Шиворот-навыворот

Сердце билось часто, пульс колотился в ушах, низкий рык перекрыл все звуки, но одновременно умножил даже такие мельчайшие, как скрежет лапок насекомых по земле. Лёгкие раскрылись шире, поднимая порог обоняния, но продолжая различать малейшие нюансы. Бьющий в ноздри железистый аромат свежепролитой крови. Он чуял липкую жидкость на пальцах, одежде, лице. И всё же чётко слышал ещё один уникальный запах. Мысли путались, как правило каменный самоконтроль истончился до почти в ноль. Гнев нарастал, но выхода не было. Зрение сузилось до туннельного, сфокусировалось на одном человеке, слух ловил еле заметные вдохи и частое сердцебиение. Илья сосредоточился на этом звуке, на ожидании каждого выдоха, потому что иначе сам бы не смог дышать. К этому ритму он безотчётно прислушивался день за днём, смягчался и успокаивался на близком расстоянии. Он знал мягкую пульсацию, запах тела, пробивающийся через аромат дорогого одеколона, наслаждался зрелищем щетины и спутанных волос. Но именно сердцебиение было якорем. Как сейчас, когда только пульс удерживал грань между человеком и монстром. Тьма была совсем близко, но своё уже получила. Сейчас Илья наблюдал за Ковбоем. Самым раздражающим и дерзким человеком в мире, но он приводил Стража в равновесие, дарил безмятежность самой дикой части сущности Стража, давал внезапные передышки. Илье не нужен был Ковбой, чтобы выйти из «штопора» и вернуться в реальность из сверхтонких ощущений, но с помощью Ковбоя Илья становился просто… собой. Человеком. У Ильи болела рука со сбитыми до мяса костяшками. Также наличествовали порезами и синяками, но боли почти не было. Челюсть опухала, рёбра ныли. Другое ощущение было сильней. Чужая боль, как зов сирены, как язычок пламени, продиралась через многочисленные неприступные щиты. Спрятанный месяцами подряд жар, как маяк в темноте. Волны не могли ни погасить это пламя, ни заглушить. При необходимости очаг разгорался сильнее, грея словно одеяло, смягчая нервы. Соло. Наполеон Соло. Этот мужчина клялся, что слишком слаб и не может быть Проводником… с мощной почти непроницаемой внутренней защитой за границы которой ни разу не выходил. А теперь Люциус Брэгг смял его щиты. Илья знал наверняка. Он чётко представлял каждый удар, слышал полный боли вздох и резкий крик, чувствовал разломы на щитах Наполеона, как будто их связи много лет. Он еле сдерживал струящуюся по венам смертоносную ярость, но часть разума оставалась абсолютно спокойна. А вот Брэгг был безумен. — Ковбой? — выдохнул он, тяжело падая на колени около второго агента. Рёбра отозвались болью, кажется Илья порвал пару мышц и вывихнул палец. Плевать! Кровь кругом, собственная и Наполеона. Слишком много крови Наполеона. Зверь внутри ревел от ярости. Это Брэгг, всё вина Брэгга. Зрение заволокло алым, но сильный гнев не переполнял как раньше, потому что нечто хрупкое, но всё же могущественное сдерживало его. Давало точку опоры. Наполеон выглядел жутко. Большой порез на скуле кровоточил, образуя заодно синяк на всю щёку и глаз. Судя по отметкам на шее, Брэгг душил Наполеона, обострённое чувство осязания доносило через кончики пальцев данные о вдавленных краях синяков и многочисленных ушибах. Зато лёгкие звучали чисто, обошлось без сломанных костей. Гнев был тут как тут. Илья хотел изувечить, порвать на части человека, осмелившегося нанести вред напарнику. Илья хотел поддаться изначальной тьме и убивать. С клыков капала слюна, цепи не было, но зверь отступил, чтобы защищать. Оберегать. Наполеон еле держался в сознании и пытался не вырубиться. Глаза были почти закрыты, лицо чересчур бледное. Щиты потрепало так основательно, что Страж чувствовал живое, дышащее присутствие рядом. Успокаивающее. Желанное. Тёплое. Заботливое. И мощное. Сейчас он впервые ощущал суть Наполеона Соло. Песня, ласковый ветер, удивительная сила внутри разума. Наполеон таился в глубине от самого себя. Его никогда не обучали, но Илье было наплевать. Щиты были только одним из выражений силы, как и железный самоконтроль, а вместе они помогали спрятаться от всего мира. Понимал ли Соло, что именно постоянно делал безо всяких тренировок? Да, Соло использовал эмпатию при мошенничестве, секретных проникновениях на объекты и побегах, но это не объясняло величину сокрытого в глубине энергоцентра. Так кто же ты, Ковбой? Неважно, потому что сейчас он был ранен ножом, избит, и это не считая ментального урона от атак дикого военного-Стража при попытке взлома щитов. Курякин быстро проверил места, где нож скользил по телу напарника, нажал, отчего тот застонал. — Чёрт! Илья чуть улыбнулся. — Не колотая рана, а всего лишь порез, но глубокий. Понадобятся швы. Голубые глаза были плотно зажмурены, Соло