The war: 1 | Present
25 апреля 2023 г. в 23:21
— Мирана объявила нам войну, — мрачно сообщает она, когда последний крестьянин покидает тронный зал.
Сегодня была суббота, а в Подземье у простого народа по субботам было принято приходить к королеве с жалобами или просьбами. Очень многие довольствовались лишь тем, чтобы писать Ирацибете письма, но она никогда не читала их. Потому что писем было много, часто писали анонимно, не указывая отправителя, и, как правило, такие «анонимы» писали проклятия Ирацибете и рассказывали, как мечтают о её смерти и желают, чтобы корона поскорее вернулась Миране.
И даже если иногда попадались нейтральные послания с реальными просьбами, то искать ложку мёда в бочке дёгтя было бессмысленно.
В письмах от «анонимов» был один-единственный плюс: они хорошо горели.
— Ваше Величество, — скрипит карточный стражник. — Там ещё один пришёл.
Ирацибета закатывает глаза и подпирает рукой щёку, по обыкновению восседая на троне. Её корона поблёскивает в лучах закатного солнца, слабо проходящих через витражные окна.
Я вопросительно смотрю на Ирацибету. В моих глазах тревога после сказанного ею.
Она устало качает головой, дав мне понять, что никого сегодня уже слушать не собирается.
— Слушания на сегодня завершены, — объявляю я. — Пусть идёт вон.
— Есть, — стражник отдаёт честь и закрывает двери тронного зала снаружи, оставляя нас одних.
— Меня так выматывают эти люди, — тяжело вздыхает она. — Чувствую себя опустошённой.
Я понимающе киваю и подхожу к трону ближе.
— Вечно так пытаются быть вежливыми, трепещут передо мной, а в письмах проклинают, — жалуется она, массируя виски. — Надо запретить эти аудиенции. Пусть уж лучше пишут.
— А письма мы сжигаем, — пожимаю плечами я, проводя пальцем по колонне.
— Письма тоже запрещу, — ухмыляется она. — Бумагу чтоб не переводили.
— Разумно.
— Но тогда будет не так приятно разжигать камин.
— Да нет, примерно так же. А что там с войной?
Ирацибета снова вздыхает.
Я смотрю на неё, и даже издали можно прочитать по её взгляду, что она искренне разочарована в Миране. И ещё сильно переживает.
Подойдя к ней почти вплотную, я с сочувствием смотрю на Ирацибету и скрещиваю руки на груди. Я бы ссутулилась, но корсет не даёт мне этого сделать.
Она по-кошачьи прикрывает глаза и поправляет кольца на пальцах.
Я ожидаю ответа, но не тороплю её, зная, как нелегко Ирацибете сказать это.
— Говорят, она собрала армию мятежников. Армию тех, кто за то, чтобы правила она, — наконец произносит она, открывая глаза. В её взгляде теперь лишь холод.
— А ничего, что все в Подземье за то, чтобы правила она? — не выдерживаю я, потому что не могу сохранять такое же спокойствие как Ирацибета. Естественно, она в самом деле спокойна не была, это лишь натренированная с годами выдержка, но я-то даже притвориться не могла, что мне плевать на то, что нам объявили войну. Тем более, это случается первый раз за всё то время, что я пребываю в Подземье, несмотря на то, что я здесь уже больше десятка лет.
Она криво усмехается:
— Ты же нет.
— Я — другое дело, — возражаю я. — И я не совсем Подземье.
— Мне казалось, что за эти двенадцать лет ты стала его частью.
— Я не отрицаю, что стала. Но изначально я не была ею. Я же не была рождена здесь.
— Хочешь уйти обратно туда, где была рождена? — она саркастично приподнимает одну бровь и я хмурюсь.
— Ты же знаешь, что я бросила всё ради тебя.
— И всех, — добавляет она.
— Да.
— Весьма самоотверженно.
— Наоборот. Я пожертвовала всем и всеми ради своего эгоистичного желания.
— Твоё желание было быть рядом со мной. Это не эгоизм.
— Это эгоизм. Потому это же моё желание. Я наплевала на всех и сделала так, как хотела сделать.
— С каких пор эгоизмом считается стремление быть с тем, кого ты любишь?
Я смеюсь, поднимая руки в знак капитуляции.
