«Вегетация — период в жизни растения, который характеризуется его наибольшей активностью».
Дилюк проснулся ближе к трём часам дня от удушья. Поняв, что не может сделать вдох, он резко перевернулся на бок и приподнялся на локте, бездумно прижимая ладонь другой руки к грудной клетке. Это, естественно, не помогло. Окончательно перевернувшись на живот, Рагнвиндр свесился с края кровати и наконец смог закашляться, пока дрянной бутон не вывалился из гортани обратно в глотку, а из неё — на мягкий светлый ковёр, оставляя на ворсе кровавое пятно. Прочистив горло, молодой человек осторожно вернулся в исходное положение и постарался выровнять сбитое дыхание, игнорируя подступающий к плечам и лопаткам зуд. Его мучила ужасная жажда. Светодиод на телефоне настойчиво подмигивал с тумбочки, оповещая о непрочитанных сообщениях, и Дилюк кое-как заставил себя сесть в кровати, чтобы быстрее вернуться в реальность, ставшую в последнее время совсем паршивой: буквально только что он, кажется, мог умереть. Это было бы… неприятно. Наверное, в первую очередь из-за того, что он не хотел бросать Аделинду, которую сильно подкосило после смерти отца, и больше всего Рагнвиндр боялся, что она тоже заразится. Продолжая ворочать мысли в полусонном сознании, он наконец взял в руки смартфон и мазнул пальцем по экрану, вытягивая шторку с уведомлениями: Аделинда Позвони, как проснёшься. Это срочно 7:23 По спине прополз холодок. Дилюк стиснул зубы, но разблокировал устройство и открыл контакты: из-за того, как стремительно в его жизни стали развиваться весьма напряжённые и опасные события, искреннюю веру в лучший конец этого кошмара он утратил ещё в Лиюэ. Теперь главной задачей было просто остаться в живых. Сделать всё, чтобы в живых осталось как можно больше людей. Помотав головой, Дилюк упрекнул себя в том, что излишне всё драматизирует — однако это не убавило его беспокойства, заставившего палец в нерешительности замереть прямо над нужным контактом, едва подрагивая в воздухе. Было бы очень большим лукавством сказать, что ему не было страшно, даже после того как гудки стали зудеть в динамике. — Алло? Дилюк? Как ты? — донеслось с того конца линии ещё до того, как Рагнвиндр успел сказать хоть слово. Некоторое время он просто молчал в нерешительности. — Привет. Живой. Ты просила позвонить. — Ох… Да. — Что случилось? Это касается Томы? — Да… — едва прошумел выдох в трубке. — Он мёртв. В этот момент Дилюк понял, что не зря остался в кровати. Вдоль позвоночника волной прошёл страх, заставивший Рагнвиндра медленно откинуться назад, накрывая собой помятое одеяло. Он догадывался — но не позволял себе поверить в эту гипотезу, потому что она значила, что… — И у него действительно хан… ханахаки, я опознала тело, доктор Байчжу остался на вскрытие. Я очень волнуюсь за тебя, Дилюк, — голос стих на последнем слове, обрываясь ещё одним тревожным выдохом. — Нет… Я безумно за тебя волнуюсь, и не только я. Дилюк слишком резко испытал слишком много всего. — Когда это случилось? — прохрипел он наконец. — Почему вы не позвонили мне? Я должен был присутствовать на опозна— — Ты, мать твою, должен сидеть дома и лечиться! — прикрикнула женщина, заставив его поморщиться от резкого звука, а дрожь в теле — прокатиться обратно, вверх по позвоночнику. — Дилюк, этот дипломат мёртв, понимаешь?! И это ещё не все новости, потому что господин, мать его, Камисато вызвался лично приехать в Монд и помочь с организацией похорон, и лично я сказала лично ему, что ты не сможешь присутствовать из-за тяжёлой болезни! — Да как ты… Отчётливая ярость заполнила лёгкие, но челюсти преданно сжались, и, врезавшись в гортань, та отрикошетила назад, к самому хрупкому и уязвимому — и всё оно вспыхнуло трещинами. — Не смей со мной спорить, — бесцеремонно отсёк голос. — Ни я, ни Кэйа…Кэйа?..
— …ни твои друзья не собираемся позволить тебе умереть из-за какой-то там древней болезни, чьё название я выговариваю через раз… Горло жгуче сдавило, мышцы лица — свело, и Дилюк беспомощно зажмурился. Он хотел сказать хоть что-нибудь в ответ, но лишь беспомощно открыл рот, опуская телефон рядом с собой и продолжая слушать. — …я уже потеряла одного любимого человека, которого спустя множество лет всё-таки решилась назвать своей парой, и я не хочу вдобавок лишиться того, кто за столько лет стал мне как сын родной… Гнев, направленный секунды назад на Аделинду, схлопнулся и обратился в стыд за самого себя. — И я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, Дилюк. Он закрыл руками исказившееся лицо и, будучи не в силах больше бороться с собой, разрыдался. — И не только я. Мы все любим тебя. Мы все за тебя волнуемся… — её голос совсем смягчился. — Ты бы видел лицо Кэйи, когда он узнал, что у тебя то же самое, что у господина Томы…Кэйа знает.