тяжело дышал через стиснутые зубы. Сердце продолжало биться ровно, успокаивая нервозность Ильи, касание Стража одновременно исследовало и ласкало. — Набор для шитья прихватил? — пробормотал Соло. — В квартире. — Фиговый из тебя бойскаут. Илья нахмурился, но глаза у Соло были закрыты и он этого не увидел. Илья протянул руку и осторожно, почти незаметно дотронулся пальцами наливающегося на скуле синяка. Он ощутил как что-то прошло к разуму, обвилось вокруг сущности Стража. Словно забытое и найденное чувство, почти любовь, которую хотелось сохранить. Глаза Наполеона широко распахнулись, пальцы обхватили запястье Ильи. — Не надо, — с трудом выговорил он, губы и подбородок в крови, — я не… Ладонь продолжала нежно держать голову, большой палец тихонько гладил щёку. — Он самый. — Слушай меня! — резко приказал Соло, голос окреп, но на это ушли все силы. — Я не Проводник вообще и не твой в частности. Знаю, было трудно, благодарен за спасение жизни, но это была схватка Стражей. Брэгг слетел с катушек, ты принял меры. Нужно прийти в себя, — пальцы плотнее сжались на руке Ильи. — Сплошная ярость, Угроза. Отпусти! Разумный голос, прекрасная подача, рациональность в каждом аргументе. Зверь унялся, а человек снова мог действовать. Это была речь Проводника, и в то же время не была. Никто не пытался перехватить управление, выталкивая из опасной зоны восприятия. Наполеон действовал иначе. Настолько непохоже на кандидатов от коллег. Гнев сменился чувством ранее незнакомого удовлетворения. Сейчас между ними было нечто большее, чем отголоски личности Соло, которые он чувствовал раньше. Ему нравилось это обещание, как тепло дома. Хотелось погрузиться глубже и никогда не всплывать. Зверь не возражал. Он сидел рядом, без клетки, но большего ощущения себя человеком Илья не помнил за всю жизнь. Страж пытливо смотрел на Наполеона. — Я не твой Проводник, — упорно и устало повторил Соло. Всё его тело выражало почти ослиное упрямство. Илья улыбнулся и присел рядом, заглядывая в полные боли глаза. Он ощущал подрагивающую линию начальной связи, которая шла сквозь потрёпанные щиты, возникнув сама по себе. — Угроза? Я серьёзно. Я не твой Проводник, вообще ничейный! — Ты больше, — прошептал он. — Ты меня пугаешь, — Соло надавил и Илья позволил сдвинуть себя с места. — Где Брэгг? Взгляд упал на неподвижную фигуру в центре разгромленной комнаты. — Ох. Мужчина был точно мёртв, со свёрнутой шеей не живут. Не говоря уже о размерах лужи крови под телом. Никто не смог бы выжить с такой кровопотерей. — Ты убил сумасшедшего Стража… — Конечно, Брэгг же на тебя напал. Хотя после смерти Проводника, его самого считай что уже не было. Соло попробовал сесть, застонал и откинулся назад. Илья почувствовал боль как собственную. — На конспиративную квартиру, — решил он. Глаза Наполеона были плотно зажмурены, но он промычал в знак согласия. Илья осторожно поднял раненого напарника, помог выйти из разрушенной комнаты и дойти до машины. Соло глубоко дышал, держал одну ладонь прижатой к ножевой ране, одежда пропитывалась красным. — Ковбой? Наполеон открыл выцветшие от боли глаза и выдал фирменную усмешку. — Я в порядке, Угроза. Илья в этом сомневался. Он точно знал, скольких усилий стоит каждый вздох, гримаса и подавленный стон. Хотелось прижать Соло ближе. Сейчас нужно было доставить Наполеона на явочную квартиру и обработать раны. Всё остальное могло подождать. Их вывезли меньше чем через два часа и Наполеон провёл ночь в проверенном госпитале, где ему наложили швы. Болело всё тело, голова кружилась. Врач был одновременно сотрудником АНКЛ и специалистом по Стражам и Проводникам. Сейчас у Наполеона не было сил на ругань. А потом он подумал, что врач знал, что при Страже лучше не ошибаться, зашивая чужие раны. Знобило, несмотря на пустой желудок аппетита не было и сон не шёл. Соло снова и снова вспоминал нападение Брэгга. Физическую часть можно было пережить. Беспощадные попытки разрезать и ввинтиться в ментальные щиты, усмешка победителя, жуткая волна злобы... В конце концов сиделка дала снотворное. У Соло саднило всё: голова, мышцы, синяки по всему телу. Но хуже всего было избитому разуму, с травмами настолько обширными, что не получалось выдать ни одной связанной мысли. Сначала вернулся слух. Тихое бормотание без слов. Потом зрение. Через закрытые веки Наполеону удалось различить свет. Хотя смотреть он не ещё не мог, задача была непосильной. Затем тактильные ощущения: он лежал на чём-то определённо комфортном. И запах… чистоты. Потом пришла боль от поверхностной ножевой раны слева на корпусе. Наполеон слегка повернулся и застонал, горло слишком пересохло, и заорать он не мог. Но какой-то различимый звук он всё-таки издал, потому что