— Пусть сдаётся она, — безразлично говорит она, и я теряю нить разговора в связи с тем, как резко Ирацибета сменила тему. — Я сдаваться не собираюсь, — заявляет она. — Со мной Бармаглот, Брандашмыг и Джуб-Джуб. Мои солдаты из железа, а железо устойчивее к мечам и копьям, нежели людская плоть.
— Зато люди умнее карт. Люди могут придумывать стратегии, — я поджимаю губы и меряю шагами тронный зал.
— Ты пытаешься сказать мне, что у неё больше шансов? — она подозрительно прищуривается и встаёт с трона, придерживая корону.
— Мы должны учитывать все сильные стороны врага. Лучше мы переоценим её, чем недооценим, — объясняю я уверенным и твёрдым голосом, хоть мне и очень неловко из-за того, что я смею допускать мысль, что армия Мираны может в чём-то превосходить наше войско.
Я отвожу взгляд, когда Ирацибета быстро приближается ко мне.
— Мудрая мысль, — медленно произносит она. — Ты молодец. Но ткнёшь простого человека мечом в живот — и он истечёт кровью. Ткнёшь одного из моих солдат — на нём останется лишь небольшая вмятина.
— А доспехи? — подсказываю я. — На людях Мираны могут быть доспехи.
— Не думаю, что она будет в силах обеспечить каждому достаточную защиту, — Ирацибета морщит нос.
— А если, всё-таки, будет?
— Всё равно у моих солдат в этом явное преимущество.
— Ты права. Но может ли против нас быть всё Подземье? Тогда мы по численности проигрываем. Что будем делать?
— Все не могут быть против нас. На нашей стороне точно весь Угрюмый Брег, плюс карты. Это уже что-то. И, слушай, ты писарь, а не полководец, — фыркает она. — Оставь это мне.
— А кто полководец тогда? — интересуюсь я, хоть и не метила на эту должность. Было правда просто интересно.
— Был бы Стейн, и я бы назначила полководцем его, — невесело говорит она. — Но сейчас его голова плавает во рву. Череп, вернее. Всё остальное уже разложилось.
— Какие проблемы, пришьём обратно к телу и заставим воевать, — злобно хихикаю я.
— Давай как раз ты этим и займёшься, — подмигнув мне, говорит Ирацибета.
— Это больше по части Мираны, а я не некромантка.
После этого мы молчим несколько минут. Она стоит, не шевелясь, а я просто хожу взад-вперёд, время от времени вздыхая.
Когда мне надоела тишина, нарушаемая лишь стуком моих каблуков и тихими вздохами, тоже моими, я сетую:
— И поверить не могу в то, что во всём Угрюмом Бреге не нашлось бы кого-то, кто может занять должность полководца.
— Поверь. Я уже вызывала к себе людей, которые могли бы подойти, они мягко отказались, приведя достаточные аргументы для этого.
Я возмущённо задыхаюсь от этой новости, но лишь огорчённо мямлю:
— А я об этом узнаю последняя…
— Ты в это время была в библиотеке. Не хотела тебя дёргать.
— Очень заботливо с твоей стороны. Но, милая, я бы хотела хоть краем уха слышать ваши разговоры. Я бы вообще хотела быть больше посвящена в это дело. Не потому что я хочу какой-то власти или что-то вроде этого. Я просто хочу больше знать об этой войне, вдруг я смогу чем-то помочь, что-то предложить, — я складываю брови домиком и почти с мольбой смотрю Ирацибете в глаза.
— Уже неделя прошла, как я узнала о наступлении Мираны. И ты не могла и не можешь ничего сделать или придумать, — отрезает она. — Я даже мало что могу.
Её плечи поникают, взгляд грустнеет.
Когда Ирацибета признавалась, что что-то плохо, это означало, что всё намного хуже, чем просто плохо.
— Грёбаная мятежница, — выругалась я, сжимая руки в кулаки. — И что ей не сидится в своей Мрамории. Сидела бы да сидела тихо, радовалась, что её не трогают и не выгоняют из страны.
— Все поддерживают эту узурпаторшу, даже не представляя — насколько они не правы, — нехарактерно для неё тихо и безэмоционально говорит она, и при этой фразе у меня сердце сжимается.
Мне хочется её утешить как-то, но банальное «всё будет хорошо» всегда говорят в фильмах ужасов, а потом, как правило, всех убивают.
