил доски, поболтал ногами. Как он хотел отсюда вырваться. «В Москву! В Москву!» А вот сидит — и словно домой вернулся. От этих мыслей во рту стало кисло. Это он что — смирился? Согласился, что его потолок — захудалый ДК в провинции? Все? Приплыли, выходим? До старости здесь играть и сдохнуть на этих досках? Убогость какая. Везде уже сцены планшетные, а тут даже присесть нельзя, сразу занозу получишь!
В зад и правда что-то кольнуло. Иван спохватился и осторожно погладил доски. Еще не хватало разозлить: работы не будет. Вот он дурак, нашел, где ругаться. Некоторые в уличной обуви из кулисы не выйдут; каждое утро здороваются, а его понесло критиковать.
Под задницей заноз не оказалось, но в щели что-то блестело. Гвоздь? Иван поскреб пальцем, не зацепил. Достал ключи и принялся ковыряться уже с каким-то азартом. Увы, это оказался не гвоздь, а маленькая сережка. Серебряная или какого-то серого металла веточка с почками, свернутая колечком, никакой ценности явно не представляла. Наверное, кто-то из балетных обронил, или вообще уборщица потеряла. Иван сфотографировал, кинул в общий чат и пошел в буфет. Надо выпить с коллегами. Известно: пьяный артист — добрый артист. А завтра начнутся репы. Конечно, побега ему не забудут, Иван бы и сам не забыл, но — ноблесс оближ — будут держать лицо.