— …поэтому, умоляю… береги себя.Дилюк обречён.
— Дилюк?.. Эй, ты слышишь меня, Люки? Непослушные пальцы потянулись к потухшему дисплею, пытаясь включить его и завершить звонок, но вышло не сразу. Аделинду оборвало на полуслове, которое уже было не разобрать, но Дилюку и не хотелось: он до боли стиснул челюсти и заскулил, утыкаясь перекошенным от эмоций лицом в дрожащие ладони. Истерика, пробившаяся наконец наружу, постепенно брала своё. Дилюка трясло. Он жалобно взвыл, вдавив ладони в щёки, и съёжился, рывками втягивая воздух и так же резко выплёвывая его назад, отчего где-то в груди начало саднить, а в глотке взвился железистый привкус.«Я люблю тебя, Дилюк».
Ему было так стыдно… Ему было так плохо и так стыдно за то, что ему плохо. Он подводит всех и, скорее всего, скоро умрёт. Только он виноват в своих ублюдских чувствах, и из-за него и этих ублюдских чувств… Аделинда перезвонила — Дилюк сбросил, тут же отвесил себе оплеуху и, отрезвляя голову прокушенной до крови губой, через пелену перед глазами набрал:Вы
Прости и 15:04
Я отмечу позже 15:04
Отвечу 15:04
«Успокойся», — наконец мигнул откуда-то изнутри голос разума, но Дилюку всё ещё было невыносимо больно, всё ещё хотелось вскочить и с силой ударить что-нибудь, разбив в щепки. Перед глазами размывались кровать, спальня, коридор, заклинивший мозг оглушил хлопок двери за спиной — и по телу сквозь становящуюся невыносимой чесотку молнией проскочил ужас. Колени подкашивались, руки трясло под сбитые хриплые вздохи. Во рту всё больше отдавало железом и желчью, в горле стоял ком. «Наверняка вырвет», — подумалось на автопилоте, и шатаясь, Дилюк спустился вниз. Внутри было слишком много, но в то же время ничего не было. Он опустился на колени прямо посреди залы, лёг на жёсткий ковролин и наконец позволил себе отпустить рыдания.«Мы все любим тебя». ***
Его действительно стошнило спустя примерно полчаса истерики: поднявшийся по пищеводу из-за мышечных сокращений бутон в конце концов снова вызвал рвотный рефлекс. Зуд в спине не ушёл, но ослаб то ли от адреналина, то ли от множества других ощущений в теле. Наблюдая за кровавым месивом в кухонной раковине, Рагнвиндр заставил себя прополоскать рот, выпить воды, чтобы хоть немного избавиться от мерзкого привкуса, и принял все необходимые лекарства. Слёзы щипали опухшие глаза даже после тщательного умывания. Они всё ещё накатывали, стоило полуживым мыслям в голове дёрнуться особенно сильно, пусть Дилюк и понимал, что стоит позвонить Аделинде — архонты, она, наверное, уже сошла с ума от беспокойства, — но не мог заставить себя не то что набрать номер, даже подняться на второй этаж, где на кровати ждал его телефон с — он был почти уверен — несколькими пропущенными вызовами. Нет, он не сможет поговорить с ней сейчас. Нельзя. Сначала надо прийти в себя и… проклятье, убраться на кухне. И в спальне. Бутоны в раковине смотрелись, как в каком-нибудь дешёвом хорроре: облепленные кровавой слизью, они внушали в первую очередь тревогу, ту, от которой чувствуешь слабость в конечностях, во вторую — отвращение. Всего две штуки, но крупные, с любезно разъеденными желудочным соком корневыми отростками, на которых, кажется, осталось немного слизистой оболочки... Дрянь. Лучше вообще не смотреть. Насколько же там всё плохо сейчас? Он боялся узнать ответ на этот вопрос. Ни о каком аппетите речи не шло. К моменту, когда слёзы наконец отступили на третий план и опустошили голову, Дилюк уже успел выбросить цветы и отмыть раковину. Оставалось только убрать парой влажных салфеток бутон на втором этаже и… позвонить Аделинде. Это было самым сложным пунктом. От одной мысли об их разговоре и потенциальных вещах, которые Дилюк мог услышать или сказать, по лопаткам в унисон стихающему зуду скользили мурашки — однако под предлогом уборки молодой человек всё же поднялся в спальню. Телефон так и лежал на кровати. Внутри обнаружилось только краткое: Аделинда Буду очень ждать твоего звонка 15:05 Прошу, береги себя… 15:05 Он должен. Хотя бы ради неё, даже если мир всё-таки рухнет, даже если ему придётся собрать вещи и уехать куда-нибудь подальше отсюда, чтобы умереть или излечиться… Доктор Байчжу ясно дал понять, что третьего исхода не существовало. Об этом напоминал и бутон, теперь завёрнутый в пару салфеток