— Ты что-нибудь придумаешь, — обещаю я, подходя ближе к ней. Я кладу руку ей на плечо, чуть сжимая, чтобы она через свои пышные рукава-фонарики почувствовала моё прикосновение. — Мы что-нибудь придумаем.
— Я придумаю. Ты — нет, — резко говорит она, но мою руку не сбрасывает.
— Не понимаю тебя, — я напрягаюсь и всматриваюсь ей в глаза.
— Ты не будешь воевать. Ты останешься здесь, в замке, и будешь за всем следить.
Моя челюсть отвисает и какое-то время я чувствую себя в некоторой отстранённости от реальности.
— Я не останусь, — возражаю я.
— Ты останешься, — повторяет она уже жёстче. Её взгляд снова холодный и мне становится не по себе.
— Я не останусь! — с явным вызовом восклицаю я.
— Ты сделаешь это, — властно говорит она. — Иначе кто будет следить за порядком?
— Кто-нибудь ещё, любое твоё другое доверенное лицо.
— Моё доверенное лицо это ты.
— Кто-нибудь кроме меня.
— Ты останешься, и это не подлежит обсуждению, — авторитетно заключила она, сбросив с себя мою руку.
— Я не буду преспокойно проводить свои дни здесь, пока ты воюешь там одна и без меня. Я ещё и не знаю — кто полководец! Вдруг это предатель какой-нибудь…
— Полк вести буду я, — откликнулась она. — Больше некому.
— Тогда я тем более еду с тобой.
— Ты ещё пытаешься спорить со мной? — кисло улыбается Ирацибета. — Просто признайся, что не выспалась сегодня.
— Я буду спорить с тобой и противиться твоей воле, если твоей волей будет то, что я должна буду остаться здесь.
— Какая строптивая, — фыркает она. — Ладно. За то, что твои намерения благие и ты хочешь как лучше, я прикажу, чтобы тебя казнили быстро и тебе совсем не было больно.
— Ну Ирацибета… — ною я и складываю руки в молебном жесте. — Почему ты не хочешь, чтобы я ехала с тобой?
Она стискивает зубы и от раздражения жмурится. Когда она открывает глаза, то крепко берёт меня за плечи и хорошенько встряхивает.
— Ты глупая. Не понимаешь, что я забочусь о тебе. Я забочусь о тебе. Я не хочу, чтобы твоя жизнь была в опасности.
Она понижает голос до шёпота:
— Если с тобой что-то случится, я себе не прощу. А война непредсказуема. Поэтому там с тобой легко может что-то случиться, ясно? Теперь достаточно доходчиво объяснила? — злится она и отпускает меня.
Я закрываю открывшийся рот.
— Это очень мило, конечно. И я тоже тебя люблю. И по той же причине, что и ты не можешь взять меня с собой, я не могу отпустить тебя без меня. С тобой тоже может что-то случиться. И корона на тебе, а не на мне.
— Сначала убивают приближённых, — отчеканивает она.
— Война непредсказуема, — поддразниваю я. — Им нужна не я, а ты. Какой им толк от моей смерти?
— Так им будет легче подобраться ко мне.
— Логично. Но лучше я умру, чем ты.
— Это очень мило, конечно, — теперь её черёд дразнить меня. — Мне нравится, что твоя любовь и преданность не выветрились с годами.
— Есть вечные вещи, не всему же быть временным, — один уголок моего рта приподнимается в милой улыбке. — А ещё давай пусть никто из нас не умрёт. Пусть мы одержим победу и всё будет так же хорошо, как и раньше.
— Давай, — соглашается она, и её взгляд светлеет. — Но ты всё равно не поедешь.
— Я поеду.
— Имей в виду, мне надоело спорить. Скоро тебе уже светит не лишение головы, а четвертование или дыба. Можешь выбрать, так и быть. Бери то, что нравится больше, — мурлычет она.
— Я выбираю отправиться с тобой.
— Хорошо, — улыбнувшись, она притягивает меня ближе, а я заключаю её в тёплые объятия, радуясь тому, что она, всё-таки, согласилась.
Я кладу ей голову на плечо, а она с наигранной нежностью шепчет:
— Закончится война, а потом я тебя быстренько четвертую, — обещает она, и я довольно хихикаю.
— Договорились, — шепчу уже я ей, касаясь губами мочки её уха.