рядом появился другой человек. Наполеон напрягся. Хлынули воспоминания, картины драки, опасности и волн адреналина. Он пытался выжить. Он выдохнул, мышцы сопротивлялись посылаемым мозгом сигналам. Бороться. Чужая кисть сомкнулась на запястье, прижимая дёрнувшуюся руку. Он слышал успокаивающую речь кого-то знакомого, но не мог вспомнить кого или различить слова. Раздавшиеся хриплое карканье, наверно, принадлежало ему. Внутри разливалось отчаянье, холодное и ранящее до глубины. Он был так уязвим. Впервые в жизни почти полностью открыт. Сначала Мадлен, потом Брэгг. Наполеон не помнил, когда ему ещё бывало настолько плохо, чтобы становилось хуже с каждым вдохом. Тихие стоны, звуки протеста и поскуливание, видимо, тоже были его. А потом чьё-то ласковое воздействие начало сглаживать раны перегруженного разума. Он ощутил прохладу, мягкость, кокон безопасности. Волны ярко-белого тепла пронеслись по венам, смывая все следы прикосновений Брэгга. Раны затягивались, боль убавилась и вскоре исчезла. Откуда-то знакомая чернильно-чёрная темнота пришла за волнами света, накрыла Соло, оберегая, успокаивая мозг. Брэгг разрушил щиты, теперь требовалось время на восстановление, место, где Соло никто не тронет. Сейчас он ощутил себя в безопасности большей, чем было за всю жизнь. Наполеон позволил себе вырубиться. Спокойствие. Он так и не увидел того, кто сидел в тени около кровати, наблюдал за каждым его движением, слушал сердцебиение и дыхание.

***

Илья проскользнул в тихую больничную палату, все чувства мгновенно сосредоточились на тревожно спящем мужчине. Илья не обдумывал действия, когда закрыл дверь и подошёл к кровати как тень. Чувства обострились, исследуя каждый дюйм тела напарника, анализируя состояние лучше медицинского оборудования. Наполеон сразу успокоился и облегчённо вздохнул. Отсветов снаружи и от инструментов в комнате было довольно для Стража, темнота не была преградой. Хотелось коснуться расслабленной руки, пробежаться чуткими пальцами по острым чертам, измерить глубину синяков, уменьшить боль. Что-то требовало поступить именно так, что-то сильное. Множество чувств обрушились на него волной, он сидел и боролся, хотя лицо было невозмутимо. Наполеон был особенным. Не как Проводник для Стража, но близко. Непохожий на бывших коллег или кандидатов в напарники. Когда Соло ранил свихнувшийся Страж, инстинкты Ильи взвыли, хотя до опасной для восприятия зоны было далеко. Ему безумно, как никогда в жизни, хотелось защищать. Взвалить Наполеона на плечо, отнести в укрытие, но Илья не собирался впадать в примитивизм. Он никогда не скатывался до первобытности. В конце концов Илья коснулся руки Соло. Он не мог бы назвать это установлением новой связи, расцветающей и захватывающей чувства… успокоением и ощущением «второй половины», как описывали другие Стражи свои ощущения, но совершенно точно это был непросто тактильный контакт. Он сосредоточился, пригладил щиты, прижался ближе. Часть Ильи продолжала бороться с потребностью, а другой было наплевать. Илья никогда не чувствовал желания обрести пару: не было ни необходимости, ни потребности. Он справлялся сам. Сейчас впервые контроль больше не казался остро заточенным мечом. И было спокойно. Он с облегчением выдохнул, скользнул пальцами по мягкой коже к пульсу, и начал считать. Когда Наполеон проснулся второй раз, боль была вполне терпимой. Голубые глаза моргнули и различили свет, просачивающийся через закрытые шторы. От головной боли остался низкий шум, прошло чувство раздрая. Щиты почти полностью восстановились. Что-то смущало его, но все мысли ворочались медленно и расползались в стороны. Поэтому додумывать он не стал. Габи смотрела на Стража и покачивала головой. Идиоты. Оба. Она знала, что, во-первых, Соло ни по какой классификации не попадал в Проводники, и, во-вторых, Илья был надломлен куда больше, чем эффективен. Быть столько лет без связи, всегда сдерживаться, сражаться внутри самого себя — это было нездорово. Не могло быть иначе. Конечно, Илья пользовался всеми чувствами по мере необходимости на заданиях, но нужны-то способности не только для работы. КГБ сделало его таким, возможно, даже намеренно. Смертельно опасный агент, ни от кого независящий, работающий без страховки. Но это разрывало на части. Неважно какие результаты показывали тесты, Илье нужен был Наполеон. Вполне вероятно, такой тип связи — как её ни называй — мог случиться только с ними. Габи посмотрела ещё раз и оставила задумчивого русского в покое. Никакая сила не смогла бы выгнать Илью из госпиталя, а Уэверли требовал отчёт. Габи была уверена, что шеф точно знал, кого пригласил работать в команде, и учитывал их потенциал. А теперь Уэверли выжидал. Тоже оставалось Габи.