и брошенный в урну, и саднящее даже сквозь обезболивающее горло, и безумная слабость в теле, и опустевший дом, да и много что ещё. Все эти кусочки складывались в одну неприглядную картину, от которой Дилюку хотелось просто сбежать — но даже во сне его преследовали губительные образы и страхи. Сейчас, когда эмоции наконец нашли выход, а Рагнвиндр почувствовал небольшое облегчение, из-за анальгетика его сознание приходило в хотя бы относительной порядок — и уже через четверть часа он сидел в кресле в гостиной с треклятым мобильником в руке. Надо было составить хотя бы примерный план того, что он скажет, но идей не было, пока время неумолимо текло к полудню. Наконец гудки пробили тишину. — Алло, Дилюк! Всё в порядке? Прости, пожалуйста, я, наверное, перегнула палку, — он не перебивал, только слушал и старался обойти ком, зашевелившийся в горле, — ох, спасибо, что перезвонил… — Ничего. Ты меня извини. Я… — Не извиняйся. Я всё понимаю. Что стряслось? Это болезнь? — Да, я, эм… Ничего нового. Кашель. Доктор Байчжу говорил, что это нестрашно, — соврал он. — Ох, мне так жаль, что я ничем не могу тебе помочь. Я говорила с ним, когда мы ехали на опознание, и он… — она тяжело вздохнула, — рекомендовал нам не пересекаться. — Он абсолютно прав. Со мной лучше вообще никому не видеться, насколько я понял. — Но как тебя тогда лечить? — Ну, гм, доктор Байчжу — это исключение из правил… — Дилюк, насчёт этого… Я бы хотела затронуть очень личную тему. Позволишь? Он был уверен, что знает, о чём она хочет спросить, и некоторое время просто молчал в трубку. Он не хотел говорить об этом. — Хорошо. — Обещаешь ответить честно? Подавляемый приёмниками шум создавал тишину на конце линии, но не в голове. Если Дилюк сейчас уклонится от ответа… — …Хорошо. — Мне… Мне просто кажется, ты знаешь, что именно за чувства помогают твоей болезни прогрессировать, и если с ними как-то разобраться, то… — Это Джинн, — выпалил он, прежде чем подумать. Твою мать. Зачем он это сказал? Настала очередь Аделинды умолкнуть. — Ох, архонты… — Прости. Я не вижу решения проблемы и не хочу, — голос почти исказился, — очень не хочу говорить об этом. Это бессмысленно. Либо я умираю, либо доктор Байчжу успевает создать лекарство. Другого пути нет. Умоляю, не говори ей. Это ничего не решит. Я не хочу портить чью-то жизнь.Свою уже испортил, так ведь?
— Пожалуйста, не переживай, я… Мы что-нибудь придумаем. Я скажу доктору Бай… — Не надо ему ничего говорить! — рявкнул Рагнвиндр — и тут же осёкся. — Никому не надо. Я не хочу, чтобы кто-то знал об этом. Мне достаточно забот просто с тем, чтобы не сойти с ума и не умереть до того момента, как доктор Байчжу разработает вакцину. Антидот. Неважно. Что угодно. Я справлюсь с этой дрянью и без человеческих взаимоотношений. Пусть это останется между нами… Так будет лучше. — Хорошо, я не скажу. Сейчас, слыша растерянный женский голос, Дилюк понимал, что она всё равно расскажет… — Спасибо тебе. …но кто он такой, чтобы осудить её за это?***
Он лжец. Дилюк так и остался сидеть в кресле, больше часа или даже полутора тупо пропялившись в стену с пустой головой. Архонты, за что ему это? «Лжец», — шелестел в занавесках ветер. Наверное, за это время Аделинда уже всем всё рассказала. Доктору Байчжу — меньшее из зол, пожалуй, — Кэйе, будь он проклят вместе с Дилюком и этой поганой болезнью, и, что самое паршивое, она очень вероятно позвонила Джинн. Этого вспухшее сознание явно не предугадывало, когда решило выпалить такую глупость, обрёкшую на беспокойство как минимум троих и как минимум одного — на несмываемый подлый позор. Да и поделом ему. Он с трудом поднялся и прошёл в ванную, чтобы снова умыться и освежить голову. Помогло, но слабо. «Лжец», — скользили блики по керамограниту под босыми ногами. Он вернулся на кухню, чтобы снова заставить себя хотя бы перекусить: на автомате подхватил ослабшей рукой первую попавшуюся сковородку, поставил её рядом с плитой, попутно соображая, что у них есть… Можно попить воды и забыть об этом безумии, но вряд ли стоит придерживаться подобного плана, если Рагнвиндр хочет прожить дольше, чем до конца лета. «Лжец», — вспыхнула на мгновение искра у конфорки. «Лжец», — кивнули ей в ответ сесилии на окне. За краешек разума робко зацепилась мысль о том, что, возможно, всё не так плохо. Пока что не так плохо. Дилюк попытался сосредоточиться на ней, но один образ растерянной, устыжённой и, не дай те же архонты, напуганной Джинн заставлял ком в горле настойчиво вздыбиться, распирая израненные мышцы изнутри — Рагнвиндр отчаянно потянулся к стаканам, чтобы запить это чувство. «Лжец», — прошипел напор воды, ударившей в прозрачное дно. Ком неохотно поддался и провалился в желудок вместе с водой. Дилюк налил себе ещё немного, после чего вернулся к попыткам приготовить что-нибудь: поставил сковороду на огонь, выудил из шкафчика масло, выливая его на прогревающийся металл — и только сейчас задумался о том, что он… «Лжец», — гудели сине-красные язычки пламени. …ещё не решил, что именно собирается съесть. Кажется, у них должны были остаться полуфабрикаты в морозилке: по крайней мере, когда Дилюк залезал в неё в последний раз за картофельными лапками, там оставалось ещё несколько пачек каких-то овощных смесей и коробок с оладьями. «Лжец», — обдал лицо ледяной воздух. Дилюк выхватил первый попавшийся пакет, захлопнул дверцу морозилки и кратко, но ёмко выругался. У него никак не получалось отвлечься от этой мерзкой мысли. Она ввинчивалась в мозг, словно шуруп, и свербила сознание, отчего Рагнвиндру снова очень захотелось ударить по чему-то, да так, чтоб засаднили костяшки. Он прекрасно понимал, что это не поможет — только если совсем ненадолго, и сейчас стоило сосредоточиться на уже закипающем на огне масле и пачке овощной смеси в руках, а не на губительной саморефлексии. Да, он соврал. Он может прямо сейчас позвонить Аделинде, извиниться, рассказать правду, которую она наверняка примет, попутно осознав весь ужас происходящего…Но хочет ли он?
Скривив губы, Дилюк наконец вскрыл упаковку в руках, высыпал её содержимое на уже перегретую сковороду, отозвавшуюся бурным шипением, и убавил огонь.Нет.
Что это изменит? Какая разница, любишь ты женатую подругу детства или собственного сводного брата? Да, сейчас вряд ли кто-то осудит его, если увидит вместе с другим мужчиной, но факт их условного родства и фамилия «Рагнвиндр» в паспорте Кэйи теперь определённо коробили. «Вы же братья»! — мысленно продолжал поддакивать безликий голос. Проклятье, да Дилюк не мог смириться даже с тем, что вопреки всем здравым убеждениям среди всех друзей и знакомых его влечёт, мать его, именно к Кэйе, которого он уже давно и всячески избегал — и чем больше он размышлял теперь о своих желаниях в романтическом — тьфу! — ключе, тем сильнее они становились. Когда и почему всё стало настолько сложным? Он накрыл овощи крышкой и в растерянности опустился на ближайший стул. Желудок наконец-то пробурчал что-то невнятное сквозь саднящие внутренности и лёгкий зуд, отчего Дилюк поморщился, но с облегчением отметил слабую заинтересованность своего организма в еде. Она хотя бы немного тянула одеяло мыслей на себя от становящегося невыносимым образа: смуглое аккуратное — красивое — лицо, разноцветный колкий — притягательный — взгляд, подтянутое изящное тело, которое Кэйа обожал подчёркивать облегающей одеждой, хотя даже в своей рабочей форме он выглядел… сексуально. Дилюк закрыл лицо руками и, упершись локтями в колени, тихо простонал. Он не хотел об этом думать. Хотя бы не сейчас. Нет, он никогда не был аскетом, но всегда оставался запертым в себе одиночкой. И теперь, когда ситуация вышла из-под контроля вместе с его собственными желаниями — возможно, даже потребностями, — которые всегда удавалось списать на издержки настроения, алкоголь, глупости, которые не стоит воспринимать всерьёз, и прочие случайности, Дилюк не знал, куда сбежать от самого себя. Болезнь разворошила его туго перекрученные нервы подобно кислороду, всколыхнувшему пламя из тлеющих углей — оставалось только наблюдать в надежде, что найдётся способ потушить его до того, как оно выжжет всё изнутри и снаружи. Сам Дилюк без сторонней помощи, кажется, был способен только разжечь его сильнее. Вернее, он мог продолжать попытки подавить прорастающие внутри него эмоции и побеги, уже ставшие совсем не метафорическими, но чем больше он пытался заглушить образы в голове и чувства в груди, тем, казалось, сильнее они пробивались сквозь возводимые им стены напускного безразличия. Это был замкнутый круг, но Рагнвиндр слишком боялся дать годами подавляемым желаниям — а может, и правда потребностям? — волю к действию. Но что изменится, если он признает их… и признается? Если бы цена не была столь высока, ему и впрямь следовало рассказать обо всём, но Тома уже был мёртв, и Дилюк понимал, что он будет следующим — хотелось надеяться, что последним. Недолгого разговора хватило, чтобы эта дрянь вросла в тело и принялась стремительно разрушать всё то, что Рагнвиндр так долго укреплял тренировками и вполне сносным образом жизни, пренебрегая только одной стороной своей личности. А рвётся там, где тонко, не так ли?***
— Ваши опасения вполне обоснованы, и я рад, что Вы осознаёте эти риски. Доктор Байчжу приехал на следующий день. Он долго расспрашивал Дилюка о новых симптомах и самочувствии, прежде чем приступить к тщательному осмотру вплоть до гастроскопии с помощью прибора, который больше походил на орудие пыток, чем на медицинское оборудование — и не зря. Правда, доктор Байчжу почему-то не удивился, когда сразу по извлечении этой уродливой трубки из саднящего даже с анестетиком пищевода мышцы обидчиво сжались и вытолкнули ещё один бутон: совсем маленький, но, судя по лицу врача, крайне информативный. — Болезнь прогрессирует очень быстро, — продолжил он пояснять, пока Дилюк заливал в себя какую-то странную суспензию, чтобы хотя бы немного облегчить жжение, — и при этом способна очень долго спать внутри организма в ожидании, пока нервная система ослабнет. Она убийственно внезапна, и, полагаю, вы уже обратили на это внимание. А сейчас допивайте, пожалуйста, и ложитесь на живот, мне нужно провести тщательный внешний осмотр. Дилюк только согласно кивнул, скользнув мрачным взглядом по своему отражению в зеркале. Он выглядел ужасно: немного запавшие глаза, очерченные тёмными кругами под ними, трёхдневная щетина и растрёпанные волосы; кожа с поблекшей россыпью веснушек, местами покрытая следами ногтей от чесотки и перешедшая порог здоровой бледности, отчего ещё недавно правильно рельефные мышцы, проступающие из-под неё, казались неестественно окаменевшими. Он сидел на кровати в одних домашних брюках и вертел в руках опустевший стакан из-под белёсой жидкости, от которой и впрямь стало полегче. Отставив ёмкость на ближайшую тумбу, Рагнвиндр вернулся на кровать и, как и договаривались, опустился на живот, пока врач заканчивал с уборкой инструментов. В голове было удивительно тихо. Холодные сухие пальцы коснулись его шеи так вкрадчиво, что Дилюк даже не вздрогнул, а когда они стали аккуратно прощупывать каждую мышцу, очерчивать каждую припухлость и неровность, по телу прокатилась волна необычного облегчения. Закрыв глаза, молодой человек постарался успокоить дыхание и расслабиться, как от него и требовалось. Вышло не сразу, но к моменту, когда ладони задумчиво блуждали по пояснице, он почти засыпал, утопая в прикосновениях и с внутренним смешком вспоминая слова того водителя об акупунктуре. Да уж, тут даже игл не нужно, чтобы он почувствовал себя лучше. А может, ему просто нравились прикосновения. — Хм. Неприятно, — руки исчезли со спины. — Я не уверен, что мы с Вами успеем разобраться с этими новообразованиями до того, как они прорастут. Это, правда, меньшее из зол, потому что сильнее меня беспокоят ваши лёгкие. — А что с ними? — осторожно переспросил Дилюк, поворачивая голову на другой бок. — На рентгене уже были видны возможные очаги, а с того времени хрипы стали гораздо отчётливее. Переворачивайтесь, пожалуйста, посмотрим Ваши плечи. Дело в том, что, судя по Вашему рассказу, Вы были инфицированы тридцать первого числа, сегодня четырнадцатое. Последний раз мы тщательно осмотрели Вас девятого, то есть… Пять дней назад. Учитывая Ваше затруднительное положение и то, насколько быстро может развиваться ханахаки в благоприятных условиях, времени не так много. Прописанные мной препараты не способны подавлять рост достаточно эффективно, чтобы выиграть нам больше двух недель. Если смотреть оптимистично — трёх, но это вряд ли. Так что, полагаю, в Ваших интересах продолжать попытки стабилизировать своё ментальное здоровье. Хорошо, что Вы стали принимать антидепрессанты, а вот от прописанных транквилизаторов я бы отказался… И, пожалуйста, будьте готовы к тому, что через несколько дней мы будем Вас госпитализировать. Дилюк поймал себя на мысли, что возможность своей скорой смерти уже не вселяет в него такого ужаса, как раньше. — Понятно… — размыто отозвался он, устраиваясь на спине поудобнее. — Довольно спокойная реакция на такую новость, — в голосе доктора отчего-то прозвучала улыбка. — Не забывайте о том, что это тоже последствия болезни. — Что вы имеете в виду? — немного растерянно переспросил Рагнвиндр. — Это то, о чём я уже упоминал ранее. Ханахаки истощает не только тело, но и психику, отчего в Вашей голове наверняка теперь довольно много навязчивых мыслей депрессивного или даже суицидального характера, которые подчёркиваются нелогичными, но эмоционально окрашенными размышлениями и страхами. В частности, — блекло-янтарный взгляд вдруг оторвался от истощённого болезнью тела и уколол что-то в самой глубине души, — страх быть отвергнутым объектом своего интереса. Дилюк затаил дыхание, боясь шелохнуться. — Полагаю, я прав? — врач вопросительно изогнул бровь, поправил маску и как ни в чём не бывало продолжил осмотр. — Я не хочу влезать в Вашу личную жизнь без спроса, не переживайте. Ваш выбор, как разбираться в этой ситуации, я же предлагаю посильную помощь в медицинском вопросе, в том числе психотерапию. Если необходимо, я организую встречу и выдам все необходимые инструкции и лекарства, чтобы максимально снизить риски заражения. Скажу только, что на данной стадии болезни Вы уже не сможете побороть влечение.«Да», — подсказала логика.
«Нет!» — прошипел страх.
— Я вас услышал, — выкрутился Дилюк. Доктор Байчжу взглянул на него слишком пристально, прежде чем кивнуть в ответ.***
Две недели. Две недели, чтобы… чтобы что? Вариант «найти лекарство от болезни, от которой нет лекарства» звучал безумно, при всём уважении к навыкам доктора Байчжу и новым блистерам и баночкам на прикроватной тумбе. Вариант «рассказать правду» звучал ещё хуже. При этом Дилюк никогда не считал себя неуверенным или, тем более, трусливым, даже наоборот: пару раз его попрекали за излишнюю прямолинейность там, где стоило смолчать или подобрать слова помягче — теперь же он отчего-то не мог выдать одну-единственную связную фразу. Несколько слов, не более: «Я — Влюблён — В — Кэйю». Но каждое застревало в горле, прежде чем Рагнвиндр успевал сделать выдох. Проглотить новые таблетки было куда проще, чем уйти дальше слова «я» в этой комбинации, и каждый раз, когда Дилюк пытался произнести фразу вслух хотя бы для себя, лёжа на кровати и пялясь в осточертевше белый потолок, у него снова ничего не получалось. «Я — Влюблён — В — Кэйю». «Лжец», — отскакивало от подсознания в ответ, он снова думал о Джинн, об Аделинде, и настроение портилось окончательно. Дилюк был готов бороться со всем миром, но не с самим собой. «Я — Влюблён — В — Кэйю». «Лжец». У него окончательно пропал не только аппетит, но и желание делать хоть что-нибудь: на следующий день после осмотра он даже не притронулся к рабочим документам, разложенным на кофейном столике в гостиной, и весь день провёл между спальней, кухней и ванной, вспомнив о ежедневном отчёте доктору Байчжу только тогда, когда тот позвонил сам. Аделинда в сообщениях поинтересовалась самочувствием и сообщила, что похороны назначены на понедельник — и что Дилюка там ни в коем случае не ждут ни она, ни господин Камисато. С господином Камисато хотелось поговорить лично, но это, скорее всего, означало убить его тоже, в лучшем случае — сделать носителем ханахаки. Доктор Байчжу упоминал, что может организовать встречу, но если совсем честно… Дилюк не хотел вообще никого видеть. Кроме, пожалуй, Кэйи. Но, блять, в бездну Кэйю. Хотя бы сегодня. «Лжец». И тебя туда же.***
Проворочавшись до рассвета перед похоронами, на которых его никто не ждал, Дилюк очнулся как раз к их концу: его любезно разбудил мальчик с разноцветными глазами, стоящий над растерзанным всяческими растениями телом Джинн. Лёжа в кровати с испариной на лбу, сквозь собственное хриплое дыхание Рагнвиндр пришёл к неутешительному выводу, что было бы и впрямь куда проще, если бы Кэйи в его жизни не существовало вовсе, ещё с того момента, когда отец решил, что взять к себе именно этого мальчишку будет хорошей идеей. Знал бы он, во что это выльется — наверняка передумал. Не было бы того пьяного вечера и поцелуя, из-за которого их предполагавшаяся братской любовь была безвозвратно изуродована и опошлена — по крайней мере, в глазах Дилюка, — не было бы шумных бессмысленных вечеринок у них дома… Может, Дилюк рано или поздно нашёл бы себе какую-нибудь хорошенькую девушку, у него случился бы нормальный, обычный роман, и потом даже свадьба и брак — неизвестно, правда, насколько счастливый. Тут уж не угадаешь. По крайней мере, это с куда большими шансами могло стать хорошей историей с хорошим концом. Хороший конец реальной истории Дилюк не видел. Как только в голову закрадывались мысли о том, что ему действительно стоит спросить у Кэйи лично, в лоб, как Дилюк это, бездна побери, и делал обычно, всё внутри стискивало неведомой силой под отчётливое, леденящее потроха нет. Не стоит. Но он упрямо, словно малое дитя, слонялся по дому без дела, всё пытаясь выговорить: — Я… Это отвратительно. Это глупо. Это неправильно. — …влюблён? В… Даже дышать становится тяжелее. Ладно, «я влюблён» — тоже своего рода достижение, по крайней мере, так Рагнвиндр подумал, с небольшим облегчением упираясь спиной в стену и размазывая взгляд по дверям напротив. Ванная, стена, спальня, стена, тумба, стена… его комната. Кэйа редко оставался на винокурне, но это всё ещё была его комната, его неприкосновенное личное пространство, куда Дилюк заходил в последний раз месяца два назад, помогая Аделинде со штатной уборкой, и то: зашёл, бегло осмотрел, отдал что-то, вышел. Ему не было дела — по крайней мере, он смог убедить себя ещё очень, очень давно, чтобы сейчас все эти мантры, прочтённые тысячи раз, рассыпались от одного взгляда на закрытую дверь и разожгли где-то между мозгом и ладонями невыносимое желание воспротивиться каждой из своих моральных установок. Он… он просто посмотрит. Просто чтобы утолить своё любопытство. Дверь, к его ужасу, поддалась. Стоило ей провалиться внутрь вместе с растерянным Рагнвиндром, как по носу щёлкнула смесь сигаретного дыма и того-самого-одеколона, по которому сразу можно было определить, чья это вещь: его или Кэйи. Вещи Дилюка могли пахнуть либо их домом, что отмечала разве что Джинн в своё время, либо стиральным порошком, либо тоже одеколоном, но совершенно другим. У Дилюка — тёплый и терпкий, у Кэйи — холодный и сладкий, прозрачный, но смешанный с едким запахом табака. Да, именно такой запах, который Дилюк теперь осторожно вдыхал, в нерешительности стоя на пороге и начиная осматриваться, примечая, что недавно использовалось: отодвинутое от рабочего стола офисное кресло с потрёпанной кожанкой на ней, — он невольно задумался о том, что Кэйе очень шли кожанки, — забытая полупустая пачка сигарет и неидеально сложенная стопка бумаг, наверное, от нотариуса. Больше остального присутствие хозяина выдавала кровать: застеленная, но наспех, совсем не так, как при уборках Аделинды, и немного смятая, будто на ней застеленной успели полежать. Точно. В тот день, после похорон, он был здесь до самого вечера, прежде чем уехать… «Нет, Дилюк, даже не думай», — попытался одёрнуть себя он, тормозя взглядом на складках покрывала и делая пару вкрадчивых шагов вглубь комнаты. Просто чтобы утолить своё любопытство и сразу уйти. Просто чтобы… Ох. Сладковатый холодок и табак ударили в голову, сплетённые с живой человеческой нотой — Дилюк, теряясь в них, зарылся носом в постель и подумал о том, что да, Кэйа точно был здесь. На этом покрывале и под ним, он же оставался у них на ночь… Рагнвиндр в отчаянии зажмурился и, оттягивая непослушными пальцами грубоватую ткань, уткнулся в белоснежную хлопковую вязь, втянул носом тот самый запах, утопая в нём. Это не должно было быть так приятно, это не должно было сносить ему крышу, но оно сносило — и на эти мгновения Дилюк даже забыл обо всех страхах и кошмарах, пока по телу расползалась волна мурашек, а голову наполняли непростительно яркие образы: смуглое аккуратное — красивое — лицо, разноцветный колкий — притягательный — взгляд, подтянутое изящное тело, которое Кэйа обожал подчёркивать облегающей одеждой, которое даже в рабочей форме выглядело сексуально, которого так сильно хотелось коснуться… Дилюк всё ещё совсем не хотел об этом думать. Но не мог не. И это была его личная катастрофа.«Это совсем не страшно. Расслабься. Считай это твоим мне подарком».
Кэйа мягко проводит ладонью по напряжённым скулам, слегка массируя их и немного надавливая на застывшую челюсть, чтобы расслабить её; аккуратно прикусывает, облизывает губы Дилюка, почти оказываясь внутри, успокаивающе водит ладонями по теплеющим щекам… Дилюк хочет оттолкнуть его, но не может, только стискивает чужую футболку дрожащими пальцами, цепляясь за неё в попытках не упасть. У него нет сил противиться бабочкам в животе, пока Кэйа проникает своим языком в его рот. Восторженный хор глохнет на фоне, потому что во вкусовые рецепторы ударяет терпко-сладкий вкус вина, тающий между плотью и плотью: они скользкие, тёплые и влажные, такие осязаемые, что кончики ушей Дилюка горят вместе с щеками. Он сдаётся. Он разжимает челюсти, позволяя действовать беспрепятственно, и… отвечает, толкаясь своим языком навстречу. Неловко, неуклюже, но они сплетаются уже осознанно, то и дело сталкиваясь зубами, а Кэйа почему-то ухмыляется прямо в поцелуй и ёрзает, устраиваясь поудобнее. Трётся, проходясь тазом по бёдрам Дилюка. Блять. Блять. Блять. В голову с новой силой ударяет кровь, лицо краснеет пуще прежнего, пока Дилюк чувствует, что задыхается от убийственно блаженного ощущения. Чуть отстранившись, Кэйа игриво прикусывает его губу и снова сплетает их языки вместе, заставляя волосы на загривке встать дыбом, а что-то внизу живота — отозваться тянущим теплом, которое разливается по всему телу. Кэйа невольно двигается и ёрзает, ёрзает, ёрзает, делая всё только хуже, но это так хорошо, так… Дилюк тонул в воспоминаниях, жадно стискивая пальцами подушку и вдыхая так много воздуха, сколько получалось уместить в занывших от напряжения лёгких. Они болели и отзывались хрипами, горло саднило, зуд гудел в предплечьях и на спине — но ничто из этого не способно было перебить негу, которая размывала сознание и заглушала всё остальное эфемерной слабостью. Так приятно пусто и стянуто… Как будто те самые бабочки, про которых говорила Донна когда-то. Это всё гормоны. Это всё потому что он раньше никогда и ни с кем так не целовался. Но это было так хорошо… И остатком разума он с отчаянием понимал, что хочет ещё. Мысль о том, что он валяется в кровати сводного брата, как пёс внюхиваясь в запах чужого постельного белья, оказалась очень внезапной и, что самое мерзкое, до ужаса отрезвляющей. Тяжело дыша, Дилюк сел так резко, что ненадолго в глазах потемнело, а вестибулярный аппарат потерял всякую связь с реальностью, отчего Рагнвиндр чуть не упал назад — страх вынудил застыть на месте и переждать, за считаные секунды охлаждая всё вспыхнувшее внизу возбуждение. Это неправильно. Это глупо. Это отвратительно. Сквозь ледяную завесу страха он посмотрел на смятую постель, нерешительно вдохнул снова — и тепло тут же вернулось, сплетаясь с оцепенением в одно целое и маня назад. Дилюк закрыл глаза, позволяя сильным изящным рукам утянуть его обратно к подушке, и всё вдыхал запах, почти осязая гладкую смуглую кожу, к которой так хотелось прижаться губами и целовать, целовать, целовать, скользить ладонями по крепким плечам и стискивать тело в объятиях — и точно так же хотелось подставиться под умелые руки и расплавиться в его касаниях, позволив делать всё, что захочется. Владеть им и быть его одновременно, сливаясь в одно целое. Будучи не в силах справиться с собой, он невольно сгрёб одеяло в охапку, кусая губы, вжался в него всем телом и заскулил почти вслух. Дрожащие руки гладили мягкую ткань под собой, беспомощно сжимали её, метались между складками и слоями, пока последние капли рассудка не растворились — ладонь упала к колену, по дуге очертила его и скользнула к внутренней стороне бедра, а Дилюк совсем ничего не смог с собой поделать: он блаженно задохнулся, позволяя образам в голове окончательно поглотить сознание, и чуть сжал пальцы. Горящее нечто расцветало в заполненной жаром груди.